Фатум

Ксения Шаманова, 2023

В Древнем Риме верили в фатов – божеств, которые определяют человеческую судьбу в момент рождения. Люди до сих пор не знают, вымысел это или реальность. Может быть, мы вынуждены жить по готовому сценарию? Или всё-таки имеем право на свободный выбор? Студенты школы литературного мастерства «Фатум» узнают о загадочной смерти молодой писательницы Алисы Лужицкой. Суд обвиняет директора Рудольфа Безуглова. Во время заседания каждый свидетель рассказывает свою историю, связанную с несчастной жертвой. Суду предстоит выяснить, что произошло с девушкой на самом деле…

II

Она всегда была чокнутой

Саманта не любит плакать. Она знает, что уныние — грех. Но в то же время без него невозможно существование вечности. Жизнь вырванного из контекста человека-строки — это не более чем застывшие слёзы мима. Каждый из нас ждёт новой истории, частью которой может стать, если найдётся лишнее пустое место. Не понравился сюжет? Всё ещё есть шанс выкарабкаться и перескочить в другой текст.

За окном разлетается на куски смиренное небо, а ветер приносит из древних пещер отчаяние и мрак. Может быть, у него биполярное расстройство? Вчера — мирно плывущие полусонные облака, сегодня — вспышки разъярённых молний и громовые раскаты. После пламенного заката — обжигающий рассвет, а самые чёрные, непроглядные ночи случаются перед светлыми, ангельски чистыми днями. И если сама природа настолько непостоянна, как можно обвинять человека — создание настолько несовершенное и к тому же восторженно глупое? Миром правит стихия, а больше ничего не важно. Всё остальное — пыль под копытом дьявола.

— Алисочка, вы хорошо себя чувствуете?

Прежде всего остального она увидела густые бакенбарды и услышала слабый запах горького мужского одеколона. Затем появились глаза неопределённого цвета; они внимательно разглядывали побледневшее лицо студентки сквозь толстые стёкла очков, перемотанных изолентой. Всегда немного смущённый, с краснеющими щеками, Алексей Михайлович Вьюшин не привык оставаться в стороне и спешил с протянутой рукой помощи даже к тем, кто этого не просил. Алиса не любила неутомимых спасателей с их слащавым тоном и вечно встревоженным взглядом, но куратор стал для неё забавным исключением. Чрезмерная любовь к ближним нисколько его не испортила; он заслужил славное прозвище Душечка и студенческую любовь, которая, однако, не имела ничего общего с уважением.

— Всё хорошо, Алексей Михайлович, — заверила Алиса Лужицкая и закрыла рукой только что написанный этюд. Правда, таким неразборчивым почерком, что куратор всё равно ничего бы не понял. Девушка хотела поправить причёску, но, едва коснувшись головы, вздрогнула. Всё ещё не могла привыкнуть к новому имиджу. Подушечки пальцев нащупали заколку в виде спящего дракона: она едва удерживала полухвост из толстых ярко-синих дред.

— Смотрю, сегодня не все присутствуют на занятии, — куратор подошёл к столу, взял длинный классный журнал и встал за кафедру. — Куда подевалась Саша Ветрова?

Послышался слабый хлопок: упала Алисина брошь, которую девушка приколола утром к воротнику чёрного пиджака. Это была бабочка с голубыми крыльями. Алиса наклонилась, чтобы её поднять, и вскрикнула, случайно уколов палец. Она разглядывала капельку на коже так, точно никогда раньше не видела кровь и ничего не знала о её существовании.

— Наверное, заперлась в комнате и плачет, — сострил курносый мальчуган с копной белокурых кудрей. Миша Андреев — самый юный ученик «Фатума». Говорят, первая его книга появилась на прилавках магазинов, когда ему исполнилось пятнадцать. Юношу называли гением, и он с гордостью нёс это звание, позволяя себе временные капризы и истерики. Куратор Вьюшин снисходительно покачал головой, но Алиса сжала кулаки и оглянулась на самодовольного студента. Когда Миша Андреев принялся изображать одногруппницу — тереть глаза и делать вид, что вздрагивает от рыданий, Лужицкая не выдержала. Она сняла тяжёлую заколку с драконом и, целясь в затылок, запустила в шутника. Мальчишка взвизгнул, повернув к обидчице багровое лицо:

— Сумасшедшая?

