Трансформация – дорога домой. Воин Огня

Ирина Сухарева

Что, если наше место, наш дом, где-то там, рядом с Создателем? Что, если для каждого из нас земной путь – это дорога домой? Что, если каждый из нас может пройти трансформацию и стать кем-то бо́льшим, Высшим сознанием и обрести бессмертие? Было бы здорово, не правда ли?.. В этой фантастической повести пройдёт путь от Человека к Высшему сознанию главный герой – Андрей, мужчина огненной стихии.

Глава 4. Стройка

И пошло-поехало. Жизнь практически приобрела нормальное свое движение, как у всех нормальных людей. Учебу подтянул, благодаря возможности делать домашку и занятиями с Миленкой. Она мне здорово помогала. Вообще она была не такая, как все знакомые девчонки. Все они были слабачками, только и умеющими ныть или говорить глупости. Милена была совсем не такой. Она была очень сильной духом. Даже сильнее меня. Жизнь вышвырнула ее из красивого, благополучного мира на самую свалку человеческих отходов, но она не сломалась, ни тогда, ни после. Только иногда раскрывала свой старый семейный альбом и тихо плакала, рассматривая фото.

Думаете она мне об этом рассказывала или жаловалась? Не угадали! Она никогда не жаловалась, а если б узнала, что я подглядывал иногда в ее альбом, когда приходил к ней делать домашку, а она по необходимости выходила из комнаты, и видел маленькие пятна, на промокших от капающих из ее красивых темно-карих глаз слез, страницах. То, что они красивые я понял не сразу, потом, когда подрос. Но я опять забегаю вперед.

Она, как и я, поставила перед собой цель — вылезти из этого ада. Для этого очень хорошо училась, учителя только диву давались, какая способная девочка растет в столь неблагополучной семье. Тогда-то я и убедился, что они и про меня, и про мою семью все знали, специально что ли меня доставали? Но мне было все равно. Мы много времени проводили вместе за учебой, или просто болтая, она много знала интересного из книг, которые брала в школьной и в детской библиотеках, читала их и самое интересное рассказывала потом мне, чем здорово расширила мой кругозор.

Еще рассказывала много о море, куда раньше по путевкам ездила с родителями в санатории. Какое оно сказочно красивое, теплое и просто замечательное! Как здорово качаться на его волнах, нежась на летнем солнышке, слушая шум прибоя и крики чаек. А вечером на берегу ужинать с родителями в небольшом ресторанчике, слушать музыку, наслаждаясь теплым летним солоноватым ветерком, дувшим с моря, наблюдая как взрослые веселятся, танцуют. А ночью, когда родители уснут, любоваться в окно лунной дорожкой, появляющейся на поверхности моря и мечтать, что когда-нибудь отправишься по ней в дальний путь, открывать новые города и страны, а может быть и сказочно-фантастические миры, например, нырнуть в морские глубины и найти на дне глубоких ущелий и впадин новый мир, населенный сказочными существами: русалками, морскими ведьмами и чудовищами.

Тогда мы впервые договорились переехать, когда вырастем, куда-нибудь на берег моря.

Но сначала нужно окончить школу, там видно будет.

Да, вы совершенно правы, ей было гораздо сложнее. Она большую часть своей жизни прожила «нормально», я всего лишь первые несколько лет, о которых практически не осталось никаких воспоминаний.

Но и как всегда и все в моей жизни — счастье длилось недолго.

Первое, с деньгами стало совсем туго, как и предсказывала мама, заработков становилось все меньше, а потребности отца в алкоголе все больше, опять же нас стало двое, не я один, мама старалась кормить обоих. Деньги с продажи квартиры у родителей Милены тоже быстро заканчивались, хоть какие-то продукты появлялись все реже. Я вообще не представляю, о чем они думали? Мой папаша хотя бы пенсию по инвалидности получал. Им на что рассчитывать? До пенсии, даже до минимальной, если будут платить, не передумают, еще ох как долго. Жить на что собирались? Их заначка закончилась года через три, еще удивительно, что так надолго хватило, видимо действительно крутая хата у Миленки была.

