Будем как солнце! (сборник)

Константин Бальмонт

Константин Бальмонт (1867–1942) – поэт «мимолетности», мгновения, ворвавшийся в русскую поэзию как метеор, один из виднейших представителей старшего поколения символистов и Серебряного века. «Солнечные» стихи, «моцартианское» начало поэзии К. Бальмонта настолько пришлись по душе современникам, что начинающие поэты того времени часто начинали с подражания поэту, как некогда сам Бальмонт начинал с подражания Некрасову. «Кому дорога русская поэзия, тому навсегда будет дорого певучее имя Бальмонта», – сказал о поэте Георгий Адамович. В книге собраны не только самые знаменитые, но и малоизвестные стихи поэта.

Из книги «Тишина»

Лирические поэмы

1898

Есть некий час всемирного молчанья.

Тютчев

Мертвые корабли

Поэма (отрывки)

Прежде чем душа найдет возможность постигать и дерзнет припоминать, она должна соединиться с Безмолвным Глаголом, — и тогда для внутреннего слуха будет говорить Голос Молчания.

Из индийской мудрости

1

Между льдов затерты, спят в тиши морей

Остовы немые мертвых кораблей.

Ветер быстролетный, тронув паруса,

Прочь спешит в испуге, мчится в небеса.

Мчится — и не смеет бить дыханьем твердь,

Всюду видя только бледность, холод, смерть.

Точно саркофаги, глыбистые льды

Длинною толпою встали из воды.

Белый снег ложится, вьется над волной,

Воздух заполняя мертвой белизной.

Вьются хлопья, вьются, точно стаи птиц,

Царству белой смерти нет нигде границ.

Что ж вы здесь искали, выброски зыбей,

Остовы немые мертвых кораблей?

5

«Мы плыли — всё дальше — мы плыли,

Мы плыли не день и не два.

От влажной крутящейся пыли

Кружилась не раз голова.

Туманы клубились густые,

Вставал и гудел океан, —

Как будто бы ведьмы седые

Раскинули вражеский стан.

И туча бежала за тучей,

За валом мятежился вал.

Встречали мы остров плавучий,

Но он от очей ускользал.

И там, где из водного плена

На миг восставали цветы,

Крутилась лишь белая пена,

Сверкая среди темноты.

И дерзко смеялись зарницы,

Манившие миром чудес.

Кружились зловещие птицы

Под склепом пустынных небес.

Буруны закрыли со стоном

Сверканье Полярной Звезды.

И вот уж с пророческим звоном

Идут, надвигаются льды.

Так что ж, и для нас развернула

Свой свиток седая печаль?

Так, значит, и нас обманула

Богатая сказками даль?

Мы отданы белым пустыням,

Мы тризну свершаем во льдах,

Мы тонем, мы гаснем, мы стынем

С проклятьем на бледных устах!»

6

Скрипя, бежит среди валов

Гигантский гроб, скелет плавучий.

В телах обманутых пловцов

Иссяк светильник жизни жгучей.

Огромный остов корабля

В пустыне моря быстро мчится,

Как будто где-то есть земля,

К которой жадно он стремится.

За ним, скрипя, среди зыбей

Несутся бешено другие,

И привиденья кораблей

Тревожат области морские.

И шепчут волны меж собой,

Что дальше их пускать не надо,

И встала белою толпой

Снегов и льдистых глыб громада.

И песни им надгробной нет,

Бездушен мир пустыни сонной,

И только солнца красный свет

Горит, как факел похоронный.

9 декабря 1895 года

Снежные цветы

1

В жажде сказочных чудес,

В тихой жажде снов таинственных

Я пришел в полночный лес,

Я раздвинул ткань завес

В храме гениев единственных.

В храме гениев мечты

Слышу возгласы несмелые.

То — обеты чистоты,

То — нездешние цветы.

Всё цветы воздушно-белые.

2

Я тревожный призрак, я стихийный гений,

В мире сновидений жить мне суждено,

Быть среди дыханья сказочных растений,

Видеть, как безмолвно спит морское дно.

Только вспыхнет Веспер, только месяц глянет,

Только ночь настанет раннею весной, —

Сердце жаждет чуда, ночь его обманет,

Сердце умирает с гаснущей луной.

