Приключения мальчика Кеши

Константин Воскресенский, 2020

Повесть о детстве и взрослении поэта и инженера Константина Воскресенского, написанная на автобиографическом материале. Увлекательное изложение приключений юного героя, которые пришлись на переломное состояние эпохи, переживаемой нашей страной. Книга рассчитана на самого широкого читателя.

Глава 5. 1990. Первые разочарования и обиды

1990. Хочу уметь летать

Разочарования и обиды — более тонкая материя, чем просто шалости или даже хулиганство. Разочарования норовят обрушить внутренний мир, а обиды исказить его, деформировать личность. В пять-шесть лет меня жёстко обманули. При чём мои же родные.

С мамой я поделился своей мечтой: хочу летать! На носу висела школа и мама сориентировалась: «Нужно читать — 30… нет… 50 страниц в день и научишься…». Я читал по 70-100.

Результат не заставил себя долго ждать. Очень быстро появилось ощущение лёгкости и воздушности, как будто паришь, но сам отрыв от земли почему-то не происходил. Видимо, читаю много, но не внимательно — подумал я. Поднажал. Время шло, а летать так и не научился. Ну что тут сказать: призовые места по скорости чтения в начальной школе для мальчика — большая редкость. Это было предметом моей гордости, а за всё хорошее, как известно, нужно платить…

1993. «Это не я!»

Разочарования только начинались, и следующее серьёзное ждало меня в конце первого класса. Букварь для первоклассника — что священное писание для верующего. И однажды у моего экземпляра склеились две страницы. Там, где буква Щ (на этом развороте изображён довольно странного вида щенок, а рядом будка-скворечник, кто ещё помнит). Когда они склеились и при каких обстоятельствах, загадкой остаётся до сих пор.

Первый же урок — урок чтения. Доходит очередь до меня, и нужно прочитать текст с недоступного мне разворота.

Я к соседу Эдику — мол, так и так.

— Неа, пользуйся своим.

Техническая заминка.

Наша первая учительница Татьяна Лазаревна Крылова уже была в возрасте — строгий советский учитель (чуть не написал воспитатель), всегда задавала всему классу высокую планку в вопросах нравственных и образовательных. Подобная заминка была для неё категорически неприемлема, и она быстро включилась в режим атаки.

Буквально через 20 секунд я стоял перед всем классом рядом с её столом и подавал свидетельские показания. С её точки зрения, история звучала неубедительно, не клеилась, была сплошь пропитана ложью (уж от кого от кого, но от тебя…) и приговор был хлёстким, но предельно простым — стоять весь день перед классом, пока я не сознаюсь. Я бы и сейчас не сознался в том, что не делал, а тогда внутри себя я был просто вне себя. В итоге простоял весь день и уже на следующий должен был прийти с мамой.

Но это был прекрасный день, и великое стояние было не напрасно. Так получилось, что с самого начала меня поставили буквально нос к носу перед Леной Хрящевой — девочкой-мечтой, поэтому даже если бы эти страницы действительно склеил бы я, то ни за что бы в этом не признался…

1993. «Я с тобою не дружу — ты не знаешь падежу»

Видимо, такого позора моей первой учительнице показалось мало, и на следующий год она решила повторить. Наступили на мою больную мозоль — падежи. По правде говоря, я их иногда путаю до сих пор, но тогда это были те ещё перлы. Например, каким будет правильный ответ на вопрос «какой?» для слова «ноябрь»? А вот и не угадали — нояборский. А для декабря — декаборский и т. д.

Именно таким было домашнее задание, и я его с треском провалил. До такой степени, что мою работу зачитали перед всем классом! Любимчик, мальчик-паинька, а падежей не знает…

Заикание, которое почти сошло на нет, внутренне быстро обострилось, дыхание затруднилось. Не знаю, что было видно со стороны, но изнутри я весь горел синим пламенем. Именно в этот день начала формироваться стойкая неприязнь к этому предмету, и через четыре года она закрепится окончательно — ещё поговорим об этом…

1997. Без вины виноватый и перевод в другую школу

Больше каких-то особых инцидентов не было, и постепенно наступил конец шестого класса. И тут со мной произошла совсем обидная и несправедливая история. Одна из ключевых, определивших мой дальнейший жизненный путь.

