Дорога запустения

Йен Макдональд, 1988

Это история города, находящегося на терраформированном Марсе. Это история скандалов и кошмаров, путешествий во времени и религиозных движений, террора и всепроникающей войны всех против всех. Это история плененных механических ангелов, музыкантов, вызывающих дождь, зеркального тахионного лабиринта, который показывает все мыслимые варианты будущего, поездов, одержимых сознанием, марсианских треножников и киберсвятых. Это история того, насколько необычной, неожиданной и всеобъемлющей может быть научная фантастика. Это самая необычная история освоения Марса из всех, что когда-либо были написаны. Это история Дороги Запустения.

Глава 9

Нелады между Сталиными и Тенебриями начались, когда те и другие обнаружили, что им сбыли один и тот же кусок земли в идиллическом, райском городке Дорога Запустения; сделал это м-р Э. П. Венкататчалум, бывший агент по продаже земельных участков Бюро Иммиграции и Колонизации Венкататчалума, ныне сидевший в белом кабинете и отвечавший на вопросы инспектора Цзень Саопина из Констебулярии Блерио. Сталины и Тенебрии не просто купили один и тот же участок земли (который м-р Э. П. Венкататчалум вообще не имел права продавать), вдобавок они купили два комплекта билетов на одни и те же места в купе Солнцеворотного Ночного на 19:19, остановки в Северном Бенгороде, Анненси, Мёрчисонвилле, на Новопредприятии, Станции Уолламурра и Дороге Запустения. Оба семейства никак не желали уступать. Проводник купейного вагона заперся в своем купе и на полную громкость врубил беспровод. Пусть сами уладят свои споры. Выспаться в 36-м вагоне Солнцеворотного Ночного было невозможно. Пять человек с багажом пятерых пытались ужиться в купе, рассчитанном на троих с багажом троих. В первую ночь спальное место получил только маленький Джонни Сталин, возраст 3 3/4. И по очень простой причине: этот легковозбудимый толстый комок плоти мог орать, и орать, и орать до посинения, пока не получил бы свое спальное место. Мать без лишних слов скормила сыну три или четыре взрослые таблетки от бессонницы, чтобы он стал спокойным и послушным мальчиком. Комок плоти по имени Джонни Сталин был избалованным, наркозависимым и легковозбудимым.

Следующий день проходил в щетинистом молчании, пока Гастон Тенебрия ровно в 14:00 не прочистил глотку и не сказал, что было бы здорово, если бы все спали посменно. Они с супругой Женевьевой проводили бы ночи сидя и спали бы весь день, если бы Сталины сидели весь день и спали всю ночь.

Договоренность казалась по крайней мере общепримиряющей. Затем всех подчинила себе четкая, суровая логистика спального купе. Одну постель сворачивают, освобождая место для двух сидящих, еще трем телам достаются два спальных места. В следующую смену сидят трое, а двое спят в комфорте. М-р и миссис Сталины ерзали и ворчали на тесной до невозможности постели, маленький Джонни астматически храпел, Гастон и Женевьева Тенебрии вели милые частные споры, яростно перешептываясь и сдержанно, но агрессивно жестикулируя, а поезд клацал и бряцал, давал задний ход и переформировывался, образуя новые составы, и вот такими-то скачками и рывками подъезжал все ближе к Дороге Запустения.

Утром третьего дня натужная перемена сидячих и стоячих мест стала формальным поводом к началу военных действий. Женевьева Тенебрия обвинила юного Джонни Сталина в попытке заглянуть ей под юбку в момент вскарабкивания по лесенке на верхнюю полку. М-р Сталин обвинил Гастона Тенебрию в перебирании багажа в часы, когда его, м-ра Сталина, семья предположительно спала. Гастон Тенебрия обвинил м-ра Сталина в непристойном подкатывании к его, Гастона Тенебрии, красавице-жене в очереди в туалет второго класса. Миссис Сталин обвинила миссис Тенебрию в мухлевании в безик. Вихри спора крутились совсем как вихри снега, обещая лютую зиму; и продлилась она весь четвертый день и всю четвертую ночь.