Вновь белеет утро, тает рой видений,

Каждый вздох растений шепчет для меня:

«О мятежный призрак, о стихийный гений,

Будем жаждать чуда, ждать кончины дня!»

3

В глубине души рожденные,

Чутким словом пробужденные,

Мимолетные мечты,

Еле вспыхнув, улыбаются,

Пылью светлой осыпаются,

Точно снежные цветы, —

Безмятежные, свободные,

Миру чуждые, холодные

Звезды призрачных небес,

Те, что светят над пустынями,

Те, что властвуют святынями

В царстве сказок и чудес.

4

Я когда-то был сыном Земли,

Для меня маргаритки цвели,

Я во всем был похож на других,

Был в цепях заблуждений людских.

Но, земную печаль разлюбив,

Разлучен я с колосьями нив,

Я ушел от родимой межи —

За пределы и правды и лжи.

И в душе не возникнет упрек,

Я постиг в мимолетном намек,

Я услышал таинственный зов,

Бесконечность немых голосов.

Мне открылось, что времени нет,

Что недвижны узоры планет,

Что бессмертие к смерти ведет,

Что за смертью бессмертие ждет.

5

Ожиданьем утомленный, одинокий, оскорбленный,

Над пустыней полусонной умирающих морей,

Не похож на человека, я блуждаю век от века,

Век от века вижу волны, вижу брызги янтарей.

Ускользающая пена… Поминутная измена…

Жажда вырваться из плена, вновь изведать гнет оков.

И в туманности далекой, оскорбленный, одинокий,

Ищет гений светлоокий неизвестных берегов.

Слышит крики: «Светлый гений!.. Возвратись на стон мучений…

Для прозрачных сновидений… К мирным храмам… К очагу…»

Но за далью небосклона гаснет звук родного звона,

Человеческого стона полюбить я не могу.

6

Мне странно видеть лицо людское,

Я вижу взоры существ иных,

Со мною ветер и всё морское,

Всё то, что чуждо для дум земных.

Со мною тени, за мною тени,

Я слышу сказку морских глубин,

Я царь над царством живых видений,

Всегда свободный, всегда один.

Я слышу бурю, удары грома,

Пожары молний горят вдали,

Я вижу остров, где всё знакомо,

Где я — владыка моей земли.

В душе холодной мечты безмолвны,

Я слышу сердцем полет времен,

Со мною волны, за мною волны,

Я вижу вечный — всё тот же — сон.

7

Я вольный ветер, я вечно вею,

Волную волны, ласкаю ивы,

В ветвях вздыхаю, вздохнув, немею,

Лелею травы, лелею нивы.

Весною светлой, как вестник мая,

Целую ландыш, в мечту влюбленный,

И внемлет ветру лазурь немая, —

Я вею, млею, воздушный, сонный.

В любви неверный, расту циклоном,

Взметаю тучи, взрываю море,

Промчусь в равнинах протяжным стоном —

И гром проснется в немом просторе.

Но, снова легкий, всегда счастливый,

Нежней, чем фея ласкает фею,

Я льну к деревьям, дышу над нивой

И, вечно вольный, забвеньем вею.

‹1896›

Белый лебедь

Белый лебедь, лебедь чистый,

Сны твои всегда безмолвны,

Безмятежно-серебристый,

Ты скользишь, рождая волны.

Под тобою — глубь немая,

Без привета, без ответа,

Но скользишь ты, утопая

В бездне воздуха и света.

Над тобой — эфир бездонный

С яркой Утренней Звездою,

Ты скользишь, преображенный

Отраженной красотою.

Ласка нежности бесстрастной,

Недосказанной, несмелой,

Призрак женственно-прекрасный,

Лебедь чистый, лебедь белый!

‹1897›

Нет и не будет

Как нам отрадно задуматься в сумерках светлых вдвоем!

Тень пролетевшего ангела вижу во взоре твоем.

Сердце трепещет восторженно вольною радостью птиц.

Вижу блаженство, сокрытое бархатной тенью ресниц.

Руки невольно касаются милых сочувственных рук.

Призраки мирного счастия кротко столпились вокруг.

Белыми светлыми крыльями веют и реют во мгле.

