Уж замуж невтерпеж

Карина Демина, 2022

Невесты съехались ко двору. Выбирай любую – одна другой краше. И каждая готова хоть завтра под венец. Вот только мысли Ричарда то и дело сворачивают куда-то не туда. То на тайны древние, то на демоницу, что изо всех сил пытается задание выполнить, то и вовсе в голове дурное появляется. А еще и тьма предвечная очнулась, поползла по Замку, людей будоража.

Глава 5

Повествующая о тайнах минулого

И изрекла дева так: «Прильни же к персям моим, облобызай уста мои, слаще которых нет, назови меня своею женой, и тогда открою я тайну великую, коию храню уж многие годы». Но отказался мудрец, ибо прозрел истинный лик демоницы. Извлек он меч и поразил отродье тьмы!

«Нравоучительное повествования о славных деяниях воинов Света, коии, не щадя живота своего, берегли мир от всяких напастей, писанное отшельником Савутием по разумению его».

— Она появилась на свет в год, когда великий город пожрала тьма, и с ним — сильнейших из сильнейших. В год, когда мы вынуждены были заплатить кровью и жизнью за все-то, сотворенное, во благо ли оно было сотворено или во вред, — Лассар поднял на ладони красный камень. Откуда взял?

Ричард не видел.

Камня так точно.

Он был невелик, чуть больше перепелиного яйца, но горел ровным ярким светом. И казалось, даже солнечный свет сделался тусклее.

Погасли драгоценности принцесс.

И появилось огромное желание — коснуться этого вот огня. Он должен принадлежать Ричарду! И только ему! Желание было столь сильным, что он почти решился шагнуть.

Потребовать.

Но чьи-то пальцы опустились на руку. И наваждение схлынуло.

— Это не может быть правдой, — Светозарный упрямо мотнул головой. И подумалось, что все-таки, наверное, зря его Ричард приглашал.

Вызов этот неудачный.

И насмешка.

Проигрыш паладин принял бы, как и смерть, а вот сумеет ли простить отказ от боя? И насмешку? Стоит. Смотрит. Желваки ходят. И в глазах обида. Хотя вот зря. Лассар, он… его и демон одолеть не сумел, что уж о человеке говорить.

Сам Ричард точно не рискнул бы вызывать.

— Я еще был живым человеком. Я помню это дитя с волосами белыми, что лебединый пух. Она росла… она была нашей надеждой, и каждый, кому случилось уцелеть, боялся, что однажды не сумеет эту надежду защитить. И дарил ей силу, — голос Лассара звучал глуше обычного. — Мы, те, кто еще недавно тряслись над каждою крупицей, жизни свои тратили на преумножение этой силы, могущества, теперь готовы были отдать всю, до капли, лишь бы уцелело это дитя.

— Почему? — и вновь голос человека в камзоле прозвучал слишком уж громко.

Неуместно.

— Почему… — протянул Командор, одарив человека взглядом. От взгляда этого и у Ричарда руки цепенели. А человек, вот странность, выдержал. Спокойно так, с интересом даже. — Ричард был младшим сыном. Не самым способным, не самым сильным. Оттого и сослали его подальше от столицы. В ином разе ему бы до конца жизни владеть старым замком на окраине. И да, море там было… он отправился в столицу на свадьбу брата. Как он думал.

…только свадьба эта, должная стать кровавой, такою и стала. Правда, в жертву принесли вовсе не демоницу.

Демон ухмыльнулся с барельефа.

И наверное, почувствовал это не только Ричард, если девушки отступили. Все и разом. Пахнуло тьмой. И Светозарный обернулся, застыл, вперившись взглядом в белоснежную резьбу.

— Мы сражались бок о бок. А еще он сотворил меня, — Лассар поднял руку, и пламя алого камня отразилось в темных пластинах доспеха. — Когда стало понятно, что земной мой путь завершен. Бедный мальчик.

— Некромант, — резко бросил Светозарный.

