Вера. Пролог

Ксения Васильева (2024)

Екатеринбург. Наши дни. Сходят с ума и бесследно пропадают люди. Необъяснимым образом выходит из строя техника. Активизируются тайные мистические сообщества. Некоторые верят, что виной всему древний саркофаг из Тибета, недавно прибывший в город. Одинокая девушка Вера, движимая желанием отыскать свою потерянную семью, становится участником этих загадочных событий. Однако она неисправимый скептик и реалист, и чтобы отыскать их, ей предстоит поверить в необъяснимое, научиться доверять таинственным незнакомцам и разглядеть иной, скрытый от наших глаз, мир.

Глава 4. Предостережение

Снова снился кошмар: я снова в квартире из детства, лежу в родительской кровати. Свет нигде не горит. Тихо. Кажется, никого дома нет. Я смотрю поверх одеяла в черный дверной проем, ведущий в зал. И там в темноте зажигается люстра. Я вздрагиваю. Через открытую дверь не слышно ни звуков, не видно никакого движения. Я соскальзываю с кровати и иду по дорожке из света. В центре зала на обеденном столе стоит длинный и будто наспех сколоченный деревянный ящик. Светлая перекошенная ольха рассохлась так, что сквозь щели между досками виден тот, кого она скрывает… Покойник лежит внутри. Я вижу его обнаженные ноги, но не могу разобрать лица, скрытого за прислоненной к ящику крышкой. Это платье — кажется, у меня было такое в детстве. В ногах мертвеца извивается черная змея, любовно обвивая своим упругим блестящим телом тонкие серые лодыжки. Змея уползает, исчезая из виду, стоит мне приблизиться.

Неведомая сила тянет меня к ящику. Я заглядываю внутрь и не могу дышать от волнения: это я — я узнаю себя в этом окоченевшем чужом теле. Капля холодного пота срывается с моего подбородка и падает на деревянную стенку гроба. Ольха быстро чернеет и набухает. Доски с треском лопаются. Внутри, сквозь трещину, блестит гладкий черный камень. Я присаживаюсь на корточки и отколупываю гнилую мягкую древесину, обнажая под ней ледяную стенку саркофага. Я стряхиваю стружки, завороженно разглядывая перламутровые переливы, тонкими жилами разливающиеся в черном камне. Руки мои сами тянутся к нему. Я скольжу пальцами по гладкому материалу, когда замечаю, как стремительно бледнеет моя рука. Я вскакиваю и испуганно вскрикиваю, но ни звука не вырывается из моей груди. Мой взгляд прикован к ящику — внутри я вижу себя… Живой, спящей. Моя грудь тихо вздымается и дрожат ресницы во сне.

Я открываю глаза.

На потолке сияет стеклянная люстра. Какое-то движение в ногах пугает меня, и я поднимаю голову, чтобы узнать, что там. У моих ног извивается все та же черная змея. Мягкая белая обивка гроба обнимает меня со всех сторон. Я пытаюсь шевельнуть ногой, отшвырнуть змею, но тело не слушается меня. Змея обвивает мои лодыжки, танцует и ползет вверх по ноге, обнажая раздвоенный язык. Я не могу ни вскрикнуть, ни пошевелиться. Что-то касается меня сзади, скользит по бедрам. Спину обдает жаром, как от внезапно выглянувшего солнца из-за туч в летний день. Теплая кровь наполняет дно ящика, сочится из моей спины. Змея опутывает талию, заползая под мою ночную рубашку. Но там, где касается кожи змея, я ощущаю не холод гладкой чешуи, а тепло мягких ладоней. Чьи-то волосы щекочут мою щеку. Плоская голова змеи ложится на мое плечо. Я чувствую чье-то дыхание на шее. Вздрагиваю и открываю глаза.

Я проснулась, нащупала телефон на столике и, жмурясь от яркого экрана, посмотрела на время: чертовы три часа ночи. Я устало потерла лицо и встала с дивана. Единственное, что поможет сейчас — отвлечься работой.

Смахнув холодный пот, я села за стол. Экран ноутбука вспыхнул в темной комнате, и где-то позади заерзал проснувшийся Кабачок. Я забегала пальцами по клавиатуре, вводя пароль. «Проверить почту. И можно дописать сейчас лендинг» — в моей голове тут же завертелись мысли, прогоняя ночные кошмары. Работа давно стала для меня ответом на все.

