Тот, кто придёт за тобой

Ксения Северная

Ты жил сегодняшним днём и ничего не хотел менять. Но в канун Нового года в твою дверь постучались. И теперь ты едешь на коне по лесным дорогам, чтобы сразиться со Злом чужого мира. Кто этот парень, которого дали тебе в помощники? Можно ли назвать его другом? Кто ты сам – простой журналист либо легендарный герой? Какой выбор тебе придётся сделать? И что необходимо вспомнить, чтобы победить?

Глава 1

Нет, ветер этот разгулялся не к добру. Я прямо чувствовал — что-то должно произойти. Не может не произойти, если уже который день дует злой северный ветрище, нагоняя неясную тревогу. А сегодня он, будьте любезны, вообще как с цепи сорвался, так и норовил содрать рубероид со старенькой крыши. Странный был ветер, непонятный. Я всегда считал, что перед Новым годом всякая непогодь обязана утихнуть, ведь завтра 31 декабря. А тут нате вам, ледяной шквальный уже неделю, а то и больше. Того и гляди, надует какой-нибудь дряни типа заносов на дорогах. Правда, снег не идёт, нынешней зимой снега на удивление мало, синоптики дружно предрекают глобальное потепление, что же мы, гады, с климатом делаем…

Ну да ладно. В конце концов, дом не сносит, бог даст, и крыша устоит. А в печке потрескивают поленья, и электрочайник уже вскипел. Мишура на ёлке в дальнем углу струится и вспыхивает серебряными искрами от света настольной лампы. Мышь ещё не вышла на промысел; у неё, у мыши, своё расписание, мне хорошо известное. У нас с нею вроде как уговор. Она начинает шуршать после одиннадцати вечера, не прогрызает пакеты с крупой, а я не завожу кота и не ставлю мышеловок. Каждому своё, и вечная дружба. Точнее, невмешательство в чужие дела.

Вот мышь — она понимает про невмешательство. А бывшая супруга не понимала, оттого и стала бывшей. Вообще-то она была неплохой, готовила довольно вкусно, посмеяться любила, даже хоккей со мной смотрела иногда. Но почему-то считала своим долгом постоянно переставлять книги в шкафу, к тому же, расставляла их по цвету корешков — это у неё называлось «очень прилично». Так же «прилично» она старалась разложить бумаги на моём столе — по стопочкам, листочек к листочку, исписанные в одну стопку, чистые в другую. Я потом с ума сходил, разбирая эти стопочки и выискивая нужный текст. А ещё у неё была дурная привычка — «дурная» не то слово! — эти тексты читать, а потом комментировать. Она отчего-то решила, что вправе учить меня писать, хотя сама признавалась, что за всю жизнь прочитала всего три книги — «Ангел для Джулии», «Джек-потрошитель» и сборник русских сказок. Причём последний одолела в седьмом классе, посмотрев однажды фильм «Морозко». Говорила, что кино ей понравилось больше, нежели книжка.

Наверное, я сам свалял дурака, когда на ней женился. Так что винить некого. Но она была миленькая и поначалу производила довольно хорошее впечатление. Правда, была лет на пять меня моложе и временами казалась почти девчонкой. Да… А потом её постоянные уборки на моём письменном столе начали жутко раздражать. И упрёки в небольшой зарплате тоже раздражали. И её любимый анекдот про ёжика и выхухоль доводил до скрежета зубовного — за полтора года семейного счастья я выслушал его не менее сотни раз. И её переживания по поводу бесконечных сериалов сперва меня смешили, потом начали злить. И… В общем, однажды я утрамбовал свои бумаги в дорожную сумку, сунул под мышку раздолбанный ноутбук, бросил на стол ключи от квартиры и ушёл. И кочевал по приятелям два месяца, пока не получил телеграмму, что моя бабка по отцовской линии приказала долго жить и оставила мне дом на окраине маленького городишки с красивым названием Светлозёрск. Я не поленился, наведался к своей бывшей, забрал письменный стол, книжный шкаф, сами книги уложил в коробки и с этим багажом поехал принимать наследство.

