Сказки, рассказы, притчи для больших и маленьких. книга вторая

Крайон

Эта книга, продиктованная Ангелом по имени Крайон, учит своих читателей состраданию, любви, доброте. Учит понимать души животных и любить их. Кроме того, в этой книге есть рассказы об истории Земли, об Атлантиде, о Великом потопе и Ное – та информация, которая была забыта, и только сейчас стала вновь доступна людям.

«Так себе…»

В стародавние времена жили в одной деревне два брата. Старший был красивый и умный, а младший — «та́к себе». За что́ старший ни возьмётся — всё спорится, всё в руках горит. А у младшего — Ивана ни одно дело не клеится. Косить возьмётся — коса на камень найдёт, забор починить — жердь сломается, грядку вскопать матушка попросит — тоже всё не так получается: то вкривь уйдёт, то глубоко, то мелко. Подойдёт мать — только вздохнёт.

— Ну, как, получилось? — с надеждой спрашивает Иванушка.

— Да так себе… — ответит матушка и отвернётся.

Вот и прозвали младшего брата «Иван — так себе…». Даже внешне он был «так себе»: серая рубаха верёвкой перевязана, тёмно серые штаны да лапти с обмотками. На голове шапка — серый колпак с торчащими из-под него космами. Только глаза — синие-синие, глубокие и все в ресницах.

Нашёл как-то Иван на чердаке старые прадедовские гусли, наладил и попробовал играть. Сидит, струны перебирает и напевает вполголоса.

— Слушай, Вань! Перестань ныть, а? — скривился старший брат.

С тех пор стал Иванушка убегать с гуслями в поле иль в лесок, но уж больно петь ему понравилось.

Как-то раз приехал в их деревню театр — «Балаган» назывался, с бродячими артистами. Была у этих артистов одна подвода, а ходили они пешком по городам и весям — и жонглёры, и акробаты, и клоуны, и даже канатоходцы.

Пошёл один из артистов в поле погулять. Вдруг слышит — поёт кто-то, да так трогательно — аж за́ душу берёт. И о крестьянской доле, и о ветре в поле, и о солнце на закате, и о матери, о брате…

Подошёл артист поближе, долго слушал, а как закончил Иван петь, говорит ему:

— Слушай, мо́лодец, что же ты в одиночестве песни-то поёшь? Ведь их любо, как слушать! И откуда только берёшь такие?

— Да я и не беру, — Иван отвечает. — Они у меня сами складываются. Надо только вокруг посмотреть — как речка журчит, как листва шумит, как облака на небе играют…

— А знаешь, приходи-ка ты к нам в театр, — говорит артист. — Будешь людям свои песни петь. Нам как раз музыки не хватает. Только и умеем, что в барабан бить.

— Да куда мне! — отшатнулся Иван. — Я вам всё представление испорчу… Меня ж даже прозвали «Иван — так себе…». У меня ничего толком не выходит!

— Знаешь, — артист говорит, — может, что другое у тебя и не выходит, а песни твои за́ душу берут! Пойдём со мной!.. Пойдём!! У нас как раз представление начинается. Меня Климентием зовут. Пойдём!

Пришли Иван с Климентием на базарную площадь. Там уж подмостки сооружены. Люди вокруг собираются. Один из артистов за кулисами с «Петрушкой» на руке бегает. Вышел Климентий на подмостки и начал народ созывать.

— Весёлый, — кричит, — у нас театр! Веселее не придумаешь! Да ведь жизнь не только из веселья состоит. Сейчас мы с вами погрустим чуть-чуть, а потом уж повеселимся на славу!

Выпихнул Климентий Ивана с гуслями, скамейку ему поставил — «Пой!» говорит. А в толпе смешки́ раздались, мол, это же Иван — «так себе…», что же он спеть-то сможет?

Обидно стало Ивану. Взял он гусли, вдохнул полной грудью — и запел. Замерла базарная площадь. Женщины уголочками платков стали слёзы вытирать, мужчины брови нахмурили. Перед каждым, кто слушал, поплыли родные ему образы. Кто о детстве вспомнил, кто первую любовь, кто родную сторонушку…

Закончил Иван петь, все стоят и молчат — отойти не могут, а мальчонка с шапкой — тут как тут — пошёл денежки собирать. Набросали люди монет — никогда театр за раз столько не собирал.

Иван со сцены ушёл, другие артисты выступать начали, а народ и смотреть не хочет, расходится. Каждый — в своих думах…

По окончании представления окружили артисты Ивана, стали уговаривать с ними по свету пойти. А Иван и долго думать не стал: чем всё делать «так себе», уж лучше людям хорошие песни петь.