Сверху что-то прогремело. Я подняла голову к потолку, где снова раскачивалась люстра. Это неприятно напомнило мне сон, и, сердито нахмурившись, я вернулась к работе.

***

Утром залезая в джинсы, чтобы выгулять Кабачка, я обнаружила в заднем кармане белый листок бумаги, что днем ранее мне дал отец Егора. И хоть мне было любопытно, что за номер на нем был указан, Александр Николаевич вызывал во мне двоякие чувства. Быстрым движением я забросила листок в потайную полку рабочего стола и вышла в коридор.

Новость об исчезновении саркофага, как и его первая фотография, просочившаяся в сеть, взбудоражили город новыми подробностями таинственного дела. На улице с утра было неспокойно. Казалось, парковка перед депо треснет по швам от такого количества людей. К станции было стянуто несколько патрульных полицейских машин. Свет от их мигалок вспышками разливался по ближайшим домам и деревьям.

Погуляв, мы без происшествий вернулись домой и, переодевшись, я села за работу. Подняла крышку ноутбука и отпрянула. На клавиатуре лежал белый листок с витиеватыми буквами. Выдвинув на себя потайную полку, я заглянула внутрь — исписанные тетради и запасные ручки. Как этот листок оказался на клавиатуре? Нахмурившись я постучала краем плотного листка по металлической поверхности ноутбука и отложила его подальше на самый край стола.

Я работала — время шло, но я никак не могла сосредоточиться. Снова и снова я мысленно возвращалась к листку. Наконец, когда я уже начала сердиться на себя, я бросила взгляд на другой конец стола. Ослепительно белый лист в лучах солнца теперь раздражал меня еще сильнее. Я развернула его и посмотрела на номер телефона. Помедлив, я набрала его.

— Алло? — раздался мужской голос в трубке.

— Доброе утро. Меня зовут Вера Васильева. Мне ваш номер телефона дал один наш общий знакомый… — начала я коряво объяснять.

— Прошу прощения, а отчество у вас как? — неуверенно спросили на том конце.

— Викторовна, — ответила я, — но вы можете звать меня…

— Вера? Дочь Виктора и Лены?

— Да… — протянула я удивленно.

— Не может быть… — растерялся мужчина. — Вера! Мы думали тебя нет в живых! Это я, Володя, твой дядя, брат Виктора. Как ты? Что с тобой было? Где ты сейчас? — взволнованно затараторил мой дядя.

Меня захлестнуло волной радости.

— Я… Я в Екатеринбурге! Дядя Володя, это правда вы?

— Да-да! — прокричал он в трубку. Я слышала, как он улыбается. — Приходи к нам! Встретимся! Не по телефону же все теперь обсуждать!

— Конечно! — шумно выдохнула я и рассмеялась. Мой рот растянулся в такой большой улыбке, что у меня заболело от напряжения лицо.

— Мы в Академическом живем. Правда, сегодня мой последний выходной на неделе. Завтра на смену. Лучше не тяни до вечера.

Дядя продиктовал точный адрес. Я пообещала, что сейчас же приеду к ним. Попрощавшись я повесила трубку, уставилась в окно и еще долго наблюдала за строителями, занятыми реконструкцией фасада здания напротив. Мне нужно было немного успокоиться.

В детстве я мало общалась с родственниками по отцовской линии. Из-за постоянных командировок, папа редко приводил меня к ним. Главным образом я помнила бабушку. Она жила у дяди Володи, который за ней ухаживал, была парализована и не вставала с постели. Я не знаю, от чего она страдала, в детстве мне никто этого не объяснял. Были еще три тети, несколько двоюродных братьев и сестер, в основном моих ровесников. И, пусть, мы не были особо близки, однако сейчас, спустя столько лет, я, правда, была очень рада найти их. Больше у меня никого не было.

Оставив Кабачка дома, я решила зайти в магазин, чтобы купить тортик к чаю. Не ехать же с пустыми руками! Быстро оделась и вышла в коридор, представляя грядущую встречу. Но закрывая входную дверь, заметила, что к ней прибит вниз головой мертвый голубь. Крылья его были распростерты. Кровь тонкой струей стекла по двери и застыла у коврика. Я мгновенно вышла из себя. Какими глупыми и жестокими могут быть люди…

Осторожно вынула гвозди и сложила крылья. Тут же вспомнился постоянный грохот по ночам. Я знала, куда идти, и сразу поднялась по лестнице, чтобы разобраться с соседом. Я уже один раз застукала его с мертвой птицей у моей двери, и у меня были все основания полагать, что и это было делом его рук.

