Одержимость романами

Кейтлин Бараш, 2022

Лучшая книга 2022 года по версии New York Post и Buzzfeed. Самая ожидаемая новинка по мнению The Millions, Bustle, Book Riot, The Nerd Daily, Goodreads. Что, если безобидное желание узнать больше о бывшей своего парня перерастет в настоящую одержимость? Двадцатичетырехлетняя сотрудница книжного магазина в Нью-Йорке Наоми Акерман отчаянно пытается написать свой первый роман, но никак не может найти идеальный сюжет. Когда после череды неудачных свиданий она встречает Калеба – обаятельного и умного парня с валлийским акцентом, то понимает: вот она – подходящая тема. Любовь. Но внезапно в этой истории появляется незапланированный персонаж – Розмари, бывшая девушка Калеба… Оказывается, та тоже живет в Нью-Йорке, работает с книгами и подозрительно похожа на саму Наоми. И это не считая того, что они обе влюбились в одного и того же парня. Может быть, у девушек есть еще что-то общее? Сгорая от любопытства и тревоги, Наоми начинает следить за Розмари. Она решила поставить эксперимент над своим парнем и его бывшей, только в какой-то момент теряет контроль над всем происходящим… «Стиль Кейтлин Бараш переполнен юмором, состраданием, интригой и хаосом идентичностей. Он переполнен самой жизнью». – Джонатан С. Фоер, автор мирового бестселлера «Жутко громко и запредельно близко» «Если вы когда-нибудь испытывали искушение следить за бывшим в социальных сетях, а затем оказывались в кроличьей норе из-за его постов из отпуска трехлетней давности, то этот дебютный роман о 24-хлетней жительнице Нью-Йорка по имени Наоми, которая становится одержимой бывшей девушкой своего парня, точно для вас!» – Vogue «У Бараш есть талант балансировать между дискомфортом и сочувствием, отталкивая читателя и притягивая его обратно… Герои эмоционально привлекательны, маня вас отвлечься от неизбежной катастрофы». – Associated Press «Ух, если вы ищете отличную книгу, которой станете мгновенно одержимы, то “Одержимость романами” попадает в самую точку – как названием, так и сюжетом… Я не мог отложить эту книгу. Это превратилось в судорожное перелистывание страниц по дороге на работу (и обратно), и больше такого не будет… Это было так горячо». – New York Post «“Одержимость романами” до сих пор занимает место лучшей книги года в моем сердце. Это острый, вдумчивый взгляд на природу любопытства, одержимости и самовредительства, и он обязательно заинтригует вас с самой первой главы». – Фарра Пенн, BuzzFeed

Моей покойной бабушке, Джоан Кэмерон, самой захватывающей и виртуозной рассказчице

Caitlin Barasch

A NOVEL OBSESSION

Copyright © 2022 by Caitlin Barasch

© Никишева К.В., перевод на русский язык, 2020

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023

Глава первая

У Розмари, бывшей девушки моего парня, такие же густые брови, как у меня. У нее точно такие же волнистые темно-рыжие волосы и округлые бедра.

Я стою через дорогу от ее офиса в объемном бордовом свитере и темных очках и наблюдаю. Мне хочется знать, кто она: из тех, кто уходит в пять вечера, чтобы попасть в спортзал или застать часы скидок в баре, или же из тех, кто до восьми рассылает электронные письма в окружении пустых столов.

Но она выходит из здания в 18:35, и я понимаю — она не относится ни к тем, ни к другим.

На плече у нее шопер с логотипом «Нью-Йоркера»^[1]: для меня это признак банальности, конформизма. Она перебегает четырехполосную дорогу, когда светофор отсчитывает последние две секунды. Машины сигналят, а она жует мятную конфету.

Я точно знаю вкус конфеты, потому что стою рядом с ней на платформе станции метро «Фултон» и чувствую запах. Отчаянно сопротивляюсь желанию прикоснуться к ней: вдруг она растворится.

Вблизи Розмари не похожа на свои инстаграмные^[2] фотографии. Она явно использует разные фильтры, добавляя тени и насыщенность. Ее живот более плоский, чем у меня, зато грудь гораздо меньше. Гладкая и сияющая кожа, но квадратная челюсть, как у мужчины. На снимках она поджимает губы, вместо того чтобы показать все зубы, как это делаю я.

Теперь-то мне удается разглядеть ее зубы. У нее острые клыки, как у хищника. Наверное, это говорит о том, что я симпатичнее Розмари, но как знать? Вдруг Калебу понравился этот вампирский оскал.

В поезде она вставляет в уши крохотные белые «Эйрподс», и я в ответ надеваю объемные шумопоглощающие наушники. Хотя в вагоне хватает сидячих мест, Розмари прислоняется к двери, закрывает глаза и начинает отбивать такт ногой. Я тоже стою, но мои глаза открыты. Половину моего лица скрывают огромные темные очки — как у звезд, избегающих папарацци, — и я могу пристально разглядывать людей. Анонимность — залог успешного наблюдения.

На станции «Уолл-стрит» в поезд набивается куча тел в деловых костюмах, и те, кто стоит у дверей, вынуждены потесниться. Несмотря на октябрьский холод, вагоны пока не отапливаются. Посреди этого столпотворения мне удается занять место рядом с Розмари. Рукав моего свитера задевает ее локоть в джинсовой куртке — посмотрим ли мы друг на друга? Но она так и не поднимает взгляд. Два дюйма^[3] разницы в росте играют мне на руку — я вижу ее экран, пока она пролистывает исполнителей и альбомы, выбирая в итоге «Дышать под водой» группы «Хайатус Кэйоти». Мне становится неприятно, когда я понимаю, что Калеб — мой парень, ее бывший — вот уже несколько недель каждый раз ставит эту песню во время готовки, измельчая лук под звон барабанных тарелок.