Но помимо вечной и привычной проблемы с деньгами, остро встал и иной вопрос. Я был слишком слаб.

После того раза, когда отец шарахнул меня головой о стену, несколько недель он не трогал ни меня, ни маму. Но надолго его не хватило. Через несколько недель принялся за старое.

Я больше не кидался на него. Понял, слишком я слабый, не могу ему противостоять, а если в следующий раз он меня убьет? Что будет с мамой? Кто ее защитит и вытащит, вернет в нормальную жизнь? Кроме меня некому.

Но и сидеть смотреть, как он ее бьет, я просто не мог. Поэтому, когда он начинал, я подбегал к маме и закрывал ее собой, стараясь, чтобы большая часть ударов попала мне по спине, вжимал голову в плечи. Мама плакала, пыталась меня оттолкнуть, но я вцеплялся в нее словно клещ, не оторвешь, и наши слезы смешивались горьким соленым потоком. Сколько бы она ни просила меня перестать, я сразу притворялся глухим, слепым и немым.

И каждый раз во время побоев я видел тень за моим левым плечом. И каждый раз плевал на нее, и она исчезала.

И каждый раз думал, неужели это действительно она? Моя смерть? И когда-нибудь не рассчитав силы, отец нанесет мне такие удары, от которых я уже не оправлюсь. Синяки на спине от его кулаков заживали довольно быстро, буквально в считанные дни, как и фингалы на лице, когда он в ярости все-таки с чудовищной силой отрывал меня от мамы и бил со всей силы по лицу.

Дело было печальное, но привычное. А непривычное и показавшее всю мою позорную слабость случилось через пару лет после знакомства с Миленкой.

Как-то я пришел как обычно после школы к ней домой, постучал условным знаком, но мне никто не открыл, я повторил стук несколько раз — безрезультатно. Тогда начал колотить в дверь, что было силы, стало страшно, вдруг с ней что случилось?

Она слегка приоткрыла дверь, буркнув, чтоб я проваливал и попыталась ее закрыть. Удивленный ее странным поведением, успел подставить ногу в дверной проем, не дав закрыть дверь, от чего получил удар с такой силой, что чуть не взвыл, но ногу не убрал.

— Проваливай, я сказала, — зло бросила она, — сегодня ко мне нельзя.

Несмотря на то, что я неплохо подрос и мне было уже одиннадцать, я был все равно на голову ниже ее, однако, с силой навалился на дверь, пытаясь открыть шире, и проникнуть в дом. Она резко на шаг отступила, я ввалился внутрь, чуть не врезавшись головой в стену напротив. В последний момент вернул равновесие, развернулся, заметил, что Миленка уже хотела схватить меня за шиворот, наверняка, чтобы выставить из дома, как нашкодившего котенка, но я успел увернуться из ее цепких рук.

— Да постой ты! — крикнул я. — Можешь объяснить, что случилось?! Я тебя чем-то обидел?! Что-то не так сделал?

— Уходи!

Она еще раз крикнула и снова попыталась меня схватить, неудачно, я может и был слабым, но был шустрым. В момент, когда она снова попыталась меня схватить, ее длинная челка, до того закрывавшая половину лица, откинулась, и даже в полумраке прихожей я увидел огромный фингал под ее глазом и разбитую губу.

— Кто?! — сразу перестав дергаться, спросил я.

Похоже что-то во мне изменилось, она перестала пытаться меня схватить, замерла, глаза расширились от удивления.

— Кто я спрашиваю?! — еще раз зло бросил я.

Волна ослепительной ярости охватила меня с головы до ног:

— Они? — кивнул в сторону родительской комнаты.

Она только отрицательно покачала головой.

— Последний раз спрашиваю, кто?! — от злости меня начало слегка трясти.

