Обратная сторона личной свободы

Лариса Кондрашова

Людмила всегда стремилась быть самостоятельной, независимой, и поначалу ей это действительно удавалось. Но однажды она попала в очень нехорошую историю, ей на самом деле грозила опасность, и ко всему прочему примешивалась еще и горечь разочарования в любимом. И вот тут то, когда ей понадобилась настоящая поддержка, Людмила поняла, что помочь ей могут только родные – мать, отец, которого она никогда не видела, отчим, считавший ее родной дочерью. И стоило ей осознать, что семья – это и есть главное для каждого человека, как все встало на свои места. И самое главное – она задумалась: действительно ли возлюбленный ее предал или произошло чудовищное недоразумение?

Глава шестая

— Если ты хочешь, мы можем пойти ко мне, — заговорил он в следующее их свидание и тут же поспешил добавить: — Посмотришь, какая у меня мастерская, что я рисую… рисовал.

Людмила улыбнулась: ей было приятно, что он не пытался на нее наехать, как в свое время Рыжий, и не сюсюкал, как Коля Переверзев, а просто говорил как со своей девчонкой, стараясь ее при этом не обидеть.

То есть в прошлый раз он сказал кое-что шокирующее, но извинился же. Точнее, понял, что подобные приколы не будут способствовать улучшению их отношений, и теперь не допускал никаких пошлостей.

Надо сказать, что Люда себе немного удивлялась. Раньше она не была такой чувствительной. И порой в ее присутствии парни позволяли себе куда более крутые выражения.

Но это другие. С которыми у нее не было ничего похожего.

— Кстати, а почему ты своему армейскому начальству не скажешь, что ты художник?

— Не хочу, — поморщился он. — Рисовать какие-нибудь дурацкие плакаты или дебильную стенгазету. Нет, уж лучше я буду траншею копать… Так ты не ответила: хочешь пойти ко мне в студию или нет? Слово даю, приставать не буду.

— Знаем мы, что такое слово! — буркнула она и смутилась, услышав: «А что, прецеденты были?»

Он вообще время от времени вставлял в свою речь такие вот умные словечки, и, хотя Люда сама была из интеллигентной семьи, это ее напрягало. В том смысле, что она казалась себе недоучкой и вообще человеком второго сорта.

В свое время она нарочно — назло матери или бабке? — чистила свою речь, избавляясь от «умностей», а теперь, выходит, они бы ей пригодились?

Как ни странно, от этих мыслей ей вдруг захотелось поступить в институт и учиться, чтобы получить высшее образование. Соответствовать своему новому парню. Она не сомневалась, что он будет любить ее и такой, но ей захотелось быть еще лучше. Умнее, образованнее…

Когда ей говорила об этом мать, Людмила презрительно фыркала и говорила, что она и так умная. Вот дурочка!

— Ну что, пойдем? — затеребил ее Димка, и она пошла.

То есть молодые люди поехали на маршрутке, а потом еще пару кварталов шли пешком, и Людмила наконец спросила о том, что ее удивляло:

— Слушай, а почему ты с прапорщиком воюешь?

— Потому, что он конченый. Ему над солдатом поиздеваться как не фиг делать! Парни его боятся, а мне — до фонаря.

И опять это была не похвальба.

— А как ты его достаешь?

— В основном вопросами. Он же, как все не слишком умные люди, любит рассуждать. Послушать, сплошная жесть, вот я и спрашиваю по ходу дела. А он тут же начинает орать: «Князев, засунь свой язык в задницу!» Ну я и спросил: «А в чью?» Ты бы его видела. На него ступор нашел, глаза выпучены, как у рака…

— Знаешь, я бы тоже на его месте разозлилась. Тем более он старший по званию. Ты не прав.

— А ты всегда права?

Людмила смутилась.

— Чего нет, того нет… Только в последнее время я все чаще думаю о том, что криком, ором ничего в жизни не добьешься. И оказывается, добиваются того, чего хотят, люди тихой сапой, улыбкой, дипломатией. Кто хочет иметь рядом человека, от которого не знаешь, чего ждать…

Слышала бы ее бабушка!

— Вот уж не думал, что ты такая рассудительная, — сказал ей Димка.

— Я и сама не думала.

Людмила прошла в квартиру с темной прихожей, сунула ноги в тапки, которые он подал ей — одной хватило бы для двух ее ног, — и, едва войдя в комнату, ахнула от яркого, слепящего света: почти всю стену от пола до потолка занимало огромное окно.

Она осторожно подошла к нему и боязливо взглянула — ее взору открылась великолепная панорама города — мастерская Князева располагалась на девятом этаже, на самом верху многоэтажки.

— Какая у тебя шикарная квартира! — сказала она восхищенно.

— Только окно и шикарное, — рассмеялся он. — Знаешь, во сколько оно мне обошлось?

Но Людмиле было интересно вовсе не это.