Затем она сочиняет твит о романе, который сейчас редактирует, — книга удостоилась отзыва «Нью-Йорк таймс». Розмари без конца стирает и переписывает его, и меня так и тянет вырвать телефон у нее из рук. «Я знаю, ты ищешь баланс между гордостью и скромностью, — скажу ей я. — Дай сюда».

Я изучаю ее лицо, пока она не выходит на станции «Атлантик-авеню», в районе Форт-Грин в Бруклине. Следую за ней. Розмари идет вниз по улице, поворачивает налево, направо, а потом набирает код и входит в современное здание в индустриальном стиле с окнами до пола. Просто бельмо на глазу в окружении старинных особняков из красновато-коричневого песчаника.

Я не могу пойти за ней, поэтому направляюсь в пивной бар с террасой в паре кварталов отсюда. Заказываю брецель размером с мое лицо и пью сезонное пиво: по вкусу напоминает банановый хлеб. Затем звоню Калебу и спрашиваю, не хочет ли он присоединиться.

— Где ты? — спрашивает он.

Прикрыв микрофон рукой, уточняю адрес у официанта. Заговорщицки подмигнув, он шепчет название бара. Я повторяю его Калебу.

Повисает пауза.

— Почему ты в Форт-Грин?

— Пишу сцену, и действие происходит здесь. Сбор данных.

Его голос смягчается.

— Скоро буду.

Положив телефон, я записываю некоторые детали — пешеходный переход, твит, сумка-шопер, локоть в джинсовой куртке, касающийся рукава моего свитера. Это начало книги — моей книги. Кажется, я нашла историю, которую стоит рассказать. До этого я писала только короткие рассказы — не больше двадцати страниц; ничто не цепляло меня настолько, чтобы удостоиться башни из слов. Но наконец-то жизнь заинтересовала меня. Возрадуйтесь, сторонники, утрите нос, скептики — сама я каждый день попадаю то в одну, то в другую категорию — я напишу роман.

Калеб приезжает полчаса спустя и с тревожным видом оглядывается вокруг, словно ожидая увидеть призраков. Я окликаю его.

— Что за сцена? — Он садится на соседний стул. — Пытаешься описать, как солнечный луч скользит по изысканному песчанику?

Я наигранно смеюсь, не понимая, издевается ли он надо мной.

— В точку.

— На работе сумасшедший дом, я чуть ли не с самого утра мечтал о баре напротив. Но не думал, что меня занесет настолько далеко.

Калеб живет в Вашингтон-Хайтс, а я в двухстах кварталах на юг, в Гринвич-Виллидж, что гораздо ближе к его офису в Финансовом округе. Стал бы он видеться со мной так же часто, если б я жила в другом месте?

— Наверное, я очень тебе нравлюсь, — замечаю я.

— Разумеется. — Калеб откидывает прядь с моего лба. Киношный жест, но это приятно. — Вообще-то я бывал здесь раньше.

Притворяюсь удивленной.

— Правда?

— Ну… моя бывшая живет неподалеку. — Его рука по-прежнему играет с моими волосами. — Мы пару раз заглядывали сюда.

— Черт. Я не знала… вдруг она сейчас объявится?

— Боже, надеюсь, что нет. — Калеб берет принесенный официантом стакан пива. — Здесь полно других баров.

— Все будет хорошо, — заявляю я с деланой уверенностью и сжимаю его руку, словно напоминая: ты здесь, ты со мной.

* * *

Два дня спустя, в мой выходной, я возвращаюсь к офису Розмари и нахожу скамейку, где можно почитать. У меня с собой книга, которую она редактировала, под названием «Единственный в своем стаде» — сборник эссе, автор которых выросла на скотоводческой ферме в Вайоминге. Я стащила ее из коробки с новинками в кладовке книжного магазина, где я работаю. Официально она выйдет только через несколько недель, но я пообещала себе, что буду быстра и осторожна — никаких следов на страницах или корешке, — а затем просто верну ее в коробку до начала продаж. Мне нужно иметь что-то осязаемое от Розмари, пусть даже ненадолго.

Периодически поглядывая на вращающиеся двери здания, я успеваю прочитать тридцать две страницы, когда Розмари выходит, копаясь в своем шопере в поисках «Рэй-Бенов»^[4].

На углу она поворачивает на запад. Я кладу книгу в собственный шопер — на нем изображена женщина в очках с кипой романов Джейн Остен — и успеваю заметить, как ярко-синее хлопковое платье Розмари исчезает за дверью кафе. У меня тоже в горле пересохло, и мне нужен кофеин. Так что я захожу следом за ней.

Розмари разглядывает исписанное мелом меню. Одна из тех, кто внимательно изучает каждый напиток и при этом все равно заказывает как обычно? Она похожа на любительницу латте на обезжиренном молоке.

— Мне, пожалуйста, масала-кофе со льдом, — просит она у бариста.

— Это же мой напиток, — возмущаюсь я неожиданно громко.

Розмари поворачивается.

Я в ужасе, но все внутри так и кипит. Слова лезут наружу.

— Редко кто заказывает его при мне, — выпаливаю в качестве объяснения. — Но кому-то он должен нравиться, я же как-то узнала, — меня несет, — про существование эспрессо с чаем.

Внутри меня все клокочет от того, как ужасно банальна наша первая встреча лицом к лицу, и я вся краснею. Затем Розмари отвечает мне:

— Да, это довольно вкусно. — Она осматривает меня. — Между прочим, классный шопер.