До этого в Светлозёрске я был всего один раз, в далёком смутном детстве. И бабку-то знал плохо, всё больше по рассказам отца. Бабуля была небольшой охотницей до поездок в гости и свиданий с внучком, я тоже особого желания встретиться с ней не испытывал. Ограничивался редкими открытками к празднику, ибо того требовали правила хорошего тона — поздравлять бабушку с 8 Марта или с днём рождения. Родная кровь, как-никак. В открытках согласно этикету спрашивал о здоровье да передавал приветы от родителей. Этим наше общение с бабкой ограничивалось. И почему она оставила наследство такому непутёвому внуку, не знаю до сих пор.

Домик был невелик, обнесён палисадником, с крохотным земельным наделом и с уютной застеклённой верандой. Веранда и чердак оказались под завязку завалены хламом, пол скрипел, крыльцо подгнило, забор малость покосился, но всё это было сущей чепухой. А после того, как я навёл порядок, починил крылечко и забор, стало вообще превосходно. Дверь я покрасил зелёной краской, начистил до блеска подкову над притолокой, на подоконник поставил кактус, а над крыльцом повесил колокольчик. Чего ещё нужно мужчине неполных двадцати восьми лет, который недавно развёлся, детей не имеет, в своё время закончил журфак и на досуге пишет городские новеллы без особой, правда, надежды когда-либо их издать.

Работу я нашёл без труда. В местной районке не хватало людей, так что я со своим факультетом журналистики и семилетним газетным стажем за плечами пришёлся очень кстати. Отделов здесь давно уже не было, четверо корреспондентов, в том числе и я, писали обо всём подряд — от проблем местного санэпиднадзора до наличия коров в бывших колхозах и культурной жизни дальних деревень. Тираж газеты доходил до трёх с половиной тысяч, и это было очень даже ничего — в соседнем районе он прочно держался на полутора тысчонках. Редактор наш без надобности гайки не закручивал, зарплату платили почти вовремя, а в командировки я всегда ездил с охотой. По вечерам же колол дрова, смотрел старенький телевизор, а чаще всего проводил время за письменным столом. Чудесная была жизнь.

И так продолжалось полгода. А потом наступил этот странный вечер 30 декабря.

Хотя, если честно, весь день был каким-то странным, так что нечего удивляться, что он так закончился. С утра, когда я брился… Нет, об этом надо поведать чуть подробнее.

Бабкина обстановка была немногочисленной и древней, но в память о старушке я решил пока ничего не выбрасывать. Потом, коли обживусь, кое-что можно будет поменять. Убрал в сарай только лязгающую железную кровать, да сундук из угла перетащил поближе к двери — чтоб служил вместо тумбочки на кухне. В отношении старого продавленного дивана у меня поначалу тоже мелькали нехорошие планы. Но он оказался на диво удобным, и потому я просто прикрыл его пледом. Но два предмета очаровали меня сразу же, с первого взгляда, как только я впервые переступил порог дома. Одно — это было зеркало в простой некрашеной раме, потускневшее от времени старое зеркало. Оно висело в простенке между окнами и каким-то чудным образом расширяло всю комнату. А порой и искажало кое-что. Иногда мне казалось, что в нём отражаются вещи, которые там вообще отражаться не должны — например, стенка узкого шкафчика, висящего в кухне и прикрытого от зеркала печью. Или взять окна — они, если помните, находились слева и справа от зеркала и уж никак не могли быть в нём видны. Но время от времени отражались и они.

Вторая бабкина вещь — большие старинные часы с застеклённым маятником. Деревянный корпус когда-то покрасили чёрной краской, но кое-где она давно потрескалась и облупилась. Увенчивала часы фигурка оленя с обломанными рогами. На сам циферблат время не действовало, а может, бабка была аккуратной, — только медь блестела, как новенькая, а часовые отметки до сих пор отливали зелёной эмалью. Под маятником виднелась такая же медная пластинка с витиевато выбитыми цифрами «1914» — год изготовления, надо полагать. Механизм за сто с лишним лет всё же изрядно поизносился, чистого звона от боя часов никто и не ждал. Сначала раздавался натужный скрежет, потом щелчок, и, наконец, неслись глухие бряки. Однако время этот мастодонт отбивал точно, не отставал, не забегал вперёд и заводился с помощью большого ключа примерно раз в двое суток.

