#ЖИЗНИГРА

Клуб космических пахарей

#Жизнигра – второй сборник «Клуба космических пахарей». Авторы – выпускники Creative Writing School. Тема – игра, во всех ее проявлениях, не важно – покер или шахматы, нарды или преферанс, с правилами или без, на деньги или на жизнь. Важно, что в фокусе – человек играющий, а иногда и проигрывающий. Каждый рассказ – погружение в свой мир, не отпускающий до последней строчки: ожившие статуи в московском метро, рыжий иерусалимский кот, обледенелая крыша старого склада, запах инжира, гудок парохода… Книга содержит нецензурную брань.

^{Ольга Баринова}

Вишневый компот

Машка медленно открыла глаза. На соседней кровати из-под скомканного одеяла выглядывала черная пятка Синицыной. «Вот свинья», — подумала Машка, лениво повернулась на левый бок и прислушалась к утренним звукам четвертого отряда пионерского лагеря имени Лизы Чайкиной. Отряд сопел и похрапывал.

Пионерский лагерь стоял на балансе Шестого швейного комбината города Москвы. Машкина мама работала закройщицей в Общесоюзном доме моделей одежды на Кузнецком мосту и отправляла дочь каждый год на три недели под Подольск. Остальное время летних каникул Машка проводила в далекой деревне под Свердловском у бабки по маминой линии. Так получилось, что папиной линии в ее жизни не было. Мама родила от женатого коллеги, которого Машка видела всего один раз, уже после развала Союза. Он выезжал в Израиль, и мама должна была передать ему какие-то бумаги. Машка проследила за ней до кооперативного кафе на Калининском и через стекло витрины разглядела черноволосого коренастого мужчину. Машка решила, что он некрасивый и толстый. От него у нее не осталось на память ничего, кроме горбинки на носу и вьющихся темных волос. В конце девяностых, когда мамы не станет, отец вдруг начнет присылать ей длинные письма, звать к себе в гости, пытаться объяснить про маму, Машку и него. Машка будет их читать, но ни на одно не ответит. Года через три письма закончатся. Так она поймет, что чужого коренастого человека не стало.

— Ма-а-аш! Ма-а-аш! — зашипела Ленка Зюкина, лучшая Машкина подружка, с которой они познакомились еще в самую первую смену несколько лет назад.

— Не спи-и-ишь? — Ленка шептала так громко, что Синицына начала ворочаться и спрятала черную пятку под одеяло.

Машкина мама Зюкину недолюбливала. У зюкинских родителей была трешка в кирпичном доме, пятерка «жигули», дача в Жаворонках и видеомагнитофон в чешской стенке. А Машка обожала Зюкину за то, что та была веселой и доброй.

Через десять лет, когда Машка поступит на вечерку в Финансовую академию, Зюкина пристроит ее к своей матери в фирму. А когда на последнем курсе Машка залетит от первого своего тогда еще не мужа, отговорит Машку от аборта. Зюкина будет работать в МИДе, гонять по командировкам, откуда будет привозить Машкиным дочерям кучу красивой одежды и игрушек. А еще через много лет, когда Зюкину будут хоронить в закрытом гробу после аварии на сороковом километре Киевского шоссе, Машка только и сможет подумать сквозь слезы, что Ленка ее единственный настоящий друг. После Зюкиной подруг у Машки больше не будет.

С улицы сквозь открытые настежь окна донеслись звуки горна. Зюкина не выдержала и тоненько запищала:

— Подъем, подъем! Кто спит, того убьем! Кто лежит — того повесим! Подъем, подъем!

Машка прыснула и начала искать на стуле майку и шорты.

После зарядки и быстрой уборки палат все отряды потянулись к большому одноэтажному зданию со старой облупившейся надписью «Столовая». На завтраке к Машке подсел Шмакин, быстро откусил от Машкиного бутерброда и предложил не ходить на спортивные секции, а встретиться после завтрака у клумбы и обсудить «кое-что».

— А Зюкину можно взять? — Машка побаивалась Шмакина и одна идти на встречу не хотела.

— Нужно! — бодро ответил Шмакин и вразвалочку пошагал к своему столу.