У нее хриплый и неожиданно низкий голос. Манящий.

Я смотрю в пол:

— Большое спасибо.

Мне хочется снова услышать ее голос, но она наклоняет голову, проверяя телефон: наш разговор окончен. Позади булькает кофемашина. Бариста передает ей напиток — у Розмари фиолетовые ногти, — и ее губы смыкаются на соломинке. Я заказываю то же самое, по-прежнему звеня от нервной энергии, и выхожу под яркое октябрьское солнце.

Розмари исчезла.

Я была готова ждать ее весь день, а теперь не знаю, что делать со свободным временем. Я прохожу несколько улиц и сажусь на берегу Гудзона, застегнув цветочный бомбер до подбородка. Времена года меняются, листопад в самом разгаре. Тротуар усыпан золотистыми листьями. Ветер кусается. Мне больше не требуется наносить дезодорант на внутреннюю сторону бедер, чтобы они не натирали.

В приложении «Заметки» на айфоне заношу несколько деталей — ярко-синее хлопковое платье, хриплый голос, наш масала-кофе, ее фиолетовые ногти. Позже я выстрою саму сцену.

Сейчас без нескольких минут одиннадцать: Розмари, похоже, выбирает ранние перерывы на кофе. Может быть, она сварила первую чашку на рассвете и медленно потягивала ее на кухне, вдыхая аромат. Может быть, она обычно берет с собой кофе перед тем, как сесть в метро, а потом пытается пить его, зажатая со всех сторон другими пассажирами. А когда наступает предобеденная усталость, она выходит за третьей чашкой. Я тоже целыми днями пью кофе в надежде, что это заставит меня действовать. Возможно, нас объединяет обезвоживание.

А может быть, Розмари вчера ночью допоздна сидела с друзьями, может, даже ходила на свидание и этим утром проснулась голой в чьей-то постели. Но я не представляю, зачем женщине, влюбленной в кого-то другого, слать своему бывшему — Калебу — электронное письмо с вопросом, как дела и могут ли они увидеться. Зачем им встречаться, если только она не хочет все вернуть и разжечь былую страсть?

Отчасти поэтому я здесь. Чтобы узнать правду. Героиня в моем воображении — я сама, только куда более смелая, решительная, отчаянная. Наблюдать, ничего не предпринимая, — это тупиковый путь. Возможно, мне стоило пролить кофе на ее шопер, или громко рыдать из-за воображаемого разрыва, чтобы привлечь внимание, или схватить мешок кофейных зерен и сбежать с ним. Во имя искусства я готова совершать отчаянные поступки, невзирая на социальные условности. Смотрите: это мой интеллектуальный эксперимент, моя творческая задумка. Кто посмеет осудить меня за такую целеустремленность?

* * *

Я познакомилась с Калебом полгода назад, в мае, в «Тиндере». Мне было двадцать четыре, и я никогда ни с кем официально не встречалась. И вот время пришло. Я хотела стать достойной любви и набрать материала, чтобы написать об этом.

В моем профиле было указано, что я писательница из Нью-Йорка, у меня есть татуировка книжной цитаты и полосатый рыжий кот по кличке Ромео. (Мне пришло несколько однотипных шуток, готова ли я к еще одному «Ромео» в своей жизни: мгновенный бан.) Я добавила фотографии, где улыбаюсь во весь рот на фоне Скалистых гор (значит, активная), стою с пивом (ближе к народу, «на чиле»^[5]), смотрю сквозь книжные полки в магазине в очках с роговой оправой (умная, но крутая).

В своем профиле Калеб написал только то, что он математик, работает в области моделирования катастроф и переехал из Великобритании. Он выложил всего один — один! — снимок, где он в стильном шерстяном пальто и шарфе стоит на Бруклин-Хайтс-Променад, а позади него вырисовывается контур Манхэттена. Я редко свайпила^[6] вправо, если у мужчины в профиле было меньше трех фотографий, но что-то в яркой, открытой, немного смущенной улыбке Калеба покорило меня. Мне показалось, будет весело показать ему мой город.

До Калеба я обменивалась настойчивыми взглядами с симпатичными посетителями книжного, и эти взгляды были продолжительными и глубокими, но никогда ни к чему не приводили, так что я врывалась домой изголодавшейся. Порой у меня было по три свидания в неделю с несостоявшимися певцами-авторами песен, актерами, режиссерами и поэтами из «Тиндера». Первые свидания проходили хорошо, потому что я могла притвориться кем угодно, как и они, — и мы прилежно исполняли свои роли. Смех, долгие многозначительные прикосновения, банки дешевого пива, пафосные разговоры о том, как «творить искусство». Затем мы трахались. В постели я исполняла любые желания мужчин. Второе и третье свидание не заставляли себя долго ждать. Но затем они переставали мне писать. Думаю, дело было в том, что мы больше не смотрелись убедительно в своих ролях. Я говорила себе: не стоит принимать это близко к сердцу — раз я не открылась перед ними по-настоящему, значит, они отвергают не меня.

Возможно, пришло время познакомиться с кем-то милым, честным, нездешним. Кем-то, кому ближе цифры, чем искусство. Калеб казался замечательным кандидатом.

Первое свидание прошло в баре неподалеку от моего дома, там был автомат для проигрывания песен, аквариум и пыльная коллекция настольных игр. Калеб выглядел привлекательнее, чем на фото, пожалуй, привлекательнее даже, чем все исчезнувшие из моей жизни мужчины. У него были длинные темные волосы, доходившие до плеч, и почему-то эта деталь казалась важной.

