Обратная сторона личной свободы

Лариса Кондрашова

Людмила всегда стремилась быть самостоятельной, независимой, и поначалу ей это действительно удавалось. Но однажды она попала в очень нехорошую историю, ей на самом деле грозила опасность, и ко всему прочему примешивалась еще и горечь разочарования в любимом. И вот тут то, когда ей понадобилась настоящая поддержка, Людмила поняла, что помочь ей могут только родные – мать, отец, которого она никогда не видела, отчим, считавший ее родной дочерью. И стоило ей осознать, что семья – это и есть главное для каждого человека, как все встало на свои места. И самое главное – она задумалась: действительно ли возлюбленный ее предал или произошло чудовищное недоразумение?

Глава четвертая

Люда познакомилась с Димкой, когда он в своей солдатской робе копал траншею. Почему-то один. Копал и при этом что-то декламировал. Явно рифмованное.

Она приостановилась и будто невзначай стала слушать, что он там бормочет.

Иду я против топора,

В руке сжимая лом

Как символ торжества добра

В его борьбе со злом^[1].

Он приговаривал, замолкая, а потом начинал опять.

Людмила подумала: надо же, какой нынче солдат продвинутый пошел! Под стихи копает… Но все-таки копает вручную, можно подумать, что в армии техники никакой нет. Или у них такой способ наказания: лопату в руки — и копай от забора до заката?

— Здравствуйте, девушка, вам тоже нужно что-нибудь выкопать? — спросил он, когда она уже собралась идти дальше.

— Нет, спасибо, ничего не нужно, — невольно хихикнула она. И чуть было не добавила: «Разве что могилу».

Но он бы не понял, почему у такой молодой и на вид успешной герлы такое похоронное настроение.

За один день, что мама была в городе, Людмиле показалось, будто они успели сблизиться, как никогда раньше, и теперь она, успокоившись и поняв, что не так уж одинока, будет жить дальше с песней по жизни.

Но мать уехала, и на нее опять навалилась тоска. Рыжий, наверное, сказал бы: «Идет нормальный процесс, переоценка ценностей».

Парень с лопатой между тем внимательно посмотрел на нее и сказал:

— Тогда, может, хотя бы имя свое скажете солдату, чтобы он мог засыпать с ним на устах.

Она, не сдержавшись, фыркнула. Но просьбу выполнила:

— Людмила.

— Да, — зачарованно протянул он, — с таким именем можно не только засыпать, но идти в атаку и сражаться на турнирах… Мила. Мила-я, ты услышь меня-а…

Такой вот приколист.

— А меня Дмитрий. Дмитрий Князев.

Он стоял внизу, в траншее, опершись на лопату, и, не скрываясь, оглядывал ее с ног до головы.

— Так я пойду? — неуверенно спросила Люда, почувствовав от его взгляда почти робость. Можно было подумать, что он вдруг приобрел на нее такое влияние, что она даже разрешение у него спрашивает. На свободное хождение по улицам, между прочим.

— А давайте завтра встретимся? — предложил он.

— Здесь?

Сказала и подумала, что определенно в его взгляде есть что-то магнетическое. Она будто сама не своя, лепечет глупость всякую.

— Почему — здесь? Можно и возле фонтана у «Авроры». В шесть часов, а?

«Аврора» — кинотеатр, подле которого стоит скульптура девушки в шинели, с ружьем. Ее почему-то тоже называют Авророй. Поскольку эта скульптура поставлена здесь еще во времена Советского Союза, то символизирует она, очевидно, зарю коммунизма. Правда, сейчас никто об этом не задумывается. И молодежь привычно назначает возле нее свидания.

Парень, вспомнив о чем-то, помрачнел. И пояснил для нее:

— Если, конечно, прапорщик опять не привяжется.

— Пятнадцать минут я подожду, — сказала Люда, проникаясь сочувствием к солдату.

