Моя душа темнеет

Кирстен Уайт, 2016

Брат и сестра Раду и Лада растут вдали от родного дома, в плену властителей Османской империи. Они – пешки в чужой игре, заложники, которыми легко шантажировать. Меч занесен над их головами и рано или поздно будет опущен… Ладе не быть нежной принцессой. Чтобы выжить и защитить младшего брата, ей нужно действовать быстро и беспощадно.

11

1448 год. Эдирне, Османская империя

Влад шел за султаном Мурадом, слегка сгорбившись от частых поклонов. Лада наблюдала за происходящим с рассеянной отрешенностью. Раду был рядом. Он прильнул к ней, как малое дитя. Ей приходилось отрывать его ладонь от своей руки, потому что он мял рукав ее платья из дорогой ткани. Он считал их путешествие игрой и подружился с солдатами. С вражескими солдатами. Раду был глупцом. Они совершали не путешествие, а побег. Оставив трон в алчных руках Мирчи.

Мирчи, который давно заискивал перед боярами и Хуньяди. Мирчи, который пообещал нести титул князя, ожидая возвращения отца.

Лада не сомневалась, что для возвращения ее отцу потребуется армия, и не только против бояр и Хуньяди.

Несколько драгоценных часов Лада лелеяла надежду встретить здесь Богдана, но надежда испарилась. Их провели в комнаты, приготовленные только для них. Роскошные, благоухающие и устланные подушками тюрьмы, которые последние два дня им не разрешалось покидать. Влад непрерывно расхаживал взад-вперед, бормоча и репетируя речи. Его шелковая нижняя рубаха пропиталась потом. Раду смотрел в окно. Оно было обрамлено металлической рамой, которая извивалась, как виноградная лоза. Лада наблюдала за отцом. Его нити оборвались. Оставалась лишь одна. Одна-единственная нить, которую он отчаянно надеялся обмотать вокруг султана и его сомнительной поддержки.

Лада потянула Раду за руку, заставляя идти быстрее. Она боялась, что они отстанут от группы взрослых. Совсем не такого поведения Лада ожидала от Влада Дракулы. От ее отца. От дракона. Дракон не ползал на брюхе перед врагами, умоляя о помощи. Дракон не клялся избавить мир от неверных, чтобы потом пригласить их в свой дом. Дракон не бежал из своей страны среди ночи, как преступник.

Дракон сжег бы все вокруг себя дотла.

Группа остановилась на балконе с видом на площадь, покрытую плиткой ярко-синего и желтого цветов, выложенной спиралями. Эдирне была красива — украшенная орнаментами, величавая, ошеломляюще элегантная. Лада тешила себя, представляя, как сравняет ее с землей.

— Тогда все решено, — сказал султан, не глядя на ее отца. Его глаза были темными точками под ухоженными бровями, поседевшими от возраста. Он купался в шелках, а голова была завернута в громадный тюрбан. Он провел ладонью по бороде; на пальцах сверкнули кольца с драгоценными камнями. — Я отправлю вас назад с охраной из янычар и полной поддержкой Османского трона. Вы будете платить ежегодную дань в размере десяти тысяч золотых дукатов и пяти сотен янычарских рекрутов за честь нашей протекции. Дайте гарантию, что наши интересы будут защищаться вдоль ваших венгерских и трансильванских границ.

Лада перестала слушать, когда отец поклонился и принялся поспешно давать обещания и благодарить. Султан ушел, оставив одного из своих советников, Халил-пашу, чтобы обсудить последние детали договора.

Ей было уже все равно. Несмотря на всю свою красоту, Эдирне была враждебной и холодной, а земля под Ладой — чужой и равнодушной. Пять раз в день голос под ее окном выкрикивал песню на незнакомом языке, и звуки этой песни, от которой было никуда не деться, ранили ее как клинок. Раду приходил в восторг каждый раз, когда начиналось пение. А Лада затыкала уши.

Валахия была где-то там, далеко. Ее Валахия. И хотя она презирала отца за его слабость, но эта слабость, по крайней мере, вернет ее обратно домой.

Несколько солдат вытащили в центр площади двух связанных мужчин. Лада заметила в земле углубления и то, что плитки между ними были перепачканы чем-то темным. Заключенных положили на землю рядом с отверстиями. На площадь вышел мужчина, одетый в свободное лиловое платье, с ярко-красным, украшенным перьями тюрбаном. За ним следовало много солдат, которые несли два длинных заостренных кола.