— Думаешь, у него был выбор? Ты вот решил и стал паладином. Благородным рыцарем. Защитником сирых и убогих, спасителем, одолетелем…

— Почему-то мне кажется, что вы надо мной издеваетесь, — проворчал Светозарный. — Артан.

— Лассар, — Командор склонил голову. — Будь проще. Чувство юмора — вещь полезная. Особенно, когда тебя в вечности заперли. У него не было выбора. И у меня. Точнее мы могли бы умереть с честью, уйти, оставив вас разгребать последствия. Да вы присаживайтесь, прекрасные девы. Давненько уж мне не случалось бывать в обществе, столь великолепном.

Он умел быть любезным, оказывается.

И девы зарделись.

Переглянулись.

Ариция Ладхемская даже сумела удержаться от очередного неуместного вопроса. Хотя видно было, что принцессу снедает любопытство.

— Самые первые годы тьма бушевала. Не было ни дня, ни ночи, лишь бесконечная темная буря за стенами замка. Ярость мира, чье равновесие было нарушено. И здесь, в Замке, что стал единственным нашим убежищем, появилась на свет она. Наше солнце. Глядя на нее, мы вновь вспоминали, что есть жизнь. Что такое эта жизнь. И… ребенку было плохо. Она была такая слабенькая, такая крохотная… — Лассар замолчал. — И мы делились силой, ибо не представляли, что будет с нами, если её не станет. Тьма ведь страшна не та, которая снаружи, за стенами замка. Опасна та, что живет внутри у каждого.

— Это… совсем не то, что пишут в хрониках, — на щеках Артана полыхали красные пятна. Но держался он спокойно, со сдержанным достоинством.

— Можно подумать, в них когда-то что-то толковое писали, — отмахнулся Лассар и стул отодвинул. — Присаживайтесь, солнцеликие. Удостойте меня великой чести разделить с вами трапезу.

Первой на место вернулась Мудрослава Виросская, рядом плюхнулась её родственница, которая приобрела несвойственно задумчивый вид. И молчание её пугало, намекая, что в голове этой бродят какие-то совсем уж загадочные мысли.

И во что они выродятся?

— И не знаю, виной ли тому стала сила наша, которой было слишком много, или Замок, или сам мир, чьи границы истончились. Но она выросла совершенно особой. Никто и никогда прежде не обладал даром столь ярким. Ей были подвластны силы и земли, и вод, и неба.

— Тогда почему она их не использовала?!

Летиция Ладхемская поглядела на Светозарного с упреком, но тот, кажется, не заметил.

— Если она была столь сильна, то почему… почему она не изгнала тьму? Почему не освободила земли? Почему… — Артан не спешил садиться.

— Сильна, но не всесильна. Она сделала главное: закрепила печати, что удерживают того, кого вы называете Младшим богом. Она разорвала связь его с нижним миром. И заперла город, отравленный тьмой. Она дала шанс нам всем.

Теперь этот голос гремел, заполняя зал.

— Но она же и сказала, что в час, когда кровь Архаг почти иссякнет, мир встанет на краю нового испытания.

Под ложечкой засосало. Так… выразительно. С намеком.

И еще взгляд этот, в котором теперь мерещится откровенная насмешка.

— Она сказала, что шанс будет… что она сделает все, дабы он был.

Принцессы переглядывались. Неуверенно. С удивлением. С растерянностью. С нежеланием… верить? Да и как вовсе поверить в такое-то?

— Нет, — помотала головой Летиция Ладхемская. — Вы же не хотите сказать, что вот мы… мы все тут…

— Родичи? — Брунгильда нахмурилась.

— Она ушла. Последняя, кого Замок отпустил. И само это место. Она не хотела уходить. И сказала напоследок, что однажды я еще увижу тех, в ком есть её кровь, — Лассар откинулся на спинку стула и тот затрещал, намекая, что не создан для этаких упражнений. — И права оказалась.

— То есть… все-таки… мы тут… все… — Ариция Ладхемская запиналась на каждом слове. — В самом деле родственники?

— Дальние, — поспешила успокоить её Мудрослава Виросская. — Очень и очень дальние.

