Чернее, чем тени. Ринордийский цикл. Книга 2

Ксения Михайловна Спынь, 2015

Этот мир – другой. Нет, он не населён диковинными существами и канувшими в Лету народами: здесь лишь такие же люди, как мы. Можно считать его пространством сна, грёзы, где засевшие в памяти фигуры и приметы времён смешались в причудливый узор, иногда так похожий на нашу явь. Или попыткой пробраться на другой уровень – туда, где живут страхи, надежды и мечты. Или просто иным миром, в котором искривлённо отражается наш. В столице снова неспокойно: правительница, подмявшая всё под себя – люди, которым это не нравится – школьница, оказавшаяся в центре событий случайно… История о свободе и диктатуре обретает новые формы в новую эпоху, а немного обыденной мистики только придаст ей остроты.

2.

Феликс был её двоюродным братом и был на одиннадцать лет старше Лаванды. У неё со всей яркостью сохранились детские впечатления от этого человека, но они с Феликсом не виделись очень давно. Один раз он приезжал ненадолго в Юмоборск и попутно успел охаять этот город, который, хоть и не отличался ничем особенным, как все новострои, но для заполярного пункта держался очень достойно. (Лаванда, впрочем, не обиделась тогда: не сказать, чтоб она сама когда-то любила Юмоборск. Город был хорош, но чужд ей).

Они довольно быстро оставили позади центральные проспекты — необъятные и грандиозные — и шли теперь по улицам, всё ещё широким, но попроще, — из центра те расходились к окраинам. Прохожие здесь попадались только изредка, и можно было разговаривать, не перекрикиваясь через чужие головы. Феликс (будто джентльмен!) сразу же перехватил у неё чемодан и теперь легко катил его по тротуару, притом умудрялся даже не заваливать набок, несмотря на сломанное колёсико.

— Так зачем всё-таки ты меня вызвал сюда? — Лаванда вспомнила про телеграмму.

— Ну, — Феликс махнул свободной рукой, — когда стало понятно, что расселять вас будут по соседним деревням, я подумал, а с какого, собственно, фига? Почему я не могу взять тебя сюда, в Ринордийск, раз уж мне повезло тут жить? Конечно, могу. Зачем же в таком случае тебе связываться со всеми этими аварийными амбарами, пайками по карточкам и прочей прелестью отечественной эвакуации…

— Но это, наверно, создаст тебе трудности, — заметила Лаванда.

— С чего бы вдруг? Я живу один.

— Не в этом дело. Не только в этом, я хотела сказать, — последние реплики отчего-то смутили её, а тут ещё надо было думать, как бы поаккуратнее выразить словами простую мысль: «тебе ведь придётся содержать меня».

— Я же нигде не смогу работать, — сказала Лаванда и прибавила тихо. — Я ведь даже не доучилась толком.

Феликс вдруг задумался, будто эти сведения были для него новостью.

— Мм, об этом я не подумал. Сколько тебе? Семнадцать?

— Шестнадцать.

Она помолчала, затем пробормотала осторожно, чтоб чисто информационную фразу не приняли за чёрную неблагодарность:

— Вроде бы эвакуантов обещали приписать куда-нибудь в экстренном порядке, но это же по спискам. А по спискам я где-то там, в Иржице…

— С этим тоже не надо связываться, — перебил Феликс. — Знаем мы эти приписки. Тихий ад.

Пока Лаванда раздумывала, не спросить ли, что именно он знает про приписки и как выглядит тихий ад, Феликс улыбнулся и перебил уже сам себя:

— Ничего, средства у меня есть, нам вполне хватит и на двоих. В крайнем случае… Да много есть вариантов. А ты, что касается школы… Сейчас дёргаться уже всё равно нет смысла, а к осени решишь сама, как тебе лучше — закончить эти полтора класса или там колледж какой-нибудь… В общем, на подумать у тебя ещё почти вся весна и целое лето.

— Угу, — кивнула Лаванда.