Мы выбрали уединенный столик. За прошлые свидания я привыкла к тому, как каждый из нас по очереди вел монолог, выставляя себя на передний план. Большинство мужчин, с которыми я встречалась, вели себя громко, надменно и были готовы высказаться по любому вопросу, но в то время я великодушно списывала это на уверенность в себе. Язык у тех парней был хорошо подвешен, но слушатели из них были так себе. Думаю, как и из меня.

Спустя всего несколько минут в компании Калеба я с удивлением поняла, как это чудесно и какая редкость, когда тебя слушают, на тебя смотрят, задают вопросы; это было щедрое и вдумчивое, а не пристальное и нервирующее внимание.

— Наоми, прошу тебя, открой мне великую тайну, — с притворной серьезностью сказал он, когда я допила первую пинту пива: с начала встречи прошло около получаса. — Что за цитата у тебя вытатуирована? Можно посмотреть?

Рассмеявшись, я потянула рубашку вниз, обнажив мелкий курсив на плече сзади ближе к шее: стены раздвинулись до самого горизонта.

— Вероятно, ты ожидал что-то более изысканное, но в детстве «Там, где живут чудовища»^[7] была одной из моих любимых книг. Родители читали ее мне практически каждый вечер.

— О, это мило. Настоящая дань чтению как таковому. Так выпьем же, — он поднял бокал, — за наше воображение.

Я просияла, обрадованная его словами, и мы чокнулись.

— Честно говоря, я немного волновалась, так что моя лучшая подруга, Даниэль, заставила меня написать список «за» и «против». Думаю, она беспокоилась, что я запечатлею на заднице предмет своего обожания. — (Это была одна из самых неуклюжих и вымученных шуток на собственный счет). — Но, если список «за» ей понравится, она обещала, что лично поедет со мной в салон.

Даниэль сидела рядом, когда я сжимала ее ладонь, ругаясь и считая от десяти до ста снова и снова, пока все не закончилось. В тот день я планировала почувствовать умеренную боль. (В первый раз, когда мое тело изменили, я была подростком под анестезией, и у меня кое-что отобрали; во второй раз мне хотелось ощутить это — шрам, который я выбрала сама, украшение, заметное и выражающее меня, шрам, который означал наличие, не отсутствие).

— Похоже, Даниэль — хорошая подруга, — заметил Калеб, невесомо очерчивая контуры татуировки, и я поежилась, мгновенно утратив дар речи.

Приятный ритм валлийского акцента и его улыбка — открытая и яркая, точно кусок свежего хлеба, — и вот я отказалась от всех своих заготовленных историй и глупых вопросов, став сама собой.

— Я постоянно обо всем тревожусь, — к собственному ужасу, выпалила я спустя два часа и три бокала пива.

Чудесным образом лицо Калеба не изменилось.

— Я боюсь стать ходячим клише, потому что говорю о писательском мастерстве чаще, чем пишу, — пробормотала я, не в силах сдержаться. — Так было не всегда, раньше я все время писала. Мы с моим братом Ноа еще в детстве поняли, к чему у нас лежит душа, и это редкость, так что я думала, что к этому возрасту достигну большего. Ноа сыграл уже в трех мюзиклах на Бродвее, а ему всего девятнадцать! Это просто невероятно.

Я часто говорю о Ноа, потому что у него интересная жизнь, и люди могут решить, что это относится и ко мне. Все хотят быть знаменитыми — или хотя бы знакомыми знаменитостей, — так что я ждала, что Калеб задаст несколько вопросов о карьере Ноа, но он этого не сделал: лишь выжидающе округлил глаза, побуждая меня говорить дальше.

— Конечно, мы куда чаще слышим о детях-актерах, чем о юных писателях, — добавила я, — но я все равно почти все время ощущаю ужасное давление.

— Не волнуйся! — рассмеялся Калеб. — Мы всё еще молоды. Спешить некуда. Тебе повезло, что ты знаешь, чего хочешь.

Мне тут же захотелось протянуть руку через стол и сжать его теплые пальцы, но я сдержалась. Почему я так быстро открылась? Обычно на первых свиданиях я вела себя весело и непринужденно.

Глаза Калеба, мягкие и ищущие, и его улыбка, свежая и здоровая, будто хлеб, придали мне сил.

— Ну, хватит, я хочу узнать больше о тебе. Прости, что вывалила все на тебя…

— Не надо извинений, — сказал он сочувствующим тоном и игриво вздернул бровь. — Что ты хочешь узнать?

Все, чуть было не выпалила я.

— Какого рода катастрофы ты предотвращаешь? — спросила я вместо этого.

— Ох, предотвратить их невозможно. Я моделирую уравнения, чтобы оценить потенциальный ущерб.

— Звучит как метафора, — заметила я.

Его смех согревал душу; напряжение покинуло тело. Он начал рассказывать, что общежитие университета Сент-Эндрюс похоже на замок и что по четвергам студенты посещают официальные ужины в большом зале в черных мантиях. От них требуется стоять, пока члены администрации и факультета шествуют по центральному проходу. Студенты не могут сесть за стол, пока вся процессия не займет свои места. Я представила, как внушительно Калеб выглядел в своей мантии.

В тот вечер мы посидели в трех барах: наш импровизированный кутеж. На улице было тепло — пожалуй, даже слишком для мая. Повсюду летала пыльца. Калеб дважды чихнул, и я дважды сказала «будь здоров».

— Я очень признателен, — сказал он, собираясь чихнуть в третий раз, — но ты можешь не повторять это снова.

Пока мы перемещались между барами, я периодически оглядывалась, проверяя, идет ли он рядом, не веря своим глазам.