Через много лет Шмакин станет олигархом, отожмет у рабочего коллектива небольшой актив в средней полосе, прикупит на деньги знакомых банкиров еще пару-тройку загибающихся заводов и выстроит неплохой бизнес. Ударится в православие, женится на молоденькой девушке из нужной семьи, родит пятерых детей, одного за другим, купит квартиру на Остоженке, загородный дом по Рублево-Успенскому, дачу в Италии, квартиру в Лондоне, а потом вдруг решит, что устал делиться. И не поделится. Машка не сразу узнает на фото в интернете в хмуром, заросшем щетиной человеке своего Шмакина. Того, смелого и наглого, из восемьдесят четвертого года. И только между делом скажет старшей дочери:

— Смотри, Поль, это же Шмакин, мы с ним в детстве вместе в пионерлагере трубили.

Шмакину придется оттрубить пятнадцать лет строгача.

Минут через десять после завтрака у большой клумбы, усеянной вонючими ноготками, собрались пятеро: Машка с Зюкиной и Шмакин с еще двумя мальчишками из отряда — толстым верзилой Бубиным и очкариком Лейбовичем. С Лейбовичем никто в отряде, кроме Шмакина, не дружил, потому что Лейбович был вундеркиндом и в восемь лет уже имел второй разряд по шахматам.

— В общем, ребза, есть маза, — медленно протянул Шмакин, — давайте играть!

— Во что? — спросили хором Машка с Зюкиной.

— В мушкетанцев! — с пафосом ответил Шмакин, выдвинув вперед правую ногу.

— Мушкетеров, — тихо поправил Лейбович.

— Кого — кого? — Зюкина почесала веснушчатый лоб.

— Зюкина, ты будешь Миледией! — быстро сориентировался Шмакин, Лейбович молча закатил глаза.

— А что это, вообще? — спросила Машка.

— Это книжка такая, французского писателя. — Лейбович поправил круглые очки в черной оправе.

— Мы не читали! — гордо выпалила Зюкина. — Да, Маш?

Машка не читала, но ей было стыдно перед умным Лейбовичем, и она промолчала.

— В общем, правила простые, — продолжил Шмакин. — Ты, Машка, будешь Констанцией, моей возлюбленной, я буду Д’Артаньяном, Лейбович — Кардиналом, Бубин — Партосом, а больше мы никого звать в игру не хотим.

— А я? — надула щеки Зюкина.

— А, да, Зюка, повторяю для тупых, ты будешь Миледией и отравишь Машку — Констанцию компотом. Мы с Лейбовичем все продумали, на обеде сегодня вроде вишневый будет. Вторник же? — И Шмакин вопросительно посмотрел на ребят.

— А если я не хочу? — спросила недовольно Машка.

— Ну, давай ты будешь Миледи и отравишь Зюкину, которая будет Констанцией Бонасье? — примирительно начал Лейбович.

— Ну уж нет! — Зюкина пошла на таран. — Первое слово, Лейба, дороже второго! Я — Миледия, Машка — Монпансье!

— Бонасье! — Лейбович почти шептал себе под нос.

— Вот-вот! — Зюкина победно оглядела поле битвы.

— Ладно, ребза, — сказал Шмакин, — в течение часа мы с Констанцией и Партосом прячемся от вас. За территорию лагеря не заходить! А вы нас ищете. Тихий час мимо. — Лейбович заметно поморщился, но промолчал.

— Это чего, обычные прятки, что ли? — Миледи — Зюкина не унималась. Машка лягнула ее под зад коленом.

— Обычные, Зюка. Не нравится — вали. — Шмакин показал Зюкиной розовый бледный язык. Зюкина надулась и отвернулась.

— Ладно, народ, разбегаемся! — скомандовал Шмакин и первый дернул в сторону спортивных площадок. Машка с Бубиным побежали в сторону клуба, а Зюкина с Лейбовичем остались стоять у клумбы. Они были назначены злодеями, и им никуда не надо было спешить.