Она наконец рассказала. Шла со школы домой. В одном из дворов к ней подошла компания гопников, зная, что защитить ее некому, схватили и попытались затащить в подвал одного из домов, она стала яростно защищаться, после чего и получила несколько ударов по лицу. Спасло ее чудо. Большинство редких прохожих не обратили внимания на происходящее, шли себе спокойно мимо, одна только тетенька поинтересовалась происходящим, на что один из пацанов заявил:

— Моя сестра, опять набухалась малолетка. Домой вот не могу затащить.

Удовлетворенная таким объяснением тетенька со спокойным сердцем направилась домой. А гопники принялись за старое, схватили ее за руки и потащили в подвал. Спасло Миленку то, что домой спешила ее учительница, позвонили из дома, трубы прорвало, ей пришлось уйти из школы, спасать дом от полнейшего затопления. По дороге она и увидела свою подопечную, разогнала шпану, и только после заспешила к себе. Ну, а Милена пришла домой. Видеть никого, даже меня, сегодня у нее не было ни желания, ни настроения.

Узнав, в каком дворе все произошло, я ушел от нее, сказав, что обойдусь сегодня без занятий, пусть отдыхает.

Зашел домой, сбросил рюкзак, переоделся в старый рваный спортивный костюм и убитые в хлам кеды, вооружившись маминой скалкой, пошел искать ту компанию. Их оказалось четверо, а я один. Каждый из них как минимум на пару-тройку лет старше, на полголовы выше и вдвое шире в плечах.

Стоило мне увидеть этих уродов, волна ослепительной ярости захватила меня всего, до кончиков пальцев, до каждой клеточки моего тщедушного организма. Я кинулся на них. Все, что помню из той драки — это красная пелена перед глазами и мерзкие ненавистные рожи, которые во что бы то ни стало нужно уничтожить, разбить, размазать об асфальт…

Нас растащили местные мужики.

На мне живого места не было. Итак, видавший лучшие виды и знавший лучшие годы, причем не в моем гардеробе спортивный костюм был изорван в лоскуты. У одного кеда была оторвана подошва, второй порван пополам. В зеркале, вернувшись домой, я увидел вместо лица один сплошной синяк. Лицо на следующее утро опухло так, что стало в два раза больше и приобрело лилово-фиолетово-желтый цвет. Белки глаз стали красными как у заправского вампирюги, синие губы так же придавали сходство с ним. На теле не было живого места, все в синяках и кровоподтеках. К счастью, обошлось без переломов.

Но и на них, на всех четверых, было страшно смотреть. Разбитые носы, губы, у двоих заплыли оба глаза, у одного ухо опухло так, что стало в три раза больше другого. Позже узнал, они не обошлись и без переломов.

Итогов того инцидента было три.

Первый. Меня чуть не поставили на учет в детскую комнату милиции. Сначала родители гопоты настаивали. Милена вступилась за меня, но никто ей не поверил. Повезло, что учительница, которая ее спасла, подтвердила слова Миленки, и родители «пострадавших» решили замять дело, их детям уже было вполне прилично лет, и дело попахивало попыткой изнасилования.

Я позавидовал Миленке, к ней так хорошо относятся учителя. Я же выслушал очередную лекцию о том, что финал моего жизненного пути колония и тюрьма — без вариантов.

Второй. Местная гопота стали меня бояться и обходить стороной. Посчитали, что я отбитый на всю голову, и дали кличку — Берс.

Но я не тешил себя надеждой, что это надолго. Тогда впервые я посмотрел на Миленку не как на Друга, а как на девчонку, и понял одну простую вещь — она взрослеет и становится красивой. Данное обстоятельство в ее бывшем спокойном мире было бы крутым, но в нашем неблагополучном — ох какая серьезная проблема, можно сказать катастрофа. И попытка будет не первая, и увы далеко не последняя. А защитить ее некому. Ее отец и так был не боец, актер театра, худенький и плюгавенький, а щас, после постоянных возлияний, совсем ни о чем, его самого защищать надо.

И отсюда третий итог. Я слишком слаб. А у меня две женщины: Мама и Милена; которых кроме меня некому защитить.

И что делать?

