Свинью подложили

Константин Рассомахин, 2007

Местами смешная, местами грустная история о женщине, которая долгое время искала и с огромным трудом нашла своего принца на белом коне.

Невинность юрского периода

В одно прекрасное утро на территорию пионерского лагеря, где я уже вторую смену подряд работала старшей вожатой, зарулил лихой парень на мотоцикле. О, в ту пору я обожала этих тарахтящих железных зверей, разрывающих своим ревом покой городов и сел, проходящих сквозь любые джунгли и болота, встающих на дыбы и взлетающих на одном колесе по бесконечным лестничным маршам, сверкающих на солнце своей металлической шкурой. От этих двуногих вездеходов неотделимы были мои первые девические представления о романтике. Как я любила оглохнуть от ветра в ушах, сидя на закорках мотобуцефала и обнимая за плечи желторотого рыцаря в шлеме с пластиковым забралом и в кожаных доспехах, какой это был восторг! Незнакомец-лихач ворвался в лагерь откуда-то со стороны леса, на полном газу вылетел на стадион, пару раз вскипятил под мотоциклом гравий беговой дорожки вокруг футбольного поля, встал на «козла», отвалив всем пионерам челюсти, изрешетил взглядами сердца дамской половины населения, словом, произвел впечатление и растворился в клубах выхлопного газа.

— Эффектное начало! — сказала я Лене, вожатой старшего отряда. — Замах рублевый…

Удар не заставил себя долго ждать.

Как-то на склоне дня Лена заговорщически схватила меня под локоть и увела с прямой тропинки от домика до туалета на кривую, ведущую в одичалую яблоневую глушь, и там, под паутиной ветхозаветных деревьев, зашептала мне на манер змея-искусителя:

— Один парнишка хочет с тобой познакомиться, тот, который приезжал сюда на мотоцикле, помнишь?

— А!!! Ну?..

— Витек его зовут.

— Витек?

— Ну, Виктор. С ним будет мой Сашка.

— Уже твой? Когда это ты успела?

— А что?

— Да ничего.

— Там еще один мужик будет на старой «Волге».

— Где это там?

— Они хотят с нами встретиться сегодня в лесу.

— Вечером? В лесу? Да еще с мужиком каким-то?

Не знаю, Ленка, наверное, думала обо мне невесть что, если была так уверена в моем согласии. Конечно, она была на полтора года меня моложе и, откровенно говоря, не так красива, как я, поэтому, видимо, и считала меня старой развратницей, хотя я в свои 19 лет, стыдно сказать, даже не целовалась ни с кем, не то чтобы бегать в лес по вечерам на свидание с незнакомыми парнями. Потом я как-никак комсомолка, старшая пионервожатая, и обязана по уставу не покидать территории лагеря ни при каких обстоятельствах ни днем, ни ночью. А тут такая крамола! Нет, это предложение явно было не по адресу. К тому же, что это еще за мужик на старой «Волге»? Это просто форменное безобразие. Я его моментально представила себе каким-то дореволюционным дикарем-крестьянином, нечесаным и грязным, обросшим бородой, в косоворотке и лаптях, с ладонями-лопатами и глуповатым взглядом Иванушки-дурачка.

— Да мужика ты не бойся, — успокоила меня Лена. — Я для него прихвачу Катьку с восьмого отряда.

Ничего себе словечко «прихвачу», мелькнуло у меня в голове.

— Нас будет трое, их будет трое, мне будет не так страшно.

— А что, будет страшно?

— Да ничего не страшно. Пойдем?

— Пойдем, — удивленно услышала я свой ответ. Елки-палки, у меня в старшем отряде пионеры-двенадцатилетки, и те в кусты бегают целоваться, а меня никто не любит.

Как стемнело, мы втроем собрались в условленном месте, и Лена повела нас за собой. Все мы принарядились, мои подруги выбрали платья приглушенных тонов, зеленого и синего, чтобы было легче скрываться во мраке от любопытных глаз, а я, как дура, напялила белое — ну, правильно, в чем же еще должна принцесса отправляться на свидание с принцем?