— Ах. — Халил-паша прервал Влада, бесконечно восхвалявшего султана. Хотя ее отец был князем, а Халил-паша — скорее османским эквивалентом знати, этот мужчина вел себя так, будто Влад должен относиться к нему с почтением. Что Влад и делал.

Халил-паша махнул рукой в сторону двора.

— Вот главный садовник.

Лада подумала, что неправильно перевела его слова. Мужчина совсем не походил на садовника, да и цветов на пустой площади не было.

Халил-паша не сводил глаз с площади.

— В качестве еще одной благосклонности наш двор возьмет под свой надзор образование ваших детей.

Кровь отхлынула от отцовского лица.

— Вы слишком добры. Я не могу принять такое предложение.

— Учить их — радость для нас.

Влад посмотрел на площадь, где с двоих связанных мужчин сорвали одежду. Он поймал вопросительный взгляд Лады, и его глаза распахнулись с выражением, какого она в них прежде не замечала.

— Тогда Раду, — поспешно выпалил он. — Девочка должна пойти в монастырь. Она слишком своевольна и упряма, чтобы учиться. Кроме того, образование женщин — пустая трата времени.

При других обстоятельствах подобное утверждение привело бы Ладу в ярость, но теперь она была расстроена выражением его лица. В прошлом году она подошла к скотобойне, привлеченная шумом свиней. Она думала, что они визжат только тогда, когда их убивают, но они начинали визжать и закатывать от ужаса глаза уже почуяв запах крови своих однопометных сородичей.

Именно такое выражение проступало сквозь сдержанные черты ее отца, выдаваемое лишь белками вокруг темной радужной оболочки.

— Гм-м… — Халил-паша задумчиво погладил густую бороду. — Нам бы не хотелось, чтобы несчастливый брак продвинул ваше верноподданство на запад. Вы уже не единожды забывали свои обещания. Кроме того, девочка отлично говорит по-турецки. Я заметил, что она понимает все наши разговоры. В ее образование было вложено время и внимание. И очень много любви. Наши дети — самые ценное, что у нас есть, не правда ли? Султан хотел Раду, но я настаиваю на том, чтобы мы занялись образованием их обоих.

Отец резко сглотнул и долго смотрел ей в глаза. Затем отвернулся и кивнул.

— Тогда все решено, — сказал Халил-паша. — Мы оставим Раду и Ладиславу у нас, и они будут в безопасности до тех пор, пока вы не забываете служить нашим интересам на троне Валахии.

Раду посмотрел на Ладу, пытаясь вникнуть в то, что только что услышал. Лада отлично поняла, что сказал мужчина. Их жизни имели ценность лишь до тех пор, пока их отец выполняет то, что ему говорят. И вместо того чтобы просто взять Раду, Халил-паша понял, чем ее отец дорожит по-настоящему.

Все эти годы, в течение которых она с трудом добивалась любви и признания отца, привели ее сюда.

И сделали заключенной.

Все нити были в руках османов, и петлю из них они накинули на шею Влада. Лада знала, что ее брак, ее будущее было инструментом для торгов, но она никогда не задумывалась о том, что предметом торга и обмена может быть сама жизнь. И что ее отец на это согласится.

— Ах! Они готовы. Ваше образование начинается прямо сейчас, молодые люди. Смотрите, садовник пресекает измену.

Они смотрели, как главный садовник сделал в теле каждого мужчины надрез и ловким и привычным движением вставил в них длинные и толстые деревянные палки. Мужчин подняли в воздух, а колья установили в отверстиях в земле. Лада наблюдала за тем, как мужчины под собственным весом медленно сползали вниз, а колья пробирались все выше вдоль их позвоночника, пока, наконец, не вышли наружу через горло.

Она продолжала смотреть, но теперь под другим углом. Ей нужно было взглянуть на это иначе. Мужчины перед ней были не настоящие. Они не имели значения. Все происходящее было нереальным. Их крики отвлекали, но она пыталась думать. Она должна была сосредоточиться на своих нитях. Она схватилась за мешочек на шее и не отрываясь смотрела на мужчин, пока они не смазались, превратившись в нечеткие силуэты. Там, на площади, они были не реальными.

Она чувствовала, что Раду крепко сжимает ее руку. Слышала его взволнованное дыхание, прерываемое всхлипами. Она видела мучение на лице отца. Какие бы коварные сделки он ни планировал с этим новым договором, он больше не имел власти. Он совершил роковую ошибку, любя своих детей — по крайней мере, Ладу — достаточно сильно для того, чтобы их смогли использовать против него.