Подойдя к его двери, я заметила, что она приоткрыта. В квартире было тихо. Дважды позвонив в звонок, не дождавшись ответа, я вошла в темную прихожую. Какая-то невыносимая вонь ударила мне в нос, и я машинально прикрыла нос рукой. Окна были так плотно зашторены, что даже по краям не проникал дневной свет, как если бы они были прибиты к стене. Планировка здесь была такая же как у меня, так что я легко ориентировалась в темноте. «Пять шагов от двери, и я буду в зале» — думала я про себя, осторожно ступая в темноте. Света из подъезда, что проникал через приоткрытую дверь, пока хватало, чтобы двигаться вперед. От омерзительно сладковатого гнилостного запаха меня стало мутить. Внезапно в конце коридора я запнулась о что-то мягкое и тяжелое и чуть не упала. Включив фонарик на телефоне, я обнаружила перед собой плотный пакет с мусором. «Мусор, это всего лишь мусор» — успокоила я себя. Положив растерзанного голубя на пакет, я подняла телефон повыше и сглотнув подступающую слюну, смело шагнула в зал. Надо было быстрее разобраться с этим, пока меня не стошнило.

Фонарик осветил середину комнаты. Мебель была раздвинута по углам. На полу прямо над тем местом, где этажом ниже стоял мой диван, был начерчен круг с пентаграммой. Все по классике: какие-то письмена и символы. По углам звезды лужицей растаяли огарки свечей, возле которых стояли чаши с какой-то темной ритуальной жижей, с торчащими из нее стеблями трав.

— Страшный суд грядет, — прохрипело во тьме.

Я вздрогнула от неожиданности и направила фонарик на говорящего. Мой сосед сидел на перевернутом вверх тормашками кресле в каком-то неопрятном поношенном полосатом костюме, натянутом на голое тело. Он резко вздернул рукой, отгораживаясь от яркого света, и сощурил заплывшие глаза.

— Так, что это за херня, а? — я отвела фонарь, чтобы не светить ему в лицо, и провела рукой по воздуху, никуда конкретно не показывая. — Это ты прибил голубя к моей двери?

Парень посмотрел на меня исподлобья и его рот растянулся в безумной улыбке.

— Давай договоримся, ты не выносишь эту хрень за пределы квартиры, а я не устраиваю тебе знакомство с парой тяжелых ботинок на роже и обвинением в хранении наркотиков. Подъезд и остальных жильцов оставь в покое. Здесь дети и пожилые люди живут. Еще раз увижу, что-то подобное, мы будем по-другому говорить, понял? — я пристально посмотрела на него.

Парень запрокинул голову и громко расхохотался, оголяя свои воспаленные десна.

— Через сомнение и неверие добровольно идешь ты к вечному пиршеству греха, — он спустился с кресла и, смакуя каждое слово, начал подходить ко мне. — Каждый шаг приближает тебя ближе к судному дню. А неверующий уже осужден, ибо не уверовал в Истинного отца человеческого.

Я начала отступать к коридору.

— У тебя совсем кукуха поехала?

— Я видел как кто-то копошился на горизонте. Это черви пожирают грязь с черепа Земли, — с удивительной ловкостью он вскочил на стул, стоявший среди остальной мебели у стены, и возвысившись снова обратился ко мне: — Корни этого города вращаются вокруг огромного червя, и все кто живут в его зловонных кишках станут нектаром для апокалипсиса.

«Он под веществами, что ли?» — промелькнуло у меня в голове. Я с отвращением отступила, развернулась и освещая себе путь, чтобы не запнуться, двинулась по коридору к выходу.

— Дорога, по которой ты идешь, пролегает сквозь позвоночные столбы звериного логова, — позади меня возобновились шаркающие звуки его шагов. Мне стоило только дотянуться до ручки двери, чтобы прекратить это безумие. В тишине я оглушительно громко слышала его прерывистое дыхание за спиной. — Я видел лик дьявола, и он взволнован грядущей встречей с тобой.

