Тот, кто придёт за тобой

Ксения Северная

Ты жил сегодняшним днём и ничего не хотел менять. Но в канун Нового года в твою дверь постучались. И теперь ты едешь на коне по лесным дорогам, чтобы сразиться со Злом чужого мира. Кто этот парень, которого дали тебе в помощники? Можно ли назвать его другом? Кто ты сам – простой журналист либо легендарный герой? Какой выбор тебе придётся сделать? И что необходимо вспомнить, чтобы победить?

Глава 8

Деревушка оказалась по моим меркам небольшой — дворов десять. Она вынырнула слева от дороги, на пригорке, возникла сразу, вдруг, словно её только что кто-то нарисовал среди черёмухи и зарослей смородины. Низкие серые строения вырастали, казалось, прямо из травы. Огромный кряжистый кедр со странно порыжевшей макушкой охранял подступы к деревенскому плетню. Издалека почуяв нас, уже заливались дворовые псы. Гуси толклись чуть поодаль, у широкой лужи, заросшей камышом. И кое-где вился над крышами дымок — отрада усталых путников. Будем надеяться, что на ночь здесь нас приютят.

Единственная улочка была пустынна. Собственно, и не улочка это вовсе, так, широкий проход меж домами. Мы вертели головами по сторонам, выискивая хозяев. Прямо по грядкам с морковью и пожухлыми перьями лука бродили куры — охотились за червяками. Поисками руководил с чурбака рябой петух с выбитым глазом. Судя по его уныло свисшему гребню, на червей нынче был неурожай. Облезлая псина, такая дряхлая, что даже погавкать на чужих была уже не в силах, грызла стёртыми зубами мосол. Она, правда, покосилась на нас и даже издала утробный звук — видно, притворялась, что рычит. Шугануть её было некому. Лишь несколько чумазых ребятишек возились в пыли у забора. Они дружно уставились на нас круглыми глазами — даже не на нас, а на наше оружие.

— Очень гостеприимная деревня! — не выдержал я.

Стрелок ухмыльнулся.

— А чего ты хочешь? Страда ведь — хлеб жнут, последний сенокос, мало ли… Погоди, спросим.

Он направил было к детишкам своего гнедого. Но те не собирались общаться с двумя незнакомыми всадниками. Мы не успели и рта раскрыть, как они — фр-р-р! — улепетнули от нас, разлетелись, как воробьи. Да ещё с таким визгом, мама дорогая! Будто мы махновцы какие…

— Ну, чума! Они щас всю деревню в штыки поставят, то бишь, в вилы. Куда теперь?

— Ничего. Поехали вон туда. Там печь топится, значит, кто-то есть.

Двери большого длинного дома были распахнуты настежь, оттуда попахивало дымком и чем-то вкусным, домашним, съестным. На низеньком приступочке грелась кошка. Нам навстречу выглянула девчонка лет тринадцати с орущим младенцем на руках. Для матери слишком юна, скорее нянька — распущенные волосы стянуты на лбу ремешком, рубаха с красной вышивкой по вороту, нитка дешёвых жёлтых бус на шее и широко расставленные глаза. Она уставилась на нас снизу вверх с напряжённым ожиданием. Наверное, мы показались ей вестниками беды — здоровые оружные парни на сильных конях, с плащом дальней дороги за спиной. А привычная хмурость Стрелка и мой взъерошенный вид доверия, уж конечно, никому не внушат.

— Привет, — сказал Стрелок, наклонившись с седла. — Ты одна, что ли? Дома больше никого?

В светлых девчачьих глазах поплыл лёгкий ужас. Ты чего её пугаешь, хотел я возмутиться, нам ещё на ночлег напрашиваться! Но Стрелок уже спрыгнул с гнедого и шагнул к девчонке.

— Одна, спрашиваю?

Она молча помотала головой и крепче прижала к себе ребёнка. Тот испуганно зашёлся в рёве так, что у меня уши заложило, а Белко недовольно переступил копытами.

— Уйми!.. — кажется, Стрелок не переносил детского плача. Девчонка шарахнулась от него и исчезла за дверью — только подол мелькнул. Мы неуверенно переглянулись.

— Ты что, с ней поласковее не мог?

— А чего она… Хоть бы слово сказала.

