Проклятие лесного озера

Максим Кызыма

Есть места на карте, которые скрывают страшные тайны. Тайны, которые не хочется раскрывать, от которых лучше держаться подальше. Где-то, между двумя крупными городами, расположилась маленькая деревушка, затерявшаяся среди вековых деревьев древнего соснового бора, раскинувшегося на берегах живописного лесного озера. Над безмятежной гладью этого озера нависло ужасное проклятие, столкнувшись с которым, уже невозможно повернуть назад.

3. Дом на холме

Вадим остановился возле одинокого дома, заглушил двигатель и вышел из машины. Прежде чем войти, долго мялся у калитки, не решаясь сделать шаг, затем открыл её и прошёл к веранде дома. Как только он оказался во дворе, то сразу же заметил странные перемены вокруг — стояла абсолютная тишина. Неслышно было ни птиц, ни насекомых; стих ветер, не ощущалось даже лёгкого дуновения; воздух как будто стал плотнее, почти осязаемым на ощупь; появилось чувство тревоги. Создавалось такое впечатление, как будто он долго разглядывал картину на стене, а потом просто шагнул в неё и оказался внутри. Дверь по-прежнему была открыта, и Вадим нерешительно позвал: «Здравствуйте! Есть кто дома? — затем уже громче. — Можно войти?» — но никто не откликался на его призывы. Вадим решился пройти внутрь, он снял кроссовки, поставил их на ступени крыльца и шагнул в дверной проём. На веранде располагалась летняя кухня, небольшой деревянный стол с парой стульев, справа от входа умывальник и сразу за ним дверь в кладовку. Большое окно веранды хорошо пропускало свет, прямо под ним стояла газовая плита с красным баллоном пропана, на тумбочке, расположенной неподалёку от плиты, лежала аккуратно сложенная кухонная утварь. На полу расстелен полосатый палас, дорожкой соединяющий дверь веранды и входную дверь в дом. Пройдя по нему, Вадим перешагнул через порог и проследовал дальше, в сам дом. Входная дверь так же была открыта, поэтому никаких проблем не возникло. Внутри дома было не менее чисто и уютно: на тщательно выбеленных стенах и потолке не было ни одной паутинки. «Русская» печь занимала половину стены и начиналась почти сразу от входной двери. Над кухонным столом висели картины: «Охотники на привале», «Утро в сосновом лесу» и прочие, связанные с лесными пейзажами. В углу нависали массивные часы с кукушкой, в виде сказочной избушки. Вадим двинулся дальше — к следующей двери, за которой должны были находиться жилые комнаты, но ногой наступил на что-то выступающее, в пятку что-то больно вдавилось. Это оказалось кольцо от крышки погреба. Массивная, вырезанная в полу крышка была частично закрыта паласом, поэтому Вадим не заметил её сразу. Пока он стоял, потирая отдавленную пятку, за спиной послышался голос:

— Молодой человек, что вы здесь ищите? — голос принадлежал женщине.

Вадим вздрогнул от неожиданности и обернулся. В проёме двери стояла женщина. Лет сорока — сорока пяти, в длинном коричневом сарафане ниже колен, под которым были видны босые ноги; густые чёрные волосы собраны резинкой в аккуратный хвост, свисающий с левого плеча; выразительное лицо, со слегка заострёнными чертами, что, впрочем, нисколько не портило её привлекательности; большие карие глаза смотрели на незваного гостя; одной рукой она держалась за дверной косяк, а в другой сжимала серый платок, по всей видимости, только что снятый с головы.

— Здравствуйте. Простите меня за вторжение! — оправдывался Вадим. — Я звал, но никто не ответил. Мне показалось, что в доме кто-то есть и…

— Ладно, не смущайся ты так! Ничего страшного не случилось! Я видела, как ты вошёл. Я как раз в огороде была, с другой стороны дома, огурцы собирала, слышу — машина подъехала, потом звал кто-то — вот я и пришла, а тут гость посреди моей кухни, — женщина приятно улыбнулась, глаза заискрились каким-то детским весельем, — чем обязаны гостям дорогим? Говори не стесняйся, чем смогу — помогу!

— Там, на дороге, завал: дерево упало — проехать не могу. Вы не знаете, как отсюда выбраться можно? Может, где-нибудь объезд есть? Мне бы как-нибудь до трассы добраться, не могу уже, сил нет, как вчера сюда заехал, так плутаю до сих пор! — пожаловался Сорокин, сейчас он немного успокоился, впервые за последнее время он видел перед собой адекватного, спокойного человека, с которым можно было нормально пообщаться.

