Дорога запустения

Йен Макдональд, 1988

Это история города, находящегося на терраформированном Марсе. Это история скандалов и кошмаров, путешествий во времени и религиозных движений, террора и всепроникающей войны всех против всех. Это история плененных механических ангелов, музыкантов, вызывающих дождь, зеркального тахионного лабиринта, который показывает все мыслимые варианты будущего, поездов, одержимых сознанием, марсианских треножников и киберсвятых. Это история того, насколько необычной, неожиданной и всеобъемлющей может быть научная фантастика. Это самая необычная история освоения Марса из всех, что когда-либо были написаны. Это история Дороги Запустения.

Глава 6

Как-то пополудни, сразу после формального окончания сиесты, когда не очнувшиеся от сладостного сна люди неформально моргали, потягивались и зевали, Дорога Запустения услышала шум, какой никогда еще не слышала.

— Будто огромная пчела, — сказала Матушка.

— Или рой пчел, — сказал дедуля Аран.

— Или огромный рой огромных пчел, — сказал Раджандра Дас.

— Пчел-убийц? — спросила Эва Манделья.

— Таких не бывает, — сказал Раэль Манделья.

Близнецы забулькали. Они едва начали ходить и были в возрасте вечного падения вперед. Ни одна дверь города не выдерживала их напора; отважно и бесстрашно искали они приключений. Пчелы-убийцы их не смутили бы.

— Скорее мотор самолета, — сказал Микал Марголис.

— Один мотор? — встрял д-р Алимантандо. — Один мотор, одноместный распылитель удобрений? — Во Второзаконии такие водились.

— Скорее два мотора, — сказал м-р Иерихон, напрягая тонко настроенный слух. — Двухмоторный, двухместный, точно не распылитель, скорее пилотажный, «Ямагути и Джонс», с двигателями «Майбах-Вуртель» в толкающе-тянущей конфигурации, если не ошибаюсь.

Шум, каким бы ни был его источник, делался громче. Вдруг м-р Иерихон разглядел на лике солнца пятнышко тьмы.

— Вот он, смотрите!

С жужжанием, подобающим огромному рою пчел — убийц, самолет вынырнул из солнца и прогремел над Дорогой Запустения. Пригнулись все, кроме Лимааля и Таасмин — те проводили самолет поворотом голов и упали, потеряв равновесие.

— Что это было?

— Глядите… разворачивается, возвращается!

В верхней точке разворота все увидели растревоживший их самолет во всей красе. То был обтекаемый аппарат в форме акулы с двумя пропеллерами, носовым и хвостовым, с крыльями под углом и смещенным книзу хвостом. Всем бросились в глаза яркие тигриные полосы, нарисованные на фюзеляже, и хищная зубастая ухмылка на носу. Самолет опять пикировал на Дорогу Запустения и чуть не срезал верхушку ретрансляционной башни. Все вновь пригнулись. Самолет завис на вираже, полированный металл отразил последобеденное солнце. Жители Дороги Запустения стали махать руками. Самолет еще раз устремился к городу.

— Смотрите, пилот машет в ответ!

Люди помахали снова.

В третий раз самолет пронесся над саманными домиками Дороги Запустения. В третий раз заложил он крутой вираж.

— Я уверен, он садится! — крикнул м-р Иерихон. — Он садится! — Из законцовок крыльев, носа и смещенного хвоста выдвинулись посадочные шасси. Напоследок самолет пронесся мимо горожан и устремился вниз, на пустой участок за железнодорожным полотном.

