Зеленая Ведьма

Катя Корина, 2021

Крестьянская девушка Лиза в одночасье становится ведуньей. Теперь она может лечить болезни, слышать голоса растений и видеть то, что не видят обычные люди. Но если одни на нее молятся, то другие ненавидят. Среди последних – местные помещики, которые считают, что Лиза их обокрала. И собственный отец, который многое не может ей простить. А если в сердце живет нежная любовь к тому, кто ни по каким законам не может быть рядом, женщина становится особенно уязвима. Сможет ли Лиза противостоять испытаниям, которые готовит ей полученный дар? И как ей победить демона, который собирается разрушить империю? Демона, спрятавшегося внутри самого дорогого для нее существа…

Пролог

Я бежала по лесу от его крика, который звенел в ушах. А ведь наяву он успел крикнуть лишь раз, когда его голова вмялась в борт телеги с противным плотским чавканьем. Надо же, столько лет до зубовного скрежета я мечтала об этом! Мои пальцы сладострастно скрючивались, когда я представляла, как вцепляюсь в его шею… А случилось — и испугалась, помчалась, не разбирая дороги, как ошалелая лошадь, и тяжкое чрево меня не остановило.

Этот вопль гнал меня в лесную чашу, хотя нутро разрывало так, что думалось — помираю. А ведь лучше помереть на дороге, чем в лесу, любой это скажет. На дороге тебя найдут, и хоть проклянут, как отцеубийцу, но все же похоронят в честном гробу и крест поставят, чтобы душа правильной дорогой к престолу вознеслась. А в лесу не надейся на такое милосердие. В лесу тебя лютый зверь раздерет, и будет душа неприкаянная бродить по лесам, за людьми подглядывать. Будет выходить из леса, подходить к деревне, в окна смотреть, не смея подойти ближе. Или добежит до господского дома, посмотрит с тоскою — вдруг вранье все эти слухи, и князь Андрей вернулся?

Боль полосовала мои внутренности огромной когтистой лапой. Эта лапа уже разорвала что-то внутри меня, и по ногам липко текло. Ноги дрожали, я оступилась о корень и рухнула на прелые, остро пахнущие землёй и мхом коричневые листья, щедро упавшие с осины. Мгновение я бездумно лежала на мягкой куче тяжёлым неповоротливым камнем, потом упрямо открыла глаза. Я вполне смирилась с тем, что сегодня умру. Но я не хотела умереть в лесу под безвестным деревом. Я хотела дойти до своей поляны.

Опустила глаза, почти равнодушно увидела пятна крови на подоле платья, — чья? Моя или отца? — и вздернула себя вверх, цепляясь судорожной рукой за толстый сук сломанного дерева. Дойду до поляны, упаду там, где вскорости вырастет моя рута, и смерть лучшей подружкой покажется.

Некоторое время я шла, хватаясь за деревья. Когда меня скручивала боль, я останавливалась и пережидала ее судороги. Мне казалось, что я молчала, хотя могло быть и так, что я орала со всей мочи, — мало что осталось в моей памяти с той дороги. Помню только глупую мысль о башмаках, которые я изгваздала о грязь, острые камни и то, что текло из меня. Башмаки эти были из княжеского дома, воспоминание о нем. Себя мне было не жалко, а башмаки — аж плакать хотелось.

Наконец я вывалилась на свою поляну. Сначала я ее не узнала. Летом она была светлая, радостно раскидывалась роскошными зелёными телесами в руках обнимавших ее лесов, нежилась под солнцем, как и я — под его ладонями… А сегодня поляна была порыжевшей и мрачной, с полосами нерастаявшего до сих пор снега, словно высеченная чьими-то злыми руками. Она не дала мне успокоения, о котором я так мечтала.

Я рухнула рядом с поваленным стволом, надо мной распростёрлось небо. Я зарыла ладони в землю, — вдруг уже лезут из земли первые травы? Но сколько я не просила, мертво было вокруг, не было привычного ответа.

