Школьные тайны и формула нелюбви. Из-Вращение Чувств

Ки Чанс

Знакомство с героинями книги начинается в зале суда, где одну из них приговаривают к принудительному лечению в Центре коррекции поведения. Друзья героини подозревают, что за этим прячется какая-то тайна и начинают собственное расследование. Их ожидают страшные открытия и смешные ситуации, невероятные приключения и ожоги первой любви и первых разочарований. Это книга о дружбе, которая проходит проверку на верность, мужество и доверие и побеждает в любых обстоятельствах.

Глава 11. Ночь. Центр коррекции умственного здоровья. Клоун и доктор

Доктор Хат быстро составил картину произошедшего ночью. Всеми любимый Клоун, возможно, действительно предотвратил покушение на новую пациентку Лию. Но это было лишь предположением.

— Но почему Вы решили, что ночной гость — не священник? Ведь Лия католичка. И её духовный наставник вполне мог решить, что ей нужны слова ободрения, поддержки.

— Какой он наставник? Он старый развратник! Повидал я таких в католическом интернате для мальчиков. Ведь мой отец дома практически не бывал. Он со своим передвижным цирком постоянно где-то выступал. Вот меня в интернат и засунули… С малолетства там обитал. Пока не сбежал!

— А мать? Она тоже была цирковой актрисой?

Клоун рассмеялся легко и дробно.

— Нет… Моя мамаша была из семьи уважаемых торговцев недвижимостью. Просто угораздило её влюбиться в акробата. Ну, они с отцом и обвенчались в какой-то сельской церкви. Благо оба были католиками.

— А потом? Что было потом? Они были счастливы?

— Они просто не были… Их вместе не было… Ох, запутался я… Ну, я хочу сказать, что вместе они не жили. Отец приезжал раз в полгода, не чаще. Меня очень любил. Всегда брал на репетиции в цирк. Но я высоты боюсь. Какой из меня акробат? Зато я так потешно по канату вниз сползал, так смешно от этих цирковых трапеций убегал и рожи уморительные строил, что папины товарищи сразу клоуна во мне разглядели.

— А мама? С ней Вы ладили?

— Какой там! Я же лысым уродился. Чего только доктора не делали! Но я как лысым наружу вылез, так лысым и в матушку землю нырну. Одна разница — в подарочную коробку буду запакован.

Клоун залился смехом.

— Как в том анекдоте. Приходит английский сэр к своему другу лорду. Его встречает надутый дворецкий.

— Я хотел бы увидеть лорда, Джек!

— Полагаю, это невозможно, сэр. Хозяин уехал на похороны.

— А… Понимаю. И когда он вернётся, Джек?

— Полагаю, он не вернётся, сэр. Он уехал туда в гробу.

И клоун опять зашёлся в счастливом смехе.

— Так вот мать… Она меня стеснялась. Стыдилась со мной у друзей появляться. Никогда меня ни в парк, ни в кафе детское не брала. А как только мне девять лет исполнилось, так мамаша меня в закрытый католический интернат сдала. И отцу наотрез отказалась говорить, в какой.

— В интернате Вам нравилось?

— Да какое там… Были, конечно, хорошие преподаватели. От них я многому научился. Но вот священники… Особенно один всех доставал. Самый приставучий был. От меня, правда, он подальше держался. Больно несимпатичный я был: рот до ушей, что твоя математическая скобка, которая на спину вдруг брякнулась. Уши торчком, как у белки. И лысая башка… Да такая большая, что непонятно, как на тощей шее удерживалась.

Клоун хохотнул, но тут же задумался и продолжил:

— Да и языка моего острого он боялся. Прихожу я как-то к директору и говорю: «Сэр! Можно я буду называть отца Якоба грязной, развратной свиньёй?» Директор глаза выкатил, но взял себя в руки и отвечает: «Нет, молодой человек, Вы не можете называть отца Якоба грязной, развратной свиньёй». Я — глазки долу и на урок к этому служителю церкви пошёл.

Захожу в класс и говорю:

— Отец Якоб! Я очень сожалею, но директор школы почему-то не разрешил мне называть Вас грязной, развратной свиньёй. Поэтому я Вас не называю грязной, развратной свиньёй.

— Но ты уже сказал, что я — грязная, развратная свинья! Да как ты посмел?! — пускается в крик преподаватель.