— Разобьется! — сказал д-р Алимантандо, однако побежал с остальными к распускавшемуся за рельсами кошмарному облаку пыли. Навстречу выкатился самолет. Люди рассеялись, самолет вильнул, зацепился подкрыльным колесным шасси за валун и врезался в него, прорыв в песке глубокую полукруглую борозду. Добрые граждане Дороги Запустения поспешили на помощь пилоту и пассажиру, но пилота освобождать не требовалось, он отодвинул дверцу кабины, выпрямился и заорал:

— Вы тупые ублюдки! Тупые, скорбные умом ублюдки! Какого черта вы прибежали, чего вам надо? А? Он разбился, разбился, он никогда не взлетит, а все потому, что вы, тупые ублюдки, такие тупые, что бегаете прямиком на самолеты! Посмотрите, что вы наделали, посмотрите!

И пилот разрыдалась.

Ее звали Персея Голодранина.

Она родилась с крыльями, авиационный жидкий водород тек в ее жилах, ветер гудел в ее проводах. Со стороны отца — три поколения Летающего Цирка Ракеты Морган, со стороны матери — генеалогическое древо распылителей, коммерческих пилотов, чартерных летунов и безрассудных пилотажников вплоть до прапрабабушки Индхиры, которая, говорят, водила Парус-Корабли Президиума, когда создавался этот мир. Персея Голодранина родилась для полета. Она была крупной, грозной, виртуозной птицей. Для нее потеря самолета значила не меньше, чем потеря руки, или ноги, или любимого, или жизни.

Все время, все деньги, всю энергию и любовь она с десятилетнего возраста вкладывала в Поразительный Воздушный Вертеп Голодраниной — летающий цирк одного пилота и одного шоу, небесное шатокуа, которое не просто ошеломляло глазевших раскрыв рот зрителей смертоубийственной акробатикой высшего пилотажа, но и расширяло их кругозор, за скромную плату предлагая виды с высоты на их же фермы, а также крупные планы непогоды и увеселительные экскурсии к местным достопримечательностям. В этой профессиональной роли Персея Голодранина двигалась на восток по верхнему полушарию, пока не достигла равнинного городка Станция Уолламурра.

— Взгляните на Великую Пустыню, — разливалась она перед овцеводами Станции Уолламурра, — восхититесь крутыми безднами огромных каньонов, подивитесь силам Природы, вытесавшим исполинские естественные арки и высоченные каменные столпы. Внизу вам откроется вся история земли, изложенная в камне: зуб даю, это путешествие за один доллар пятьдесят центаво вы не забудете никогда.

Для Июния Ламбе, осатаневшего от ужаса на заднем сиденье, рекламный слоган оказался чистой правдой. Через двадцать минут после вылета со Станции Уолламурра — никаких каньонов, исполинских арок и высоченных столпов в радиусе ста километров, — Персея Голодранина обнаружила, что показания топливомера не желают меняться. Она постучала по дисплею. Красная планка замерцала и упала до нуля. Персея постучала снова. Планка осталась где была.

— Нихренасе, — сказала она. Врубила запись комментариев к чудесам Великой Пустыни, чтобы Июний Ламбе не беспокоился, и стала искать на картах ближайшее поселение, чтобы аварийно приземлиться. Возвращение на Станцию Уолламурра было с очевидностью исключено, но карты РОТЭХа не утешали. Персея сверилась с радиолокационной аппаратурой. Менее чем в двадцати километрах наблюдалась утечка сверхвысокочастотного излучения, характерная для ретрансляции в планетарной коммуникационной сети.

— Надо проверить, — сказала Персея себе и так решила судьбу — свою, самолета и пассажира.

Она обнаружила крошечное поселение там, где никакого поселения вроде не было. Аккуратные квадратики зелени, отражавшееся в солнечных батареях и ирригационных канавках солнце. Персея различила красные черепичные крыши домов. И людей тоже.

— Держитесь крепче, — сказала она Июнию Ламбе, после этих слов впервые заподозрившему неладное. — Ныряем.

На последней слезинке топлива повела она возлюбленную птичку к земле, и что же произошло? Отвращение Персеи было столь велико, что она отказалась покидать Дорогу Запустения с Июнием Ламбе на Арес-Экспрессе, маршрут Ллангоннедд — Жизнерадость, 14:14.