Лейбович станет третьим Машкиным мужем. Он встретит ее на какой-то региональной айтишной конференции, куда приедет рассказывать о big data. Не узнает в тощей, коротко стриженной девице Машку. Хромой, лысый еврей, уведет ее за один месяц от мужа, увезет с детьми в США, купит для всех большую квартиру с видом на море, а себе оставит в ней маленький кабинет с тремя компьютерными экранами. И будет кудахтать над Машкой и всеми ее цыплятами, как над своими. Бесхарактерный очкарик, шахматист. Своих детей у них так и не будет. Ничего не выйдет. И эта пустота и несбыточность надолго встанет между ними. А потом вдруг, почти на развалинах брака, они усыновят ребенка из Лаоса. Отдадут его в еврейскую школу, научат зажигать Хануку и есть яблоки с медом. И заживут как будто заново. Ну а что, мало ли, Пушкин вон, великий русский и наше все, был же эфиопом, почему не может быть еврей из Лаоса?

Машка бежала по асфальтовой аллее мимо гипсовых пионеров с горнами и барабанами, а за ней пыхтел толстый Бубин. У клуба она сбавила ход и начала искать надежное укрытие.

— Маш, кусты! — Бубин указал на заросли сирени под окнами желтого облупившегося здания. Ребята нырнули под ветки и затихли.

— Анна Арнольдовна, вы слышали о проверке? — вдруг донеслось из открытого окна.

— О какой, Сан Сергеич? О чем вы?

— Аня, в соседнем лагере, в «Метеоре», проверка по недостачам продуктовым. Мы на очереди!

— Спокойно, Саша, я Дубровский! Чего ты всполошился?

— Ань, я сесть не хочу! Прикинь? Тебе это игры, что ли? Ты когда мясо на сторону сбываешь, тебе потом решетка и баланда не снятся?

— Сань, ты тон-то сбавь! Чего ты истерику мне тут устраиваешь? Я на должности своей, слава богу, уже пятнадцать лет, и ни одного выговора или взыскания.

— Ань, ну это же все до поры до времени. Ты не слышала, что там Черненко начал новую борьбу с этой, как ее, теневой экономикой?

— Санька, ну ты брось! Я тертый калач. Я при Брежневе торговала, при Андропове торговала и при Черненко торговать буду! И ни одна сволочь меня не раскулачит просто так. У меня же все в районе схвачено. Ну ты чего! Отдыхай, играй на своем баяне детям «То березка, то рябина», или что там у вас, держи ухо востро и не волнуйся. Лидке и детям привет передавай, кстати, давно она мне не звонила.

Бубин неожиданно подпрыгнул и громко чихнул. Голоса затихли. Машка что есть силы припустила в сторону перелеска, за которым начинались озера и воинская часть. Она ничего не поняла из услышанного, кроме того, что слышать ей это было нельзя. Бубин отстал. Машка сбавила ход и медленно побрела по песчаным кочкам, усеянным голыми стебельками земляники, осторожно вглядываясь в просветы между ровными сизо-коричневыми стволами. Никого не было видно.

Бубин — Партос закончит школу и не поступит в институт, уйдет служить на флот. После окончания службы останется где-то во Владике, начнет фарцевать, гонять подержанные праворульные тачки. Женится, родит сына. Потом его малый бизнес обанкротится, он пойдет в рэкетиры. В порт. Брать калым с каждого частного груза. Плата не всегда будет деньгами. Так он подцепит ВИЧ. Узнает о диагнозе жена через несколько лет, когда будет беременна вторым ребенком. Она разведется с Бубиным, заберет детей. Бубин проживет еще лет семь, женится второй раз. А потом они с женой случайно сгорят ночью в старом деревянном доме. Но Машка и остальные об этом никогда не узнают.

У озера Машка заметила старший отряд. Она тихонько опустилась на коленки в прибрежных зарослях за пляжем и начала разглядывать веточки и травинки. Игра в мушкетеров была скучной.

— Что ты хотела мне сказать? — голос высокого белобрысого вожатого звучал жестко.

— Миша, в чем дело? Ты со мной в игру какую-то играешь? — Пухленькая библиотекарша Людмила Александровна опустилась на песок рядом с плечистым пловцом, вожатым старшего отряда.

— Ты сама вызвала меня на разговор. Я слушаю.