— Когда речь идёт о моих друзьях — да, — отрезала девушка, бросила на Андреева такой презрительный взгляд, как будто он был не человеком, а гадким насекомым, и отвернулась к окну. На улице шелестел дождь, и маленькие люди суетились, как муравьи, толкая друг друга локтями. Ни один из них не взял с собой зонт, слепо доверившись лживому прогнозу погоды.

— У Ветровой есть друзья? — послышалась чья-то удивлённая реплика. Но Алису не слишком волновало, кем была хозяйка этих насмешливых слов. Она никогда не стремилась найти общий язык с теми — другими — потому что весь мир делился для неё на две неравные части. С одной стороны, Алиса и её демоны, созданные силой воображения, а с другой — безликая толпа. Люди никогда не любили девушку, где бы она ни появлялась и какую бы роль на себя ни брала; Алиса отвечала взаимностью и чувствовала себя вполне удовлетворённой. Но Саша напоминала ей мотылька, случайно залетевшего в чужую квартиру. Привлечённая слабым источником света, она не находила в себе сил вернуться, потому что в глубине души боялась навсегда остаться во тьме. Алиса подхватила с тетради серебряный стразик и попыталась водворить его на чёрный ноготь безымянного пальца.

— Это что за чудище? — спросил Андреев у единомышленницы, которая наматывала на палец густую рыжую прядь и, не стесняясь, во все глаза рассматривала худенькую фигурку в длинном пиджаке с огромными бордовыми пуговицами.

— Лужицкая. Та самая, которая спорила с Безугловым.

— Да ладно? Вчера она выглядела лучше.

— Угу. А сейчас просто девочка из 2007-го.

Густой румянец залил полные щёки куратора, даже бакенбарды как будто сделались красными от возмущения. Небрежным взмахом руки он опрокинул кружку с письменного стола, и она разлетелась вдребезги, обрадовавшись долгожданному освобождению. Вьюшин молча взял щётку и совок. Душечка считался прекрасным преподавателем и приятным человеком, правда, ему никогда не давались воспитательные беседы. Алексей Михайлович знал за собой эту слабость и мечтал измениться: стать строгим и, возможно, немного бессердечным. Но всё заканчивалось виноватой улыбкой и беспомощной просьбой: «На этот раз я вас прощаю. Вот только больше так не делайте, хорошо?»

Девушка с густо подведёнными глазами и проколотой бровью кивнула — синие дреды на затылке подпрыгнули, точно и они принимали просьбу куратора. Алиса подняла с пола сломанную заколку. Дракону не суждено проснуться: его лишили права дышать огнём.

Алексей Михайлович выбросил осколки в урну и попросил Алису закрыть окно, чтобы никто не простудился. Затем он откашлялся, взял в руки старую тетрадь с пожелтевшими страницами и заговорил слегка охрипшим голосом — подрагивающим, как пальцы парализованного пианиста.

— Пришло время для разминки, мои друзья, — он всегда так обращался к студентам, и они ценили это: куратор не имел привычки ставить себя выше воспитанников. Поговаривали, что Душечка родился с плюшевым сердцем. — Вам нужно написать сцену для рассказа. Или романа, как пожелаете. Тема — расставание в саду, — он выставил вперёд обе руки. — У вас ровно десять минут.

— Да я десять минут только думать буду! — послышался раздосадованный вопль с последней парты. Алексей Михайлович снял очки, подышал на стёкла и протёр рукавом чёрной водолазки. На полных губах застыла беспечная улыбка — выражение ребёнка, рассказывающего об игрушке, которую он любит больше всего на свете.

— Не тратьте время на жалобы, дорогой друг. Дерзайте…

***

Мэри сжимала распечатанное письмо. Она выучила каждую букву и запятую наизусть. Сегодня решится её судьба: Джон наконец-то сделает ей предложение. Она станет счастливой, она станет женой! Мэри смотрела на свой безымянный палец и видела обручальное кольцо. Прекраснее Венеры и ярче Сириуса. На щеках застыли слёзы, и она обняла плечи, хотя и не чувствовала холода. Ветер ломал кривую ветвь старой ивы.