Я вздохнул. Так мы взбаламутим всю деревню, нас погонят взашей и хорошо ещё, если насмерть не отходят. В общении мой напарник не силён, уже известно. Придётся всё брать на себя.

Я сошёл с коня, кинул поводья на жерди изгороди. Одноглазый петух оставил свой гарем и припустил со всех ног к нам — узнать, зачем приехали. Я стукнул по косяку. Пусть не думает юная хозяйка, что во двор лиходеи заявились.

— День добрый! Есть ли дома кто?

Я надеялся, что девчонка переменит своё мнение о нас и всё же выйдет. Однако вместо неё на крыльцо выполз древний, скукожившийся от старости дед. Выцветшие глаза полны опаски, однако в руках рогатина, воинственно направленная прямо на нас. Удивляюсь, как дед находил ещё в себе силы её держать. Рогатина-то не маленькая, с нею только на зверя ходить. Я попятился.

— А ну, — прошамкали тонкие сизые губы, — сунься вот! Я шестерых медведей завалил, и вас туда же!..

Наверно, когда-то давно, в незапамятные времена старик был добрым охотником и воякой хоть куда. Но сейчас, глядя на его трясущиеся руки с разливом лиловых жил под иссохшей кожей, я ощутил лишь сочувствие.

— Когда ж ты, дед, успел-то?

— Чего успел? — рогатина дрогнула и чуть отодвинулась от моей груди.

— Шестерых завалить.

— А на прошлой седмице… — запальчиво начал было он, и я расхохотался, не сдержавшись. Вот же боевой дедок! Стрелок насмешливо хмыкнул сбоку.

Старик, видя, что разорять мы его не собираемся, малость приободрился и даже опустил рогатину. Но мысль о шестерых заваленных медведях успела крепко засесть в его голове.

— А что, не завалил? И завалил, и в ряд поклал. И таким шатунам, как вы, вражины, чтоб неповадно…

Стрелок почесал бровь, заинтересованно глянул на деда.

— Какие мы тебе вражины?

— А кто ж вы? Что за люди?

— Простые, как все. Из Велевца едем, — вступил я. — В Ладень.

— Далеко… Ночлега, что ли, ищете?

— Угадал. Ну так как, пустишь?

Дед заколебался — и поговорить хотелось, и страх брал, что за путники, не натворили бы беды.

— А вы не лихие люди будете?

— Лихие тебя давно бы на твою же рогатину подняли.

— Тоже верно… Чего ж вы тогда девку застращали? С добром так не ходят. Девка за печь забилась, как бы дитя не тенькнула. Она у нас пугливая.

Я подпихнул напарника в бок — отчитывайся! Но тот на голубом глазу развёл руками, дескать, пальцем не трогали и говорили учтиво. Дедок вконец оттаял, сунул рогатину за дверь и кивнул, чтоб заходили. На оружие наше, правда, подозрительно покосился, но во дворе оставить не предложил.

Мы вошли, пригнув головы, чтоб не треснуться о притолоку. Дом был на удивление светлый, хотя окна крохотные и редкие. Потолка не было, с балок свисали пучки трав, ремни, сбруя, даже связка неношеных лаптей. Прочая утварь, которую нельзя подвесить, мостилась на длинных полках — горшки, склянки какие-то, берестяные коробушки. Вдоль стен лавки, широкий стол, ухват в углу, у печки. Оттуда же доносился писк младенца, видать, девчонка зажала ему рот, чтоб злыдни не услыхали и не обнаружили.

— Пусть выходит, — буркнул я. — Придушит ведь.

Дед со мной был согласен. Он заглянул за печь, прошамкал что-то ободряюще, заковылял в другую половину дома, укрытую подобием занавески. Девчонка вышла из угла не сразу и нехотя, насупившись, готовая в любую минуту шмыгнуть за порог. Ребёнок у неё на руках наконец-то угомонился, сменил рёв на довольное агуканье. Она усадила его в большую ивовую корзину на полу и застучала горшками на шестке, не забывая, впрочем, то и дело настороженно посматривать в нашу сторону.

Мы сели на скамью. День начинал клониться к вечеру — какой же долгий он оказался! Выехали сегодня рано — место ночёвки бодрости не добавляло. В пути решено было не останавливаться, так что устали оба. Больше всего хотелось прилечь, закрыть глаза и дать телу отдых. Но как раз отдыха-то я и страшился.

Конец ознакомительного фрагмента.