В последнем заведении — это был темный подвал — все места у стойки были заняты, так что мы устроились у позабытого бильярдного стола.

— Ну, что же, Наоми, мой следующий вопрос едва ли вызовет удивление. Где мне прочесть то, что ты написала?

Я ждала этого вопроса.

Позднее этой ночью — после того, как Калеб прижал меня к стене здания ради эпичного первого поцелуя, неожиданно страстного и яркого для такого с виду спокойного и собранного человека, — я отправила ему ссылку на рассказ, опубликованный годом ранее. Отчасти автобиографичный, он повествовал о двадцатисемилетнем джазовом барабанщике, с которым я познакомилась в шестнадцать лет. Я описала наши отношения и их конец так, как если бы они имели значение для обоих, и тем самым закрыла эту главу для себя. Я гордилась рассказом и тем, что популярный литературный онлайн-журнал опубликовал его, а также тем, что получила за него пятьдесят долларов: стоимость восьми масала-латте.

Шли дни, а от Калеба не было ни слова: плохой знак. Это же короткий рассказ — на чтение уйдет не больше часа! Возможно, он прочел и ему не понравилось, или он увидел что-то неприятное во мне из этого сюжета, а может…

Десять дней спустя пришел ответ, содержащий больше, чем я надеялась. «Ты превосходно описала эмоциональный мандраж, который (говорю по опыту) ощущается после расставания. С одной стороны, тебе грустно, с другой — ты чувствуешь оптимизм и некоторое очищение». Похвала сама по себе была приятной, но еще больше я обрадовалась тому, что он упомянул свою жизнь до меня, историю, которую мне предстоит узнать. Любить кого-то, подумала я, значит узнать все его истории — это раскопки, которым не счесть конца.

Разумеется, меня порадовал его выбор слов — оптимизм, очищение, — значит, он все пережил и отпустил, это окончательный разрыв.

После второго свидания я привела Калеба домой и прижала его к себе. Стройный, но сильный, он опустил меня на матрас, сорвал мою рубашку, расстегнул бюстгальтер и помог стащить джинсы. «Почему только я здесь голая?» — притворно возмутилась я, указывая на кипу одежды. Калеб со смехом разделся и расположил губы между моими бедрами. Я впервые осмелилась посмотреть на него — по-настоящему посмотреть, не отводя взгляда, как с другими мужчинами. На меня нахлынули чувства, к которым я не была готова, которые никогда не испытывала, поэтому я встала на четвереньки и выжидающе уставилась в стену.

Калеб одновременно удивился и развеселился при виде этого.

— Что ты делаешь?

— Трахни меня сзади, — попыталась я прозвучать соблазнительно и уверенно.

Он рассмеялся, и я недоуменно оглянулась, чувствуя неловкость.

— Прости, это выглядело как-то чересчур бездушно. Я хочу смотреть на тебя.

От изумления я не знала, что ответить. Калеб пощекотал мои ребра и попытался извиниться, но я покачала головой и согласилась с ним. Никто из мужчин раньше не замечал этого.

Откинувшись на подушки, обнаженные, мы разговорились. Он рассказал, как раньше панически боялся забыть свои сны и в университетские годы приобрел привычку нашептывать по утрам обрывки воспоминаний в диктофон.

— И что ты делал с ними? Переслушивал старые сны? Что они значили для тебя?

Калеб ответил, что ему нравилось просто пересказывать их вслух: «Так я просыпался».

А я рассказала, как мне казалось, будто плюшевые игрушки оживают в темноте спальне и придвигаются ближе ко мне.

— Страшно, — заметил он.

— Они мне нравились.

Утром мы снова занялись сексом, и на этот раз вышло куда лучше, просто замечательно. Мой мозг отключился.

Калеб снова позвал меня на свидание, и еще, и еще, пока однажды июльским утром я не проснулась с саднящим горлом, жаром и ознобом: врач подтвердил грипп. Я шесть дней не могла вылезти из постели. В лучшем случае это причиняло неудобства, а в худшем убивало всю романтику: мы не обсуждали наши отношения, и я боялась, что Калеб за это время найдет кого-то еще. Кого-то получше. Я боялась, что поговорка «с глаз долой, из сердца вон» подходит для нашего случая.

«Если это был хитрый трюк, чтобы избавиться от меня, то он не сработал, — написал Калеб на шестой день. — Я отлично готовлю суп и чай и читаю сказки на ночь (могу принести «Там, где живут чудовища»). Просто дай знать, если тебе нужна моя помощь:)»

Я перечитывала его сообщения снова и снова и чувствовала, как впервые в жизни без памяти влюблена, хотя это «без памяти» звучит ужасно, будто теряешь драгоценный контроль.

В итоге в конце июля, спустя почти три месяца с начала свиданий, наши отношения стали официальными. Впервые в моей жизни. Теперь я была чьей-то девушкой — девушкой Калеба.

Мама, увидев его фотографию, сказала: о, да он прямо как модель. Папа, узнав, что Калеб — математик, заявил: умник, значит. Калеб был идеальным — и в то же время реальным и моим.

В то время о Розмари и речи не шло. Я провела целое лето, не зная ничего о ней. Она появилась в моей жизни с морозом.

* * *

Две недели назад, в самом начале октября, Калеб пригласил меня на концерт малоизвестной группы из Уэльса — они выступали на небольшой концертной площадке в Нижнем Ист-Сайде. «Они из соседнего города», — прошептал он с гордостью, хотя его заслуги в этом не было. После концерта мы неспешно направились в бар, и тут пошел дождь. «Даже погода как дома», — усмехнулся Калеб, и его акцент магнитом притянул меня ближе, когда холодные капли с неба застучали по тротуару.