— Не удивительно, что упало — такая гроза ночью была! А пути тут всего два: один впереди, который, как ты говоришь, дерево перегородило; второй тот, по которому ты сюда приехал, мимо озера. Но та дорога, что мимо озера проходит, сейчас наверняка размыта дождём, застрянешь так, что трактором не вытащить. Нет, конечно, пока дорога по лесу идёт — нормально, песок быстро воду впитывает, но когда на поле попадёшь!.. Вот там-то и увязнешь по самые уши! Ты же, когда с трассы съезжал, вдоль пашни ехал? — объясняла женщина.

— Да, а потом лес начался, и за ним озеро, — вспоминал Вадим.

— Так вот, на этой пашне ещё как минимум сутки делать нечего! Чернозём месить! А объезда, к сожалению, нет, люди пешком до автобусной остановки ходят, мы к таким вещам привыкшие, три километра — это не расстояние. Мужиков на помощь позвать тоже не могу, потому как нет их в округе. Одни старики остались, да и те с места не сдвинутся.

— Может, у вас бензопила есть или хотя бы топор? Я дерево с дороги уберу и сразу вам инструмент верну.

— Бензопилы нет, и не было никогда! Ты бы ещё трактор попросил! Одна я тут живу, уж лет десять как муж умер, да он и при жизни-то хозяином не был, чуть всё хозяйство не пропил! Вовремя на тот свет ушёл. А топор я тебе дам, и ножовку хорошую, кое-что из инструмента осталось, сама пользуюсь, больше-то некому, — женщина какое-то время стояла молча, смотрела себе под ноги, а потом в растерянности всплеснула руками. — Да что это я за хозяйка такая!? Даже за стол не пригласила! Сейчас я тебя чаем напою, картошечкой накормлю, а потом и поедешь со своим деревом бороться.

При упоминании о еде, у Вадима непроизвольно заурчало в желудке: последний раз он перекусил перед тем, как отправиться со свадьбы домой, и это было ещё вчера утром. К тому же завтраком послужили два бутерброда с колбасой и сыром и кружка чая, к тому времени, как Сорокин нашёл то злосчастное озеро в лесу, от утренних бутербродов не осталось даже воспоминаний. Как нельзя некстати голодному сознанию представился свадебный стол, с бесчисленным множеством различных угощений: салаты из свежих овощей и фруктов, даже креветок; мясные блюда шли с гарниром из гречки, с картофельным пюре и макаронами; соки и компоты в изобилии были разбросаны по всему столу. Около сотни гостей в течение двух дней уничтожали все эти запасы. В желудке снова заурчало, Вадиму на какое-то время даже показалось, что он теряет сознание, думать о еде было невыносимо. Женщина, похоже, услышала голос его желудка, улыбнулась и, пройдя к кухонному столу, выдвинула из-под него деревянную табуретку.

— Садись, посиди пока, а я быстренько картошечку разогрею и чайник поставлю! Вижу, сильно ты проголодался! Давно ли последний раз ел?

— Вчера, утром — ответил Вадим, одновременно усаживаясь на табуретку, отказываться от предложенного обеда он не собирался.

— Я быстро! Сейчас газ разожгу. Тебя как зовут-то хоть? А то стоим, болтаем, а друг другу до сих пор не представились!

— Вадим. Извините, я сам что-то растерялся, — в очередной раз смутился Сорокин.

— А я Тамара Петровна, можешь просто — Тамара, — с этими словами она чуть ли не бегом умчалась на веранду.

Послышалось чирканье спички о коробок, затем шум выходящего из конфорки газа и всполох пламени, брякнул крышкой эмалированный чайник. Тамара снова вошла в дом, чтобы достать из холодильника, стоящего в углу, слева от стола, алюминиевую кастрюльку и вновь скрыться на веранде.

— Живём в современном мире, спутники на орбиту запускаем, на носу двадцать первый век, а у нас каждый день свет отключают! К тому же не всегда к вечеру снова включают! Долги у совхоза! А люди должны со свечками вечеровать! Я уже боюсь в холодильнике еду оставлять — испортится, иногда приходится по старинке в колодце хранить, чтоб наверняка, — рассказывала Тамара, помешивая что-то в кастрюле.

С веранды потянуло приятным запахом варёной картошки. У Вадима снова заурчало в желудке: «Слюной бы не подавиться!» — думал он, стараясь не вдыхать аромат долгожданной пищи.