Так вот, этот сумасшедший день начался с того, что помутнело зеркало. Надраивая щёки бритвой, я, по обыкновению, рассматривал своё отражение. Никаких изменений не наблюдалось — самое обычное лицо, худое, глаза серые, нижняя губа, пожалуй, тонковата, подбородок чуть вперёд. На правой щеке родинка, на левой, ближе к носу, штук пять конопушек — почти незаметных. Волосы светлые (между прочим, оброс, как бобик, давно пора наведаться в парикмахерскую!), на лбу уже намечается морщинка — в общем, ничего особенного, парень как парень, в толпе не выделяюсь. Да и нрав спокойный, на рожон не лезу, спорить не мастак, выяснять отношения не люблю, отчего на мне и норовят ездить все, кому не лень.

Один доморощенный психолог как-то заявил, что у меня взгляд типичного неудачника. Ну, тут и поспорить можно ¬ — смотря что считать удачей. Мне всегда казалось, что я имею именно то, чего хотел достигнуть. Вот ещё бы найти издателя для своих опусов — и мне сам чёрт не брат. Но это ладно, у каждого должна быть в жизни недосягаемая мечта. А в остальном я был доволен абсолютно всем и начинать с нуля не собирался. Не мальчик.

Я уже почти прикончил ночную щетину на подбородке, как вдруг зеркало пошло рябью — так бывает, когда от чьего-то движения колыхнётся поверхность воды. Мелкая зыбь прокатилась по моему зеркальному отражению сверху вниз и тут же пропала. Это было так нереально и странно — я даже не успел понять, что произошло. А до слуха донёсся еле слышный звон — как будто где-то далеко-далеко одиножды ударили в колокол.

Что за чёрт, подумал я. Звон в ушах, в глазах потемнение — точно, что-то с головой. Кстати, говорят, у некоторых это бывает к перемене погоды. Хотя какая там перемена, ветер-то всё тот же, северный. Я недоверчиво тронул пальцем поверхность зеркала — стекло как стекло. И никакого намёка на деформацию. А значит, просто чудится, не до конца проснулся. И только я так решил, как моё отражение помутнело и начало затягиваться зеленоватой дымкой — словно некто огромный сильно дохнул изнутри.

Я отскочил. А вы бы не отскочили?.. Первый раз в жизни я видел что-то такое, чего не мог объяснить даже самому себе — а уж себе-то я умел объяснить что угодно. Но такого, как сейчас… И если это было чудо, то оно мне не нравилось.

Запредельно далёкий колокол простонал снова. Зеркальная дымка пошла перламутровыми разводами — как на мыльном пузыре. И в этих разводах появлялись и тут же исчезали видения, человеческие лица, силуэты коней, какие-то дьявольские хари… Всё это за доли мгновения — а может, за века — сменялось одно за другим, мелькало, билось, жило, и я не мог шевельнуться, наблюдая за пляской видений.

В третий раз ударил колокол. И муть сразу рассеялась, а в стекле вновь отразилась моя ошалелая физиономия. На всякий случай я отступил ещё, таращась на вдруг спятившее зеркало. А может, не оно, а я сошёл с ума?.. Какое-то время стоял, не двигаясь, потом взлохматил волосы, показал себе язык — отражение послушно повторяло каждый жест. Глюки мучают, гражданин журналист?..

Ты свихнулся, грустно сообщил я себе, а голову надо беречь, она у тебя единственная ценность. Между прочим, в последние дни пришлось много работать, подгоняли под сроки материалы, которые необходимо поставить до Нового года. Надо бы отдохнуть, в праздники к родителям наведаться, что ли? Куда угодно, только не вспоминать о том, что сейчас было.

Происшествие с зеркалом можно бы считать ерундой, если бы оно не кольнуло болезненно сердце и не прогнало по спине волну невольного испуга. Меня никогда ещё так не предавали вещи — а тут налицо настоящее предательство. Могла выпасть из рук и разбиться чашка, мог сломаться телевизор, могли потеряться носки — но чтобы зеркало забредило?!..

Странности на этом не закончились. Выходя из дома, я заметил тень, метнувшуюся у дальнего перекрёстка. Чужие в этот окраинный квартал не забредали, вокруг частные дома, все свои, все знакомы. Так что кто обосновался на перекрёстке, оставалось непонятным. Но особо приглядываться было некогда, и без того уже опаздывал, до работы быстрым шагом четверть часа. Мало ли кто там топчется без дела — я успокоил себя тем, что это кто угодно, но не вор. И взламывать мой домишко он уж точно не рискнёт. Замок на двери хлипкий, но, как-никак, соседи рядом, а они рано начинают копошиться в своём дворе.