Как нам отрадно проникнуться правдой Небес на Земле!

Нет, и не будет, и не было сердца нежней твоего,

Нет, и не будет, и не было, кроме тебя, ничего.

Вот мы блаженны, как ангелы, вот мы с тобою вдвоем.

Друг мой, какое признание вижу во взоре твоем!

Паутинки

Если вечер настанет и длинные, длинные

Паутинки, летая, блистают по воздуху,

Вдруг запросятся слезы из глаз беспричинные,

И стремишься из комнаты к воле и к отдыху.

И, мгновенью отдавшись, как тень, преклоняешься,

Удивляешься Солнцу, за лесом уснувшему,

И с безмолвием странного мира сливаешься,

Уходя к незабвенному, к счастью минувшему.

И проходишь мечтою аллеи старинные,

Где в вечернем сиянии ждал неизвестного

И ребенком следил, как проносятся длинные

Паутинки воздушные, тени Чудесного.

Гавань спокойная

Гавань спокойная. Гул умирающий.

Звон колокольный, с небес долетающий.

Ангелов мирных невнятное пение.

Радость прозрачная. Сладость забвения.

Гор отдаленных вершины узорные,

Алые, белые, темные, черные.

Созданный духами ярко-певучими,

Радуги свод над огромными тучами.

Сладко-печальная, мгла полусонная.

Тихой вечерней звездой озаренная.

Богом открытая правда мгновения.

Буря умершая. Свет и забвение.

Мечтательный вечер

Мечтательный вечер над лесом дышал безмятежно,

От новой Луны протянулась лучистая нить,

И первые звезды мерцали так слабо и нежно,

Как будто бы ветер чуть слышный их мог погасить.

И было так странно, и были так сказочны ели,

Как мертвая сталь, холодела поверхность реки,

О чем-то невнятном, о чем-то печальном, без цели,

Как будто бы пели над влажным песком тростники.

И в бледном объятьи две тени родные дрожали,

И каждой хотелось в другой о себе позабыть,

Как будто бы можно в блаженстве не ведать печали,

Как будто бы сердце людское способно любить!

Полуразорванные тучи

Полуразорванные тучи

Плывут над жадною землей,

Они, спокойны и могучи,

Поят весь мир холодной мглой.

Своими взмахами живыми

Они дают и дождь, и тень,

Они стрелами огневыми

Сжигают избы деревень.

Есть души в мире — те же тучи,

Для них земля — как сон, как твердь,

Они, спокойны и могучи,

Даруют жизнь, даруют смерть.

Рабы мечты и сладострастья,

В себе лелеют дар певца,

Они навек приносят счастье,

И губят, губят без конца.

Пламя

Нет. Уходи скорей. К восторгам не зови.

Любить? — Любя, убить, — вот красота любви.

Я только миг люблю, и удаляюсь прочь.

Со мной был яркий день, за мной клубится ночь.

Я не люблю тебя. Мне жаль тебя губить.

Беги, пока еще ты можешь не любить.

Как жернов буду я для полудетских плеч.

Светить и греть?.. — Уйди! Могу я только жечь.

Амариллис

Амариллис, бледная светлана!

Как нежданно сердце мне смутили

Ласки мимолетного обмана,

Чашечки едва раскрытых лилий.

О, как сладко светлое незнанье!

Долго ли продлится обаянье,

Много ль золотистого тумана,

Сколько будет жить моя светлана?

Призрак упований запредельных,

Тайна предрассветного мечтанья,

Радостей прозрачных и бесцельных, —

С чем тебя сравню из мирозданья?

С ландышем сравнить тебя не смею,

Молча амариллис я лелею.

Стройная пленительностью стана,

Бледная воздушная светлана!

В непознанный час

И новые волны

В непознанный час,

Всё новые волны

Вставали для нас.

Шумели, сверкали

И к дали влекли,

И гнали печали,

И пели вдали:

«Гляди, погляди же,

Как бездна светла!

Всё ближе и ближе

Лазурная мгла!»

Как синие горы,

Упавшие вниз,

Морские узоры

В громаду слились.

Закрыли громадой

Меня и тебя.

Я гибну с отрадой,

Я гасну любя.