— Это правильно, — согласился он, — международная норма ожидания. Только обычно я никуда не опаздываю, а уж после пятнадцати минут точно не приду.

Но сладилось у него, как видно, с прапорщиком, потому что Димка пришел вовремя. Минута в минуту. Вообще они одновременно подошли к месту свидания с двух сторон.

Посмотрели друг на друга, одновременно хмыкнули, а потом и рассмеялись. Они сразу начали общаться будто на одной волне. У Людмилы никогда такого не было. Ни с кем. Даже с Рыжим. Чтоб вот так, с одного взгляда чувствовать одно и то же.

До встречи с Димкой — Дмитрием Князевым — у Людмилы случилось много чего плохого. Откуда бы в ее жизни взяться хорошему, если у нее не было ни постоянного жилья, ни близких людей? Вон даже родную мать будто заново обретала. Да и то с натугой, сопротивляясь неизвестно почему.

Когда она рассталась с Переверзевым, то была так опустошена — не горем, нет, разочарованием в жизни, в мире, который не принимал ее с распростертыми объятиями, а только пинал без устали, словно она была какая-то отверженная. Неудачница. Несмотря на наличие родственников, как будто одна на свете. От подобных мыслей ей просто жить не хотелось. Разве она хуже всех? И вообще, за что ей такая судьба?

Даже мама приехала к ней всего на один день. Как будто за один день можно было решить все ее проблемы.

Рассказав матери в общих чертах, как та предлагала, о своей жизни, Люда почти ничего не рассказала.

Например, как она опять появилась в той самой компании, из которой почти без потерь сбежала когда-то. Там она могла найти себе утешение. И нашла. Да так «удачно», что спустя некоторое время поняла, что беременна.

К кому было идти? Кто помог бы ей найти хорошего гинеколога?

Как сказала одна из ее приятельниц:

— Не королева, пойдешь на общих основаниях.

На общих не хотелось. Слишком высок, по мнению Людмилы, был процент женщин, после первого аборта не могущих больше родить. И она обратилась к Рыжему.

Конечно, он был еще студентом третьего курса, но у него уже имелось столько знакомых в медицинских кругах, что он мог решить почти любую проблему с чьим-то здоровьем. Разве что, кроме особо сложных случаев, вроде рака четвертой стадии.

К тому же он встречался с дочерью профессора медицины, специалиста, нейрохирурга.

Рыжий говорил о профессоре с придыханием, а о его дочери как бы между прочим. Будто она его почти не волнует. Что, однако, Людмилу не могло обмануть. Его интересовали оба члена семьи — каждый по-своему.

Удалось ему, безродному, проникнуть в закрытое элитарное общество врачей, в котором они обычно стояли плечом к плечу и могли чуть расступиться только для самого одаренного, каким и был Рыжий.

Но свою бывшую девчонку он не забыл. Не из таких был Рыжий, чтобы от друзей отказываться.

— Залетела? — понимающе качнул он головой. — Эх ты, дуреха! Говорим мы вам о контрацептивах, говорим, а вы…

— Кто это вы и кто — мы? — окрысилась на него Люда.

— Мы — это врачи, — ничуть не смутился он, — а вы — глупые девчонки, которые не думают о будущем. Теперь ты хочешь, чтобы я позаботился о твоем будущем. Ну, чтобы эта опаснейшая операция — не в смысле сложности, а в смысле стресса для молодого организма — прошла благополучно…

— Слушай, Рыжий, кончай, а? Вот уж не знала, что ты станешь таким занудой. Ты не забыл, что я заканчиваю то же училище, что и ты, и, между прочим, уже фармацевтом работаю. По ночам…

— Крутая, кто же спорит, еще какая крутая. А за помощью к старому другу прибежала?

— Не мог не упрекнуть, да? Если не можешь, так и скажи!