Я толкнула дверь и выскочила в подъезд, но его голос все еще долетал до меня через приоткрытую дверь:

— Мы живем в последние дни человечества, — предрек сосед. — Покайся в грехах своих и искупи их в последние свои часы.

Спустившись этажом ниже, я остановилась возле своей квартиры и прислушалась — он больше не следовал за мной. Растеряно почесала лоб и посмотрела на время — надо было идти. И да, неплохо было бы найти номер телефона его арендодателей, может быть, через соседей и поговорить с ними. Еще раз взглянув на дыры от гвоздей в своей двери, я быстро спустилась во двор.

Я немного успокоилась, пока покупала торт и ехала на такси до Академического. Нашла нужный подъезд и позвонила в домофон.

— Кто там? — прозвенел девичий голос.

— Вера. Я к дяде Володе. Его племянница, — ответила я.

— Папа, Вера пришла! — услышала я приглушенно. — Заходите! Мы вас ждем. Третий этаж.

Магнитная дверь открылась и я вошла в подъезд. На третьем этаже в дверях меня уже ждали. Дядя постарел, похудел и словно уменьшился в размере, или это я выросла. В волосах его почти полностью седых светились залысины. Он, широко раскрыв глаза, внимательно осмотрел меня, пока я поднималась по лестнице. Позади него выглядывали две молоденькие девушки, близняшки.

Дядя, видимо признав во мне свою, тепло улыбнулся и заключил меня в объятья.

— Ты так изменилась! Ну, конечно, что же я говорю, — хлопнул он себя по лбу и рассмеялся, — проходи, проходи.

Он распахнул дверь пошире и впустил меня.

— Мои дочери, Маша и Даша, — представил он близняшек. — Давай плащ.

Девушки улыбаясь с любопытством разглядывали меня. Я скинула плащ. Дядя с трудом нашел место в заваленной одеждой прихожей, чтобы его повесить, пока близняшки увели меня на кухню и усадили за стол.

— Ну, что ты? Как ты? — спросил дядя, спешно усаживаясь передо мной. — Давай рассказывай! А вы куда сели, девочки? Ставьте чай! Вера для меня одного, что ли, торт привезла? — скомандовал дочерям дядя и радостно подмигнул мне.

Девушки, порхая по кухне, в четыре руки быстро организовали чай, заставили стол сладостями и нарезали торт. Дядя, тем временем, настоял на рассказе. Я коротко, не вдаваясь в детали (история и без того была шокирующей) пересказала мои последние двадцать лет. Дядя и близняшки, которые сели тут же рядом с нами, во время моего монолога то задирали брови от удивления, то переглядывались друг с другом, то охали и прикрывали рты. Пока я говорила, одна из девушек, которая из них была Машей или Дашей, я пока не могла определить, ближе пододвинула ко мне дымящуюся кружку чая. Вторая в унисон с сестрой придвинула ко мне тарелку с куском торта.

— Да уж… Такое и в кино не увидишь, — заключил дядя, дослушав меня до конца, и шумно отпил чай. — Мы искали тебя. Да от этих следователей толку не было. Виктор так и не вернулся. Мы обращались куда могли, чтобы его поиски возобновили. Но без толку.

— А где Сережа, вы знаете? — с надеждой спросила я.

— Он же взрослый уже был. Поступил куда-то. Не общался с нами особо. Я знаю только, что лет… Ой… — дядя закатил глаза, он определенно считал в уме, пытаясь вспомнить что-то в прошлом. — 15 назад, он Виктора признал по суду умершим, чтобы продать квартиру, и переехал куда-то. Мы в последний раз виделись у нотариуса, когда зачитывали завещание его.

— И как он выглядел? — желала я знать все подробности.

— Хорошо. Нормально в смысле. Здоров.

— И ни телефона, ни адреса его у вас нет? — покачала я головой, уверенная, что не получу положительного ответа.

— Нет. Извини, — дядя замолчал.

Мы неловко посмотрели друг на друга. Чай мой уже давно остыл.

— Пап, не забудь про бабушку, — тихо напомнила отцу одна из дочерей.