В загадочном взоре,

Волнуясь, тону

И слушаю в море

Морскую волну.

Я знал

М. А. Лохвицкой

Я знал, что, однажды тебя увидав,

Я буду любить тебя вечно.

Из женственных женщин богиню избрав,

Я жду — я люблю — бесконечно.

И если обманна, как всюду, любовь,

Любовью и мы усладимся.

И если с тобою мы встретимся вновь,

Мы снова чужими простимся.

А в час преступленья, улыбок и сна

Я буду — ты будешь — далеко,

В стране, что для нас навсегда создана,

Где нет ни любви, ни порока.

Сонет

Люблю твоё лицо в блаженный час ночной;

Преображенные волшебницей луной —

Бледны твои черты, и пламенные очи

Горят, как две звезды, во мраке полуночи.

Люблю я наблюдать, как чудно меркнет в них

Подавленный огонь безумного желанья,

То вспыхнет… то замрёт… И неги трепетанье

Блистает глубоко в тени ресниц густых…

Люблю я этот взор, чарующий и властный,

Когда дрожишь ты весь в истоме сладострастной…

И, голову с мольбой на грудь твою склонив,

Изнемогаю я от счастия и муки…

И силы падают… и холодеют руки…

И страсти бешеной я чувствую прилив!..

Мирра Лохвицкая

До последнего дня

Быть может, когда ты уйдешь от меня,

Ты будешь ко мне холодней.

Но целую жизнь, до последнего дня,

О друг мой, ты будешь моей.

Я знаю, что новые страсти придут,

С другим ты забудешься вновь.

Но в памяти прежние образы ждут,

И старая тлеет любовь.

И будет мучительно-сладостный миг:

В лучах отлетевшего дня,

С другим заглянувши в бессмертный родник,

Ты вздрогнешь — и вспомнишь меня.

Правда

А правда пошла по поднебесью.

Из Голубиной книги

Кривда с Правдою сходились,

Кривда в споре верх взяла.

Правда в солнце превратилась,

В мире чистый свет зажгла.

Удалилась к поднебесью,

Бросив Кривду на земле,

Светит лугу, перелесью,

Жизнь рождает в мертвой мгле.

С той поры до дней текущих

Только Правдой и жива

Меж цветов и трав цветущих

Жизни грусть — плакун-трава.

С той поры на синем море,

Там, где вал непобедим,

Правды ждет с огнем во взоре

Птица мощная Стратим.

И когда она протянет

Два могучие крыла,

Солнце встанет, море грянет:

«Правда, Правда в мир пришла!»

Пройдут века веков

Пройдут века веков, толпы тысячелетий,

Как тучи саранчи, с собой несущей смерть,

И в быстром ропоте испуганных столетий

До горького конца пребудет та же твердь, —

Немая, мертвая, отвергнутая богом,

Живущим далеко в беззвездных небесах,

В дыханьи вечности, за гранью, за порогом

Всего понятного, горящего в словах.

Всегда холодная, пустыня звезд над нами

Останется чужой до горького конца,

Когда она падет кометными огнями,

Как брызги слез немых с печального лица.

Ноябрь 1896

Сфинкс

Среди песков пустыни вековой

Безмолвный Сфинкс царит на фоне ночи.

В лучах луны гигантской головой

Встает, растет, — глядят, не видя, очи.

С отчаяньем живого мертвеца,

Воскресшего в безвременной могиле,

Здесь бился раб, томился без конца, —

Рабы кошмар в граните воплотили.

И замысел чудовищной мечты

Средь вечности, всегда однообразной,

Восстал — как враг обычной красоты,

Как сон, слепой, немой и безобразный.

‹1897›

Равнина

Как угрюмый кошмар исполина,

Поглотивши луга и леса,

Без конца протянулась равнина

И краями ушла в небеса.

И краями пронзила пространство,

И до звезд прикоснулась вдали,

Затенив мировое убранство

Монотонной печалью земли.

И далекие звезды застыли

В беспредельности мертвых небес,

Как огни бриллиантовой пыли

На лазури предвечных завес.

И в просторе пустыни бесплодной,

Где недвижен кошмар мировой,

Только носится ветер холодный,

Шевеля пожелтевшей травой.

