Тайна римского профессора

Ирина Челак, 2015

Философско-исторический роман с элементами магического реализма. Находясь в состоянии духовного кризиса, пытаясь разобраться в себе, московский бизнесмен Александр Фортье отправляется отдыхать в уединенный греческий отель, где знакомится с профессором истории из Рима. Последующая череда странных событий, смешавших настоящее с прошлым и будущим, неумолимо меняет жизнь Александра и дает ему в награду знания, о которых он не мог и мечтать. Была ли эта встреча случайной?

Глава V

На следующее утро Светлана улетела в Москву. Я отправил ее, дав необходимые инструкции: сообщить Юлии, что переговоры прошли успешно и что мы будем открывать в Риме новый совместный офис. Просил о подробностях не рассказывать, в том числе и о том, кто и на каких позициях будет в нем работать. Посоветовал ей один день отдохнуть — а к тому времени я тоже уже прилечу.

Светлана слушала и кивала с очень серьезным видом, и я подумал, что, как и итальянцы, не ошибся в выборе. От недавней ее веселости и беспечности не осталось и следа, — наверное, она был ошарашена вчерашним вечером и развитием событий. Такого быстрого повышения она уж точно не ожидала.

Я решил остаться в Риме. На сутки или просто на день — как получится. Вечерний рейс на Москву в расписании присутствовал, так что я был спокоен.

Идея задержаться в Риме происходила из возникшего во время вчерашнего ужина желания встретиться с итальянским историком. Вернее, в глубине души я не знал, зачем я это делаю, но неведомое мне до сих пор любопытство заставляло меня остаться.

Как только Светлана села в машину из отеля, которая должна была отвезли ее в аэропорт, я, расположившись в лобби-баре, достал из кармана визитку. Несколько минут сидел, глядя в окно на проходящих мимо людей и собираясь с мыслями, затем медленно набрал номер. После третьего гудка я неожиданно услышал напевное: «Pronto…»

Еще вчера вечером, после ужина, подготавливаясь ко сну, я обдумывал этот телефонный разговор. Что я ему скажу? Помнит ли он меня вообще? О чем мы, два таких разных человека — историк и прагматичный бизнесмен, могли бы разговаривать? Давненько мне не приходилось звонить кому-то без определенной цели, поддавшись какому-то почти глупому наитию и нелепому желанию встретиться с человеком, которому даже не знаю, что сказать.

Одним из моих жизненных принципов была прочитанная мною еще в студенческие годы сентенция: лучше жалеть о том, что сделал, чем о том, чего не сделал, когда такая возможность была. Поэтому в таких случаях я всегда выбирал первое — делать.

— Pronto!? — голос зазвучал удивленно-вопросительно.

Я растерялся. Неужели набрал неверно номер? Не может быть: я два раза сверил его с визиткой. Я сказал, что не очень хорошо понимаю итальянский и спросил, говорит ли моя собеседница по-английски. В ответ услышал какое-то хихиканье и короткое «No» и затем на французском с акцентом, выдававшем, насколько я мог судить, в говорящей уроженку Валле д’Аоста:

— Зато я говорю по-французски… И не только говорю…

— Прошу прощения?

Я не стал дослушивать, что еще делает моя собеседница, и объяснил, что вообще-то по этому номеру звоню господину Донати. «Скорее всего, — добавил я, — вышла какая-то ошибка…» В ответ — еще более сильное хихиканье неизвестной особы:

— Нет, вы не ошиблись. Господин Донати сейчас возьмет трубку. Подождите, пожалуйста.

Послышалось шлепанье ног. Я был уверен, что эта дамочка идет мокрыми босыми ногами по какой-то плитке или мрамору, и почему-то сразу представил себе ее обнаженной. Затем послышался негромкий всплеск воды, тихое: «сеньор Донати, сеньор Донати!» и быстрое перешептывание на итальянском, из которого я смог разобрать только два слова: «сеньор» и «английский». Мужской голос полушепотом произнес: «Si, si…», снова послышался плеск воды — и наступила тишина. Я ждал, ждал, ждал — и с каждой секундой эта ситуация казалась мне все более нелепой, а сам я стал чувствовать себя назойливым свидетелем, хоть и невольным, чужой личной жизни. Ведь этот человек был для меня абсолютно чужим. Я уже пожалел, что позвонил, и собрался было положить трубку, как вдруг услышал мягкий баритон, сказавший на английском: «Добрый день». В замешательстве я ответил: «Добрый день. Это Александр Фортье…» — и объяснил, что мы встречались месяца два назад в Греции.