— Миша, я хотела спросить, почему ты больше не заходишь ко мне и не остаешься? — Тут голос библиотекарши качнулся, треснул и задрожал.

— Люда, ну не могу я, то одно, то другое, слушай, я же тебе ничего не обещал, что ты прицепилась! — Вожатый Миша нервно дернул левым плечом.

— Миша, у меня задержка, — почти крикнула Людмила Александровна. Миша быстро встал на ноги, стряхнул песок с загорелых крепких ног и молча отошел по берегу метров на десять. Отряд с гиканьем плескался на мелководье. Людмила Александровна медленно поднялась и, заплетаясь, побрела по песчаной тропинке в лес. Машка, не боясь быть обнаруженной, побежала за ней. Догнав, перешла на шаг и молча засеменила следом. Плечи библиотекарши ходили ходуном. Потом она вдруг встала как вкопанная, Машка от неожиданности врезалась ей в мягкую спину, и обе закричали.

— Девочка, ты кто? — Сквозь всхлипы Людмила Александровна смотрела мутными глазами на Машку.

— Я Маша Смирнова из четвертого отряда, я у вас книжку брала на этой неделе, «Витю Малеева». — Машка переминалась с ноги на ногу.

— А-а-а… — Людмила Александровна вдруг громко разрыдалась.

— Что у вас случилось? — Машке было жаль низенькую полную библиотекаршу. Машкина мама тоже часто так плакала по вечерам, запиралась в ванной, включала воду, но Машка все слышала.

И тут Людмила Александровна начала рассказывать маленькой восьмилетней девочке и о Мишке-вожатом, и о том, как у нее, Людмилы Александровны, осталась несчастная любовь в Москве, четверокурсник из Бауманки, и как Мишка перестал с ней общаться, потому что на него обратила внимание Лерка, тонкая и звонкая повариха из пищеблока, а она вот беременная. Машка стояла с круглыми глазами и открытым ртом.

— У вас будет ребеночек? — еле выдавила из себя Машка.

— Не знаю, наверное. — Людмила Александровна вдруг запнулась, сзади них на тропинке послышался топот ног. Это бежали Кардинал — Лейбович и Зюка — Миледия. Машка дернула в ближайшие кусты орешника и галопом поскакала в сторону столовки.

На обед никто из компании не явился. У столовки Машка встретила Шмакина и Бубина, которые смастерили себе самокрутки из осоки и самозабвенно курили их, выдувая вонючий сизый дым. Прятались они втроем от Зюки с Лейбовичем до самого вечера. А потом уже перед ужином, когда терпеть голод не было мочи, игру пришлось остановить. Потому что было понятно, что эти двое придурков никогда никого не найдут, а если и найдут, то не догонят. Машку так и не отравили компотом, а Зюкиной не отрубили голову. За ужином, уплетая тефтели со склизкими макаронами, Шмакин признал, что идея игры в мушкетеров провалилась и пообещал придумать что-то более интересное.

— Может, в «капитана Немо»? — промямлил Лейбович.

— Угу, а Зюка будет «Наутилусом», будет бороздить просторы озера, буль-буль-буль! — Шмакин, довольный своей шуткой, громко заржал. Зюкина не услышала, она жадно жевала бутерброд с маслом и клубничным джемом.

Тем вечером Людмила Александровна вернулась к себе в комнату и, не ужиная, легла спать. Утром явилась к директору лагеря и написала заявление по личным обстоятельствам. До станции добиралась пешком, шла с рюкзаком за плечами больше часа. Там села на электричку Подольск — Москва и к обеду была на Курском вокзале. Позвонила матери на работу и сказала, что вернулась, что все хорошо, чтобы та не волновалась. Мать работала в Балашихе на кирпичном заводе, далеко от дома, и потом в показаниях постоянно путалась во времени. То ли в час дня Людка ей звонила, то ли в два, она, вообще, мало что могла толком объяснить. Тихонечко плакала и повторяла, что феназепам бабкин, бабка в деревне, а пачки оставила в городе, потому что там у нее есть еще. «Наверно, по ошибке, по ошибке!» — твердила она раз за разом. Милиционеры обходили ее молча, не трогали. А что тут скажешь? Даже если и по ошибке.