— Ах, да! Вера, тут такое дело… — начал объяснять дядя. Он сильно изменился в лице: взгляд его потух, а по лбу пробежала беспокойная рябь морщин. — Мама… Твоя бабушка. Последнее время ей… Хуже, — дядя запнулся и, опустив взгляд, стал ковырять в тарелке ложкой торт. — Организм сдает… Одно за другим. Врачи ничего не могут сделать. Мне сказали просто ждать… — почувствовав на плече руку дочери, дядя выпрямил спину, посмотрел на меня и уже более сдержанно продолжил: — Это очень хорошо, что ты нашлась теперь. Как будто бы все это не случайно. Да и бывают разве такие случайности… Она же вроде как знала, что ты скоро придешь. То есть еще до твоего звонка она недели две назад начала о тебе говорить. Говорит мне, мол, Вера идет, открой дверь…

— Такая жуть, — вздрогнула одна из девушек, мимолетная улыбка пробежала по ее лицу и быстро тактично исчезла.

— Я и без того в шоке был, когда ты позвонила. Но просто то, что мама о тебе говорить начала еще до этого, это… Такое странное совпадение, — продолжил дядя: — Зайдешь к ней? Она ждет тебя. Я сказал, что ты придешь сегодня, — спросил он меня и сделал жест в сторону закрытой комнаты в конце зала.

— Конечно, — кивнула я и встала изо стола.

Пока близняшки перешептываясь убирали посуду, дядя проводил меня до плотно закрытой двери. Я вошла в светлую спальню, такую крохотную, что здесь помимо кровати, стула и небольшого столика, едва помещалось двое человек. Отчетливо пахло старостью и лекарствами. На аккуратно заправленной кровати лежала бабушка: маленькая, иссохшая, похожая на скелет. На ее лице уже появилась такая неуловимая предсмертная маска: щеки ее впали, кожа пожелтела и истончилась, отчего под глазами ее залегли темные синяки. На прикроватном столике расставлены были промаркированные упаковки с таблетками, графин с водой, салфетки и большой деревянный крест. На стене напротив, так чтобы бабушка могла видеть, висели, украшенные елочной мишурой, старинные иконы и фотографии близких.

Дядя осторожно сел на край кровати и наклонился к матери.

— Мама, Вера здесь, — он пододвинул стул и жестом пригласил меня сесть.

Я опустилась на стул и встретилась с невидящим взглядом ее серых глаз. Казалось, что с годами она стала еще тоньше и прозрачнее. Дядя оставил нас вдвоем и вышел. За закрытой дверью глухо послышалось, как включился телевизор.

Бабушка дышала слабо, со свистом. Я наклонилась вперед и заметила, как задрожали ее губы.

— Как вы себя чувствуете? — начала я вежливую беседу.

Она хрипло вздохнула.

— Нет-нет-нет… Прочь! Уходи! Не надо тебя здесь! Приведешь его за собой! — ее впалая грудь с усилием вздымалась.

— Кого, Анна Андреевна?

— Неупокоенного… Прости, Господи. Ищет он! Ищет тебя… Витенька мне его показывал.

Мне стало не по себе. Но нельзя было ее тревожить, и я постаралась как-то адекватно ей ответить.

— Даже не знаю, что сказать… Вы говорите о папе? — растерялась я. — Столько лет прошло… Мне тоже его не хватает, — я понизила голос и сжала иссохшую руку старухи.

— Нет! — резко осекла она меня. — Пусть лицом он и похож, но не мой это сын. Моего Витеньки больше нет. Он забрал его у меня! Забрал мои силы… И ты увидишь его! Он только этого и ждет… Это он привел тебя ко мне, — я различила тревогу в её взгляде. Наконец она закашлялась.

— Дядя Володя сказал, вы вспоминали обо мне на днях. Вы ждали, что я приду, — я постаралась улыбнуться и снова приветливо сжала ее руку.

— Не верь. Не звала я тебя. То лживый говорил моим языком, враг божий. Хочет забрать все, что у меня осталось. Он всюду. Слышит нас. Уходи, девочка! Мне нужно молиться. Пока не поздно. Надейся на Господа. Только он тебе поможет.

Она устало стиснула тонкие губы, тяжело вздохнула и прикрыла глаза. Разговор был окончен. Я неловко замолчала и откинулась на спинку стула. Нелепое, пугающее меня, чувство не давало мне повернуться назад. По спине пробежал холодок. Попрощавшись я встала и не оборачиваясь вышла в зал.