— Кстати, о птичках, в пятом роддоме твой бывший приятель Гном работает. Могла бы к нему обратиться, у них хорошая база, — заметил Рыжий; он все понимал. — Но с другой стороны, ты права. Лучше заплатить и горя не знать, а то потом наверняка упрекнут… Эх, Тимошина, ты со своей гордостью так и останешься простой медсестрой…

— Понятно, простая медсестра уже не может тебя интересовать! — разозлилась она и кинулась к выходу. Рыжий со смехом поймал ее за полу халата.

— И в самом деле, как была гордячкой, так и осталась! — хохотнул он, не давая ей вырваться. — Уже и пошутить нельзя.

— В каждой шутке есть доля шутки! — ответила она его же присказкой.

— Да помогу я тебе, помогу! — заверил он. — У тебя как с деньгами?

— Найду. — Людмила сжала губы.

Она будто чувствовала. Оставила часть собранных из разных источников средств для НЗ, в том числе и деньги, которые мать перевела ей на день рождения — семнадцать лет. Запретила себе их брать, даже когда нужно было где-то жить. Она даже приятельницам говорила, что денег у нее нет, не потому, что была жадиной, а потому, что интуиция говорила ей: деньги оставь на всякий случай!

Людмила подозревала, что в ее жизни могут начаться черные деньки — незадолго до этой, последней, у нее уже были стычки с бабкой. Положение улучшиться не могло. Разве что ухудшиться. Так и случилось.

В свое время Рыжий удивлялся этому ее чувству настороженности.

— Можно подумать, что ты сирота, а не я, — посмеивался он. — Вроде и семья у тебя полная, отец-мать…

Тогда он не знал, что у Тимошиной отчим, а вовсе не родной отец. Впрочем, он и потом так и не узнал. Людмила не хотела, чтобы кто-то ее жалел, а уж Рыжий — тем более. Ее и так бесила его снисходительность и уверенность в том, что он человек высшей пробы.

— Понимаешь, у нас бесплатно даже для знакомых не станут ничего делать, — между тем засмущался он.

— Я понимаю.

— Зато условия у тебя будут как у королевы. Не волнуйся, если не хватит, я тебе добавлю.

Понятное дело, то, что для Людмилы деньги, для него так, копейки. Это при том, что он все еще студент. Сколько же Рыжий станет зарабатывать, став врачом?

Но она тоже будет иметь деньги. Много денег! Столько, что, если у Рыжего их вдруг не станет, она сможет одолжить. И даже просто дать без отдачи.

И в самом деле условия были лучше не надо, но Люда не пожалела о деньгах. В конце концов, речь шла о ее будущем.

— Знаешь, не было бы счастья, да несчастье помогло, — сказал ей Рыжий, когда против ожидания ей дали не местный, а общий наркоз, а потом она обнаружила у себя операционный шов. — Это, между прочим, я настоял, чтобы тебе предварительно УЗИ сделали. Прости, я не сказал: у тебя киста была на яичнике. Ну и Паша заодно ее удалил…

— Ни фига себе, заодно!

Он говорил с ней об этом как о деле обыденном. Считал, что она медик и не имеет права на какие-то там слабости. Тем более расстраиваться насчет того, что ей сделал некий Паша. На самом деле врач Павел Герасимович. Молодой, но уже подающий надежды. Рыжий, надо думать, нарочно называл его Пашей, чтобы показать свою близость к будущему светилу.

— Я, наверное, еще должна осталась? — спросила она прямо.

Рыжий несколько смущенно отвел взгляд.

— Я сказал ему, что у тебя все равно нет больше денег, что ты сирота, воспитывалась со мной в одном детском доме.

— И он просто так сделал операцию, бесплатно?

— Ну, не совсем просто так… Кое-что я ему буду должен, но зачем тебе это знать?

— Я не хочу быть должной тебе! — заявила Люда.

— Эх, Люська! — ностальгически вздохнул Рыжий. — Еще неизвестно, кто из нас двоих кому должен!.. Ты на меня не очень злишься?

— За что? — удивилась она.

