Моя душа темнеет

Кирстен Уайт, 2016

Брат и сестра Раду и Лада растут вдали от родного дома, в плену властителей Османской империи. Они – пешки в чужой игре, заложники, которыми легко шантажировать. Меч занесен над их головами и рано или поздно будет опущен… Ладе не быть нежной принцессой. Чтобы выжить и защитить младшего брата, ей нужно действовать быстро и беспощадно.

5

1446 год. Куртя-де-Арджеш, Валахия

В самый разгар лета двенадцатого года жизни Лады, когда чума налетела с настойчивым гудением тысяч черно-синих мух, Влад увез Ладу и Раду из города. Мирча, их мучитель и старший брат, находился в Трансильвании, смягчая конфликты. Лада была в восторге от того, что у всех на виду скакала верхом рядом с отцом. Раду, няня и Богдан ехали вслед за ними, а чуть поодаль скакали стражники отца. Влад указывал на различные приметы сельской местности: едва заметную тропу, взбиравшуюся вверх по склону горы, на древнее кладбище с гладкими камнями на могилах давно позабытых людей, на фермеров, рывших канавы, чтобы наполнить их водой из реки для своих посевов. Она впитывала его слова с большей жаждой, чем иссохшая земля.

Ненадолго остановившись в маленьком зеленом городке Куртя-де-Арджеш, они отдали дань уважения храму, которому ее отец оказывал свое покровительство. Обычно Ладу нервировали религиозные догматы. Она посещала церковь вместе с отцом, но делала это исключительно для поддержания престижа семьи и выполнения политического долга — чтобы быть на виду. От монотонного пения священников клонило в сон, воздух был спертым, свет — тусклым: ему никак не удавалось пробиться внутрь сквозь грязные окна. Они были православными, но ее отец имел политические связи с папой римским через Орден Дракона, так что было еще важнее, чтобы она стояла ровно, слушала священника и делала абсолютно все, что полагалось, поскольку это должны были увидеть другие.

Это было представление, набившее Ладе оскомину.

Однако здесь, в этом храме, имя ее отца было выгравировано на стене. Оно было покрыто золотом и располагалось рядом с массивной мозаикой, изображавшей Христа на кресте. Здесь она почувствовала себя сильной. Как будто сам Бог знал имя ее семьи.

Однажды она построит свою церковь, и Бог увидит и ее.

Они продолжали путешествие вдоль реки Арджеш, то узкой и неистово бурлящей, то широкой и спокойной и гладкой, как стекло. Она змейкой петляла через всю страну, до самых гор. Все вокруг было такого глубокого зеленого цвета, что казалось черным. Темно-серые валуны образовывали крутые склоны, и внизу под ними пробирался Арджеш.

Здесь было свежее, чем в Тырговиште: прохладу хранили камни и мхи. Нависающие горы были такими высокими, что солнце освещало группу путешественников всего несколько часов в день, а все остальное время их путь пролегал в сумерках. Всюду пахло хвоей, древесиной и гнилью — но даже запах гниения здесь был благородным и здоровым, в отличие от мрачной гнили Тырговиште.

Однажды вечером, когда их путешествие подходило к концу, отец дотянулся до вечнозеленого дерева, росшего на краю валуна. Он отломал ветку, понюхал ее и с улыбкой передал Ладе. Эта улыбка наполнила ее счастьем, и у нее закружилась голова, как от горного воздуха. Она никогда не видела такой спокойной улыбки на лице отца, и, поскольку она была обращена к ней, сердце Лады радостно затрепетало.

— Это дерево — мы, — сказал он и поскакал вперед.

Лада потянула за вожжи и остановила лошадь, кроткое темно-бурое создание. Она внимательно рассмотрела дерево, выжимающее жизнь из камня. Оно было узловатое и невысокое, но зеленое, и росло вбок, в нарушение всех законов гравитации. Оно выживало там, где больше ничто не смогло бы существовать.

Лада не знала, имел ли ее отец в виду их двоих или всех жителей Валахии. В ее душе эти две вещи соединились и стали неразделимы. Это дерево — мы, подумала она, поднося к носу ароматную ветку. Мы бросаем вызов смерти, чтобы расти.