Пока с бутылок пива «Пасифико» стекал конденсат, а по окну струились капли дождя, я жаловалась, что мои волосы распушились и вьются. Калеб обернул несколько прядей вокруг указательного пальца и заметил, что ему нравится, как они приподнимаются от дождя, будто пар. Вскоре после этого я перестала выпрямлять волосы.

Наконец он выпутал указательный палец и поставил свой «Пасифико» на стол.

— Так, мне, пожалуй, следует сказать тебе, что моя бывшая пару дней назад прислала мне письмо, — произнес он. — Мы не виделись где-то год: в последний раз она так разрыдалась, что нам пришлось уйти из кафе.

Мои пальцы судорожно сжали бокал.

— И что… что было в этом письме?

— Да ничего такого. Она спросила, как дела, предложила встретиться. Я, наверное, напишу что-то короткое в ответ. Но… — и тут Калеб посмотрел мне в глаза в поисках то ли разрешения, то ли благодарности, — встречаться с ней я не планирую.

— Что ты имеешь в виду? Как вы можете увидеться? Ты поедешь домой на Рождество?

Он покачал головой:

— Нет, она здесь. В Нью-Йорке. Американка, как ты. Она училась за границей, в Сент-Эндрюсе, так мы и познакомились, но затем она вернулась в Нью-Йоркский университет.

Мой позабытый напиток оставил мокрые следы на барной стойке.

— Мы знакомы почти полгода, и ты впервые упоминаешь о ней?!

— Ну, я думал, это в прошлом! Мы не общались до этого письма, которое пришло буквально вчера…

— А вдруг я прошла мимо нее на улице, не зная об этом!

Он был поражен:

— Прости! Я вовсе не собирался скрывать это.

По правде говоря, девушка из Сент-Эндрюса упоминалась несколько раз, равно как и эмоциональный срыв после их разрыва, но я-то наивно полагала, будто его бывшая надежно заперта в прошлом, за границей, с акцентом, как у него. Акцентом, в котором для него нет ничего необычного. Калеб никогда не упоминал, что пересек океан, чтобы быть с ней.

Но теперь-то я знала и начала жадно выспрашивать подробности.

— Вообще-то она из издательского мира, — сказал он. — Много читает, как и ты.

Теперь вероятность того, что мы могли оказаться знакомы, только возрастала.

— Боже, чем именно она занимается? Где она работает?

— Сюрприз, сюрприз, я предпочел бы больше не говорить о ней. Вечер был таким чудесным. Не хочу его портить.

Я оставила его в покое — по крайней мере, на время, — но в душе задавалась вопросом: Калеб не назвал мне ее имени, значит ли это, что он еще недостаточно мне доверяет или хочет сохранить эту часть своего прошлого — ее — при себе? Или так он подчеркивал мою реальность, в то время как она всего лишь переменная; как в математике — одна из множества. Прошлое. Но мне отчаянно хотелось знать ее имя.

Почему она вдруг объявилась спустя год после разрыва? Интересно, сколько черновиков она набросала и переписала, прежде чем письмо ушло Калебу? А ее фразы — они короткие и отрывистые или длинные, мечтательные, полные самооправдания? Сколько раз она использовала слово «мы»? Использовала ли она восклицательные знаки (глупо) и двоеточие (показушно)?

— Почему вы расстались? — спросила я.

— Гнет ожиданий, как-то так. После двух лет отношений на расстоянии мы знали, что одному из нас придется переехать. Я тогда оканчивал магистратуру в Лондоне, и мы выбирали между нашими городами.

— И почему она не переехала к тебе?

Я бы, не задумываясь, воспользовалась шансом начать жизнь заново, особенно рядом с любимым человеком. Так начинаются хорошие истории.

— Она сказала, что у нее корни вросли сильнее, чем у меня. Может, и так, не знаю. Я нашел работу, получил визу, и все случилось в мгновение ока — она очень старалась вписать меня в свою жизнь. Я тоже прикладывал усилия, но не был счастлив. Не знаю почему. Ее бесило это, потому что она не понимала причин. Столько лет вдали друг от друга, и вот наконец мы вместе, должны быть… счастливы. — Калеб отряхнул джинсы. — Казалось, будто, что бы я ни говорил, что бы ни делал, ее это не устраивало. Но я по-прежнему любил ее, а она меня, поэтому все было так странно.

Слово «любовь» повисло тяжелым грузом, будто чемодан за спиной. Интересно, сможет ли он однажды — не сейчас — снова открыть этот чемодан. И нужна ли ему будет моя помощь.

— Она хочет от меня больше, чем я могу дать, а я правда не могу.

Этот переход от прошедшего к настоящему времени ощущался как удар под дых.

— И ты никогда не думал возобновить отношения?

Калеб ответил не сразу, и в эти бесконечные секунды я воображала, как сейчас он скажет, что я просто временное развлечение, бледная копия, мостик между их совместным прошлым и будущим. Никто не станет в корне менять жизнь ради человека, которого не рассматривает как серьезного спутника жизни, разумеется, он ни за что не сдастся…

— Нет, конечно нет. — Калеб переплел наши пальцы.

Мое сердце колотилось, когда я осознала — и тут у меня неприятно закружилась голова, — маленькая или, возможно, не такая уж и маленькая часть меня хотела, чтобы мне твердо сказали: ты недостойна, потому что тогда можно было бы положить этому конец, свести на нет весь риск, присущий любви.

— Я дорожу нашими отношениями, Наоми, — продолжил Калеб. — Разве ты этого не знаешь?