— О да! — как-то слишком воодушевленно ответил мой собеседник. — Я ждал вашего звонка. Вы в Риме?

Я почувствовал некоторое облегчение: хотя бы мой звонок не будет выглядеть глупо.

— Да, но останусь еще только на день.

— Понимаю, понимаю… Так давайте встретимся не теряя времени! Скажите ваш адрес.

Я объяснил, что моя гостиница находится в самом центре, но я предпочел бы встретиться вне ее.

— Хорошо. Вы знаете, где находится Колизей? Давайте там и встретимся через час. Вам удобно?

Мне было удобно, и я согласился.

* * *

У Колизея наблюдалось немалое количество туристов. И не удивительно: не всем приятно путешествовать по шумному, переполненному городу в разгар сезона; многие выбирают и межсезонье, когда нигде нет очередей и когда Рим можно увидеть глазами местных жителей — таким, какой он есть.

Осень в Италии длится долго — теплая, солнечная и невероятно жизнеутверждающая даже в ноябре. По российским меркам в это время без куртки и шапки не обойтись, а здесь люди гуляли в легких пиджаках и жакетах.

Недалеко от Колизея находится остановка городского автобуса. Там стоят обычные римляне, которые ежедневно едут из дома на работу, в школу, еще куда-то. Глядя на их маленькие, чинно ожидающие автобуса фигурки на фоне помпезного некогда Колизея, думаешь о том, что на самом деле величие — вещь относительная. А вот обыденность, ежедневный ритуал людской суеты, присутствует всегда и везде.

Флавио я безошибочно узнал издалека. Он стоял сразу за остановкой, глядя на Колизей, держа в сложенных за спиной руках маленький греческий флажок. Интересно… Ни о каких опознавательных знаках мы с ним не договаривались. Вспомнился просмотренный недавно черно-белый шпионский фильм, в котором главный герой использовал торчащую из кармана газету в качестве условного знака. Я почти подошел, когда он, словно почувствовав мое приближение, неожиданно обернулся:

— Приветствую вас! — он крепко пожал мне руку, другой, державшей флажок, похлопывая меня по плечу. — Надеюсь, мой флажок вас впечатлил. Вы узнали меня издалека, не правда ли?

— Да, это было весьма оригинально. Но узнал я вас не по флажку.

— Я подумал — мало ли! ведь мы виделись лишь однажды, да и то на пляже, а некоторые люди трудно запоминают лица. Трудно было угадать, к какой категории относитесь вы. Я вот на память пока не жалуюсь.

Это прозвучало почти как хвастовство. Ну да ладно, на память я тоже не жаловался.

— Прогуляемся? — предложил он. — Вы любите гулять? Погода сегодня прекрасная. Градусов двадцать будет!

— Да, я тоже это заметил, пока шел от гостиницы. В Москве всего три градуса, дождь (бррр! я внутренне содрогнулся, представив, что почувствует Светлана, когда выйдет из самолета).

Мы медленно пошли вдоль левого крыла Колизея. Я не знал, куда Флавио меня ведет, да и это было не важно. На его вопрос, как прошла моя деловая встреча, я в двух словах рассказал, что все сложилось отлично и что моя компания станет частью, хоть и малой пока, местного бизнеса.

— Значит, ваш приезд в Рим оказался не напрасным. Это хороший знак.

— Надеюсь…

— Уверяю вас, все случается так, как должно быть.

Интересная мысль. Мне тоже порой хотелось так думать, но в большинстве случаев жизнь убеждала в обратном. Что-то получалось, только если я сам прилагал для этого усилия.

Мы направились к подземному переходу. Честно говоря, ни в Москве, ни в других городах я давно не спускался в метро. Попытался вспомнить, когда это делал в последний раз, — и не смог. Значит, это было действительно очень давно. Молодые люди быстро сбегали и поднимались по ступенькам, дамы среднего возраста на невысоких каблуках торопливо обходили нас. Вдоль нашего пути встречалось большое количество темнокожих, не из местного населения, продавцов пестрых и, по их утверждениям, кашемировых платков. Они стояли и у самого Колизея, и здесь, в переходе, и наверняка у всех туристических объектов, назойливо разворачивая перед туристками свои голубые, розовые, красные, пестрые и блестящие платки. Раньше я никогда не обращал столь пристального внимания на уличных торговцев, но сейчас с любопытством, подстегнутым почтительностью, с которой некоторые из них здоровались с профессором, спросил, кто эти люди, имея в виду их отношение к моему спутнику.