Но это был явно не вор. Потому что вместо того, чтобы весело кинуться за ломиком, он решил меня проводить. Шагая по ещё сумеречным утренним улочкам, я слышал, как снег поскрипывает под его ногами. Это почему-то раздражало. В другой раз я бы остановился, подождал сопровождающего и выяснил, в чём, собственно, дело, но сейчас душу сковывала какая-то непонятная тревога. И даже чувство юмора не помогло — мысль о том, что меня принимают за резидента гвинейской разведки, только добавила раздражения. Соглядатай не приближался, но и не отставал, не сворачивал в проулки, словно задался целью довести меня до порога редакции. Может, он, как и я, просто спешит на работу, и нам по дороге?.. Раза два я всё же украдкой оглянулся. Он был довольно далеко, в чём-то длинном и тёмном, высокий и неясный в утренних сумерках. Не знаю почему, но его уверенная поступь вновь и вновь вызывала в памяти зеркальные видения, и по загривку пробегал озноб.

Человек отстал от меня на последнем повороте к редакции. Я даже не заметил, когда он исчез. Звук его шагов неожиданно прекратился, как не был. И почему-то сразу отпустила тревога, так что к обеду я уже почти забыл — заставил себя забыть — об утреннем происшествии.

На работе царила запарка. Ответственный секретарь вдруг вспомнил, что к моей статье должен идти фоторяд, а жёсткий диск неделю назад полетел, а с ним и все файлы, а фотограф два дня назад начал встречать Новый год и теперь его не доищешься, а снимки нужны позарез, и хорошо ещё, что можно переснять, так что, мол, ты сам этим и займёшься. На первой полосе обнаружилась незапланированная дыра, вынь да положь информацию. Редактор изуродовал мою статью об успехах автопредприятия так, что при виде её меня перекосило… В общем, часам к двум у меня кончились сигареты, и я выскочил на морозный воздух отдышаться и сбегать до ближайшего киоска.

Я столкнулся с этим типом на тротуаре и каким-то внутренним чутьём сразу понял — теперь от него просто так не уйдёшь, как ушёл утром. В одежде, похожей на старинный плащ, с непокрытой головой — и это на ледяном северном ветру! — он загородил мне дорогу, и под локтем его блеснуло что-то круглое и металлическое.

— Поторопись, — негромко сказал он. — Они уже близко.

— Что, простите?

— Верь нам. Будет слишком поздно, когда тебя найдут они. Торопись, кони застоялись.

Я смотрел на него, моргая, и спрашивал себя, кто из нас двоих спятил. Невероятно, но я не мог разглядеть его лица. Черты расплывались, казались зыбкими, как утром в зеркальной дымке. Голова незнакомца была наголо обрита, и кости черепа бугристо выпирали — только это я и сумел различить, зато видел совершенно чётко. Наверное, мельком подумалось мне, если бы сейчас шёл снег, то снежинки, облепляя этот череп, не таяли бы и оставались крохотными белыми сугробами среди его бугров. От незнакомца явственно веяло чем-то холодным, хотя куда ещё холоднее на зимнем ветру. И голос — голос доносился внятно, но глухо, будто сквозь оконное стекло.

— Темнеет, — сказал он.

— Светло пока, — ответил я учтиво. Стоило бы осведомиться, давно ли он посещал психиатра, и посоветовать отвалить. Однако на меня вновь накатила утренняя оторопь, и где-то на задворках сознания опять проснулась неуместная мысль о происках гвинейской разведки. А этот тип моё возражение всерьёз, кажется, не принял. И, по-моему, усмехнулся. И сообщил:

— Свет — это дело такое, сейчас он есть, а потом нет.

Тут я окончательно опомнился. Ёшкин кот! Получалось какое-то недоразумение и разговор двух идиотов. Он явно насмотрелся всякой мистической чепухи по телику и воображает себя… Да мне без разницы, кем он себя возомнил! Но я-то хорош — выслушиваю его бредни да ещё и покорно топчусь на холодном ветру. С какой стати?

— Тебе чего надо? — неласково спросил я.

— Твоё согласие. Я за тобой.

— Да пошёл ты! — я обогнул его по дуге и отправился дальше. И услыхал в спину:

— Ярослав!..

Этот чудик знал моё имя. Откуда? Или я с ним встречался раньше, когда собирал очередной материал? Отчего-то меня в тот миг совсем не удивляло ни происходящее, ни сам незнакомец, ни то, что лица его рассмотреть так и не удалось. А вот то, что он знал моё имя, насторожило.