Дядя сидел на диване, рассматривая что-то в своей руке. По телевизору тихо говорил ведущий программы новостей.

— Ну все, поговорили? — задумчиво спросил он, обернувшись на шум открывшейся двери. Я кивнула. — Что это? — Дядя протянул мне знакомый белый листок. Я потянулась к заднему карману джинс. Он был пуст.

— Это ерунда, не забивай голову.

Я протянула руку за листком. Дядя развернул его, проигнорировав мой жест.

— Это же молитва? Странная такая… — он быстро пробежал глазами по листку, перевернул его, чтобы проверить с обратной стороны, и вопросительно взглянул на меня.

— Нет, это обычный стишок. Александр Николаевич написал. Вы же его знаете? — уточнила я.

— Никогда не слышал, — уверенно мотнул головой дядя.

— Хммм… — удивилась я. — Он дал мне ваш номер телефона.

— Я вижу… — кивнул на листок дядя. — И молитву эту, значит.

— Это не молитва, — повторила я, — понимаешь, он ученый. И у него есть теория, что вера и самовнушение могут, например, излечивать даже тяжело больных. Вроде эффекта плацебо. Ерунда. Вот он и написал мне этот стишок. Я так понимаю, чтобы опробовать его на ком-нибудь в доказательство своей теории.

Дядя беспокойно посмотрел на дверь позади меня.

— Думаешь, это может подействовать? — спросил он с надеждой.

— Нет, конечно, нет! — поспешила я ответить. — Ты меня не слышишь? Это недоказуемая практика. Более того, это может быть опасно. Я всегда только за традиционную клинически проверенную медицину…

— Ты не понимаешь, — оборвал меня дядя. От волнения его лоб испещрили морщины. — Она умирает! Лекарства не помогают. Врачи просто на обезболах ее держат. По ним так она пусть доживает. Итак, свое пожила. От нее все отказались!

— Мне очень жаль…

— Я так устал, — дядя надрывно вздохнул и прикрыл лицо руками, — каждое утро я просыпаюсь и первым делом проверяю, дышит ли она. А когда возвращается очередной приступ, я прощаюсь с ней… так… на всякий случай. Тебе не понять, твоя мать мертва, — дядя поднял на меня взгляд, — а я всю жизнь за своей ухаживаю. Живу с этим день за днем.

Я почувствовала как краснею. Его слова больно кольнули меня.

— Хорошо, давай попробуем, — кивнула я, не смотря на него, — но я только помогу. Я ничего не понимаю в этом, да и не верю.

— Конечно-конечно! — дядя нервно сглотнул и выдохнул. — Я сам все сделаю.

Мы вернулись в комнатку. Дядя сел на стул, придвинув его ближе к кровати. Я с близняшками осталась стоять в дверях. Бабушка, среагировав на шум, открыла глаза и устремила на сына свой водянистый взгляд.

— Мам… — начал он, наклонившись к ней, — я хочу прочитать тебе кое-что. Это молитва. Вот, — показал он ей листок со стишком, — она поможет тебе. Ее Вера принесла. Не зря ты чувствовала, что она вернется к нам. Видно, Бог ее нам послал, чтобы ты выздоровела… Давай попробуем?

Старуха болезненно моргнула, забегала невидящим взглядом, словно стесненная грузом нахлынувших эмоций, и чуть слышно прошептала: «Хорошо».

Руководствуясь описанием ритуала на листке, дядя взял в руки большой деревянный крест, стоявший между баночками с таблетками на столике, приложил его к ее губам, затем ко лбу и попросил закрыть глаза. Святой воды у них не было, так что пришлось обойтись питьевой водой из графина, что стоял тут же. Он начертил водой кресты на ее руках и босых ногах, приподняв одеяло. И, закончив свои приготовления, наклонился к матери и начал читать:

— О ты, всех Ангелов мудрейший, славный гений,

О Бог развенчанный, лишенный песнопений!

О лучший между сил, царящих в небесах,

Обиженный судьбой и нищий в похвалах,

Верни своей рабе над членами контроль,

Устам несказанное вымолвить позволь…

Дядя осекся, не дочитав стишок. Что-то стремительно менялось во всем облике, лежащей перед ним матери. Тело ее напряглось как пружина. По лицу пробежали мелкие судороги. Дергая бровями, щеками и ртом, она внезапно вытаращила глазные яблоки, устремив взгляд куда-то к потолку. Все произошло слишком быстро. В ужасе я застыла, не способная даже дрожать.