Автомобильные фары пронзили яркими лучами извивающуюся в лесных зарослях ухабистую просеку. Слабый ветерок рылся в листве, будто что в ней потерял. Не отвечая моим ожиданиям, вместо крестьянина из машины навстречу нам вылезло куда более ужасное существо: наголо обритый орангутанг, без бороды и лаптей, но зато с волосатыми руками и золотым зубом во рту. Оно обвело нашу троицу изумленным взглядом и сипато воскликнуло:

— Мать моя женщина: Роза Люксембург, Клара Цеткин и Надюша Крупская!

Глядя на этого австралопитека с наколками на плечах, я недоумевала, за что Лена назвала его мужиком? За то, что он всю дорогу травил анекдоты про Ленина, Сталина, Брежнева и про всех остальных членов Политбюро ЦК КПСС? В его глазах таилась такая звериная злость, какой мне больше никогда не доводилось встречать в людях. Он мог смеяться, изображать пламенного вождя революции или отца народов, показывать карточные фокусы или с похотливыми замечаниями обучать вождению на автомобиле, но при этом его глаза излучали такое презрение и ненависть ко всему окружающему, что мороз пробирал по коже. Я не могла выдержать его взгляд больше секунды. Думая об этом чудовище, я украдкой смотрела на Катю и видела в ее глазах еще больший ужас. Первые минуты она стояла, как загипнотизированная, не в силах ни улыбаться его шуткам, ни отвечать на скабрезные комплименты. Как мне было жаль ее в эти мгновенья! Ох, как же ей повезло с принцем!

Мой принц, однако, при ближайшем рассмотрении тоже оказался не подарком. Этот, в отличие от своего предшественника, уже научился добывать огонь из зажигалки, курить дешевые папиросы, пить водку и охотиться на таких несмышленых мамонтов, как я. Рваные грязные кеды, джинсы в лохмотьях и распираемую грудной мускулатурой футболку, из которой ненужными плетями свешивались волосатые руки с длинными, толстыми черными ногтями, венчала скупая улыбка со злорадными пробоинами в зубах по обоим уголкам рта. Витек, в профиль напоминающий штрейкбрехерского молодчика, представился мне выпускником монтажного училища, ярым поклонником «Роллинг Стоунза» и любителем выпить и закусить, чем и предложил нам всем немедленно заняться.

— Я никогда не пила водку, — это были первые и единственные за весь вечер Катины слова.

Катина способность говорить была воспринята как чудо. Все повернулись к ней, а ее первобытнообщинный ухажер аж икнул от изумления:

— И я тоже не пила, — поддержала я Катин почин.

— А я — пила? — ухмыльнулся любитель выпить и закусить.

— Ты хуже, Витек, — прорычал питекантроп. — Ты туп, как серп и молот.

Через три анекдота нас с Катей уломали пропустить по «стопарику», к тому же Ленка оказалась своим игроком в чужой команде. Прижимаясь к индифферентному, мутному Сашке, она все подначивала нас:

— Ну, давайте, не бойтесь, залпом, давайте залпом.

Катя сдалась первой, а за ней следом и я шагнула в неведомое. Обе мы действительно пили впервые, у Кати даже первый глоток водки выскочил из горла обратно, и нас обеих развезло основательно. Не особо интересуясь тем, что испытывают мои подруги, я вдруг ощутила прилив сил. Лес куда-то поплыл, меня потянуло пойти прогуляться.

— Я — в лагерь, — сказала я и попрощалась с Виктором, у которого после моих слов глаза стали круглее, чем колеса. — Провожать меня не надо, дорогу я найду сама.

Ветвистый мрак сплошной стеной обступил меня со всех сторон. Горячая кровь бурлила во мне, словно в кипящем чане, и листва, в которую я постоянно утыкалась лицом, шипела на меня, как ошпаренная. Идти было тяжело и забавно одновременно. Земля встречала вышедшее из повиновения тело не в том месте, где ее ожидала встретить нога. От этого мое продвижение мне самой стало напоминать винегрет из танцев всех народов мира. Больше других в походке ощущалась лезгинка, ноги то выстреливали вверх, то беспомощно повисали в воздухе, руки отбрасывали налево-направо лезущие в глаза ветви, при этом туловищу не были чужды нанайские и папуасские мотивы. Неудивительно, что я поначалу приняла как должное чьи-то шаги за спиной — шаги партнера по винегрету, но уже в следующее мгновение я решила, что за мной увязался коммунистический неандерталец, испугалась и бросилась наутек. Неповторимая пляска выродилась в банальную беготню. Мой безобразный преследователь быстро догнал и схватил меня, уже летящую в какую-то яму. Этот зверь помог мне устоять на ногах, развернул меня к себе и неожиданно принял очертания штрейкбрехера. Витек — не Витек? Он — не он?