— Иммигранты, естественно, — ответил он, по-видимому, неверно истолковав мой вопрос. — В Риме, как и во всей Италии, да и Европе в целом, их огромное количество. Впрочем, как и во все времена. Иммигранты — такая же часть нашей истории, как и эти древние стены, у которых они торгуют. Одна моя знакомая говорит, что они не производят особенно приятного впечатления. С этими платками по пять евро возле Колизея… Странные люди, странные «сувениры», ничего общего ни первые, ни вторые с Римом не имеющие… — он пожал плечами. — Но что поделаешь? Они зарабатывают на жизнь, как могут, верно? И знаете ли, честно говоря, ничего общего с настоящим Римом давно уже не имеет никто и ничто.

Я не вполне понял его мысль, но решил не уточнять и перевел разговор на интересующую меня тему:

— Да, вам лучше это знать, ведь вы занимаетесь историей, не правда ли?

Он с любопытством взглянул на меня.

— Вам даже это обо мне известно? Чем же я себя выдал, неужели флажком?

Мы оба засмеялись.

— Я узнал об этом случайно: увидел ваше имя на обложке одной книги о Риме.

— Вы ее купили?

— Нет, я, честно говоря, историей не очень интересуюсь. Мои итальянские партнеры подарили книгу моей секретарше. На первой встрече она впечатлила их своим интересом к Риму и познаниями в итальянской истории. Видно, они решили помочь ей эти знания углубить таким подарком. Саму книгу, и автора в особенности, они очень хвалили.

— Вы приводите меня в смущение! Я всего лишь скромный историк — наблюдатель времен, — Флавио скромно потупил взгляд. Однако судя по его интонации, я подумал, что скромным историком он себя отнюдь не считает.

Мы оказались напротив Колизея, но в этот раз нас от него отделяла дорога. По ней шумно проносились обычные для этого города мотоциклы, скутеры, ловко сновавшие между машин, экскурсионные автобусы на два этажа, маленькие городские машинки местных жителей. Сам Колизей отсюда был виден лучше. Мы находились на небольшом возвышении, а он казался на расстоянии вытянутой руки. Именно так иногда можно сделать интересную фотографию: протягиваешь ладонь — и объект получается прямо в ней. Какое-то время мы молча стояли у парапета и смотрели на Колизей.

— О чем вы думаете? — не поворачиваясь ко мне, тихо спросил Флавио.

— Даже не знаю… — я не нашелся, что ответить: мысли были обо всем и ни о чем.

— Ну что ж… — задумчиво сказал он. — Разрешите угостить вас кофе? Я не случайно выбрал это место для встречи. Мы находимся в двух шагах от моего любимого кафе.

— Не откажусь. Хороший итальянский кофе можно выпить только в Италии.

Флавио засмеялся:

— Хороший можно везде, а вот идеальный кофе готовят только здесь.

Мы пошли мимо стоянки, аккуратно, но очень плотно уставленной небольшими компактными машинами, — не было ни одного свободного места. Создавалось ощущение, будто это машинки-игрушки на фоне Колизея, которые так прилежно расставил какой-то умный римский мальчишка — и ушел пить свое какао с молоком в любимом кафе моего спутника. Может быть, детский смех, крики, которые явственно доносились до моего слуха, навели меня на эту мысль? Мы проходили мимо изысканного двухэтажного дома, который вполне мог сойти за какой-нибудь исторический объект, пусть не очень древний, но все же… Детские голоса доносились именно оттуда.

— Что это за здание? — Я подошел к каменной табличке с высеченными на ней латинскими надписями, но, не успев ничего прочесть, услышал рядом голос Флавио:

— Ныне это детский сад.

— Что?! Детский сад? — спросил я удивленно. Менее всего в этом здании практически напротив Колизея я ожидал увидеть детский сад. Он улыбнулся и ничего не ответил.