Пошёл Иван домой, рассказал родным, что́ произошло. Сказал, что уходит завтра с «Балаганом».

— Куда ты? — всплеснула руками мать. — Ты ж пропадёшь! Ведь ты же ничего толком делать-то не умеешь!

— Пе́ть я умею, матушка! Людям понравилось. Вот и пойду делать то, что у меня получается.

А брат думает: «Ну, и хорошо. Уйдёт Ванятко — дом и хозяйство мне останутся!». Он же умный был, брат-то…

Так стал Иван — «так себе…» бродячим артистом. По многим сёлам и деревням ходил. Только петь его стали просить и в начале представления — чтобы зрителей привлечь, и в конце — чтоб не расходились. Название театру сменили — стали называться «Певучий балаган». Дела у них в гору пошли. Купили даже четыре кибитки с лошадьми, чтобы самим грязь да снег не топтать. В соседние страны стали заглядывать.

Вот как-то приехал «Певучий балаган» в столицу. А у царя того государства была дочь на выданье. И всё капризничала царевна, никак жениха себе выбрать не могла. Сидела она однажды у окна вечерком, вдруг слышит — поёт кто-то. Да так хорошо, так трогательно: то соловьём зальётся, то тихую душевную ноту затянет. Загорелась у царевны душа, побежала она к царю.

— Батюшка! — говорит. — Нашла я себе жениха. Ты только выйди из терема, послушай!

Удивились царь с царицей, вышли на царский двор, слышат — и впрямь кто-то хорошо поёт.

— Слушай, дочка! — говорит царь. — Певец, конечно, отменный, но ты ж его совсем не знаешь! Какого он роду-племени? Каков он внешне, хорош ли собой? Может, он тебе и не приглянется…

— Что ты, батюшка! — воскликнула царевна. — Разве может быть дурной внешности тот, кто так поёт? Да и, чтобы так научиться, хорошие учителя нужны — наверняка певец знатной крови.

Велел царь разыскать того певца. Вы уж догадались, что это не кто иной, как Иван — «так себе…» был. Предстал он перед царевной. Посмотрела она — и нос сморщила — не по пению внешность-то оказалась. Но, уж раз отыскали певца, попросил его царь продемонстрировать своё искусство.

На сей раз не постеснялся Иван — показал, на что он способен. У самого́ царя на глазах слёзы выступили.

— Слушай, Иван! — говорит царь. — Оставайся-ка ты придворным певцом. Всё у тебя будет. Будешь сыт, красиво одет. Будешь на мягкой перине в тёплых покоях спать, и только нам да гостям песни свои слагать. Ну, а коли ещё царскую семью в песнях прославишь, я тебя озолочу!

— Не гневайся, царь-батюшка! — отвечает Иван с поклоном. — Мои песни мне Земля-матушка сочиняет. В царских покоях ничего у меня не получится. Нужен мне ветер дорожный, да леса густые, да поля бескрайние, чтобы песни писать. Не могу я в царском дворце жить и творить.

Разгневался царь и велел прогнать Ивана, а заодно и весь театр. Пошли они дальше странствовать по великим просторам России…

Через несколько лет прибыл «Певучий балаган» в родную деревню Ивана. Собрался народ на базарной площади. Вышел к людям певец с гуслями — в парчовом наряде, коротко подстриженный, с небольшой аккуратной бородкой. Никто певца не узнал. Не узнала его и мать, что стояла в толпе на площади. А Иван сразу мать заприметил. Смотрит ей в глаза и поёт душевную песню о матери и о сыновней любви. Защемило сердце материнское. Подошла она поближе, взглянула в глаза певцу — а они синие-синие и все в ресницах.

После представления обняла мать сына, позвала домой. Батюшка Ивана уже давно преставился, а старший брат обзавёлся семьёй и вёл хозяйство — умно и рачительно.

— Оставайся с нами, сынок! — просила мать Ивана. — Уж намотался, поди, по свету-то.

— Нет, матушка! Прости — не здесь моё место! Должен я ходить по свету и людям души лечить своими песнями. От тяжёлой доли у них души заскорузлыми становятся. А когда я вижу в их глазах слёзы, — понимаю, что не напрасно песни пою. После моих песен они тихими и мягкими расходятся. Так что — пойду я. Приходи меня завтра проводить.

На следующее утро забежал Иван в родной дом, обнял мать, брата — и побежал свой обоз догонять. А мать вышла на дорогу и долго смотрела вдаль на последнюю кибитку, в которой ехал, свесив ноги, её сын — «Иван — так себе…». Подняла мать руку и перекрестила исчезающую в ды́мке полей кибитку:

— Храни тебя Бог, сынок!