Декабрь 1896

Дон-Жуан

(Отрывки из ненаписанной поэмы)

But now I am an emperor of a world, this little world of man. My passions are my subjects.

Turner

Но теперь я властитель над целым миром, над этим малым миром человека. Мои страсти — мои подданные.

Тернер

1

La luna llena… Полная луна…

Иньес, бледна, целует, как гитана^[2].

Te amo… amo…^[3] Снова тишина…

Но мрачен взор упорный Дон-Жуана.

Слова солгут — для мысли нет обмана, —

Любовь детей — она ему смешна.

Он видел всё, он понял слишком рано

Значение мечтательного сна.

Переходя от женщины продажной

К монахине, безгрешной, как мечта,

Стремясь к тому, в чем дышит красота,

Ища улыбки глаз бездонно-влажной,

Он видел сон земли — не сон небес,

И жар души испытанной исчез.

2

Он будет мстить. С бесстрашием пирата

Он будет плыть среди бесплодных вод.

Ни родины, ни матери, ни брата.

Над ним навис враждебный небосвод.

Земная жизнь — постылый ряд забот,

Любовь — цветок, лишенный аромата.

О, лишь бы плыть — куда-нибудь — вперед, —

К развенчанным святыням нет возврата.

Он будет мстить. И тысячи сердец

Поработит дыханием отравы.

Взамен мечты он хочет мрачной славы.

И женщины сплетут ему венец,

Теряя всё за сладкий миг обмана,

В проклятьях восхваляя Дон-Жуана.

3

Что ж, Дон-Люис? Вопрос — совсем нетрудный.

Один удар его навек решит.

Мы связаны враждою обоюдной.

Ты честный муж, — не так ли? Я бандит?

Где блещет шпага — там язык молчит.

Вперед! Вот так! Прекрасно! Выпад чудный!

А, Дон-Люис! Ты падаешь? Убит.

In pace requiescat^[4]. Безрассудный!

Забыл, что Дон-Жуан неуязвим!

Быть может, самым адом я храним,

Чтоб стать для всех примером лютой казни?

Готов служить. Не этим, так другим.

И мне ли быть доступным для боязни,

Когда я жаждой мести одержим!

4

Сгущался вечер. Запад угасал.

Взошла луна за темным океаном.

Опять кругом гремел стозвучный вал,

Как шум грозы, летящей по курганам.

Я вспомнил степь. Я вижу за туманом

Усадьбу, сад, нарядный бальный зал,

Где тем же сладко-чувственным обманом

Я взоры русских женщин зажигал.

На зов любви к красавице-княгине

Вошел я тихо-тихо, точно вор.

Она ждала. И ждет меня доныне.

Но ночь еще хранила свой убор,

А я летел, как мчится смерч в пустыне,

Сквозь степь я гнал коня во весь опор.

5

Промчались дни желанья светлой славы,

Желанья быть среди полубогов.

Я полюбил жестокие забавы,

Полеты акробатов, бой быков,

Зверинцы, где свиваются удавы,

И девственность, вводимую в альков —

На путь неописуемых видений,

Блаженно-извращенных наслаждений.

Я полюбил пленяющий разврат

С его неутоляющей усладой,

С его пренебреженьем всех преград,

С его — ему лишь свойственной — отрадой.

Со всех цветов сбирая аромат,

Люблю я жгучий зной сменить прохладой

И, взяв свое в любви с чужой женой,

Встречать ее улыбкой ледяной.

И вдруг опять в душе моей проглянет

Какой-то сон, какой-то свет иной,

И образ мой пред женщиной предстанет

Окутанным печалью неземной.

И вновь ее он как-то сладко ранит,

И вновь — раба, она пойдет за мной

И поспешит отдаться наслажденью

Восторженной и гаснущею тенью.

Любовь и смерть, блаженство и печаль

Во мне живут красивым сочетаньем,

Я всех маню, как тонущая даль —

Уклончивым и тонким очертаньем,

Блистательно-убийственным, как сталь

С ее немым змеиным трепетаньем.

Я весь — огонь, и холод, и обман,

Я — радугой пронизанный туман.

Примечания

2

Гитана — испанская гитара.

3

Тебя люблю… люблю… (исп.)

4

Покойся с миром (лат.).