— Что Вы, отец! Это Вы только что на весь класс выкрикнули: «Я — грязная, развратная свинья». Весь класс слышал…

Ну и в таком духе продолжаю…

Тут уж и доктор Хат не удержался и рассмеялся вместе с любимым пациентом.

— А сверстники Вас дразнили? Буллили?

— А то как же! Я в интернате, считай, и прошёл полный курс клоунады. Шутки и ответы на ходу придумывал. Один сочувствующий парень, из богатеньких, дал мне адрес знакомого врача, специалиста по волосам. Я из вежливости пообещал на каникулах к нему обратиться. Возвращаемся в интернат, а я по-прежнему лысый. Парнишка и спрашивает:

— Неужели даже самый известный в Мериленде доктор не помог?!

— Ещё как помог, — ответил я. — Шевелюра прямо закустилась…

— Так чего ты лысым вернулся?

— Так я все волосы с башки обратно повырывал, как только счёт за лечение увидал!

И все смеются, и никто не знает, когда я шучу, а когда серьёзно говорю. А на уроках живописи я себя всегда с пышными жёлтыми волосами рисовал. Учитель сначала удивлялся, потом не выдержал и спросил:

— Это же автопортрет! А Вы, молодой человек, какие-то невообразимо жёлтые волосы себе всё время рисуете!

— Так я нигде не могу лысой краски найти, — отвечаю ему я. — И опять все смеются, и никто не сердится…

— Значит, когда Вы в цирк из интерната подались, то уже знали, что будете рыжим клоуном!?

— Точно так, сэр. Начал работать ковёрным, уборщиком, рабочим манежа… А через пару лет у меня уже своя реприза была. С зонтом.

И клоун описал и даже попытался изобразить свой любимый номер «Девушка и зонт».

— Поэтому я и заподозрил неладное, когда этот тип в сутане начал свой зонт прятать. Да так суетился, что сначала стенку лифта остриём поцарапал, а потом чуть пузо себе не проткнул, когда запихивал зонт за спину. Он мне сразу не понравился: глаза бегают, а речи, как заправский дьявол, по писаному говорит. И всё без души… Слова холодные, а глазки масляные. Ну, точь в точь наш отец Якоб! Да ещё ту учительницу-дрессировщицу вспомнил! Жуть, как на душе темно стало.

— Учительница была просто учительницей. Это я её в больницу пригласил. Кстати, новая пациентка, девушка из второй палаты, её любимая ученица. А почему Вы захотели проведать именно её, Лию?

— Да не знаю… Мне кажется, её, как и меня, никто в этом мире не любит. Так, чтобы по-настоящему.

— Но у неё есть семья. Мать. Старший брат.

— Видел я их вчера. Этих родственничков… Довели бедненькую до истерики! Я из коридора их голоса слышал. Они всё долдонили, что она не в себе, что у неё галлюцинации. Угрожали перевести её на самые сильные лекарства, если она по-прежнему скрывать что-то от них будет. Ну а как бедняжке без секретов с этим волчарой под одной крышей жить?! Я о брате. Вы его взгляд видели? Волка, и того паралич хватит, если глазами с ним встретится! Такая в них лютость.

— А нашим медсёстрам он почему-то нравится… Даже глазки ему строят.

— Потому что волк, как известно, к овцам в овечьей шкуре обычно является. А молодые барышни при виде смазливого лица зачастую ведут себя, как те самые овцы.

Разговор с Клоуном затянулся до утра.

В пять утра больница ожила. Коридор заговорил открывающимися дверями, жалобным, почти старческим скрипом деревянных полов, по которым нянечки и медсёстры катили раздаточные медицинские столики, негромкими, вялыми голосами выползающих из тяжёлого, неестественного сна пациентов.

— Ну, я пошёл, — склонил голову в цирковом поклоне клоун и пошаркал в свою палату.

— Конечно. И спасибо Вам за то, что задержали незваного гостя.

— Да кабы задержал! Так ведь по собственной глупости упустил.

Шаркающие шаги стали стихать. Потом внезапно замерли. Коридор наполнился резкими звуками. Кто-то не шёл, а ступал. Ступал по-хозяйски уверенно, громко и ничего не стесняясь. Дверь в кабинет доктора распахнулась, и, не спавший всю ночь врач в изумлении уставился на столь раннего посетителя.