Жемчужина у моря

Константин Чубич, 2018

Все конечно же помнят Остапа Ибрагимовича Бендера, красавца мужчину, великого комбинатора, а по совместительству отменного жулика. В «Двенадцати стульях» он погибает от рук Кисы Воробьянинова, но потом чудесным образом появляется на улицах славного города Арбатова, чтобы продолжить свои приключения. Было бы жалко с ним попрощаться ровно на том месте, где заканчивается «Золотой теленок», – на берегу пограничной реки, правда, с советской стороны. И это обнадеживает. Уже давно нет Советского Союза, но последователей у Остапа Ибрагимовича предостаточно, совсем как детей у лейтенанта Шмидта. Сударкин Владимир Константинович, он же Вениамин Бортник- Коновалов, он же Жульдя-Бандя, который, заметим, является внучатым племянником великого комбинатора, – один из них. Есть у него и свой Шура Балаганов, которого теперь зовут Фунтик. Та еще парочка, а действие, как водится, начинается в Одессе, где острят даже на похоронах. Содержит нецензурную брань. Содержит нецензурную брань.

Глава 11. Наш герой устраивает инсценированный спектакль в кафе, на пляже «Аркадия»

Метрах в пятистах, неподалёку от троллейбусной остановки, его внимание привлекло небольшое уютное летнее кафе. Судя по ассортименту продуктов, в коем одних вин — полтора-два десятка, не считая осетрины, говяжьего языка и, естественно, домашней украинской колбаски, кафе не отказывало в приюте даже простому директору городской муниципальной бани.

Впрочем, в основном кафе «питалось» за счёт набегов отдыхающих здравниц, уставших от систематических процедур и диетического послушания. Не отказало оно в приюте и нашему герою.

Однако доктрина всеобщего коммунистического рая пока оставалась только на страницах пожелтевших рукописей Маркса, Энгельса и Ленина, к чьим трудам, возможно, ещё вернётся глупое человечество. Приют был платным. Внезапно серое вещество «взбунтовалось» в голове бродячего интеллектуала, а сердце забилось с удвоенной силой.

«Уставший от пресной действительности и от повседневных забот народ нуждается в тебе! — ревел внутренний голос. — Ему нужны твой темперамент, азарт, оптимизм…» — внутренний голос захлёбывался от нахлынувших чувств, не в состоянии подобрать достойных и нужных слов.

«Ты великий артист! Ты не сможешь безучастно взирать, как люди, твои соотечественники, как это неорганизованное стадо обжирается, забывая о том, что существует пища духовная, коею «я» смогу накормить сколько угодно народу, и что великие артисты, как, впрочем, и посредственные, тоже хотят есть! — жонглировал местоимениями внутренний голос. — Духовная пища, — кричал он, — гораздо важнее этих проклятых калорий, превращающих человека в свинью!»

В углу кафе, за сдвинутыми столиками, веселилась подвыпившая компания молодых людей. Основную массу посетителей, как, собственно, и всё человечество, составляли болящие.

«В концертном зале свободных мест нет, — окинув взглядом площадку, отметил Жульдя-Бандя и с энтузиазмом патологоанатома, за которого никто не сделает его грязную работу, добавил вслух, подбадривая самого себя. — Ну-с, приступим!»

Подойдя к невысокой изгороди, молодой человек легко перемахнул через неё, очутившись внутри, тем самым уже привлекая внимание общественности к своей незаурядной персоне.

«Войти в дверь и дурак сумеет, — вполне логично заключил он, — но великие артисты себе такой роскоши позволить не могут».

Странствующий скоморох подошёл к столику посередине кафе, за которым преогромный толстяк, по всей вероятности, из «сердечников», наполнял брюхо бутербродами из ветчины, с сыром и шпротами, упокоившимися на мягкой перине из коровьего масла.

Хитрые англосаксы, водрузив сверху ещё один кусок хлеба, обозвали сие сэндвичем. А простодыра Иван кличет — «сэмдвич», придав блюду политической окраски.

Для улучшения пищеварения «гиппопотам», коим толстяк стал с лёгкой руки странного посетителя, дебютировавшего в питейном заведении, периодически разбавлял пищу коньяком, имея на это полное конституционное и моральное право.

Преследуемый любопытными взглядами, молодой человек прислонил к ножке стула дипломат, конфисковал у представителя африканской фауны недопитую рюмку, бесцеремонно вылил содержимое в рот, чем несколько удивил окружающих и обескуражил владельца крепкого виноградного напитка.

Оторопевший толстяк открыл было рот, чтобы выразить негодование и, возможно, даже личное презрение дерзкому нахалу, но тот не стал дожидаться в свою сторону нелестных эпитетов.

Он весело, громко, азартно, выделяя каждое слово, как заправский столичный аукционист, приглашённый на ВДНХ для продажи отечественных свиноматок папуа-новогвинейским фермерам, начал:

— Леди энд джентльмены!.Господа аборигены, эмигранты и гости нашей великолепной Одессы-мамы!..

Дамочка справа, через столик, вероятно, склонная к эмиграции на Святую землю, хихикнула.

— Дорогие граждане и старушки!. — кричал, нарушая девственную тишину, первозданность и размеренное течение ни в чём не повинного кафе на пляже «Аркадия» свалившийся, как снег на голову, странный тип.

Возмутитель спокойствия, как отъявленный конферансье, сделал паузу, оценивая реакцию посетителей. Реакция была неоднозначной. Молодые женщины, возраст которых был далёк от точки невозврата, премило улыбались, теряясь в догадках по поводу развития дальнейших событий, выказывая полное согласие с программой. Одна из них узнала в молодом человеке артиста областной филармонии.

Пожилые же, с истёкшим или истекающим сроком годности, не собираясь пока и в ближайшем будущем записывать себя в разряд старушек, сидели, набычась, готовые, казалось, расплакаться от захлестнувшей ностальгии по безвременно ушедшей и безвозвратно утраченной молодости. Они исподлобья поглядывали на нарушителя спокойствия.

Мужчинам, независимо от возраста, даже тем, кто по причине неоправданной скромности не успел подтвердить это звание, вступление понравилось. Возможно, потому, что быть в плеяде эмигрантов или джентльменов куда престижнее, нежели состоять в неперспективном сообществе «граждан и старушек».

Подвыпившая компания молодых людей за сдвинутыми столиками, из представителей обоих полов, что-то бурно обсуждала. Они устремили взоры в сторону артиста, к коему, по их мнению, должны будут «пришвартоваться» остальные.

Кто-то из них высказал предположение, что это самая что ни есть настоящая предвыборная агитация и что молодая поросль новоявленных демократов, посредством артистов, будет безжалостно топтать коммунистов, наяривая на балалайке, спрятанной в дипломате, злободневные политические частушки.

Жульдя-Бандя одарил присутствующих щедрой улыбкой.