А вверху происходило страшное. Мне показалось, что я уже умерла и попала в ад, потому что никогда раньше я не видела такой жути. Небо было словно задернуто серым полотном, которое судорожно скрутил невидимый гигантский кулак. Вокруг этого кулака намотался огромный жгут, исходящий молниями и обрывками тяжёлых туч. Только сейчас я заметила, что дует свирепый ветер, а воздух аж искрится от невидимых глазу потуг. Небо словно рожало, в насмешку надо мной. Скрутившийся жгут дёргался, будто из него пыталось вырваться что-то огромное, злое, нетерпеливое. Что-то наподобие того, что рвалось из меня, но неизмеримо ужасней.

Внутренности скрутила боль, и я попыталась перекатиться набок, словно это могло меня спасти. Когда у меня получилось, я увидела деда Шептуна. Был он в драном армяке, лаптях, с буйной копной нечесаных черных волос, с неизменной клюкой в руках, — точно такой, каким я видела его в последний раз. Истинный леший. Его боялись и на него молились. Но на меня под конец стали молиться больше.

Дед Шептун смотрел на меня дико и растерянно, и неумолчно визжал бесовским поросячьим визгом. Будь я в здравии, я бы сейчас уже была на другом конце леса, потому что и без окуриваний ясно, что в старого знахаря вселился черт; однако сейчас я смотрела на него почти равнодушно.

Дед подошёл ко мне быстрыми дерганными шагами, и я увидела, что из распахнутой полы его армяка торчит вздернутое рыльце маленького молочного поросёнка. Шептун потыкал меня в бок своей клюкой.

— Ты что тут разлетелась, баба? Вставай! Замерзнешь, глупая!

Я открыла рот, чтобы вывалить на него все поганые слова, которые узнала городе, но изо рта вырвался только вопль. Небо словно вторило мне — раздался глухой удар, с неба посыпался ледяной дождь. Он больно сек мне щеки, но странным манером облегчал боль, разрывающую меня. Свист ветра перешёл в вой, ветер поднял с земли прошлогодние перепрелые листья, обдав меня запахом гнили. По позвоночнику словно прошлись железным прутом, и я не выдержала, заорала снова.

— Да ты что, баба, рожаешь? — Шептун опустился рядом со мной на колени.

Небо пронзила яркая молния, и он увидел мое лицо.

— Лизка, ты?!

Но я в ответ только выла.

Шептун подвинулся и задрал на мне подол перешитого краденого платья. Потянулся было к телу, но тут поросенок решительно раздвинул рылом полы его армяка, вырвался из плена и побежал прямо по мне. Раскровянив мне щеку острым копытцем, он свалился и побежал куда-то в сторону. Шептун с проклятием вскочил и ринулся за ним. Всё-таки умру, поняла я.

Не знаю, сколько прошло времени — минуты ли, часы ли. Боль иногда отступала, но всегда возвращалась снова — злобная, свирепая и чудовищно жестокая, — ни один из мужчин не мог бы с нею сравниться. Наверное, я выла в полный голос, но не слышала себя за воем ветра. Этот ветер был, как трубный глас небес, как чудовище из преисподней, имеющее тысячи глоток. Он с ревом закручивался в тугую воронку, которая широкой своей частью завихрялась у огромного сизого кулака, стиснувшего небо, а узкой тянулось к земле. Я завороженно смотрела на неё в те секунды, когда сознание прояснилось. Было похоже, что небо готовилось вывалить что-то в эту воронку.

Рядом снова появился дед Шептун. Боль начала терзать меня по-новому, жадно, остро, словно торопилась куда-то. Шептун взглянул на меня, по-прежнему лежавшую перед ним с бесстыдно задранным платьем, всплеснул руками и осел у моих ног. Зачем-то стал давить на мой живот. Его руки были холодны, они обожгли мое сгорающее в пламени тело.

Внезапно всё, что было раньше, показалось утренней дремой рядом с ударом кнута. Я закричала, задрав лицо в небо, и в это мгновение увидела прямо над собой ужасающий лик. Он прорвал небесный мешок и смотрел на меня радостными глазами, пылающими сатанинским восторгом. Рот торжествующе хохотал, и в каждой его призрачной, сотканной тучами черте, было столько зла, что я напрочь забыла о боли. Смеющийся лик втянуло в воронку, стремительно закрутило, а нижний конец воронки, до этого бесцельно болтающийся в воздухе, потянулся, как живой, к Шептуну. Раздался ужасающий удар грома, мое тело скрючило сильнейшей судорогой, и все вдруг закончилось. Отступила боль, расчистилось небо, поляна вдруг стала по-весеннему тихой и приветливой. Только тоненький скулящий звук рвал тишину.