Через десять минут заботливая хозяйка уже накрывала на стол: на большой тарелке красовались ровные дымящиеся картофелины, обложенные по краям кольцами лука; рядом стояла банка домашней, густой сметаны, ни в какое сравнение не идущей с той жидкой, с кислинкой, которую продают в магазинах; в салатнице красовался салат из свежих огурцов, каким-то чудом Тамара успела нарезать овощи во время своих манипуляций с разогревом обеда; банка молока дополняла весь этот, как на праздник, накрытый стол, и хозяйка делала последние приготовления, наливая молоко в стакан. Вадим ел как в последний раз, набивая рот свежей, дымящейся картошкой и запивая густым домашним молоком. Ничего вкуснее этого он не пробовал, его удивляло: как такое простое, незатейливое блюдо может быть таким вкусным. Наверное, секрет в свежести продуктов, в их натуральности, в городе редко найдешь картофель такого качества, да и молоко преимущественно сухое. Но самое главное — это обстановка: на свежем воздухе всегда аппетит лучше, еда кажется намного вкуснее, а здесь везде свежий воздух, к тому же в хвойном лесу он особенный. В хвойном лесу своя неповторимая атмосфера. Тамара не отвлекала гостя от еды разговорами, она молча наблюдала, как тот жадно уплетает предложенное ею кушанье. И лишь когда тот немного замедлился, запивая последнюю картофелину молоком, она решилась на расспросы:

— Как тебя к нам занесло-то, Вадим?

— На озеро заехал, искупаться захотелось, такая жара стоит! Ну, а ночью ливень прошёл и всё — застрял.

— Да, озеро у нас хорошее, только купаться некому, все разбежались, одни пенсионеры остались.

Вадим вспомнил странного старика: «Уехали все, нечего здесь больше людям делать…» — интересно, что он имел в виду… и эти свежие могилы на кладбище…

— Я мимо кладбища проезжал, видел много свежих могил, что у вас тут произошло? — поинтересовался Вадим.

— Да ничего особенного, старики свой век доживают. Кто в город в своё время уехал, тех сюда теперь хоронить привозят. Как-никак их отцы, деды здесь лежат, как их в другом месте-то закапывать?! Вот и везут обратно на родину, в отчие места — на вечное упокоение.

— Слишком уж много их на вечное упокоение приехало, — заметил Вадим, он хотел продолжить расспросы о местных жителях, почему они такие странные, но Тамара встала из-за стола.

— Давай-ка я тебе чаю налью, с чабрецом! У нас тут его много растёт, — затем вопросительно взглянула на Вадима. — Ты хоть наелся?

— Да! Спасибо большое! Я даже объелся, давно так вкусно не ел!

— Да что там, обычная еда! Что на грядках растёт — то и на столе. Это у вас, в городе, разнообразие, а у нас один магазин на всё село, и то пустые полки, — с этими словами она вышла на веранду. Брякнул чайник, послышался звук наполняемой кружки, одновременно с этим Тамара что-то невнятно говорила шёпотом.

— Вы что-то сказали? — спросил Вадим, вслушиваясь в шум на веранде.

Женщина появилась в дверном проёме с большой кружкой чая:

— Не обращай на меня внимания, я ведь одна живу, сама с собой разговариваю. Тут ведь с ума можно сойти, даже поговорить не с кем, а люди, последнее время, необщительные. Да ты и сам, наверное, заметил, когда деревню нашу проезжал. Взять, к примеру, того деда, которого ты встретил.

У Вадима внутри что-то щёлкнуло, он посмотрел на Тамару, протягивающую ему кружку с чаем.

— Откуда вы знаете про старика? Я вам о нём не рассказывал.

— Тут и рассказывать нечего! Фёдор, он всегда на своём месте, сидит и курит, хоть утром идти будешь, хоть вечером. Ни в себе он, как бабку свою на тот свет проводил — так и скуксился. Сам всё мечтает поскорее с ней встретиться, мы на него внимания не обращаем. И если, как ты говоришь, сегодня по улице проезжал, то обязательно его встретить должен был, — Тамара села за стол напротив Вадима. — Да ты чай-то почему не пьёшь?

Вадим очнулся и сделал глоток чая, всё это время он внимательно слушал Тамару, с её слов стало понятно, почему старик был таким странным. Вкус чая показался ему каким-то неестественно горьким, но, наверное, таким и должен быть этот чабрец — трава как-никак. «Чай допью и поеду, хорошо здесь, но нужно ехать, неизвестно ещё сколько с тем деревом провожусь», — думал Вадим. Он поднял голову и посмотрел на часы, висевшие в углу. Часы стояли. Стрелки остановились на двух часах и десяти минутах. Вадим все ждал, что минутная стрелка с характерным щелчком сдвинется с места, но этого не произошло.