Любовь и жизнь — это то, что в погоне за властью может быть даровано и отнято в мгновение ока. Отказаться от своей жизни она не могла. А вот от любви…

Лада отпустила руку Раду.

Она отодвинулась от него на шаг и наблюдала, как садовник завершил свою работу.

***

Лада ненавидела себя за то, что любила поесть. Изысканные мясные блюда, сдобренные обжигающими специями, жареные овощи, свежие фрукты — каждый кусочек, которым она наслаждалась, ощущался как измена. Она должна скучать по всему, что было в Валахии. Она должна ненавидеть все, что есть в Эдирне.

Но — ох! — какими же сладкими были фрукты! Должно быть, в ней все же оставалось что-то от Евы.

Здешняя одежда тоже была необыкновенного качества. Легкое платье энтари надевали поверх струящихся юбок и тканых туник. Все наряды были яркими и мягкими и почти не сковывали движений, в отличие от фасонов в Тырговиште. В этой одежде было проще двигаться. В ней было легче дышать.

Дышать здесь должно было быть труднее, ведь этот воздух вдыхали ее враги. Лада сопротивлялась, как могла: носила волосы распущенными, а не элегантно прикрытыми, как было принято, продолжала обуваться в свои сапоги из Валахии и никогда не снимала с шеи драгоценный крошечный мешочек, держа его возле сердца.

Никакие яства и наряды не могли заменить того, что она оставила в Валахии, и она не собиралась забывать свою страну.

Она пробиралась сквозь чащу дат, повторяя их так громко, как только могла, чтобы помешать учителю. В этот момент он объяснял им военную структуру империи. Это было куда лучше религиозных тем, но все же довольно нудно.

— А чем спаги отличаются от янычар? — на лбу Раду от усердия выступили морщины. Он всеми силами пытался разобраться с поступающей информацией.

Наставник явно скучал. Он всегда выглядел либо скучающим, либо озлобленным. Это было единственное, что, по мнению Лады, их объединяло.

— Сипахи — это местные гарнизоны, граждане Османской империи. Это не регулярные войска. Их вызывают, когда мы в них нуждаемся. Местные вали маленьких областей или беи крупных городов руководят ими, как назначено султаном. Янычары — это регулярные войска; их единственная роль — быть солдатами.

— Рабами, — поправила Лада.

— Им дают образование, им платят, их тренируют, и они — лучшие в мире воины.

— Рабы, — повторила Лада, не меняя интонации. Раду заерзал рядом с ней, но она на него не смотрела.

— Янычары могут подняться до ослепительных высот. Выдающихся воинов мы признаем и награждаем. Некоторые янычары даже становятся беями. Как Искандер-бей, который… — наставник умолк, как будто ощутив во рту неприятный вкус.

Лада села ровно, наконец-то заинтригованная.

— Кто такой Искандер-бей?

— Это плохой пример. Я совсем забыл о последних событиях. Он был фаворитом султана, его повысили до бея и передали ему город Крую в Албании, на его родине. Но с тех пор… он отказывался сотрудничать. Это глубочайшее предательство и очень постыдный поступок.

Лада рассмеялась:

— То есть ваш султан выучил его и натренировал, а теперь он использует эти знания для борьбы с вами? По-моему, он — замечательный пример.

Их наставник с выражением отвращения на лице откинулся на стуле и уставился на Ладу. Раду нервно игрался с пером.

— Давайте продолжим. Повторите пять столпов ислама.

— Нет. Мне очень нравится эта тема. Я хочу узнать больше об Искандер-бее.

Наставник достал деревянный прут и угрожающе хлестнул им себя по ноге. Руки Лады были бордовыми от ушибов и желтыми в тех местах, которые еще не были покрыты свежими синяками. Несомненно, это было ненадолго. Она откинулась назад и томно потянулась.

— Похоже, нам следует зайти в темницу, — прорычал наставник.

— Похоже, следует. — В дополнение к просмотру публичных казней наставник часто водил Ладу и Раду в тюрьмы и камеры для пыток. В сырых и душных коридорах казематов они проводили едва ли не больше времени, чем в своих комнатах.

Раду постоянно болел. Под запавшими глазами темнели тени. Он почти ничего не ел, и его мучили кошмары.

Лада от таких зрелищ не страдала. Иногда она давала знать своим учителям, когда тот или иной метод пытки оказывался менее эффективным, чем остальные. Наставники скрежетали зубами и шептались, что у нее нет души.