— Все равно охренеть, — выдала рябая девица.

И в кои-то веки все с нею согласились.

Цветок старуха держала в руках. Она сидела, скрестивши ноги, разложив вокруг птичьи кости, камушки и прядку волос, заплетенную в косицу. Сидела и баюкала цветок.

— Отдай, — сказала Теттенике, вдруг поняв, что здесь она старухи не боится.

Совершенно.

Старуха подняла глаза и протянула руку, чтобы ущипнуть Теттенике. А та взяла и ударила по этой руке. Впервые. И запоздало обожгло страхом, что вот сейчас последует наказание. А потом пришло понимание: некому наказывать.

— Тварь! — зарычала старуха, вскидываясь на ноги. И зазвенели бубенцы в седых космах её. Заговорили, запричитали на разные голоса.

Глаза её сделались страшны.

И сама-то она…

Ахху, благословенные, они никого не пугают. Напротив, люди сами к ним тянутся, силу чуя, пытаясь коснуться её хоть бы краешком. А тут… тут изрезанное морщинами лицо вдруг стало уродливым до крайности. Пахнуло гнилью и больной плотью.

И пальцы вцепились в плечо. Сдавили больно.

А те, кто должен бы защитить Теттенике, кто послан был беречь и хранить её, просто отвернулись. Всегда ведь отворачивались. Она же думала, что так и должно.

Что дело не в них.

В ней.

Что это она, Теттенике, и вправду вела себя плохо и заслужила щипок. Или затрещину. Тычок, от которого останется темное пятно синяка. Она шумела. Или веселилась, когда нужно быть тихой. Она криворука и неумела, некрасива, недостойна зваться…

Она долго училась вести себя правильно. А только все никак не выходило.

— Уходи, — сказала Теттенике старухе. — Зря ты сюда пришла.

И сумела выдержать взгляд. Только удивилась, сколько же в нем ненависти. А разве ахху, те, кого коснулась благословенная длань великой Матери, могут ненавидеть?

— Ты принадлежишь мне! — взвизгнула старуха и почему-то попятилась. Правда, словно опомнившись вдруг остановилась и руки подняла, завыла протяжно. — Проклятая! Проклятая!

И голос её окреп.

Он наполнил коридор замка, отразившись от стен его.

— Проклятая, проклятая! Силой данной мне… я взываю… взываю…

— А оно все никак не взывается, — сказал кто-то достаточно громко, чтобы люди вздрогнули.

И старуха.

И сама Теттенике.

— Это у вас от перенапряжения, — сказала рыжеволосая и ужасно некрасивая девица, сунув палец в ухо. — У нас от тоже был жрец один. Любил повзывать спозаранку. Только-только петухи проорутся, и он следом. И главное же ж каждый божий день!

— П-петухи? — почему-то переспросила Теттенике.

— А то. Петухи-то у нас еще те. Голосистые — страсть просто! Вот лежишь бывало на перине, маешься, то ли вставать, то ли еще чуточек полежать, а они как возорут! Ну и этот потом со взываниями своими. И главное, петухи-то ладно, им чего?

— Чего?

— Ничего, — девица вытащила палец из уха и отерла о платье. — Они же ж птицы. Пожрать да погулять. А вот жрец… со жрецом тяжко. Если не взовешься, так он скоренько тебя кадилом да поперек спины перетянет. Не поглядит, что ты…

Она осеклась.

— В общем, тяжелый человек был.

— Ты кто? — старуха попыталась ткнуть пальцем уже в эту вот, рыжую.

— Ярослава я, — сказала та, палец перехвативши. И сжала этак, упреждающи. — Яркой люди кличут. И ты можешь, почтенная женщина… а жрец вот одного разу взывать вышел и все. Удар хватил. Покраснел и рухнул. Потом уж целители поведали, что это у него от излишнего рвения жила какая-то внутрях лопнула. Так что, любезная, ты б побереглася со взываниями. Опасное они занятие.

Ахху попыталась руку выдернуть.