— А если разобьется? Падать с такой высоты — верная гибель…

— Эта мысль каждому приходит в голову. Но во-первых, по карнизу идет металлическая сетка, а во-вторых, стекло небьющееся. Даже точнее, пуленепробиваемое. Зато посмотри, сколько света. Стена выходит на юг, так что в окно почти всегда светит солнце.

— И летом жара, наверное.

Димка согласился:

— Опасность есть, но мой сплит прекрасно с этим справляется.

— И штор нету.

— А зачем? Кровать у меня закрывается пологом. Но при желании прямо с нее можно смотреть в звездное небо.

Он подошел к небольшому комоду и достал из него стопку постельного белья.

— Молодец сестра, не подвела. Чистое белье всегда имеется.

— Ты же говорил, что полгода не был в увольнении!

— Мне хотелось, чтобы ты меня пожалела: какой я несчастный, всеми брошенный.

Людмила прикусила губу, чтобы не расхохотаться, но сказала строго:

— Значит, и домой ты ходишь, и с родителями видишься.

Димка укоризненно взглянул на нее.

— Милочка, тебя, что же, никто никогда не обманывал?

— Обманывали.

Он поинтересовался снисходительно:

— Тогда почему ты веришь всякой ерунде?

— И всякому трепачу, ты это хотел сказать?

— Все, сдаюсь! — Димка поднял руки. — И обещаю тебя больше никогда не обманывать. А то как будто ребенка дуришь.

Он обнял ее за плечи.

— Значит, и насчет того, что приставать не будешь…

— Врал! — охотно признался он. — А ты против?

— По крайней мере, — желчно заметила Людмила, — имей в виду: если я залечу, аборт делать не буду.

— Какой аборт, детка! — Он подхватил ее на руки и прорычал в самое ухо: — Неужели мы с тобой одного ребенка не прокормим?

Балабол.

Как-то все у них произошло в первый раз странно. Слишком узнаваемо, что ли. Будто они жили вместе уже много лет и знали друг о друге все. Что кому нравится, кто как любит. По крайней мере Людмила даже охрипла от крика, который не могла сдержать, а Димка закусывал губу, чтобы не следовать ее примеру, и лишь тихо постанывал.

Потом он продолжал обнимать Люду, уткнувшись носом в ее шею.

— Я сразу понял, что это ты.

— В каком смысле?

— Что мы подойдем друг другу.

— Неужели это так редко бывает? Мужчины и женщины ведь созданы друг для друга. С универсальной резьбой, — грубовато пошутила она, потому что даже испугалась собственной реакции на то, что всегда считала не слишком интересным. Успокоила себя тем, что, как медик, она может говорить в таком тоне.

Оказалось, что она вовсе не безразлична к сексу и ей нравится заниматься этим именно с Димкой, потому что он открыл ей новый мир ощущений, для которого надо было… может, и не любить друг друга, но по крайней мере чувствовать себя единым существом… И звезды за окном теперь вспыхивали у нее перед глазами и сердце падало куда-то вниз, и замирало, и начинало учащенно биться, и от этих чувств хотелось плакать.

— Ради тебя я мог бы дезертировать из армии, — сказал он, не обращая внимания на ее приколы.

— Еще чего придумал! Я тебя и так подожду.

— А давай ты переедешь ко мне и будешь жить здесь, в моей мастерской? А когда я вернусь, мы поженимся.

С кровати, на которой они лежали, Людмила окинула взглядом квартиру, которая, видимо, была когда-то однокомнатной, а теперь безо всяких перегородок, кроме кабинетика задумчивости, была единым целым — даже кухня не выглядела отдельным помещением. Так, плита за решетчатой перегородкой и окно, в которое еда, надо понимать, передавалась в многофункциональный холл.

В холле повсюду стояли картины. А у стены — полки с красками и всякими художническими принадлежностями. И вот здесь Людмиле предлагали жить?

С другой стороны, бабка в этой квартире-мастерской ее никогда не найдет… Хотя при чем здесь бабка? На самом деле Людмиле хотелось бы приходить сюда после работы, смотреть на город днем и на звездное небо ночью. И ждать, когда хозяин вернется домой…

Бабку она видеть не хотела. И с родителями созваниваться — тоже.

Как бы Димка ни уверял, что своих родственников Люда скоро простит, она все еще тянула, все думала, что мама с отчимом перед ней виноваты, несмотря ни на что. Наверное, потому, что прости их и автоматически сама станешь виноватой. Ишь как она легко раздала всем сестрам по серьгам!

Если быть справедливой, Людмиле сначала надо разобраться в себе.

— А ты не передумаешь? — сказала она вслух вопросом на вопрос. Правда, после него было сказано еще кое-что, но она старалась об этом не думать. По крайней мере пока. «Посмотрим», — могла бы сказать она, но это его предложение не стала уточнять. А вдруг он сказал просто так? Ну как в том дурном анекдоте: «Ты же говорил, что на мне женишься! — Мало ли, что я говорил на тебе».

— Крокодилы назад не пятятся! — сказал он смешную фразу.

— Разве ты крокодил? — прыснула она.

— Еще какой!