Это место принадлежало только им двоим: заброшенный сад, обнесённый давно покосившимся забором. Голые деревья и дикие лиловые цветы пытались изгнать заблудшего человека из своего рая, но Мэри и Джон не поддавались на эти уловки. Они приходили сюда каждую субботу на закате и сидели под ивой, держась за руки. По небу каталось румяное солнце. Мэри склоняла голову и засыпала на плече возлюбленного, а Джон гладил её по волосам и пел колыбельную. Но сегодня он выглядел подавленным, прятал глаза, избегал смотреть на Мэри и не ответил на её объятие. Девушка отстранилась, не почувствовав привычного прикосновения тёплых ладоней.

— Что такое? — чужим голосом спросила она.

— Я уезжаю, — Джон прислонился к стволу старого дерева.

— Я поеду с тобой, — Мэри не хотела слышать продолжение.

Джон покачал головой и провёл холодными пальцами по щеке девушки.

— Нет. Мы больше никогда не увидимся, Мэри, — он отвернулся, собираясь уйти, но Мэри обняла его сзади, крепко сцепив пальцы на животе.

— Ни за что. Не смей так говорить!

— Я женат, Мэри. Женат, и ничего не могу с этим поделать.

Руки девушки безвольно повисли в воздухе.

— Почему ты… — она недоговорила, почувствовав, что задыхается.

— Моя жена — сумасшедшая. Но я должен быть с ней. Я пообещал.

И не говоря больше ни слова, Джон пошёл прочь.

***

Татьяна умолкла, ожидая аплодисментов. Эта девушка выглядела как типичная отличница. Туго заплетённые длинные косы, минимум косметики, робкие веснушки на щеках и скромная улыбка. Специалист по романтической прозе.

Алиса фыркнула: что за банальщина! Всё заимствовано у других — никакой новизны. Вьюшин задумался и с минуту безмолвно смотрел в пол, то и дело потирая шею.

— Так, — наконец заговорил он, — тебе стоит поработать над эмоциями. Она не просто почувствовала, что задыхается, а одежда сковывала её, и девушка расстегнула верхнюю пуговицу на платье… Голова закружилась, и она схватилась за ствол дерева, чтобы не упасть… — Алексей Михайлович поправил съехавшие на нос очки. — А ещё мне очень не нравятся все эти американские имена. Если действие вашего произведения происходит в России, то пусть героев будут звать не Мэри и Джон, а Мария и Иван.

— Спасибо, учту, — Татьяна села, оправив клетчатый сарафан.

— Кстати, эта сумасшедшая жена напомнила мне о книге «Джен Эйр», — куратор обвёл взглядом настороженных студентов. — Помните мистера Рочестера?

— Я вас поняла, — девушка склонила голову, избегая смотреть в глаза преподавателю.

— В целом очень даже неплохо, — он зааплодировал и кивнул зрителям, чтобы те последовали его примеру. — Может быть, есть ещё желающие высказаться?

Длинная рука с массивными перстнями затанцевала в воздухе. На ногтях облупился синий лак, а указательный палец украшал металлический коготь. Властелин колец потянулся, как проснувшийся кот, и, нарочито громко зевнув, сказал:

— Я хочу прочитать.

Алиса медленно опустила руку. Она никогда раньше не обращала внимания на этого долговязого панка с фиолетовым ирокезом. Впрочем, юноша предпочитал использовать парту как подушку и лишь изредка поднимал голову, чтобы почесать затылок и размять затёкшую шею. Но сейчас он выглядел решительным и даже несколько самоуверенным, правда, глаза испуганно бегали в стороны, точно не могли привыкнуть к дневному свету. Незнакомец прикрыл их ладонями и замер на пару секунд.

— Вы с Алисой подняли руки одновременно, — заметил куратор. Он сел, тесно придвинувшись к пыльному, заваленному бумагами столу, заметно сгорбился, сделавшись похожим на гнома, и опёрся подбородком на ладонь. — Но для начала мне бы хотелось послушать вас, господин Дубров, — на губах застыла снисходительная улыбка, которая всегда появляется у преподавателя, когда его хулиган-воспитанник внезапно изъявляет желание выступить. «Посмотрим, на что ты способен, дорогой болван», — будто бы говорит этот недоверчивый взгляд. Лицо господина Дуброва оставалось равнодушным и застывшим, как у экспоната музея восковых фигур. Сложно смутить человека с татуировками-рукавами: Алиса успела разглядеть маски комика и трагика, а вокруг них — угрожающую надпись на латыни.