У нее была душа. По крайней мере, она была в этом уверена. Но в первый же день, глядя на главного садовника, она научилась смотреть на людей так, как это делал султан. Как на предметы. Их можно было толкать, тащить, кормить и мучить голодом, пускать им кровь и убивать самыми разными способами, в зависимости от того, какой тип власти ты хочешь использовать или приобрести. Порой какие-то образы — глаза на грязном, искаженном яростью лице, глаза, глядящие на нее в упор или пара ног, слишком маленьких для того, чтобы принадлежать взрослому, торчащая из темного угла, — производили на нее впечатление. Мучали ее и не отпускали. Проникали за шторы, которые она плотно задернула над этой частью своего разума.

Но она умела освобождаться от этих видений. Она должна была от них освобождаться. Потому что если ей не было дела до того, что ей показывают, или как ее ранят, то этим мужчинам, этим нелепым наставникам, этому мрачному двору, оставался лишь один способ ею управлять: убив ее.

Сделать это прямо сейчас им не разрешалось, иначе бы наставник задушил ее очень давно.

— Пришло время продолжить наши занятия. Повторите пять столпов ислама, — потребовал учитель.

Лада зевнула.

Раду заговорил вместо нее, дав исчерпывающий и безукоризненный ответ. Их православное воспитание заключалось в посещении служб в дворцовой часовне раз в неделю. Ладе регулярные богослужения казались невыносимыми, но этой весной она к своему удивлению вспоминала то время с тоской.

Ее отец старательно делал пожертвования в пользу церкви, надеясь купить милость Божью точно так же, как покупал расположение бояр и султанов. В результате их пригласили провести неделю в монастыре на острове посреди озера Снагов. Лодка отчалила от большой земли, и Лада испытала странное чувство освобождения. Умиротворения. На острове были лишь молчаливые монахи, гораздо менее устрашающие, чем патриархи или священники, искусно прикрывающиеся торжественностью и традициями. Она гуляла одна, по всему побережью острова, воспринимая воду как барьер между нею и давлением Тырговиште. Ее крошечная келья в самом сердце монастыря была украшена образами святых и Христа, которые безучастно смотрели на нее из позолоченных рам. Ей не было до них никакого дела, им не было дела до нее, и она спала так крепко, как никогда прежде.

Здесь же покоя не было, как и возможности укрыться от мира. Лада страстно его хотела. Вместо этого ее заставляли изучать религию, как будто это был такой же предмет, как иностранные языки или история. Это мучило и бесило ее. Христианство, по крайней мере, активно отговаривало их от самостоятельного прочтения Библии — ее изучение было сферой духовенства. Единственное, что требовалось от Лады — притворяться, что она слушает.

Здесь она отказывалась даже притворяться. Наставник устало кивнул, выслушав ответ Раду, и выпрямил спину. Его глаза снова заблестели.

Лада делала вид, что этого не замечает, но каждый ее нерв был напряжен: она ждала, какое наказание за дерзость придумает их учитель.

— Ладислава дала неверный ответ. — Наставник поднял руку, на его пальцах сверкнули толстые и тяжелые перстни. Он резко ударил Раду по лицу. Голова Раду метнулась в сторону, и он упал со стула, вскрикнув от неожиданности и боли.

Лада готова была его убить. Она не мешкая отрезала бы ему руку за то, что он ударил ее брата. Она бы…

Она овладела собой прежде, чем наставник поднял на нее глаза. Его грудь высоко вздымалась, глаза сверкали. Он ждал ее реакции. Если она убьет его, они убьют ее, и не останется никого, кто будет защищать глупого, беспомощного Раду. Ее глупого, беспомощного Раду. А если она разозлится, наставник поймет — все они поймут, — как ею управлять. Точно так же, как они поняли, как управлять ее отцом. Точно так же, как янычары поняли, что можно сделать ей больно, забрав у нее Богдана.

Она бесстрастно подняла брови.

— Каковы пять столпов ислама? — спросил наставник, когда Раду снова сел на стул. В глазах мальчика стояли слезы, на лице застыло выражение ужаса.

Лада улыбнулась и покачала головой.

Наставник снова ударил Раду.

Раду лежал на земле и, задыхаясь, скороговоркой отвечал на вопрос. Разбитая и опухшая губа искажала его слова, а Лада не сводила глаз с лица наставника. Она продолжала мило улыбаться, ее руки расслаблено лежали на коленях, она полностью себя контролировала. Контроль — это власть. У нее никто этого не отнимет. Наконец, наставник поймет, что она позволит ему ударить Раду снова, снова и снова.

И только тогда Раду будет в безопасности.