— Дорога Запустения! — закричал проводник, перестав прятаться и стуча по двери серебристым карандашом. Тук-тук-тук. — Дорога Запустения! Три минуты! — Тук-тук-тук.

На две минуты тридцать секунд воцарилась парадоксальная анархия: Сталины и Тенебрии просыпались-умывались-одевались-собирали-сумки-книги-ценные-вещи-пухлых-сыновей-толклись-тряслись-плелись по узкому тамбуру сквозь узкую дверь в жидкий просторный семичасовой рассвет. Все это без единого взгляда в окно, не глядя, куда прибыли, и это жаль: посмотри они в окно, может, и с поезда сходить не стали бы. А когда взглянули, увидели…

— Зеленые лужайки, — сказал м-р Сталин.

— Тучные фермерские угодья, алчущие плуга, — сказал Гастон Тенебрия.

— Воздух, напоенный ароматом миллионов цветов, — сказала миссис Сталин.

— Тихий, безмятежный рай на земле, — сказала Женевьева Тенебрия.

Джонни Сталин глазел на сияющий белый саман и ожженную красную почву, отблески светила на солнечных батареях и застывшие скелеты насосных опор. Затем сморщил личико, как выжимаемую досуха мокрую губку, и изготовился к припадку ора.

— Ма! — заныл он. — Я не… — Миссис Сталин отвесила сыну смачную затрещину по левому уху. Он завопил еще яростнее, и по этому сигналу Сталины и Тенебрии обрушили друг на друга огневой вал язвящих инвектив, оставляя на близстоящих стенах подпалины. Джонни Сталин вразвалку отошел оплакивать горе наедине с собой: его не замечали, а значит, не любили. Лимааль и Таасмин Мандельи наткнулись на него, надутого, как индюк, около главного метанового реактора, когда носились туда-сюда в поисках новых игрушек для нового дня.

— Привет, — сказал Лимааль. — Ты новенький.

— Как тебя зовут? — спросила Таасмин, на сорок восемь секунд старше брата.

— Джонни Сталин, — сказал Джонни Сталин.

— Ты сюда надолго?

— Наверно.

— Тогда мы покажем тебе, где тут можно играть, — сказала Таасмин, и двое проворных, гибких детей взяли бледного пухлика Джонни Сталина за руки и показали ему изумительную свинскую лужу, водяные насосы, оросительные канавы, по которым круто гонять игрушечные кораблики, загончики, в которых Раэль Манделья держал детенышей животных из своего эмбрионабора, а также ягодные кусты, которые можно объедать, пока не затошнит, и никто не рассердится вот ни на столечко. Они показали Джонни Сталину дом д-ра Алимантандо, и самого д-ра Алимантандо, очень высокого, очень старого и очень милого, просто до жути, и д-р Алимантандо вернул пятнистого от грязи, дерьма, воды и ягод мальчика препиравшимся родителям и сделал их постоянными жителями Дороги Запустения. Первые две ночи они провели в трактире «Вифлеем-Арес Ж/Д», пока д-р Алимантандо размышлял, как же с ними быть. Наконец он призвал самых доверенных друзей и советчиков: м-ра Иерихона, Раэля Манделью и Раджандру Даса — и все они вместе, не без помощи Достойных Предков м-ра Иерихона, пришли к ошеломительно простому решению.

Дорога Запустения слишком мала, чтобы позволить себе роскошь большого города вроде враждующих семейств. Сталины и Тенебрии должны научиться жить вместе. Поэтому д-р Алимантандо выделил им дома по соседству и участки с длинной общей границей и одним-единственным водяным насосом. Довольный собственной соломоновой премудростью, д-р Алимантандо вернулся в погодную комнату к изучению времени, пространства и всего остального.