— Vita brevis, ars longa, — одногруппник неожиданно повернулся. Лужицкая покраснела, возненавидев свою слишком бледную кожу и неисправимую привычку смущаться в любой неудобной ситуации. Она сделала вид, что ей душно, и пододвинулась к окну. Дождь закончился; на стёклах остались капли, как шрамы под кожей неправдоподобно жизнерадостного человека. Никто не знает и не видит, а он живёт таким — изуродованным и измученным, но всегда смеётся громче других.

— У меня ещё много татуировок, — эпатажный писатель надул из жевательной резинки огромный синий пузырь. — Остальные ты увидишь, если познакомишься со мной поближе, — он отвернулся с видом беспечного ребёнка, который привык говорить всё, что вздумается, и Алиса снова увидела выбритые виски и зачёсанные вверх яркие пряди. Ветер вырвался из засады, как индеец, сжимающий томагавк, подхватил со стола Дуброва несколько исписанных листов, но не тронул его причёску.

— Леонид, прошу приступить к чтению, — Вьюшин бросил красноречивый взгляд на часы.

Дубров фыркнул и ударил по столу — звук вышел оглушительным, как выстрел. Отличница Татьяна поёжилась и отодвинулась ближе к двери — на всякий случай, чтобы сбежать, если правила и устои «Фатума» не выдержат натиска студента-бунтаря.

— Не называйте меня так, — отчеканил господин Дубров — его и без того загорелое лицо теперь совсем почернело. Между густыми бровями пролегла тяжёлая складка, и в эту минуту юноша напоминал старика, утомлённого слишком длинной дорогой. — У меня есть псевдоним. Меня зовут Элис.

«Почти тёзки», — подумала Алиса и, облокотившись на стол, принялась слушать этюд писателя. Он начал читать: его голос изменился, стал тихим и монотонным, но даже несмотря на это, автора выслушали. Пауза напряжённой тишины длилась до самой последней строчки.

***

Садовник рыдает, сидя на земле, обожжённой ледяным дыханием голодной ночи. Луна устало катится по небу, придерживая круглый живот, и закатывает глаза, как эпилептик во время последнего припадка. Но вопреки ожиданиям завистливых звёзд, не умирает, останавливается на середине пути и наблюдает за вздрагивающими плечами крошечного человека.

— Я люблю тебя, — продолжают повторять губы — потрескавшиеся, как лак на ногтях покойницы.

Маничев потерял невесту, не успевшую стать его женой. Он купил свадебное платье и туфельки с серебряными пряжками, правда, они не подошли ей по размеру. Маничев хотел, чтобы у Таи были маленькие ножки, и он сорвался, накричал на любимую, дал ей пощёчину. Она плакала, обнимая худые плечи, и размазывала по лицу синюю тушь. Садовник наклоняется, чтобы поцеловать мёртвую невесту в губы. Пора подняться с колен, захлопнуть крышку гроба и засыпать его землёй. Он посадит здесь цветы — её любимые — белые тюльпаны, и будет приходить сюда каждый день, ухаживать, поливать, вдыхать аромат… Теперь Тая наконец-то будет принадлежать только ему, потому что никто никогда не узнает о её смерти.

— Иногда нужно расстаться, чтобы стать единым целым, — говорит вслух. Садовник в последний раз проводит по белым, как подвенечное платье, волосам, склоняется к самому уху возлюбленной и шепчет, точно она всё ещё может услышать:

— Я бы позволил тебе жить, если бы ты полюбила меня.

Садовник оглядывается и вскрикивает: бутоны алых роз засохли, так и не распустившись, в том самом месте, где он похоронил свою Маргариту.

***

— Да уж… Вот тебе и расставание в саду. — Вьюшин покачнулся на стуле, снял очки, посмотрел сквозь стёкла и отложил в сторону. Пару секунд куратор вытирал платком вспотевший лоб — с ним это всегда случалось, когда он волновался. — Вот уж не думал, что кто-то напишет о маньяке-насильнике. Сначала Тая, потом Маргарита… Или наоборот… Вы пишете хоррор?

Элис насмешливо взглянул на Алексея Михайловича: молодой писатель ненавидел банальные вопросы, но всё-таки посчитал нужным уточнить:

— Я пишу литературные сериалы. И да, это, разумеется, хоррор, — раскатистый звук заставил преподавателя вздрогнуть; он испуганно надел очки и встал со стула.