— Как прилетела, так и улечу, — объявила она. — Я отсюда двину только одним способом — на паре крыльев.

Раджандра Дас пытался заговорить шасси, чтобы те вернулись в законцовки, но его на это не хватило, как не хватило сварочной горелки Раэля Мандельи, несмотря на все старания вернуть самолет к жизни. Для единственной выжившей сотрудницы Поразительного Воздушного Вертепа Голодраниной унизительнее всего было то, что сварочную горелку Раэля Мандельи питало не что-нибудь, а стопроцентный, чистейший, неразбавленный авиационный жидкий водород.

Тогда д-р Алимантандо оделил Персею Голодранину домом и садом, чтобы она не умерла с голоду, но жизнь ее не была счастливой, ибо в глазах ее сияло небо. Она взирала на тощих пустынных птиц, собиравшихся на антеннах башни-ретранслятора, и печалилась — ее крылья сломали глупые людишки. Она вставала на край утеса, смотрела на птиц, что взмывали на вечерних термиках, и думала, как бы раскинуть руки пошире и взмыть, подобно птице, плыть вверх на спирали воздушного потока, пока не исчезнешь из виду.

Однажды вечером Микал Марголис сделал ей два предложения, и поскольку Персея Голодранина знала, что забыть о небе сможет, лишь забывшись, она приняла оба. Той ночью и двадцать последующих ночей покой горожан нарушали странные шумы из Марголисова обиталища. Частью это был скулеж и долбеж сношений. Другой частью — звуки как будто бы ремонта.

Все стало ясно, когда появилась табличка.

На ней значилось:

ТРАКТИР «ВИФЛЕЕМ-АРЕС Ж/Д»

ЕДА * ПИТЬЕ * СПАНЬЕ

СОВЛАДЕЛЬЦЫ:

М. МАРГОЛИС, П. ГОЛОДРАНИНА

— Не сын он мне, — возвестила разъяренная Матушка. — Пренебрегать родной матерью ради чужестранной дешевки и наполнять тихие ночи звуками, которые я и описывать не буду; какой позор на мою голову! А теперь еще это логово греха и содомии! Трактир, ха-ха! Будто родная мать не знает, что это значит! Он думает, родная мать не поймет, что это за ТРАХ-тир! Аран, — обратилась она к будущему супругу, — ноги моей не будет в этом заведении. Отныне он мне не сын. Я от него отказываюсь. — Она чопорно плюнула на землю перед трактиром «Вифлеем-Арес Ж/Д». Тем вечером Персея Голодранина и Микал Марголис закатили грандиозную пирушку по случаю открытия и угощали всех маисовым пивом, кто сколько выпьет, и выпито было немного — гостей пришло всего пятеро. Даже д-ра Алимантандо убедили оторваться от штудий ради вечернего празднества. Дедуля Аран и Матушка остались присматривать за крошками Лимаалем и Таасмин. Дедуля Аран был бы рад уйти и заслуживал молчаливый укор всякий раз, когда Матушка ловила его мечтательный взгляд в сторону дыма столбом. Тотальный запрет на пересечение порога неизбежно распространялся и на мужа.

Назавтра после пирушки Персея Голодранина отправилась вместе с Раджандрой Дасом, м-ром Иерихоном и Раэлем Мандельей за рельсы; эти трое расчленили оцарапанный песком пилотажный самолет и упаковали его в пятнадцать ящиков из-под чая. В процессе расчленения Персея Голодранина не сказала ни слова. Она заперла останки самолета в самой глубокой, самой темной пещере трактира и положила ключ в кувшин. Ей так и не удалось заставить себя забыть о том, где стоял этот кувшин.

Как-то ночью в два ноль два она перекатилась на Микала Марголиса и прошептала ему в ухо:

— Дорогой, знаешь, что нам нужно? — Микал Марголис затаил дыхание в предчувствии обручальных колец, детей, мелких латексно-кожаных извращений.

— Стол для снукера.