В тот вечер они прибыли в деревню, зажатую между рекой и горами. Дома были простыми и бесхитростными, не сравнить с их замком. Но по дорожкам бегали и играли дети; то там, то тут мелькали яркие вспышки цветов. Куры и овцы бродили без привязи.

— А как же воры? — спросил Раду. В Тырговиште их животных держали на привязи, и кто-то обязательно присматривал за ними все время.

Няня махнула рукой:

— Здесь все друг друга знают. Кто будет воровать у соседа?

— Да, потому что их немедленно разоблачат и накажут, — сказала Лада.

Раду насупленно улыбнулся ей:

— Потому что им друг на друга не наплевать.

Им подали еду — теплые круглые буханки ржаного хлеба, курицу, подпаленную снаружи и ошпаренную изнутри. Может быть, дело было в долгой дороге, или в том, как благоухало все вокруг, но Лада подумала, что даже у пищи здесь более насыщенный и настоящий вкус.

На следующее утро Лада проснулась рано. Солома из ее койки прошла сквозь сорочку и впивалась в спину. Няня храпела, Богдан и Раду свернулись калачиком в углу, как щенки, а Лада выскользнула через окно.

Их домик, уютный, опрятный и самый красивый в деревне, стоял на опушке леса, и Ладе понадобилось всего несколько шагов, чтобы окунуться в новый, тайный мир, наполненный пробивающимся сквозь зелень светом и неустанным гудением невидимых насекомых. Земля под босыми ногами была по-утреннему влажной. По ней ползали полосатые слизняки размером с указательный палец. Завитки тумана стелились между деревьями, будто приветствуя девочку. Она карабкалась вверх по опасной тропе, мало-помалу продвигаясь к вершине ближайшей скалы из серого камня.

Там, наверху, Ладу ждали руины, давно разрушенная древняя крепость. Она дразнила ее, проступая сквозь туман, и Лада шла на ее зов, не до конца понимая, что с ней происходит.

Он должна была до нее добраться.

Лада спустилась в неглубокий овраг, затем тропинка вела резко вверх к каменистой вершине. Ноги скользили, и девочка, тяжело дыша, прижималась лицом к скале. Она заметила вбитые в камень заржавевшие остатки колышков, которые когда-то давно держали мост. Лада схватилась за один, потом за другой и, наконец, перелезла через полуразрушенную стену крепости.

Она прошлась по фундаменту, осколки кирпичей и крошки известкового раствора впивались в ее стопы. В тех местах, где стена упала, не оставалось ничего, кроме каменной платформы, свисающей над открытым пространством. Ее сердце восторженно забилось, когда она посмотрела вниз на Арджеш, теперь похожий на крошечный ручеек, и на деревню, домики которой казались отсюда камушками. Солнечный свет позолотил гребень горного хребта напротив и упал прямо на нее. Он превращал пылинки в воздухе в золото, а туман — в сверкающие радугой капли. Колосовидный пурпурный цветок, растущий на старом фундаменте, привлек ее взгляд. Она сорвала его, подняла к свету и прижала к щеке.

Ее охватил восторг, понимание того, что это мгновение, эта гора, это солнце созданы для нее. Что-то подобное, то же ликование, и жжение, и легкость в груди она ощущала, когда отец был ею доволен. Но сегодняшнее чувство было новым, более сильным и безграничным. Валахия — ее земля, ее мать — приветствовала ее. Вот, наверное, какое ощущение должна была дарить церковь. В церковных стенах она никогда не ощущала ничего божественного, но на этой вершине, на этом просторе, она ощутила мир, осмысленность бытия и свое предназначение. Это была слава Божья.

Это была Валахия.

Ее земля.

***

Когда солнце почти пересекло ущелье и готовилось уйти за гору, Лада начала спускаться обратно. Путь вниз оказался тяжелее, чем подъем, ноги чувствовали себя менее уверенно, а цель уже не была такой манящей.

Войдя в деревню, со стертыми ногами и умирающая с голоду, она получила сильный нагоняй от обезумевшей от волнения няни. Раду хмурился и говорил, что теперь весь день насмарку, и даже Богдан дулся на нее за то, что она не взяла его с собой.

Но ей до них не было никакого дела. Ей не терпелось рассказать отцу, что она почувствовала на вершине горы, как ее мать Валахия обняла ее и наполнила светом и теплом. Чувства переполняли ее, и она знала, что отец ее поймет. Знала, что он будет ею гордиться.