— Конечно, есть языковые недочёты. Но в целом… — куратор подошёл к окну и облокотился на подоконник. Ветви тополей медленно покачивались в такт мыслям наблюдателя. Алиса скомкала вырванный блокнотный лист и швырнула в урну. Неожиданное прямое попадание, на что она совершенно не надеялась.

— Ты чего? — шепнул Элис.

Алиса откинула мешающие дреды и остановила взгляд на растянутой мочке уха коллеги по перу. «Вот это тоннели», — чуть скривившись, подумала девушка. Она боялась физической боли и никогда бы не решилась на такие эксперименты. Когда пару дней назад девушка делала пирсинг, то не могла сдержать рыдания и уже в глубине души ненавидела новый, совершенно чужой для неё образ. Вслух Алиса сказала:

— Идея была такая же.

— Да ладно? — Элис в очередной раз ударил по столу, но уже ненамеренно. Его заглушил звонок с пары, и все начали расходиться. Неуравновешенный панк преградил единомышленнице дорогу.

— Ну чего тебе? — Алиса цокнула языком и резким движением отодвинула татуированную руку. — Думаешь, один такой гений?

Элис многозначительно покачал головой, ткнул пальцем в значок на рюкзаке собеседницы и выставил вперёд левую ногу. Девушка увидела застиранные джинсы, разорванные на коленях, и вопросительно подняла проколотую бровь.

— Куда ты смотришь? Вон сюда смотри, — он показал на широкий карман с логотипом группы «Nirvana».

Алиса снова взглянула на свой значок и хлопнула себя по лбу:

— Значит, соулмейты?

— Угу. Сначала я тебя вообще не замечал. А сегодня почти влюбился, — он договорил последнюю фразу с такой иронической интонацией, что Алиса решила пропустить её мимо ушей.

— А почему у тебя женский псевдоним?

— Это долгая история. Если хочешь, можем встретиться вечером. Тогда я тебе расскажу. — Элис подмигнул девушке и надел на её руку силиконовый браслет с тремя значками — анархия, любовь и мир. Последний из них, пацифик, немного стёрся, но панк сказал, что в этом нет ничего страшного.

— А ты просто Алиса?

Девушка пожала плечами.

— Когда мне скучно, я меняю псевдонимы. Сейчас я Саманта.

— Не слишком благозвучное имя.

— Это ненадолго.

Элис попрощался с новой знакомой у дверей переполненной столовой, а сам ускользнул в раздевалку за ветровкой.

Как только Алиса осталась в одиночестве, к ней вернулись тревожные, мучительные мысли, и захотелось надеть гигантские наушники, чтобы отключить настойчивый зловещий шёпот у себя в голове. Она остановилась на пороге, не решаясь зайти в столовую, и в то же время не могла развернуться и сбежать. Рудольф заметил её, чуть склонил голову и сделал приглашающий жест. Он высоко поднимал стакан с чаем, как будто держал в руках бокал, и о чём-то увлечённо рассказывал безмолвным и слегка утомлённым слушателям. Марья Семёновна, вахтёрша и по совместительству уборщица «Фатума», вежливо улыбалась, но постоянно оглядывалась по сторонам. Она тщетно искала причину, которая позволила бы ей уйти, и не решалась встать из-за стола первой. Приходилось смиренно ждать окончания затянувшегося монолога, в котором женщина не понимала ни слова. Она никогда не тратила время на бесплодные думы о высоких материях, а просто выполняла то, что от неё требовали. Если кто-нибудь разобьёт стакан — Марья Семёновна встанет, возьмёт веник и соберёт осколки. Но от философских диспутов о контекстах, подтекстах и метатекстах у неё начинала болеть голова. Вторая не менее рассеянная слушательница директора медленно водила вилкой по трещине на тарелке и уклончиво качала головой, когда слышала своё имя. Алиса узнала в этой печальной девушке Тину и невольно перевела взгляд на её руки. Всё те же массивные неудобные браслеты надёжно прятали изуродованные запястья. Тёмные, не поддающиеся маскировке круги под глазами придавали Алевтине ещё более измученный вид. Сколько бессонных ночей она провела в поисках подходящей рифмы?