Я видел только один ответ на этот вопрос — нужно становиться сильным. Очень сильным. Но как?

В таких невеселых раздумьях я как-то брел со школы домой. Никаких идей на этот счет в моей не раз битой многострадальной голове не появлялось. И тут, проходя мимо строящегося частного дома, я увидел мужика, он выкладывал стену из белых кирпичей. Я почему-то остановился и стал наблюдать за ним. Кирпичик за кирпичиком стена становилась все выше. Труд монотонный, но какой-то правильный. Как в моей любимой математике, складываешь одно к другому, и получается что-то правильное и очень красивое. А тут еще и новое. Я залип. И не заметил, как подошел совсем близко, тут мужик и обратил на меня внимание:

— Чаво зеньки вылупил? — беззлобно спросил он, вытирая пот со лба. — Стыбрить чаво решил? Я те мигом ухи поотрываю!

— Дядь, да ты чего, да я ж ни в жизнь чужого не взял!

От обиды перехватило горло, на глаза навернулись слезы, которые я с трудом загнал обратно, в глубь, глубоко-глубоко. Да почему сразу, совсем меня не зная, все обо мне гадости думают?!

— Да ладно, че губы вон поджал, не реви, не ты такой, жизнь ща такая, того и гляди последние портки стыбрят. Ты че хотел?

— Да ниче не хотел, — пожал плечами, чуть успокоившись, — просто ладненько у Вас так все выходит, правильно все.

— Ну так может подсобишь? — ухмыльнулся мужик. — Я и тебя научу.

— Хорошо, — сразу согласился я, скинул рюкзак и подошел к нему.

— Смотри, тебя как звать-то?

— Андрей.

— Так Андрейка, меня зови дядь Захар, ты мне будешь вон из кучи кирпичи подавать, и смотри как выкладываю. Заметано?

— Заметано! — кивнул и принялся за дело.

Надолго меня не хватило, через полчаса выдохся, первые-то кирпичи легко таскать, подавать, а чем дальше, тем больше мышцы на руках стали болеть, ныть, странное какое-то чувство, словно чем-то забиваются. Я с завистью смотрел на перекатывающиеся мощные мышцы рук дядьки Захара. Мне бы такие! Я б любой гопоте рыло бы начистил в раз!

Посмотрел на свои руки, они мне показались тощими лапами недокормленной курицы. Я тяжело вздохнул.

Дядька Захар, то ли услышав мой тяжелый вздох, то ли увидев мое наверняка ярко-красное вспотевшее мурло, то ли заметив сбивчивое громкое дыхание почти загнанного коня, прервал работу, сказал:

— Присядь, отдышись, и я перекурю.

Закурив сигарету, долго разглядывал меня. Под его пристальным взором мне стало несколько неуютно, наконец спросил:

— Чаво смурной такой? Колись, может чем подсоблю тебе.

Я не знаю с чего, но меня как прорвало, и я все ему о себе рассказал. Все как на духу выложил. Не знаю почему, я-то не шибко разговорчивый, особенно со взрослыми, от которых, кроме мамы, отродясь ничего хорошего не видел, а вот ему рассказал, ничего не утаивая: и о моей жизни, и о моих проблемах, и о моих тревогах.

Он слушал молча, не перебивая. Как только я закончил свой печальный рассказ, сказал:

— Тебя похоже Бог ко мне привел. Я тебе подсоблю.

— Нету никакого Бога, — буркнул недовольно я, — был бы Бог, не допустил бы ничего такого.

— Сопляк еще, а уже лезешь дела Божьи осуждать, меня слушай и мотай на ус. А то усов еще нет, даже пушка на рыле, молоко на губах не обсохло, а туда же, промысел Божий осуждать. Гордыню-то поумерь.

— Дядь Захар, да причем тут гордыня-то? — растерялся я.