Но он даже не заметил ее отсутствия, а за ужином сидел хмурый и жаловался на головную боль. Лада спрятала под стол цветок, который носила с собой весь день. Позднее в тот же вечер она вложила его в книжечку про святых, которую няня взяла для нее в дорогу, рядом с веткой вечнозеленого дерева.

На следующий день отец отбыл куда-то по делам.

***

И все же это лето было лучшим в жизни Лады. С отъездом отца отчаянное желание ему угодить покинуло ее. Она плескалась в реке с Богданом и Раду, карабкалась по скалам и забиралась на деревья, дразнила деревенских детишек, и они дразнили ее в ответ. Они с Богданом создали тайный язык, примитивную версию их родного наречия, смешав латынь, венгерский и саксонский. Когда Раду просился с ними поиграть, он отвечали ему на своем искаженном, замысловатом языке. Он часто плакал от досады, но это лишь служило доказательством того, что они правильно сделали, не приняв такого капризного малыша в свою игру.

Как-то раз, взобравшись на склон горы, Богдан объявил, что намерен жениться на Ладе.

— Зачем нам жениться? — спросила Лада.

— Потому что с остальными девчонками скучно. Я ненавижу девчонок. Всех, кроме тебя.

Лада уже понимала, смутно и со страхом, что ее будущее так или иначе связано с замужеством. Ее мама уже давно вернулась в Молдавию (или сбежала туда, в зависимости от того, какие слухи приходилось слышать Ладе), и рядом не было никого, у кого она могла бы об этом спросить. Даже няня только цокала языком и говорила: Довлеет дневи злоба его, из чего Лада заключила, что брак — это зло.

Порой она представляла себе темный силуэт у алтарного камня. Стоит взять его за руку и он возьмет от нее все, что ему нужно. Она загоралась ненавистью при одной мысли об этом человеке, который только и ждет, чтобы заставить ее ползать.

Но это был Богдан. Она подумала, что если и выйдет за кого-нибудь замуж, то за него.

— Хорошо. Но только если мы договоримся, что я всегда буду главной.

Богдан рассмеялся.

— А разве сейчас это не так?

Резко толкнув Богдана в плечо, Лада поспешно стерла из памяти видение о темной фигуре у алтаря. Здесь, на этой горе, все было идеально.

— Мы поженимся прямо сейчас.

— Как?

— Дай мне руку.

Он повиновался и зашипел от боли, когда она провела по его ладони кинжалом. То же самое она проделала и со своей рукой, потом быстро схватила его ладонь и прижала к своей. Теплая влага смешалась между их маленькими, грязными ладошками.

— На этой горе, с моей матерью Валахией в качестве свидетельницы, я становлюсь женой Богдана отныне и навсегда.

Он ухмыльнулся, и его большие уши покраснели в лучах заходящего солнца.

— На этой горе, с матерью Лады, глядящей на нас из деревьев и камней в качестве свидетельницы, я женюсь на Ладе отныне и навсегда.

Она плотнее сжала его руку.

— И я главная.

— И ты главная. — Они разжали ладони, и Богдан сел на землю, озадаченно и разочарованно нахмурившись.

— И что теперь?

— Откуда мне знать? Я еще никогда не выходила замуж.

— Нам надо поцеловаться.

Равнодушно пожав плечами, Лада приблизила свои губы к губам Богдана. Прикоснувшись к ним, она почувствовала, что его губы мягкие, сухие и теплые, а черты лица на таком близком расстоянии размылись, и он стал выглядеть так, будто у него три глаза. Она рассмеялась, и он тоже. Остаток дня они провели, прижимаясь нос к носу и рассказывая друг другу, как ужасно они выглядели с одним глазом, или с тремя, и описывая все остальные трюки их зрения.

Они больше никогда не говорили о своем браке, но прошло несколько недель, прежде чем их ладони зажили.

После бесконечной череды солнечно-зеленых дней, они наконец вернулись в Тырговиште. Но ощущения, что они вернулись домой, у них не было. Лада тосковала по тому, что оставила в путешествии. Когда-нибудь она вернется на Арджеш, заново отстроит крепость на горе и станет жить в ней с отцом и Богданом. Может быть, даже и с Раду.

Там будет лучше, чем в Тырговиште. Где угодно будет лучше, чем в Тырговиште.