По правде говоря, ей едва ли хотелось что-то из этого выбирать, да и просто думать сейчас об этом. Вот бы не приходилось вообще никуда ходить, заниматься какими-то делами этого мира и своей маленькой, прозрачной до невидимости жизни: тогда можно было бы только грезить наяву, только сидеть заворожённо и вглядываться в проплывающие образы нездешних миров — она называла их сферами, потому что они были такими обширными, безграничными, что едва ли находились только в её голове. Да они просто не поместились бы там. Где они — Лаванда никогда не задумывалась. Может быть, где-то за небесами — далеко-далеко, куда не может проникнуть телесный человек собственной персоной. Если бы не приходилось отвлекаться от них, от тихого счастливого созерцания, на дела повседневности, ворчливо требующих всей ответственности. Но так можно было только очень давно — так давно, что, может быть, и никогда.

Но, по крайней мере, можно не думать о делах сейчас — когда вокруг всё внове и занимает всё внимание. В воздухе ещё висели остатки утренней дымки. Солнце, проходя сквозь них, распадалось песчинками, и из-за этого улица немного искрилась. Дома — не особо высокие, но длинные — выстраивались по обе стороны, справа и слева, и тянулись вдаль, туда, где улица, вдоволь наизгибавшись горбами, сливалась в одну точку.

— Если ты не замёрзла, пойдём пешком? — предложил Феликс. — Не люблю транспорт.

— Нет, тут тепло.

Он коротко рассмеялся:

— Ну, если это, по-твоему, тепло… А хотя да, ты же северная. «Девочка с севера, девочка ниоткуда», — вполголоса промурлыкал он. Лаванда сдержано улыбнулась.

Ей было, пожалуй, даже немного жарко в синтепоновой курточке, и Лаванда потянулась расстегнуть воротник, шуршащий вокруг шеи. Рукав отполз с запястья, выпустив на волю браслет из птичьих перьев.

Взгляд Феликса тут же уцепился за новый предмет.

— О, это что? Перья настоящие?

— Настоящие, — кивнула Лаванда. — Я сама его сделала. Вернее, делаю постепенно.

— Это как?

— Если я нахожу красивые перья, то вплетаю их в браслет. И так многие годы. С самого детства. В каждом новом месте оказываются другие птицы.

— Это что-то вроде оберега, да? — Лаванда удивлённо вскинула брови. — Ну, или амулета…

— Н-нет, — она покачала головой. — Его просто приятно носить. Он красивый… и успокаивает. Когда тревожно и непонятно, чего ожидать, приятно чувствовать, что он по-прежнему на руке.

— Ясно, — Феликс кивнул так, будто и вправду понял. Забавные у него всё же порой были выводы о причинах и целях всего вокруг.

Какое-то время прошли молча. Тишину, правда, уже гасили проезжавшие машины и резко прибавившие в числе пешеходы. В спешке они иногда спотыкались о трещины в асфальте и при этом забавно сердились.

— Сейчас придём, бросим твой чемодан, — вновь заговорил Феликс, — поедим чего-нибудь, а потом пойдём гулять.

— Хорошо.

— Или ты устала? — словно вдруг вспомнил он.

— Нет, мне хотелось бы на воздух, — после нескольких суток поезда и вправду хотелось — чтоб вспомнить и убедиться, что настоящий мир большой, а не ограничен тесными стенами, за которыми ничего.

— Отлично! — Феликс вновь взмахнул свободной рукой. — Значит, пойдём в парк. Кстати, как тебе престольная? — спросил он без перехода и пытливо уставился Лаванде в глаза.

— А?

— Как тебе Ринордийск?

Лаванде хотелось ответить что-то вроде «Ты знаешь, не в моём вкусе», но она понимала, насколько невежливо это бы прозвучало. Настолько невежливо, что даже добавленное «Но вообще ничего» не спасёт.

— Ты знаешь, я ещё не очень поняла, — сказала она вместо этого. — Надо присмотреться, познакомиться с городом поближе.

— Это ты успеешь! — рассмеялся Феликс. — Это я тебе обещаю.