Мы свернули в узкую мощеную улицу. На углу ее и находилось наше кафе. Одной частью оно смотрело к солнечному Колизею, а окна другой выходили на темную часть улочки. В Риме таких огромное количество, и при желании любой человек, не знающий города, может в них без труда заблудиться, потеряться. А вот если это без желания — уже плохо, нужный адрес можно безуспешно искать довольно долго. Иногда, впрочем, изучение этого лабиринта запутанных улиц само по себе является отдыхом и своего рода развлечением. Многие даже находят в этом свою прелесть — просто потеряться в Риме. Светлане здесь уж точно понравится.

Флавио предложил сесть на ту сторону, которая не была освещена солнцем. Мы направились к столику со стороны маленькой улочки. Подойдя к нему, через раскрытые створки-двери увидели подошедшую из глубины самого кафе пожилую пару, которая тоже намеревалась сесть за этот столик. Я собрался было предложить уступить им место, как вдруг они приветственно улыбнулись, поздоровались с моим спутником, назвав его при этом профессором, — и выбрали соседний.

Мы сели друг напротив друга. Флавио достал из внутреннего кармана пиджака сигару и, блаженно улыбаясь, сказал:

— Это мой столик, это мое любимое место. Курить в Италии в заведениях, как вы, наверное, знаете, запрещено, но большего наслаждения, чем кофе с сигарой или сигара с виски, думаю, трудно представить. Вы не согласны? А разве сигару можно курить стоя на улице? Пропадает вся эстетика этого акта, все наслаждение ритуалом. А тут я сижу в кафе, но правая моя рука, в которой я держу сигару, находится на улице. Я не нарушаю законов, но в то же время не нарушаю и своего удовольствия.

— А зимой? — почему-то меня сразу заинтересовал этот вопрос.

— Да, зимой сложнее, — он улыбнулся, отчего у глаз его появилась сеть мелких, едва заметных морщин. — Зимой эти створки не раскрывают, и тогда я курю свою сигару в других местах.

И снова мне показалось, что на самом деле он так не думает, что его совершенно не волнует закон, запрещающий курение, и что если понадобится, он этот закон легко проигнорирует.

Подошел официант. Мы заказали кофе, и я попросил принести меню. Флавио спросил:

— Вы голодны? В той части кафе, которая выходит к Колизею, расположено бистро с типично итальянской кухней: пиццы, пасты, лазанья…

— Нет, нет! Я просто хотел попробовать мороженое.

— В таком случае вам повезло: мороженное здесь предлагают одно из лучших в Риме.

Я заказал фисташковое; положил немного в кофе и стал наслаждаться невероятно сильными вкусовыми ощущениями этой комбинации. Мой собеседник курил, тоже с явным удовлетворением, опустившись плечами на спинку мягкого кожаного сиденья и слегка прищурив глаза. Он смотрел как будто сквозь меня. А я украдкой его разглядывал.

С момента нашего знакомства он ничуть не изменился, даже стрижка была та же. Я обратил внимание на его элегантную одежду: не броскую, как у братьев Лучиано, но стильную и выдержанную. Мое внимание привлекли необычные часы на его левой руке. Точнее, я решил, что это часы, не придумав ничего лучшего: отсутствовало заводное колесо или кнопки, а циферблат был закрыт крышкой со сложной рельефной гравировкой.

— Рим, Рим… мой вечный город… моя вечность… — вдруг пробормотал он как-то печально, вразрез моему созерцательному настроению.

Я вопросительно посмотрел на него.

— Вам нравится Рим? — спросил он тихо.

— Я посещал Рим всего несколько раз. Честно говоря, Париж мне нравится больше. Там я бываю часто и лучше ощущаю пульс и динамику этого города. А Рим всегда вызывал у меня какое-то странное противоречие.

— Противоречие… Да, вы правы. В нем очень много противоречий. Я вижу их каждый день, и мне трудно с ними примириться. Но я живу в этом городе, я его люблю.

— Вы родились в Риме?

Он немного помедлил с ответом, затем посмотрел прямо на меня.

— Да, я римлянин по рождению.