Проглотив комок в горле, я кивнула.

Он притянул меня за бедра, и какое-то время мы просто целовались.

— А все-таки забавно, — я отстранилась, — что мы одного типажа.

Калеб нахмурился:

— Ты о том, что вы обе любите книжки?

Мне удалось рассмеяться.

— Да, глупыш, мы обе любим книжки.

— Честно говоря, вы ничуть не похожи.

Его слова застали меня врасплох, и я сразу же заволновалась, как и почему и хорошо это или плохо. Мне нужно было дать отпор своей паранойе, а затем побороть ее — и для этого требовалось исследование.

Той ночью, пока Калеб спал в моей кровати, я села за кухонный стол и открыла компьютер. Используя всю полученную информацию, я вбила в поисковик «Гугл» беспорядочный набор слов: «Сент-Эндрюс, издательский бизнес, Университет Нью-Йорка». Я пролистывала имена и лица на «Фейсбуке»^[8], пока не наткнулась на фотографию девушки рядом с Калебом — моим Калебом.

Розмари Пирс.

Густые брови, волнистые темно-рыжие волосы, грушевидная фигура, книжки — возможно, на этом наше сходство действительно заканчивалось. Разве может Наоми Экерман соперничать с Розмари Пирс? Ее имя было гладким и сладким на вкус. Я выпятила губы, чтобы произнести его. Оно ощущалось как поцелуй.

В своем профиле Розмари указала место работы — редактор в крупном издательстве, что значило: стопка рукописей по дороге домой на метро. Вот зачем ей шопер. А я большую часть времени провожу за кассой книжного магазина, продавая книги, которые могла редактировать Розмари — разные звенья одной цепи. Но только звено Розмари неоспоримо выше.

За исключением пары других деталей (например, она родилась 29 мая 1991 года — двадцать семь лет, ровесница Калеба, на три года старше меня, — значит, Близнецы, что немаловажно), почти все остальное было скрыто настройками приватности. Мне удалось посмотреть лишь три фотографии профиля. На аватарке Розмари стояла рядом с женщиной постарше — судя по подписи, мамой — на фоне Гранд-Каньона, где я никогда не бывала. На втором снимке, опубликованном где-то в период расставания, Розмари была рыжеватым пятном в группе блондинок: обнявшись за плечи на какой-то бруклинской террасе, они поднимали вверх бокалы белого вина, освещенные багряным закатом. Ничего оригинального.

На этих двух фотографиях губы Розмари были сжаты и приподнимались только уголки, но на третьем снимке, выложенном через год после ее знакомства с Калебом, Розмари стояла с ним под руку в фиолетовой мантии выпускника, и ее зубы ослепительно блестели в редкой открытой улыбке. Калеб был коротко подстрижен и одет в темно-серый костюм, но не узнать его было невозможно. Они стояли под аркой в Вашингтон-Сквер-парк, сияя от радости и гордости, как будто это их рук дело. Наверное, он специально прилетел в Нью-Йорк, чтобы поздравить ее.

Мысль об этом удивительным образом причиняла боль.

Затем мне удалось найти и прочитать старый блог на «Тамблер», который Розмари вела, пока жила за границей. Интересно, она тоже села на самолет в Британию с наивными надеждами, как я, когда полетела учиться в Австралию — необратимые перемены, потрясения, приключения, достойные книги.

Сначала она писала о пейзажах — пустоши и туман — и занятиях по литературе, а затем перешла на романтическую тему, описав некоего валлийца, который жил по соседству с ней. Начиная с этого момента блог был посвящен исключительно кафе, которое они с Калебом часто посещали; пабу, где сидели часами, пока снаружи лил дождь; секретным маршрутам Сент-Эндрюса, которыми поделился с ней Калеб; и окрестностям Файфа — Анструтер, Эли, Эдинбург, — где они резвились (выражение Розмари) по выходным. Ее прозе, хотя она была отточенной, чистой и строгой, не хватало определенного единообразия. Я почувствовала облегчение. Хотя Розмари явно умна и начитанна и умеет строить предложения гораздо лучше большинства населения, она точно не писатель, по крайней мере не такой, как я; у писателя есть свой голос.

Я несколько часов читала блог. Но чем дольше Розмари жила за границей, тем реже она писала о своих отношениях, пока в один прекрасный день посты не прекратились. Реальность оказалась слишком хороша для блога? То, что начиналось как достойная история, претворялось в жизнь. Калеб был лучше фантазий.

Почувствовав подступающую панику, я начала мысленно перестраиваться. Мне нужно было написать о чем-то (или о ком-то) новом, и я выбрала любовь. (Я убедительно писала о несчастной любви, основываясь на собственном опыте; два опубликованных рассказа были тревожными и депрессивными, но, по мнению читателей в интернете, жизненными.) Раз любовь — универсальный опыт для всего человечества, а писателей призывают писать на знакомые темы, я надеялась испытать это чувство хотя бы однажды. Когда Калеб предложил принести суп во время мой болезни, я подумала: «Вот оно, уже близко». Я чувствовала, как оно нарастает внутри — когда я смотрела в глаза Калебу, мне хотелось то ли смеяться, то ли упасть в обморок, все признаки налицо, — но теперь мне открылась другая история, возможно, параллельная, и к ней я не имела никакого отношения. Мне казалось, это что-то редкое и особенное — математик из Уэльса и книжный червь из Нью-Йорка! Ничего общего! Но что-то тянет их друг к другу! Но это была всего лишь отточенная схема, в которую я легко попала. Жалкая копия.

Как я могу переписать нашу историю, чтобы она стала моей?