— Ярослав, — донеслось сзади. — Торопись, мы ждём. Надо ехать.

«Мы ждём»??.. Так он не один, в нашем сонном городке окопалась целая шайка любителей «Властелина колец» — от этой мысли мне и впрямь захотелось поторопиться. Фанатов и ролевиков я всегда сторонился. Что за шутки? Хватит с меня и этого урода с застеклённым голосом. Я ждал, что он и сейчас пойдёт следом, но ошибся. Он исчез вместе с плащом и круглой металлической штукой под локтем, которую я задним умом определил как шлем. Исчез — ну и замечательно, чертовщина мне совсем ни к чему. Однако озноб вернулся и прочно угнездился где-то в районе лопаток.

«Ты сегодня много куришь», — заметил кто-то из коллег. Закуришь тут!.. Знай они, отчего я такой дёрганый, любопытно, что бы сказали? Вероятнее всего, посоветовали бы обратиться к врачу. А то и сразу «Скорую» бы вызвали — народ в редакции был добрый и отзывчивый, а во всякую фантастическую чушь у нас не верили. Но я-то твёрдо знал, что человек без лица не выдумка, а зеркало без отражения не бред записавшегося репортёра.

Остаток дня прошёл спокойно. Если не считать того, что на всём пути домой меня сопровождало тихое, но явственное цоканье копыт. Причём невидимый конь был явно не один — не менее трёх. Вот и погнали лошадей. И это было тем более странно, что копыта даже целого табуна могут цокать по камням, по асфальту, но уж никак не по снегу. Поначалу я оборачивался, потом плюнул и не торопясь дошёл до своего крыльца. Цокот стих на углу моего квартала.

Мне пришлось взять работу на дом. Статью о достижениях местного фаянсового предприятия я по понятным причинам днём в редакции закончить не успел. Но редактор настоял, чтобы статья завтра утром лежала у него на столе. Предприятие желало начать год с рекламы своих успехов в районной газете.

Моя избушка стояла нетронутой. Ну правильно — потенциальный взломщик предпочёл пойти за мной и, судя по всему, весь день караулил у редакции. Оставалось надеяться, что хоть вечер пройдёт спокойно. Бутылку шампанского для завтрашнего праздника я сунул в холодильник. Натаскал дров, выслушал последние новости по телевизору — в мире взрывы, наводнение, делёж власти, хорошенький будет Новый год! — заставил себя успокоиться и сел за ноутбук.

Статья не клеилась — это я понял через час бесплодных мучений. Приходилось выдавливать слова, чтобы получилось хоть что-нибудь связное. Сегодня произошло столько необъяснимых вещей, что производство фаянсовых изделий не шло с ними ни в какое сравнение. Промаявшись попусту, я понял, что надо отвлечься. Темнота за окнами пугала — а раньше я никогда не боялся темноты. К зеркалу старался вовсе не поворачиваться. И, сам не желая, ожидал чего-то — таинственного, небывалого, может быть, даже ужасного.

Но всё было спокойно, только северный ветер гудел за стенами дома. Чтобы стало веселее, я затопил печь, включил чайник. Сполоснул лицо холодной водой, постарался выбросить из головы все глупые мысли. Снова сел за стол и сосредоточился на проклятой статье.

«В ушедшем году объёмы производства впервые достигли уровня объёмов начала перестроечного периода. Несомненно, это говорит о возрождении славных традиций районной промышленности, которая в прежние времена всегда была на высоте. Но что стало причиной подъёма?.. Ответ хорошо известен руководителю предприятия…»

Боже, какая чушь. Чем это сочинять, лучше зарыться в Интернет. Порыться на форумах в поисках идей да начать раскручивать сюжет. Придумывать новые сюжеты интереснее всего. Там ты хозяин, и не нужно плясать под дудку фаянсового директора, там ты заставляешь героев делать то, что хочется тебе, — ну, может быть, порой милостиво позволишь им поступить по собственному усмотрению. А в печке потрескивают поленья, и чайник уже вскипел. Мишура на ёлке в дальнем углу, там, где раньше стоял бабкин сундук, струится и вспыхивает серебряными искрами от света настольной лампы. Ага, вот и часы захрипели, чтобы сообщить время. Вообще-то, я засиделся. Бряк, бряк, бряк… Шесть, семь, восемь… Девять.

И погас свет.