— А что ты, собственно говоря, бежишь? — урезонил он меня, переводя дыхание. — Пойдем вместе, а то одной, наверно, боязно.

Он. Слава богу, а то я уже распрощалась с жизнью.

— Чего бояться — лес как лес.

— А я? Со мной тебе не страшно?

Ветер с яростной силой ударил в кроны дубов и осин. Даже от пьяной, от меня не скрылся тонкий намек на толстые обстоятельства. От очевидности его намерений все внутри похолодело.

— Ну, ты же не оборотень.

— Не оборотень, а мотоциклы краду. Я вор.

О, как интересно! Значит, мы имеем дело с преступным элементом. Ну-ну… Пожалуй, моя радость по поводу замены неандертальца на чистокровного арийца была преждевременна. От первого хоть знаешь, чего ждать — сначала откусит голову, потом изнасилует, а этот все может сделать шиворот-навыворот.

Я вышла на дорогу, тянущуюся вдоль поля, огляделась кругом и поняла, что все это время шла и бежала не к лагерю, а от него. В безлюдном месте, где мы очутились, не наблюдалось никакого жилья.

— А куда нужно идти, — с трудом ворочала я языком, — чтоб попасть… куда-нибудь?

— Нужно идти по шоссе, — ответил Витек. — Пойдем со мной.

И правда, мы обогнули лесок, и вдали замерцали какие-то огоньки.

— Если пойдешь прямо — выйдешь к лагерю. А вот сюда, — Витек махнул рукой во тьму, — там у меня гараж. Если хочешь, пойдем музыку послушаем. Сейчас и Ленка подъедет с Саньком на мотоцикле. Посидим вчетвером, послушаем. А потом я тебя отвезу обратно.

Толстые обстоятельства стремительно набухали. Понятно, о какой музыке зашла речь. И понятно, что это предложение вступало в неразрешимое противоречие с моими идеалами, ибо мамиными увещеваниями и папиной ладонью в меня было накрепко вколошмачено, что порядочной девушке без любви нельзя ни шагу ступить, ни подпрыгнуть, ни приземлиться. Где вы, комсомол, красное знамя, товарищ Ленин, пионерский галстук, коммунистические субботники, общественно-полезный труд, сборы макулатуры, за которые я судорожно цеплялась, как утопающая за соломинку? Их уже смыло половодьем грязных анекдотов человекообразного татуированного аборигена, и ничего, кроме родительских наказов, в душе не оставалось. Но ведь мне ОЧЕНЬ хотелось послушать ЭТУ МУЗЫКУ. Ветер нещадно трепал приземистую чащу вместе с люцерновым полем, хлестал меня по щекам моими собственными волосами, и я понимала, что не могу сказать «нет» проснувшейся во мне революционерке, жадно ищущей крови, предательств и преступлений во имя блага пролетариев всех стран.

— Так значит, говоришь, не боишься меня? — промолвил непринцнуичто после долгого молчания.

«А что ты, собственно говоря, собираешься делать?» — хотела я спросить, но испугалась. А вдруг ответит: убью, в землю закопаю и надпись напишу? Ну, не убийца же он. Только вор.

— А если я скажу, что человека убил?

О, какая я все-таки проницательная!

— Как же это?

— Вот так. Ножом. Грабили с Саньком магазин, как раз мотоцикл, а тут сторож подвернулся, ну, я его и пырнул.

— Насмерть?

— Да он старик был…

Принц-убийца — ух, как разворачивается интрига — это ж буря и натиск! Будет, что вспомнить. Если останусь в живых. А я еще хотела в лагерь возвратиться, дура, самое интересное пропустила бы. Сердцем в пятках чувствую проселочную дорогу, но бежать не могу, да и не хочу, несмотря на то, что смертельно страшно. Не убьет же он меня?! В конце концов, не за этим же он ведет меня к себе в гараж?!