— А при том, — строго сказал он, — вот, когда поймешь при чем, тогда может хоть чудок что-то поймешь. Ладно, я тебе не батюшка какой, на путь духовный наставлять эт не ко мне, а вот с деньгами помочь чудок смогу. Видишь, не сижу, сопли на кулак не мотаю, работаю, дома людям строю, или ремонты там внутри квартир. Видишь, как ладно мы с тобой, немного поработали уж сколько кирпичей выложили, а то одному долго, вдвоем быстрее и сподручнее. Приходи после школы, помогай, я тебе платить буду, не шибко много, так как и работать недолго сможешь, но на харчи хватит. Согласен?

— Еще как согласен! — энергично закивал головой, сердце взлетело от радости куда-то в горло и хотело вылететь окончательно и бесповоротно.

Я совсем как взрослый смогу зарабатывать и помогать маме! Я и мечтать о таком не мог.

— Чудненько, давай за дело.

Дядька Захар встал, и мы принялись за дело.

Вскоре он отпустил меня домой, я летел как на крыльях! Заработал первые деньги в своей жизни! Не украл, а честно заработал! Устал правда очень и голодный словно дикий зверь, но! Сейчас забегу в магазин и куплю еды и чего-нибудь вкусненького нам с Миленкой, и конфет, и мороженное! Ура!

Впервые в жизни я был так горд собой! И уверен, мама тоже будет гордиться! А жизнь-то налаживается!..

Только о том подумал, как в сердце кольнуло, все у меня в жизни так, только подумаешь: «Все хорошо!» Так сразу какая-нибудь ерупиндия и случается.

Теперь каждый день я работал с дядькой Захаром. Помогал ему строить сначала тот дом, потом многие другие. Мне очень нравилось строить, создавать что-то новое и хорошее. Дядька Захар всегда говорил:

— Строить надоть на совесть, дабы людям в глаза затем не стыдно смотреть было. И вообще все в жизни, по совести, надоть делать, тогда и будет все по Божьему: и в стране, и в семье, и в мире.

В Бога я не верил, но перечить не смел, а то затянет свою проповедь всерьез и надолго, а оно мне надо? А оно мне нисколечко не надо. А вот деньжат заработать, ох как надо! Оттого и молчал себе тихо в тряпочку.

Первое время мышцы от постоянных ношений тяжестей болели неимоверно, дядька посматривал искоса, да тихонько посмеивался. Затем не выдержал, сказал:

— Хиленький совсем, — приподнял мою тощую руку, посмотрел, цокая языком.

— Ниче, — обиженно вытер сопливый нос рукавом, — я вырасту, не меньше тебя, дядька Захар, стану.

— Расти, расти, — усмехнулся он, поглаживая свои пышные, немного закрученные вверх, усы, — эт дело хорошее и нужное… Будешь мне опосля помогать?

— Еще дом строить будем?

— Нам и тут еще делов эге-гей сколько! Фундамент, стены, только начало. Но да, мой первый заказ. А что делать? Работы не стало, производство наше тю-тю, закрыли, куды итить? От я и решил в стройке себя попробовать. А что? Отцу сколько раз в деревне дом латал? А брату какой домище справил?! Что ж я и чужим людям не построю? А деньжата ой как нужны, жена — молодая красавица, двое пацанов растут, малы еще, два и пять годов тока от роду. Но вот подрастут, как ты, их тоже к делу приставлю, неча с гопотой да шпоной якшаться, пусть при деле будут. Я так разумею. Дело пойдет, бригаду соберу, будем дома под ключ ставить, пойдет дело у нас, сердцем чую. Но сначала этот дом построим. Там как Боже углядит. Доделываем стену, завтра крышу крыть начнем.

И тут я услышал тихий шепот, больше похожий не на речь человека, а на шелест ветра в листве.

— Empezar la casa por el tegado,¹ — и тихий мужской смех.

И тень промелькнула за левым плечом. Снова моя смерть? Опять рядом, опять ждет или собирается меня прибрать к себе прямо сейчас?! Мне стало так страшно! И так до ужаса обидно! Ну вот, как всегда, только что-то получается, сразу конец всему. Ну почему?! Навернувшиеся слезы я с трудом загнал в глубь, прошептал:

— Еж твои крокодиловы трусы… — радовало, что свои не заморал, а то совсем стыдоба бы вышла.