— У вас часы остановились, — заметил Вадим.

— Давно уже, — ответила Тамара, — как бабушка умерла, так и остановились. Вот, кстати, в это время она и умерла — ночью. Как только дух испустила, так сразу и часы встали, мне тогда всего пять лет было. Так и висят теперь, как украшение, напоминают о бабушке, она у меня хорошая была.

Вадим уже допивал чай, прикусывая предложенными конфетами. Тамара рассказывала о том, как тяжело сейчас приходится в опустевшей деревне, а уезжать из этих родных мест она не хочет. Женщина говорила, а Вадим начал замечать странные перемены вокруг: скатерть на столе из белоснежной превращалась в пожухлую, старую тряпку; потолок обрастал паутиной, побелка отслаивалась, шелушилась прямо на глазах; окно затянуло чёрной плесенью, она расползалась по всей поверхности, как иней, не давая проникать внутрь дневному свету; картины выцвели, пожухли краски и уже невозможно было разглядеть, что было на них; тарелка, где лежала картошка, треснула пополам и покрылась плесенью; появились большие черные мухи, они кружились под потолком, садились на стол и ползали по затянувшемуся чёрной плесенью окну. Но самые страшные перемены были в самой хозяйке дома: весёлые карие глаза превратились в два чёрных провала, настолько бездонных, что можно было падать в них вечность и всё равно не достичь дна; кожа на лице отслаивалась, как старая краска, вспученная от воды, она отваливалась прямо на глазах, обнажая серые кости черепа; пальцы с хрустом ссыхались и скручивались, превращаясь из аккуратных женских конечностей в безобразные узловатые отростки, ногти вытягивались и загибались, больше напоминая когти какого-нибудь ястреба или другой хищной птицы; волосы стремительно седели, они извивались, словно черви, лезущие из земли, и отваливались, сыпались на пол, как высыпанные из кулька длинные макароны, продолжая там шевелиться и ползать, словно змеи копошились и лезли в щели между досок, просачиваясь в пол; коричневый сарафан потускнел и превратился в истлевшие, бесформенные лохмотья, открывающие жёлтую гнилую плоть, кое-где выпирали кости рёбер, плоть отслаивалась, так же как и краска с пола; повсюду стояла невыносимая вонь тлена, гнили и разложения. У Вадима закружилась голова, перед глазами поплыли чёрные круги, он почувствовал, как остатки сознания покидают его. Женщина, если так можно было теперь назвать то существо, сидящее напротив него, громко засмеялась. Она смеялась, широко открывая безобразный, беззубый рот, источающий отвратительный запах гнили, изо рта вытекали сгустки гноя, растекаясь и размазываясь по подбородку, падая на грудь. Смех постепенно перешёл в хохот. Вадим узнал этот хохот — это был тот самый хохот, который он слышал ночью в лесу. Табурет, на котором сидел Вадим, с громким треском сломался и он завалился на пол. Ещё не успевшие скрыться в щелях пола волосы тут же поползли к нему, они начали забираться в нос, в уши, лезли под одежду, больно впиваясь в кожу. Вадим не мог пошевелиться, тело не слушалось его. Оставалось лишь наблюдать за происходившим вокруг безумием и ждать, когда всё это закончится, а в том, что для него это закончится печально — Сорокин уже не сомневался. Существо поднялось со своего места, от него отвалилось ещё несколько кусков плоти, обнажая гнилые внутренности, теперь можно было увидеть, как внутри ещё недавно привлекательной хозяйки дома копошатся огромные красные черви, с омерзительным хлюпаньем ползающие среди кусков плоти и прокладывающие себе всё новые и новые пути сквозь гнилое мясо. Стуча по полу костяными наростами, в которые превратились ступни ног, существо подошло к лежащему без движения Вадиму.

— Потерпи ещё немного, мой мальчик. Скоро всё закончится. Не волнуйся, я позабочусь о тебе, обещаю! Тебе здесь понравится! — произнесло существо, голос был хриплым, булькающим и мало напоминал человеческий.

Язык отвалился и шлёпнулся на пол, продолжая шевелиться. Дальше речь уже была неразборчивой и напоминала какое-то бульканье. Чудовище замолчало и стояло молча, нависая над телом Вадима, словно трухлявое дерево, склонившееся над карнизом оконного проёма. На Вадима капали вонючие сгустки гноя, пропитывая одежду и заливая лицо. Перед глазами всё куда-то поплыло, Сорокин начал проваливаться в пустоту, появилось ощущение падения — полёта, а затем он отключился, и его накрыло плотным покрывалом беспамятства.