Самоучитель Истории Запада. Книга первая. Дела недавние

Константин Хайт

Что представляет собой традиционный учебник истории? Короли, войны, революции и опять короли. Даты, даты, даты. Имена и снова даты. Которые невозможно запомнить и за которыми стирается понимание того, что же в самом деле происходило тогда в мире. А происходила масса всякого интересного…

Освобождение гения

Люди очень любят приписывать все достижения кому-то одному, лидеру. Это сильно упрощает картину бытия: понять одного человека гораздо проще, чем нескольких, и тем более многих. Однако, в жизни, разумеется, так не бывает. Любые перемены, любой прогресс и любое движение — результат взаимодействия множества людей. И ни один, даже самый гениальный, первопроходец ни в состоянии что-то сделать без тех, кто пойдет за ним следом. Когда же почему-либо высвобождается творческая энергия тысяч и десятков тысяч человек, изменения оказываются по-настоящему грандиозными.

XIX век породил невиданное количество великих людей от полководческого гения Бонапарта до Брюнеля¹¹¹, Теслы¹¹² и Эдисона¹¹³. Вообще же перечислять их не имеет смысла: сотни и даже тысячи имен вписали себя в историю человечества за эти сто лет. Мы легко насчитаем вдвое, вдесятеро больше исторических личностей, нежели за всю предыдущую историю человечества. Кажется, будто открылся кран, и земля начала рождать гениев там, где раньше была лишь пустота и обыденность.

Между прочим, это предположение недалеко от истины. В самом деле, XIX век сломал сразу несколько барьеров, удерживавших энергию человечества, и высвободил творческие ресурсы, дотоле неспособные расти и развиваться.

В первую очередь это барьер сословный. Много столетий до того, мир был жестко поделен на социальные страты. И лишь людям из высших слоев общества была открыта дорога к масштабным свершениям. Всем прочим приходилось довольствоваться ролями, определенными по рождению. Не только у крестьянина, обреченного на пожизненную пахоту, но и у обычного священника, или не особенно родовитого дворянина было безумно мало шансов чего-то достичь, стать заметным, совершить достойное воспоминаний потомков. Причем чем дальше, тем этих возможностей становилось меньше: если в одиннадцатом веке какой-нибудь Роберт Гвискар¹¹⁴, шестой сын неприметного барона, мог завоевать себе титул герцога и, фактически, основать королевство, то в семнадцатом шевалье д’Артаньян мог в лучшем случае самоназваться графом и надеяться, что Его Величество сочтет возможным не замечать эту маленькую вольность. К концу XVIII века в большинстве государств сословное деление достигло апогея. Среди развитых стран того времени, единственным исключением были Североамериканские Соединенные Штаты, где в силу колониальной специфики сословий не было никогда¹¹⁵, а республиканская форма правления только подчеркивала нетипичность ситуации¹¹⁶.

Пример оказался весьма наглядным. Оказывается, если просто посылать лорда к черту, мир не рушится. А, если делать это всем миром, то можно послать подальше даже короля.

Сначала этим занялись бывшие союзники американцев в борьбе с британской метрополией — французы. Самая абсолютистская держава Европы расправлялась со своей вертикалью власти долго, кроваво и дотошно¹¹⁷. Другие народы подошли к делу менее основательно, но в целом человек девятнадцатого века зависел от своего происхождения драматически меньше, чем восемнадцатого. Остатки сословного общества доконали две мировые войны, но уже к началу первой из них еврей-банкир или ирландец-инженер значили больше, чем обнищавший потомок древних герцогов с примесью королевских кровей.

Второй барьер, сметенный еще основательнее первого — географический. И здесь дело не только в расстояниях, сократившихся с долгих месяцев пешего пути до часов или суток паровоза и парохода. Дело в восприятии людьми внезапно возникших возможностей глобализации.

До XIX века подавляющее большинство населения, за исключением моряков, путешественников, и некоторых купцов, и военных, вело исключительно, невероятно оседлый образ жизни. Ну а куда мог податься босоногий крестьянин? И дело даже не в том, что идти предстояло пешком: немногие могли позволить себе верховую лошадь, не говоря уже о повозке. Предстояло тащить на спине еду, искать жилье и попутчиков. Это сейчас нам в дороге нужны деньги, деньги и снова деньги — до девятнадцатого века они играли гораздо меньшую роль, чем мы себе представляем. Средние века — время натурального хозяйства, но и после их окончания взносы крестьян зерном, шерстью и скотом во многих местах встречаются чаще денежного оброка. В современных книгах и фильмах феодалы сыплют во все стороны золотом и серебром, и даже у крестьянина всегда найдется при себе мешочек монет. В реальности наличие у бедняка всего «пары шиллингов» не означало немедленную голодную смерть: деньги нужны были только для того, чтобы приобрести что-то, что нельзя вырастить или выменять. Получить их тоже было непросто — для этого нужно было что-то продать, что в отсутствие торговых сетей и развитых логистических цепочек было серьезной проблемой. Раздобыть сумму, необходимую для путешествия, даже для вполне благополучного человека представлял собой нетривиальную задачу.

А ведь кроме раздобыть, предстояло еще потратить. Сейчас к нашим услугам сети отелей, ресторанов и автозаправочных станций, но путника тех времен помимо отвратительных немощеных дорог ждали лишь корчмы-таверны, слишком редкие и дорогие, чтобы рассчитывать на них, как на основное дорожное убежище. Приходилось искать знакомых, проситься на постой к чужим, надеяться на церкви и монастыри, там, где таковые имелись. И ночевка под дубом тоже не была особенной редкостью.

Добавим к этому общую небезопасность — чужак становился легкой добычей тогдашнего криминала: вступиться за него некому, до ближайшей подмоги — шагать и шагать, а также отсутствие термосов и холодильников, не позволявшее брать с собой что-то вкуснее и полезнее сухарей… путешествия во времена Ломоносова, не говоря уже о более ранних, были занятием на любителя.

Все это приводило к тому, что уместнее всего назвать «местечковым патриотизмом». Саксонец или голштинец не мог чувствовать себя немцем — от других немецких земель его отделяли многие дни неудобных и бесполезных перемещений, для большинства — недоступных, да и нежелательных. Нормандец не желал иметь ничего общего с гасконцем. Итальянские княжества непрерывно враждавали между собой, и миланец охотнее пустил бы к себе в дом змею, чем флорентийца. Мир был не только чудовищно велик, но и чудовищно раздроблен.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

111

Изамбард Брюнель (1806 — 1859) — выдающийся британский инженер, конструктор первых крупных цельнометаллических кораблей, проектировщик большого числа мостов и других сложных инженерных сооружений.

112

Николя Тесла (1856 — 1943) — легендарный американский физик и изобретатель сербского происхождения, автор большого количества работ в области электромагнетизма.

113

Томас Эдисон (1847 — 1934) — знаменитый американский изобретатель, соперник Тесла.

114

Роберт Гвискар (1016 — 1085) — норманский рыцарь, отвоевавший у Византии значительную часть территории Италии и основавший на ней собственное государство.

115

Вернее, их существование не было официальным и общепризнанным.

116

Настолько, что после Войны за Независимость, Джордж Вашингтон получил предложение стать американским королем, но отказался. Республиканская форма правления до конца XVIII века практиковалась только в очень маленьких государствах, и именно американский опыт показал ее применимость для крупных континентальных держав.

117

Великая Французская революция продолжалась с 1789 по 1799 год и, вместе с последующими наполеоновскими войнами, стоила Франции до трети дореволюционного населения.