Как у всех нормальных детей, у меня был лучший школьный друг — Вадим Загвоздкин. Не знаю, что он там не поделил с Тёмой и Саньком (за девчонок мы ещё не боролись), но я стал случайным свидетелем их потасовки после школьных занятий вне территории нашей Климовской средней школы № 3. По-моему, они даже немного подрались, но так — для порядка.

На следующий день меня вызывают к директору и требуют написать объяснительную. После написания, почти не глядя на мой листок, мне выдвигают обвинения в пособничестве. Объяснение, что я просто рядом стоял и прибежал уже к концу их разборки, не принималось. Масла в огонь добавила мама пострадавшего Вадима. Мол, «а были лучшие друзья…» и всё такое. Разбирательство этой истории шло медленно и нудно. Финальную точку в этом вопросе поставила наш классный руководитель Васса Кондратьевна. Она просто перестала со мной здороваться…

Моя мама в начале учебного года предлагала перейти в лицей на Львовской. Я вспомнил про это предложение и твёрдо заявил маме, что перевожусь в лицей — без объяснения причин. Мужик сказал — мужик сделал. Через четыре месяца я пошёл в новую школу в новый класс…

1997. «Товарищей не сдам!»

Но на этом разочарования по линии «друзья» не прекратились. Не может же быть у ребёнка с такой активной жизненной позицией только один друг. Были ещё и во дворе ребята. Те самые, с которыми мы начали курить с седьмого класса.

Курили немного, скорее это было изучение материальной части и попытка соответствовать современным стандартам. Но настало время разоблачения, меня раскрыли. На требование мамы выдать «подельников» я твёрдо ответил, что товарищей не сдам — делай, что хочешь. Дело замяли.

Одновременно с этим был разоблачен один из моих «подельников» Лёша Антонов из 35-ой квартиры. Своей маме он сдал всех. Все мамы по домам учинили разбор. Лёша всем сказал, что предатель я, т. к. первым разоблачили именно меня. Остальные ребята (Женя Клементьев из 27-ой квартиры и Лёша Кузнецов из 39-ой) поверили ему, и я стал для них персоной нон-грата.

На этом наша многолетняя дружба вмиг закончилась.

1998. Тарас Бульба

И вот, когда в какой-то момент все друзья кончились, настроение стало прекрасное. Подвохов ожидать стало совсем неоткуда.

Но я совсем забыл про учительниц русского языка и литературы. Видимо, сказалось отсутствие опыта или короткая память.

Ирина Борисовна всегда была ко мне доброжелательна и добра. Мне она тоже нравилась, но в нашу любовь вмешался Тарас. Который Бульба.

Сочинение на эту тему было задано на дом и писалось в стеснённых обстоятельствах и впопыхах — у мамы на работе в кабинете детского массажа. Я слишком поздно про него вспомнил, и деваться было категорически некуда.

С падежами на этот раз всё было в порядке. Запятые — вот что меня подвело. И были они расставлены настолько чудно, что по моему тексту выходило вот как: Андрей взял мешок с хлебом, а мешок (в свою очередь) перешёл на сторону поляков. Уморительно, и весь класс с этим согласился. Гомерический хохот звучал на уровне 100 Дб — не меньше.

Эти пара предложений были зачитаны публично, с учительским пафосом, и это поставило окончательную точку в вопросе симпатий к этому предмету и учителям русского языка и литературы — ненавижу.

Но ненависть, согласитесь, плохое чувство, и позже судьба меня ловко подколола: моя супруга Мария — учительница русского языка и литературы… Очень смешно… Но зато спустя годы я узнал про постфиксы, некоторые части речи и ещё там по мелочи. Хотя, опять же, я не смогу сделать фонетический разбор за третий класс, который с блеском делает наша дочь Анфиса. Всё-таки не моё это. Не дано.

2000. Снова Пушкин

И вот Ирина Борисовна уходит в декрет, а на смену ей нам назначен другой, специально обученный специалист. Это была настолько вредная тётка, что я даже не могу толком вспомнить её имени. Валентина как-то её там, кажется…

Конец ознакомительного фрагмента.