И легонько ткнул ее пальцем в живот, она куснула его за плечо, и оба начали барахтаться, как два шаловливых щенка. Да они, наверное, и были бы щенками для кого-то, кто стал бы наблюдать их со стороны.

Как это, оказывается, здорово, когда не надо ни притворяться, ни вздрагивать от неверного движения, ни ждать какого-нибудь непристойного предложения, ни стесняться… А все происходит естественно, как дыхание, как жизнь…

Он что-то сказал… Чтобы Люда осталась здесь, в его квартире.

— Жить здесь? А что, надо подумать!

— А я буду звонить тебе и сообщать, когда приду. А ты будешь готовить обед… Кстати, ты умеешь готовить?

— Самое необходимое — умею, а остальное — научусь!

— Я подарю тебе поваренную книгу, и ты станешь все кулинарные эксперименты проверять на мне. Представляю, как я теперь стану жить от одного увольнения до другого, и помирюсь с прапорщиком… Я даже стану его любить…

Людмила, не выдержав, рассмеялась:

— Вот этого не надо, народ не так поймет. У нас на экране и так слишком много мужской любви. — А потом она вспомнила: — Вообще-то я уже снимаю квартиру…

По настоянию мамы Люда и в самом деле сняла для себя однокомнатную квартиру. Совсем недалеко от аптеки, где она по ночам работала.

Теперь, если соглашаться на Димкино предложение, можно не продлевать оплату за квартиру. И в самом деле, для нее она слишком дорога. Получается, что Люда слишком завязывается на родительские деньги.

Когда вечером молодые люди расставались, Димка повторил свое предложение:

— В самом деле живи у меня. Я позвоню сестре, чтобы она больше сюда не приходила.

И Люда согласилась. Проводила Димку до контрольно-пропускного пункта. У него было увольнение до одиннадцати часов вечера, и оставалось еще двадцать минут, так что потом он стал провожать ее.

— Теперь я буду волноваться за тебя, — сказал он и остановил такси. — Отсюда до моего дома недалеко. Вот возьми. Семьдесят рублей. Тебе должно хватить. — И, заметив, что она улыбается, горячо пообещал: — Вот видишь, я заработаю столько денег, что ты никогда не будешь знать в них нужды!

«Мальчишка совсем», — подумала она нежно, хотя Димка был старше ее на три с лишним года.

Люда добралась до квартиры, в которой ей предстояло теперь жить, без приключений. Завтра она поедет на свою старую квартиру и принесет оттуда сумку с вещами.

Можно было бы позвонить, сообщить матери свой новый адрес… Скорее всего она уже приехала и тщетно названивает доченьке по городскому телефону. Ничего, в крайнем случае позвонит на мобильник.

И тут же горько усмехнулась: размечталась! Мать о ней волнуется! У родительницы хлопот хватает с Максом. Ребенок во второй класс пойдет.

И опять такой она показалась себе беззащитной, такой никому не нужной, даже Димке, что захотелось сделать что-то такое с собой… Стереть себя с лица земли, вот что!

Хотя минуту спустя ей стало стыдно от того, что позволяет заводиться в голове подобным мыслям. Разве она истеричка? Разве совсем беспомощная настолько, что сама не может о себе позаботиться?!

Как все-таки тяжело. Как больно вдруг открыть для себя собственную ненужность. И уговаривать, что это не так. Когда можно всего лишь выпить несколько пачек снотворного — и больше никаких проблем решать не надо.

Однако стоит такой мысли появиться, и, похоже, она уже не уходит. И приводит за собой еще ворох таких же мыслей. Отстаньте от меня все!

Ведь все хорошо. Откуда у нее такое беспокойство? Ни с того ни с сего ее начинает колбасить. На ровном месте! Димка не попросил у нее сотовый телефон. Был уверен, что она никуда из его квартиры не уйдет и потому он в любое время может позвонить сюда? Непонятно, что плохого в том, что он ей доверяет? Он даже не знает, где она живет, и не поинтересовался.

Если бы даже Димка решил ее искать, то пришел бы к дому Тамариных родителей, где, кроме мамы ее подруги, Люду никто не знает… Вот ведь привязалась к ней эта тревога! Зачем ему знать то, что скорее всего и не понадобится?

До сих пор никто не делал Людмиле предложения, а Димка говорит об этом как о деле решенном. Может, именно это ее беспокоит?

Значит, теперь у Людмилы будет почти свое жилье. Туда во время увольнений будет приходить Димка, и они станут жить как муж и жена… Он что-то говорил насчет их будущего, но Люда была уже достаточно опытной, чтобы знать: не все то, что люди говорят в минуту вдохновения, стоит принимать за чистую монету. То есть в тот миг они сами верят в то, что говорят, а немного времени спустя могут даже удивиться: чего вдруг их так растащило?

Людмила подошла к окну и взглянула в него. Интересно, если разбежаться и прыгнуть, неужели и правда стекло выдержит? А нет — так тебя поймает сетка?

Но тут в замке заворочался ключ, и кто-то попытался открыть дверь, которую по совету Димки она закрыла на небольшой, но прочный засов.