— А ты не боишься, что я могу тебя убить?

От ужаса правую ногу свело судорогой, и я остановилась, медленно распрямляя ее в колене, натягивая на себя носок.

— З… зачем?

— Зачем, зачем — как свидетеля.

— Какого с… сви?..

— Моих признаний.

В темноте невозможно было разобрать выражение его взгляда. Он стоял напротив меня серой неразличимой тенью. Небо было затянуто свинцовыми облаками, бледные искры поселка слабо мерцали вдали у него за спиной, ни малейшего лучика света не падало на его лицо. О том, что он думал в этот момент, можно было догадаться только по его движениям, но даже этой малости я была лишена. Он стоял, как вкопанный, под продувным ветром, не шевеля ни единым мускулом, стоял и хладнокровно ждал, чем я отвечу на его вызов. Одна в своем нелепом белом платьице посреди доисторической темени и разбушевавшейся стихии я ощутила себя микроскопической песчинкой, которую раздави — и никто не заметит, которую и раздавить-то — проблема, потому что эта песчинка ничтожно мала. И вот, в самый отчаянный момент, когда песчинка уже набрала воздуха в легкие, чтобы заорать «Ой, мамочки, спасите!» и собралась очертя голову втопить к лагерю, свет фар и рев мотора милицейского «ГАЗика» разорвал в клочья томительную тишину ночи.

— Иди сюда — милиция!

Кювет, куда меня вслед за собой дернул Витек, резко пахнул сыростью и блаженным ужасом. Так, значит, он не собирался меня убивать? Значит, это была шутка, пустая бравада, проверка на вшивость? О, как здорово — в голове прокрутился весь словарный запас Эллочки Щукиной — мы от кого-то прячемся, как казаки-разбойники, нас кто-то ловит, мы сейчас нарисуем стрелку, указывающую в поле, а сами залезем на дерево и будем сидеть там до тех пор, пока наши почерневшие от горя родители не выкорчуют весь лес. Вот где размах, широта, риск, вот, что необходимо мне для нормального пищеварения!

— Если выдашь меня, убью! Ненавижу ментов.

Он тоже кого-то боится, подумала я. Значит, не убьет. Страх отпустил, и осталась одна только усталость.

— Каких ментов? Я ничего не соображаю. Я спать хочу.

— Заткнись!

Машина проехала мимо нас и удалилась. Мы молча выползли из леса на дорогу, отряхнулись.

— Я иду в поселок, — сказал Витек. — Хочешь — иди со мной, не хочешь — проваливай.

Хмель наполовину выветрился из моей головы, но ему на смену пришла непобедимая сонливость. В придачу к этому мы уже далеко отошли от лагеря, я боялась заблудиться, боялась, что меня может кто-нибудь изнасиловать, например, дрессированная обезьяна, обглодавшая Катины останки.

— Куда? И как? Я одна не смогу, — простонала я.

Витек усмехнулся и засунул руки в карманы. Судя по всему, он собрался бросить меня здесь на дороге одну. Нахал! И тут меня осенило. Я придумала способ, как заставить его проводить меня до лагеря, — шантаж!

— А чего это ты разоткровенничался со мной? Я завтра всем расскажу в лагере, что ты убил сторожа и украл этот самый… мотоцикл.

Моя угроза подействовала. В следующее мгновенье я приземлилась на люцерну, а на меня сверху приземлился Витек и принялся копошиться на мне, как жук.

— Ты что, дурак? Я еще девочка. Со мной надо поаккуратнее.

— Чего ты туфту гонишь? Какая ты девочка? Целкой прикидываешься? — проскрипела жвалами темнота.

— Да ты что? Мне больно. Я сейчас закричу.

— Только попробуй. Людей созовешь — тебе же хуже будет. Ничего ты не докажешь. Скажу, что ты б… городская, и мне поверят. Меня здесь все знают, а тебя никто. Так что молчи лучше, курва!

Ветер внезапно стих. Неприглядный недоношенный бутон толстых обстоятельств распустился на люцерновом поле кошмарным цветком, взирая на который с вышины, лес окаменел и поседел. Так, по крайней мере, мне показалось, когда я через Витькино плечо взглянула на верхушки осин. Но нет, это всего лишь месяц вышел из-за туч и посеребрил листву.