Улыбка исчезла, и лицо его стало серьезным. Эта фраза подействовала на меня как холодный душ. Интонация его голоса, когда он произносил ее, резко изменилась: он стал как будто совсем другим человеком. Я почувствовал, что он действительно римлянин, что бы это ни значило. Он произнес это так, как говорил Юлий Цезарь своим побежденным врагам. Что это: историческая гордость или нечто большее? Римский дух? Величие этого города — сердца огромной и мощной империи я впервые ощутил здесь, сейчас, в этой фразе, в этом кафе. Ни величественные здания, ни захватывающие исторические описания — ничто до сих пор не вызывало у меня таких эмоций. Я поймал себя на том, что смотрю на него с застывшей в воздухе ложкой мороженного и открытым ртом. Передо мной сейчас сидел совсем уже не профессор, а римский воин с лавровым венком на голове. Я закрыл глаза, чтобы стряхнуть это наваждение. Открыв, увидел его спокойное улыбающееся лицо.

— Искренне признаюсь, — сказал я, — и надеюсь, вас не обидит мое дилетантское мнение: величие Рима меня не сильно впечатляет, а Колизей кажется мне огромной рушащейся стеной.

Я ожидал, что он начнет спорить со мной как настоящий историк и патриот, убеждать, что я не знаю и не вижу глубокого исторического смысла Рима. Но он, вздохнув, сказал:

— Вы очень близки к истине. В современном Риме, как и в его более-менее известной нам истории, не осталось почти ничего из его былого величия. Никто его не знает и уже не познает таким, каким он был когда-то. Никто не несет его истинного духа… — его лицо приняло грустное выражение. — Вы правы по поводу Колизея… — он протянул руку к правому карману своего твидового пиджака и извлек оттуда какой-то камешек. — Возьмите, это на память от меня, от Рима и от Колизея в частности.

— Я правильно догадываюсь — это кусочек Колизея?

— Да, это маленький обломок стены. Колизей рушится. Мэрия ищет средства на его укрепление, в котором он спешно нуждается. Один наш бизнесмен готов инвестировать нужную сумму за то, чтобы использовать вид Колизея в качестве логотипа своей продукции. Мэрия, кажется, согласна. Она согласна уже на все. Колизей рушится, наша история блекнет и исчезает. Исчезает Рим, исчезает Вечный город.

Он рассуждал как типичный историк, для которого прошлое всегда является более интересным и ценным, чем настоящее.

— Конечно, — словно отряхнувшись от своих раздумий, продолжил профессор, — Рим переживал и худшие времена. Он был разрушен, отстроен, снова разрушен и снова отстроен… Он горел, разрушался и возрождался. Но он жил. Пожалуй, это единственное, чего мне будет не хватать, когда я уйду, — добавил он тихо.

Он говорил это очень печально, с искренней и глубокой тоской в голосе.

— Но ведь история останется, — сказал я, чтобы ободрить его и перевести разговор в более приятное русло. — Вы, ваши коллеги, все римляне да и практически все люди в мире знают, помнят и любят Рим.

Его настроение действительно перешло в другое русло. Он замахал руками и громко сказал:

— О, оставьте! Никто ничего не знает. По-настоящему никто ничего не знает. Никто не видел, никто не помнит, никто не знает. Почти никто. Это очень печально, но это так. Поверьте мне, историку: и про нас, и про наше время напишут когда-нибудь «истину» — но отнюдь не правдивую.

Я решил не продолжать этот разговор: ему, историку, было, виднее. Поблагодарив за подарок, я обещал его хранить. А он в заключение сказал:

— Этот осколок символизирует для меня знание, давно забытое и почти утерянное… Маленькая крупица, частичка прошлого, сжатая в ладони…

Мы попросили счет. Несмотря на странное настроение профессора, в общении с ним я не испытывал дискомфорта. Мне даже не хотелось уходить, и я бы с удовольствием провел здесь еще пару часов. Время в этом кафе как будто остановилось. В Москве с ее динамикой, торопливостью, расстояниями, экспрессивностью и вечными пробками время просто летит. За ним не успеваешь гнаться и только сильно устаешь. Сейчас, впервые за десятилетие своей самостоятельной бизнес-карьеры, я четко осознал, насколько глубоко я погрузился в работу. Отдавал всего себя без остатка для процветания своего бизнеса, для поддержания хорошего стандарта жизни и, в конце концов, для своей внутренней удовлетворенности. Сейчас я понял, что не удовлетворен достаточно. И бизнес к этому не имеет никакого отношения. Слова моего собеседника открыли в моей душе неведомую для меня самого дверь — в мой внутренний мир, в мир моей настоящей, нематериальной удовлетворенности. И теперь, когда я осознал, что дверь эта существует, — я понял, что всегда буду думать об этом и мне всегда будет не хватать этой маленькой частички истории в ладони.