— Ну, я таким дураком был. Чувствовал себя чуть ли не наставником одной глупенькой малышки, которая доверяла мне. Именно мне, такому раздолбаю!

— Хочешь сказать, что ты и сейчас раздолбай?

— Нет, конечно, сейчас я старый хитрый лис, который потихоньку делает карьеру, хотя ему еще учиться и учиться…

— Хвастун ты, Рыжий! — с трудом улыбнулась ему Люська, которая чувствовала себя еще достаточно слабой после операции.

Еще бы, перенести такую безо всякой подготовки! Она до сих пор чувствовала некоторую ошеломленность от одного только сообщения бывшего возлюбленного.

После этих событий прошло два месяца. Людмила Тимошина теперь снимала квартиру и подрабатывала в частной клинике, помимо работы в аптеке, но этого заработка вполне хватало, чтобы она могла впредь не просить денег у матери.

Хотя та все равно денег ей прислала. Судя по всему, как только домой вернулась.

Наверное, если бы мама не прилетела тогда, пусть всего на один день, Люда и не стала бы эти деньги получать. Так она на всех своих родственников злилась. А теперь…

У Рыжего 5 мая был день рождения. Она решила пустить присланные деньги на подарок. Зашла в недавно открытый магазин швейцарских часов. Дорогие купить не смогла — не те деньги были в руках, но кое-что по своим возможностям нашла.

Купила и отнесла Рыжему, предварительно сделав гравировку: «Помни наш детдом, и удачи тебе!» Может, надпись была и не слишком удачной, но Рыжий растрогался.

— Спасибо тебе, Малыш! Вот уж не ожидал. Небось все деньги на подарок угрохала?

— Тебе-то какая разница, — нарочито грубо ответила она. Чего уж теперь говорить, все не все, когда дело сделано? — Дареному коню в зубы не смотрят!

— Не груби папочке, — сказал он и посмотрел ей в глаза. — Ну а детдом к чему приплела? Намекаешь, что у тебя с родными полный разлад?

— При чем здесь это? Я всего лишь решила, что твоя жена не должна ревновать к детству, что она ничего такого не подумает. Не хотелось, чтобы под ее давлением ты эти часы выбросил. У тебя останется обо мне кое-какая память, а у меня — этот шов.

Она чуть коснулась живота. Может, прав Рыжий, что заранее ее не предупредил. Она в те дни была так взбаламучена, так неспокойна, что сообщение о кисте все только усугубило бы.

— А жене скажешь, что это человек, которого ты когда-то вывел в люди… Это, между прочим, правда. А другим эту надпись и показывать не надо.

— У-умная-а!

— А ты сомневался?

— Какие уж тут могут быть сомнения? Доктор Франкенштейн и его питомцы…

Насчет доктора Людмила не очень поняла, но интонация Рыжего ей не понравилась.

— Что-то я не врубаюсь, ты пошутил или оскорбил?

Рыжий немного смутился, но проговорил:

— Примешь от меня еще один совет на прощание?

— Приму. Давай вываливай свой совет. Что мне стоит делать или не делать?

— Не поступай в медицинский институт!

— Почему? — Людмила даже растерялась. Ей казалось, что лишь одна дорога может быть у нее, и вдруг кто-то говорит: не ходи по ней?!

— Ты готова принять на себя ответственность за жизнь человека?

Ответственность, она не ослышалась? Что он о себе возомнил, мудрец хренов? Чего вдруг он стал смотреть на нее свысока? Людмила, между прочим, воспитывалась в порядочной семье, и ее вырастили нормальным человеком в отличие от тех, кто рос в инкубаторе!

— Засунь свой совет… сам знаешь куда!

Но Рыжий больше ничего не сказал, только плечами пожал: мол, делай как знаешь! Людмила шла и чувствовала, как он смотрит ей вслед. Называется, поздравила человека с днем рождения!

Примечания

1

Стихи Игоря Иртеньева.