И оглянулась.

Но охрана, которая была приставлена к Теттенике, с прежним рвением разглядывала стены. И… почему-то это порадовало.

А Яра руку разжала.

— Старость-то уважать надобно, — сказала она и, присев, принялась собирать зачарованные предметы, складывая в подол платья. — Нате от…

Она попыталась высыпать собранное в руки старухи, но та шарахнулась, подтверждая самые мрачные догадки Теттенике.

Зачаровала.

— Проклятая! — взвыла та, снова ткнув Теттенике. — Слушайте! Слушайте все!

— Слушаем, — Яра шмыгнула носом. — Вы только того… жилу не порвите какую. А то потом сестрица попрекать станет, что я старость недоуважила.

Лицо старухи налилось кровью. И сделалось еще страшнее, хотя недавно Теттенике казалось, что страшнее уже и некуда.

— Слушайте все!

— Слушаем! Говори ужо.

— Проклята она Великой Матерью, — старуха крутанулась, и взлетели, чтобы опасть, грязные юбки её. — Ибо обман великий свершился! Слово было дадено! Слово не исполнено!

— Ишь ты… — восхитилась Яра.

— А потому пусть падет гнев Великой Матери на головы тех, кто дерзнет… — старуха слегка закашлялась. А Теттенике поняла, что не способна и шагу сделать.

И руки онемели.

Ноги.

Сама-то она словно застыла.

— Чего дерзнет-то? — уточнила Яра. — А то же ж не понятно, чего дерзать можно, чего нельзя. В проклятиях, оно ж как, конкретика нужна.

— Ты… тоже проклята!

— Жуть какая!

— Да сгниет нутро их! Да иссохнет оно! И не родятся от проклятой крови дети! И всем-то, всем, кого коснутся они, дерзновенные, принесут лишь смерть в мучениях.

— Да? — Яра поскребла нос, а потом быстро, так, что Теттенике и моргнуть не успела, ткнула пальцем старухе в лоб.

— Ты…

— Проверить надобно, — палец прочертил линию по носу. — А то вдруг не сработает?

Старуха вновь завыла.

— Смерть! Смерть я зрю!

— Где? — Яра обернулась, рот приоткрывши. И вид у нее был столь потешный, что Теттенике не выдержала и хихикнула. От переживаний, наверное.

Или от того, что переживать устала.

Это, оказывается, донельзя утомительное занятие, переживать.

— Смерть! — громче завыла старуха, хотя куда уж громче, казалось бы. Вытянувши руки, она затрясла ими так, что костяные браслеты на запястьях забренчали. — Смерть идет… смерть грядет… вижу, вижу… близка она! И бедствия многие случатся! И тьма падет на мир…

Она вдруг замерла, раскрывши рот.

Глаза её закатились, а лицо скривилось. И показалось вдруг, что вот-вот лицо это треснет, что выглянет из-под желтой, разрисованной морщинами кожи, нечто до того жуткое, что человеку обыкновенному глядеть на это никак невозможно.

Да только и взгляда отвести не выйдет.

Старуха моргнула.

Дернула шеей.

Руки вытянутые опали и она словно сгорбилась под тяжестью их.

— Тьма, — голос вдруг сделался сух и скрипуч, что старая арба. — Тьма близко. Тьма рядом.

— А вот это уже серьезно, — Яра перестала улыбаться. Да и Теттенике поняла, что сейчас видит… иное? Ахху способны прозревать грядущее.

Не все, лишь некоторые, но… но как тогда?

— Уже близко. Кровь ушла. Кровь вернулась. Кровь отворит запертое, — рот закрылся и губы задрожали. А из уголка потекла тонкая нить слюны. Теттенике смотрела на эту нить и думала, что надо что-то сделать.

На помощь позвать.

Только… кто придет? Никогда и никто не помогал. А теперь вот…

— Она вернется! Она обязательно вернется… — старуха захрипела и схватилась обеими руками за горло, а потом, покачнувшись, осела на пол мешком грязного тряпья.