— Вера, помоги мне! — быстро скомандовал дядя. — Придерживай ей голову! На боку!

Дядя стал рыться в тумбочке. Я опустилась на колени у изголовья кровати и повернула ее голову на бок. Бабушка смотрела сквозь меня. Я не хотела встречаться с ней взглядом, и, сохраняя спокойствие, начала гладить ее по седым волосам.

— Где эти чертовы тюбики?! — выругался дядя, яростно выбрасывая из тумбочки упаковки от лекарств и прочую мелочевку.

— Витенька… — прохрипела старуха неестественным голосом. Мы одновременно вздрогнули и посмотрели на бабушку. Она пришла в себя. Глаза ее увлажнились. Она смотрела куда-то позади меня. Я не могла повернуться назад и только следила за ее взглядом, в страхе наблюдая за темным силуэтом отражавшимся в ее зрачках — Сыночек мой! Вернулся… Совсем не изменился… Но что?.. Что с твоими глазами? Нет… Не может быть! Ты не мой сын… — бабушка испуганно вздохнула. — Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твоё; да приидет Царствие Твоё… — голос ее с каждым вымолвленным словом набирал силы. — Язык мой — враг мой! — выкрикнула старуха и, резко дернув иссохшей рукой, вцепилась в мое запястье. Она притянула меня к себе. Когда я оказалась перед ее большим высохшим лицом, в ноздри мне ударил едкий запах гниения и крови. Старуха улыбаясь что-то усиленно жевала. Внезапно причмокнув она открыла рот. Внутри бурлило кровавое месиво. Старуха расплылась в беззубой улыбке и ее грудь содрогнулась. Какие-то клокочущие звуки, отдаленно напоминающие смех, вырвались вместе с кровью из ее горла.

Я в ужасе отпрянула, отдирая тонкие, но сильные пальцы. Ее тело съехало с кровати и с грохотом упало на пол. Позади послышался топот. Близняшки подскочили к бабушке, пытаясь ее поднять.

— Папа! — крикнула одна из них ошеломленному отцу.

Дядя очнувшись молча подхватил обмякшее тело матери и аккуратно уложил ее на постель. Последовали лихорадочные попытки спасти ее жизнь: сестры обрывали телефон скорой. Не желая ждать, дядя распахнул дверь и сбежал вниз по лестнице с матерью на руках. Через несколько секунд его машина с ревом вылетела со двора. Я осталась с растерянными близняшками в квартире.

Мы закрыли входную дверь. Стало так тихо. Комната бабушки была открыта. Белые простыни и светлый пол — все в каплях крови. Не сговариваясь, мы прибрались и разбрелись по квартире. Одна из них закрылась в ванной. Сквозь шум воды я слышала тихие всхлипы. Вторая вышла на балкон. Я сидела в зале. Телевизор все еще был включен. Я не понимала, о чем говорил диктор. Мне было не по себе. Сердце колотилось. Меня не покидало чувство, что кто-то наблюдает за мной из той комнатки. Я смотрела вперед, на горящий в сумерках экран.

Через час позвонил дядя. Бабушка откусила себе язык. Потеряла много крови, но ее спасли. Он хотел остаться с ней, пока она была в реанимации. Близняшки поехали к нему. Мы попрощались.

Выйдя на улицу, я быстро шла через дворы, забыв вызвать такси. Солнце клонилось к западу. Тени вытягивались и обдавали вечерним холодом. Я пересекла очередную детскую площадку и, выйдя через открытую калитку, оказалась на пешеходной аллее. В каком-то опустошении я наконец села на лавочку и вызвала машину. Мне было ужасно стыдно за свою глупость, за то, что согласилась в этом участвовать, за то как неосторожны мы были в обращении с больным старым человеком. Однако, как бы я не старалась, я не могла выкинуть из головы то, что моя бабушка, разбитая параличом ниже шеи, схватила меня за руку и с силой притянула к себе. Ее ярко-алый рот стоял у меня перед глазами. Она откусила себе язык. Как же больно это должно было быть… А она просто рассмеялась. Ее смех звенел у меня в ушах…