Алиса подошла ближе и встала в очередь, но аппетит безнадёжно исчез и на еду не хотелось даже смотреть; девушка решила взять кофе и спрятаться в уголке. Рудольф продолжал наблюдать за ней, и от этих коротких косых взглядов колотилось сердце, точно оно было барабаном, а директор — музыкантом. Он держал в руках не только барабанные палочки, но и ключи от лабиринтов и порталов бесчисленного множества художественных миров. Тина отодвинула стул, когда Безуглов коснулся её щеки.

— Ты умница. Горжусь, что у меня есть такие талантливые студентки.

Девушка улыбнулась одними уголками губ и решительно встала.

— Извините, я кое-куда опаздываю. — Тина подхватила поднос и попрощалась с Марьей Семёновной, которая тотчас же последовала её примеру. Женщина напоминала птичку, по случайности угодившую в ловушку, и вот наконец настала торжественная минута, когда клетка распахнулась. Потрясённая и счастливая, она всё-таки вырвалась на волю, но ещё не решалась подниматься слишком высоко к уже чужим и опасным облакам.

— До свидания, — выдавила из себя Марья Семёновна и на пару секунд застыла с грязной тарелкой в руках.

Рудольф тоже поднялся, подхватив стакан с недопитым чаем, и ненадолго задержался у меню, где стояла прижавшаяся к стене Алиса.

— Нельзя заставлять директора здороваться с тобой первым.

— Здрав… вству… те, — Алиса запуталась в буквах испуганного слова, которое неожиданно оказалось слишком сложным.

Безуглов ничего не сказал, ещё раз взглянул на синие дреды студентки, будто бы нечаянно вздохнул и ушёл, намеренно задев Алисино плечо. Она до сих пор не могла забыть ту ночь…

Голова кружилась с такой чудовищной скоростью, точно превратилась в карусель; девушка не понимала, где находится, она видела только фиолетовые пятна и очертания невесомых вещей. Чья-то рука, показавшаяся ей гигантской, размешивала сахар в чашке. Алиса ненавидела сладкий чай, но хитрый демон заставил её сделать глоток. Девушка поморщилась и хотела выплюнуть, но вместо этого испуганно проглотила, узнав в большеруком демоне директора «Фатума». Морщинки в уголках его глаз продолжали упрямый танец, и от этой улыбки слегка умилённое и одновременно насмешливое лицо делалось по-настоящему страшным. Алиса дёрнулась с места, намереваясь уйти, но голова снова закружилась, резкая боль ударила по затылку невидимым кирпичом. Она прислонилась щекой к углу стола и еле слышно застонала. Если бы девушка превратилась в волка, то завыла бы на придуманную луну, чтобы выпотрошить уставшую душу. Кстати, чай оказался зелёным: Алиса терпеть его не могла.

— Не хочешь — не пей. Я не для этого тебя позвал. — Рудольф выпрямился, сцепил руки за спиной и запрокинул голову. Он так увлечённо разглядывал трещины на потолке, что Алиса невольно подняла глаза. Над головой качалась хрустальная люстра, и последняя оставшаяся в живых лампочка устало освещала маленький кабинет, похожий на кладовую.

— Это сон, — она указала пальцем на люстру.

— Это голова твоя бедовая, — Рудольф снова пододвинул к ней чашку с безобразно зелёным и непростительно сладким чаем. — Только в обморок больше не грохайся.

Алиса опустила голову, которая казалась ей слишком тяжёлым грузом, и сделала отчаянную попытку выпить остывший чай. Она поперхнулась и забрызгала тетрадь Безуглова, на обложке которой небрежным почерком было выведено слово «роман».

— О чём пишете? — Алиса густо покраснела, но попыталась скрыть смущение за беспечным тоном.

Рудольф взял в руки тетрадь, провёл ладонью по однотонной серой обложке и положил на подоконник.

— Это тебя не касается.

Директору надоело играть роль любезного наставника, поперечная морщина на переносице превратилась в толстую линию, глаза ещё сильнее сузились, а на скулах, как одинокие стражники, заходили желваки. Наверное, они оберегали его тщательно скрываемые чувства. Впрочем, Алиса не могла понять, кем был этот суровый, властный человек — отрицательным или положительным персонажем. Но точно главным: второстепенные роли, разумеется, не для него.

— Я хочу уйти… Можно? — Алиса не решалась взглянуть на директора; её пальцы, сжимающие белую чашку, заметно подрагивали. Дракон схватил новую жертву: сможет ли он её отпустить? Или с жестокостью палача расправится с ней, отобрав право даже на последнее слово?