Порывшись в недрах интернета, я нашла аккаунт Розмари в «Инстаграме». Зайти туда было невозможно — он был закрытым. Мой аккаунт же был публичным. Я знала, приверженцы закрытых профилей зачастую смотрят свысока на тех, у кого аккаунт открыт, будто это означает бесстыдную потребность во внимании, но с тем же успехом можно утверждать, что от частных аккаунтов несет элитарностью, исключительностью: ну и что с того, что мне нравится, когда незнакомцы пролистывают мою жизнь, достраивая мой образ в собственной голове?

На следующее утро я принялась за дело. Пока покупатели сновали по магазину, я, сидя за кассой, создала анонимный аккаунт в «Инстаграме» под названием «Книги и кофе». В нем будут фотографии того и другого. Я бродила вокруг полок в поисках нейтрального фона для первого снимка. Наш магазин оформлен в стиле лофт: высокие потолки, голый кирпич. Шесть полок с художественной и нехудожественной литературой тянулись вдоль задней стены, а все остальное пространство занимали деревянные столы, уставленные ароматическими свечами, кружками с литературной тематикой, магнитами на холодильник, поздравительными открытками и раскрасками для взрослых — для успокоения нервов. Когда я благополучно устроилась в пустом проходе, то поставила свой масала-латте на полку и сделала несколько фотографий под тщательно выверенным углом. Наложив фильтр, я опубликовала снимки, сопровождая их книжными хештегами (#книгомания #книжныйблогер #книгочей). Сорок пять минут спустя у меня уже было тридцать семь подписчиков. Теперь аккаунт выглядел достаточно подлинным и безобидным, чтобы запросить подписку у Розмари. (Она ведь указала в описании «редактор книг», это не должно было стать сюрпризом.)

Перевернув телефон экраном вниз, я отложила его подальше, чтобы не было соблазна проверять его каждые несколько минут, и через настольный компьютер зашла на сайт издательства в поисках краткого списка книг, которые редактировала Розмари. Я изучила их все, отслеживая ее предпочтения.

Скоро началась смена моей коллеги Луны, и я устроила себе обеденный перерыв в пиццерии через дорогу. Откусив кусочек, я заглянула в «Инстаграм» и увидела, что Розмари приняла мою подписку. Пицца тут же потеряла для меня всякий интерес. Вытерев жирные пальцы, я начала изучать прошлое Розмари. Быстрый подсчет показал: она выкладывает снимки в ленту реже меня — в среднем раз в месяц, а не раз в неделю. Возможно, ее жизнь не столь интересна, как моя (вряд ли), а может, она меньше нуждается в чужом одобрении.

Пока я искала следы Калеба, то споткнулась о геотеги из различных баров Манхэттена и Бруклина и концертов в нескольких заведениях, куда мы с Калебом часто заглядывали.

Наконец я нашла фото, где Калеб стоял, глядя на океан, на пустынном берегу Уэст-Сэндс-бич. Хмурое небо. Его зимнее пальто казалось недостаточно теплым. Снимок был выложен шесть лет назад — последний год учебы Розмари в Сент-Эндрюсе, за пару недель до ее возвращения в Нью-Йорк и начала фазы тоскования. Некая Мэри-Энн оставила комментарий: «Хорошо вам провести время!» Некая Элизабет добавила: «Обязательно загляни в Лондон до возвращения в США. Целую». Подпись к снимку гласила: «Очень подходящий меланхоличный саундтрек к нашим последним выходным: «Лох-Ломонд» от @ранриг». Это звучало как приглашение, так что я надела наушники и отправилась на «Ютуб». Мужской голос пел: «Ты пойдешь по горам, а я по долине, но буду в Шотландии прежде тебя». Я представила, как Розмари и Калеб держатся за руки на грязных дорожках в парках Сент-Эндрюса или на продуваемых ветром пляжах, как она проводит пальцем по уравнениям в его блокноте, спрашивая, что он пытается решить.

Они превращались в персонажей, которых я могла записать, использовать и, может быть, даже сохранить. В конце концов, любой эпизод моей жизни подвергался тщательному изучению с точки зрения нарратива: все было на виду и могло быть переписано, замаскировано под Историю. Их же история стала частью моей; мы пересеклись. В новом сюжете мы все трое вновь переживем наши роли.

Следующие две недели я посвятила знакомству с Розмари. Мне пришлось как следует попотеть ради каждого обрывка информации в интернете. Но вскоре этого стало недостаточно: мне хотелось быть ближе, дышать тем же воздухом.

Отсюда: мятная конфета, сумка, ее джинсовая куртка, задевающая мой локоть.

Отсюда: все, что случилось дальше.

Примечания

1

«Нью-Йоркер» — американский еженедельный журнал, посвященный культурной и литературной жизни, как правило, именно Нью-Йорка.

2

21 марта 2022 г. деятельность социальных сетей Instagram и Facebook, принадлежащих компании Meta Platforms Inc., БЫЛА признана Тверским судом г. Москвы экстремистской и запрещена на территории России.

3

2 дюйма — примерно 5 сантиметров.

4

«Рэй-Бен» — известный бренд солнцезащитных очков.

5

Чил, чилить (от англ. chill) — развлекаться, отдыхать.

6

Свайпить (от ангшл. swipe) — проводить пальцем по экрану.

7

«Там, где живут чудовища» — детская книжка американского писателя Мориса Сендака, входит в число самых продаваемых книг в мире.

8

21 марта 2022 г. деятельность социальных сетей Instagram и Facebook, принадлежащих компании Meta Platforms Inc., была признана Тверским судом г. Москвы экстремистской и запрещена на территории России.