Я собралась с силами и приподнялась на локтях. Дед Шептун держал в руках маленькое багровое тельце, все в крови и слизи. А тот, маленький, как щенок, шевелил тонкими ручками и жалобно скулил. Дед Шептун поднял на меня подобревшие глаза, и я вдруг поняла, — а ведь это мой. Мой ребенок. Ребенок, которого я не хотела. Мне даже не хотелось смотреть на него лишний раз. Даже узнавать, какого он пола, не хотелось.

Дед Шептун вытащил из-под полы нож и перерезал пуповину. Затем он, кряхтя, поднялся на ноги. Ребенка старик завернул в свою рубаху, отогнув полу армяка, — так я в детстве перетаскивала в укромное место котят, которых собирались топить. Впрочем, я их не спасала, все равно потом они умирали от голода.

— Лизка, вставай потихоньку. Помочь не смогу, давай сама, — сказал Шептун, встав на ноги. Он возвышался надо мной, как пожарная башня над деревенскими домишками, прижимая к себе существо, исторгнутое моим телом.

Мои руки дрожали, в теле продолжала полыхать боль, так что сразу встать не удалось. В конце концов я схватилась за его ноги и стала осторожно подниматься.

— Вот и молодец, девонька, — непривычно-ласково сказал дед, когда я встала на ноги — Пойдем ко мне в избушку.

Не помню, как я дошла. Несколько раз я падала, и казалось, что мне не встать никогда. Но Шептун вставал надо мной, понукал, и я снова цеплялась за него и поднимала себя из холодной грязи. Так и дошли до его избушки. С тех пор, как я видела ее в последний раз, она как будто еще больше вросла в землю.

Я ввалилась в дом первой, даже не сняв в сенях башмаков. Мне запомнилось, что в кухне стоит сундук, покрытый тюфяком, — к нему я и стремилась. Сундук и точно оказался на месте. Я рухнула на него ничком, уткнулась носом в слежавшееся вонючее сено и заснула почти мгновенно.

Проснулась я, как ни странно, с чувством покоя в душе. Боль в теле стала немного меньше, и главное — не было выпирающей утробы, которая так мешала мне последние несколько месяцев. И не было внутри существа, которое поселилось в моем теле с болью, страхом, против моей воли, сломав мне и без того несчастную жизнь. Существа, которого я не хотела знать.

Я приподнялась и села на сундуке. Старик Шептун сидел напротив, привалившись к печке. В том же грязном армяке с пятнами моей крови, он спал, раззявив рот, в котором не хватало половины зубов. И даже во сне продолжал крепко прижимать к себе дитя, укутанное в полу армяка.

Со своего места мне не было видно лица ребенка, — только маленькие ручки, играющие бородой Шептуна. Крошечные пальчики хватали её, судорожно сминали в кулачке, на секунду расслаблялись, и начинали всё заново. Меня удивило, что это происходило в полной тишине, — дитя не плакало, не кричало, не издавало вообще никаких звуков.

Вчера мне не хотелось даже думать об этом ребёнке. Мне казалось, что я забуду о нем, как только он уйдёт из моего тела. А сегодня почему-то разбирало любопытство — кто он? Какой он?

Я сползла с сундука. Боль снова полоснула по низу живота, но сегодня она была почти незаметной. Оказавшись на полу, я увидела, что мои башмаки стоят рядом с сундуком. Видно старик позаботился обо мне вчера, — стащил их, когда я упала, как подрубленная.

Я надела башмаки и осторожно пошла к старику. Все же он проснулся, посмотрел на меня осоловело и перевел взгляд на ребёнка в своих руках. Я подошла и тоже посмотрела. Маленькое личико не больше моей коленки, темные реснички плотно сомкнуты. Во мне не всколыхнулось никаких материнских чувств.

— Здоровенький младенчик, — сказал Шептун, покачивая его на руках.