— Я не прощу твоей дерзости, Алиса Лужицкая, — он отчеканил каждое слово, точно сомневался в способности собеседницы правильно воспринимать его реплики.

— Что же я сделала?

— Никто и никогда не спорит с директором. — Рудольф смотрел на Алисины пальцы и водил ручкой по небритому подбородку. Девушка спрятала руки в карманах, и чашка завальсировала на столе, воображая себя балериной, но остановилась, так и не дождавшись аплодисментов.

— Но я…

— Тсс, — директор поднёс указательный палец к губам. — Мне не нужны оправдания. Теперь у тебя есть только два пути: быть моим верным подданным или… — он сделал небольшую паузу. Алиса заметила лёгкую насмешку, уютно устроившуюся на его тонких губах. Возможно, это всё-таки сновидение, а человек, сидящий перед ней, лишь иллюзия, глупая выдумка? И надо коснуться этой ледяной кожи, чтобы она рассыпалась. Алиса протянула руку…

— отчисление, — продолжил Безуглов. — Такая вот игра на выбывание. Нет ничего сложного: тебе всего-навсего нужно приходить сюда каждый раз, когда я позову. Что же ты выберешь?

Алиса вздрогнула: она всё ещё слышала эхо жестокого вопроса, и не сразу поняла, что произошло в измерении здесь-и-сейчас. Горячая вода текла по её щекам, смешиваясь с чёрной тушью; девушка поднесла руку к промокшим дредам и сняла с головы липкую вермишель, похожую на гусеницу. За спиной послышался отвратительно громкий хохот, должно быть, человек скоро захлебнётся смехом и больше не вынырнет. Только открытый рот и вытаращенные глаза откажутся повиноваться смерти.

Миша Андреев нахально размахивал перед девушкой пустой тарелкой из-под супа. Вокруг него собралась группка восхищённых обывателей; они громко обсуждали нелепый вид девочки из 2000-х, но Алиса не разбирала ни слова. Она чувствовала, как дрожит нижняя губа, и боялась, что снова не сдержит слёз, а значит, всё потеряно. Они никогда не забудут, что однажды заставили её плакать. Но смех прекратился: татуированная рука ударила смеющегося человека по лицу. Из носа потекла кровавая струйка. Андреев наградил обидчика торжественным комплиментом из непечатных слов.

— Видок у тебя просто кошмарный, — успел шепнуть девушке Элис, прежде чем получил удар в челюсть. Безумный панк-анархист сплюнул: Андреев выбил ему передний зуб.

— Что здесь происходит?

«Что же ты выберешь?»

Алиса выронила из рук пустой стакан. Она не ошиблась: нахмуренные чёрные брови, густые усы с бородкой под бледными губами, вечно сощуренные глаза, растрёпанные длинные волосы. Алиса невидимой кистью писала на холсте воображения его портрет, собирая целое из частей, как картинку из пазлов. Зачем директор вернулся? Она же видела его спину! Плечо до сих пор горело, когда Алиса вспоминала якобы случайное прикосновение…

— За мной, оба! — Рудольф схватил Элиса за руку и бросил высокомерный презрительный взгляд на Андреева. — Если ты пишешь роман о буллинге, это не значит, что нужно им заниматься.

— Но вы же… — уязвлённый писатель недоговорил, получив от директора красноречивый пинок.

— Чего стоим? Живо за мной!

***

Внутри меня расцветал розовый куст. Я заботилась о нём и поливала цветы. Но однажды розы увяли. Случился пожар, который оставил после себя лишь горстку пепла. Пыталась посадить ещё раз — тщетно. Больше ничего не цветёт. Впереди только пустота. Затем — агония и жалкое, бесславное превращение в нуль.

— Трогательно, но безыдейно.

— Чистой воды графомания.

— Девушку надо лечить.

— Пусть пишет, только ничего больше не присылает.

Алиса подглядывала за редакторами, которые жестокими словами терзали её несчастную рукопись и собирались устроить торжественные похороны под издевательское чавканье уничтожителя бумаги. Один из критиков, как будто почувствовав на себе взгляд чужака, обернулся. Он смотрел прямо на Алису, уставшую прятаться, но делал вид, что никого не замечает. А она увидела прыщавое лицо подростка — знакомого долговязого парнишку в вязаной кофте. Почему он здесь? Нет, всё-таки показалось: это мужчина средних лет с охапкой каштановых кудрей и веснушками на щеках. Наваждение рассеялось, и девушка даже немного успокоилась. Правда, она не хотела наблюдать, как её текст пожирает безобразная машина.