— Ты чего? — взял меня за подбородок и внимательно стал рассматривать лицо, поворачивая то влево, то вправо, дядька Захар. — Чаво бледный такой аки поганка белая?

— Страшно мне, дядь Захар, не стал ни обманывать, ни скрывать я, — смерть за мной ходит, за левым плечом, так мамкины бабы сказали, мерещится всякое.

— Бабы сказали, — передразнил, сгримасничав, он, — ты энтих баб слушай поболе, они и не такое понарассказывают. Бабы они такие… Плюнь, да и разотри!

— Плюю, дядь Захар, каждый раз, плюю по три раза! Вот тока не растирал.

— А ты разотри! Знаешь что? — задумчиво посмотрел он на меня и, словно решившись, сказал. — Познакомлю-ка я тебя с моим другом. Молодыми были, вместе тренировались, а у меня теперя семья, работа, не до того, а он тренером стал, пацанов тренирует, правда не бесплатно, где ж в наше время бесплатно-то? Но я слово замолвлю за тебя, думаю возьмет, попрошу, не откажет. Как говорится — в здоровом теле, здоровый дух! А ты вона какой тщедушный. Ниче, спортом займешься, человеком станешь, пойдешь?

— Пойду, — радостно кивнул я.

— От и договорились. В субботу сходим. Ты не боись, все мы под Богом ходим, и за каждым из нас плетется наша смерть, и за малым, и за старым, и у каждого свой день и час, когда она примет его в свои смертельные объятия.

— Хотелось бы не сейчас, а опосля, — буркнул себе под нос я.

Моему счастью не было придела. Жизнь не просто налаживается, а просто жуть какая замечательная становится. И денежки завелись, мамке помогаю. И Друг у меня появился — друг другу помогаем. Учеба подтянулась, училкам придраться не к чему. И не трогают более ни меня, ни Милену, боятся бесноватого меня, и пущай боятся! Если ж я еще и борьбой какой займусь, так меня, или моего кого, совсем никто тронуть не посмеет!!!

От, только батька…

И он не заставил себя ждать.

В тот вечер опять кинулся на мамку и начал бить, а я подбежал и всем своим телом пытался ее закрыть.

Неожиданно услышал тот же тихий голос, что и днем на стройке:

— Hostia! Mierda, Bastardo y cerbo gordo. Es hora de acabar con esto.²

Не по-нашему подумал бает, язык какой-то знакомый, где-то слыхал. Задумался…

Вспомнил! По телеку! Фильм смотрел, там католический священник на таком языке молитвы читал. Как он там называется?.. Латынь! Ох еж твои гамадрила тапочки, это ж что получается?.. Это ж мертвый язык! А кому как не смертушке на нем вещать?.. Мамочки, все-таки пришла за мной поганая! Утащит в свою темную преисподнюю и будет жарить на раскаленной сковороде.

За что жарить-то? Я ж вроде не грешил…

Ай, не грешил, грешил-грешил, и тем подонкам, что Миленке приставали, морды начистил, и одноклассников побил в первом классе… Ой да мало ли, что еще наворотил.

Страшно-то как… За моим плечом появилась все та же жуткая тень, а отец с занесенным в очередной раз кулаком рухнул как подкошенный на пол и замер, то ли помер, то ли впал в беспамятство. Я, как всегда, поплевал через левое плечо и уже намеревался встать и растереть, но кто-то мужским зычным голосом на меня рявкнул:

— Да прекрати ты в меня плеваться!!!

Примечания

1

Перевод с исп. — Начинать строить дом с крыши. Устоявшийся фразеологизм. Примерно означает, что ничего не получится, если строить дом с крыши. Сначала нужно построить фундамент, затем — стены, а потом крыша. То есть соблюдать определенный порядок действий для реализации задуманного.

2

Перев. С исп.: Блин! «потом обзывался» не буду приводить перевод. Последнее предложение — Пора с этим кончать!