— Он не доношен, — ответила я, глядя на ребенка.

Это дитя было в точности таким же, как все виденные мною младенцы. Только внутри него сидел черт. Я вспомнила страшную тугую воронку, которая выдавила из себя темное существо прямо в руки старика, державшие родившегося ребенка. Вчера вечером родился не один, а двое.

— Ты тоже видел черта? — сумрачно спросила я, оседая на лавку у печки. Ноги меня уже не держали.

Шептун вскинул льдистые голубые глаза, нахмурился, перекрестился.

— Кого поминаешь всуе? — напустился он на меня. — Бог меня привёл на ту поляну, Бог. Это хорошо, что я из Могутово лесом возвращался! Ты почто рожать туда побежала, бедовая твоя голова?

— Отца убила, — ответила я почти равнодушно. — Не до размышлений было.

Шептун вылупился на меня и перекрестился снова, крепко прижимая к себе ребенка.

Я поморщилась.

— Крестись уж дальше, дед, не останавливайся! Я тебе про черта не в иносказаниях говорила. Видела я его вчера, когда рожала. Неужели ты не видел? Он вывалился из тучи прямо тебе в руки.

Шептун посмотрел на меня почти с испугом.

— Из какой тучи, Лизанька? Вчера солнце светило, когда я ребенка твоего принимал.

Теперь уже я едва не перекрестилась. Я знала, что Шептун шуток шутить не умел. Неужели настигло его старческое слабоумие? Или просто не до того ему вчера было, чтобы увидеть, какая буря вокруг бушевала?

— Ты, видно, не разглядел, дед, — наконец сказала я. — Туча вчера над нами была, как омут глубокий. Плескался в ней кто-то, а потом…

Я вспомнила вчерашнее злое лицо в небесах и содрогнулась, — желтые глаза полыхают, подсвеченные вспышками молний, жадный рот раззявлен в торжествующем смехе. Как можно было не заметить его?

Тут младенец на руках у деда закряхтел, заворочался и завопил, — яростно, басовито и требовательно, как голодный дворовый кот. Словно в ответ я почувствовала, какими ноюще-тяжелыми стали груди. Их распирало изнутри, рубаха спереди стала мокрой. Мое нутро властно погнало меня вперёд, — скорей, схватить маленькое извивающееся тельце, прижать жадным ртом к грудям, — скорей, скорей, иначе не будет покоя!

И хоть я сопротивлялась этому чувству и не хотела брать младенца на руки, нутро оказалось сильнее. Ещё и Шептун помог, — протянул мне ребенка.

— На, корми, — сказал он, положил ребенка мне на колени, а сам зашаркал за занавеску.

Я развязала ворот рубахи, приспустила платье. Груди вывалились наружу, словно сами тянулись к этому существу. Я подняла ребенка, приложила к ноющему отвердевшему соску. Нажала, — брызнуло густое молоко, словно у коровы в добрый год. Ребенок быстро зачмокал. Грудь защекотало, разлилась истома, мне вдруг стало хорошо, несмотря на боль на всем теле.

Были у него светлые волосики, и длинные ресницы на сомкнутых глазках. Крохотные ушки и яркие аккуратные губки. Был он до чего складным, что я подумала, — девка. Чтобы проверить догадку, развернула тряпку, в которую замотал его Шептун, и поняла, что ошиблась. Не девка, сын. Родила я сына тому, кого ненавидела.

Мальчик ел долго. Я успела рассказать Шептуну все, что видела вчера. Он по-прежнему топтался за занавеской, но слушал внимательно. Когда ребенок наелся, я оправила одежду и позвала деда. Он вышел из-за занавески и стал передо мной.

— Если б я не знал тебя, то подумал бы, что ты не в себе, — сказал наконец Шептун. — Но я видел, как для тебя открывалось то, что мне не дано… И все же я не понимаю, где истина.

Он помолчал, потом вдруг нахмурился, поднял голову.

— А про отца твоего… Ты не обманула?

Я покачала головой.

— Почему ты его убила, Лиза?! — воскликнул дед.

Я вздохнула. Ответить на этот вопрос было сложно. С чего начать? Пожалуй, с самого начала.