— Один мудрец сказал, что мысль есть стрела, пущенная из лука.

Чёрные остроносые ботинки уверенно застучали по деревянному полу. Алиса сжалась, испугавшись решительного тона, способного пробудить дьявола. Но незнакомец прошёл мимо, задев её плечом, и, казалось, не обратил на бедную графоманку никакого внимания. Девушка перевела взгляд на свои руки и вскрикнула: она на самом деле превратилась в невидимку. Крик растворился в угрюмой тишине, которая даже не повела ухом. Жужжание надоедливой мухи казалось оглушительным в сравнении с человеческим голосом. Никто не слышал и не видел автора осмеянной рукописи, и, если бы не странное чувство стыдливой жалости, Алиса сама бы усомнилась в собственном существовании.

Вошедший человек был в маске из чёрной ткани; он спрятал волосы под капюшоном тёмно-серого плаща, но невидимая наблюдательница знала его имя. Оно сорвалось с губ, повиснув на качелях в воздухе: что-то произошло, и те не вернулись. Продолжили танец над землёй, избегая смертельно опасных прикосновений.

— Кто вы? — спросил человек с веснушками. Он повернулся в профиль, и Алиса внезапно узнала в нём избалованного одногруппника. Но как Миша Андреев смел судить о качестве чьей-то рукописи? Странно, что она приняла этого самоуверенного юнца за серьёзного мужчину.

— Бродяга-философ, — незнакомец в маске повёл плечами. Ледяной ветер щекотал босые ноги Алисы. Девушка обняла себя, надеясь согреться и немного успокоиться. А между тем обняла лишь пустоту.

— Не бойтесь, я услышал запах роз и решил заглянуть на огонёк. В конце концов розовый куст — это только этап.

Рудольф Безуглов снял капюшон: густые чёрные волосы рассыпались по плечам. Он достал из кармана плаща сигару и спички, равнодушно выслушал отказ редакторов и закурил в одиночестве.

«Ещё один графоман», — раздалось в голове Алисы. Сама она ни о чём не думала: это была чужая мысль.

«Кажется, здесь пора открывать психиатрическую клинику», — ещё одна не выпущенная наружу реплика, которую Алиса услышала так отчётливо, как если бы её произнесли вслух.

— Позвольте спасти эту небрежную рукопись от коварного уничтожителя бумаги. — Рудольф опустился на корточки перед машиной, которая замерла в покорном ожидании расправы. Её создали только для того, чтобы разрушать.

— Наверное, тот, кто придумал этот агрегат, мнил себя богом.

Редактор, похожий на Мишу Андреева (девушка, правда, уже начала сомневаться, что это действительно был он) толкнул в бок молчаливого коллегу.

«Не стоит с ним спорить, лучше на всё соглашаться», — услышала Алиса, когда Рудольф Безуглов с беспечным видом принялся топтать сигару ботинком. Поднялся, вытянувшись во весь рост, снова надел капюшон и протянул редактору руку в кожаной перчатке.

— Алиса Лужицкая, — прочитал таким удивлённым голосом, точно никогда раньше не слышал её имя. — Я бы посоветовал этой девушке взять мужской псевдоним.

Безуглов сунул рукопись в рюкзак и направился к выходу, так и не удосужившись поднять с пола потухшую сигару.

— Зачем же вам этот мусор? — крикнул ему вдогонку веснушчатый редактор, но никто не отозвался. Графоман исчез, украв чужую графоманскую историю.

Алиса открыла глаза и облегчённо вздохнула: руки и ноги на месте, значит, это всего лишь очередное сновидение. Слишком много побочных эффектов от снотворных. Девушка скомкала пустую пачку и бросила в урну. Часы показывали три часа ночи, и можно было перевернуться на другой бок и отключить назойливое сознание, но спать совершенно не хотелось. Она натянула пальто с оборванными пуговицами прямо на ночную рубашку, завязала шнурки на старых ядовито-жёлтых кедах и выскользнула за дверь.

Конец ознакомительного фрагмента.