Реанимация чувств

Ирина Степановская

Доктор Валентина Толмачёва, Тина, любила свою непростую и не очень благодарную работу и с большой теплотой относилась к коллегам, которые вместе с ней работали в отделении реанимации самой обычной больницы. По сути, это и была ее семья – так уж получилось, что, кроме работы, у Тины ничего не осталось – с мужем они с самого начала были разными людьми, а потом и вовсе стали чужими. Сын-подросток тоже отдалился от нее. А потом – крах, катастрофа! – работы тоже не стало. Но когда закрывается одна дверь, непременно открывается другая. Оказывается, можно просто жить, радуясь простым мелочам, и, конечно, любить. Ранее роман издавался под названием «День за ночь».

7

— Черт бы все это побрал! — сказал очень опытный заведующий отделением третьей хирургии Валентине Николаевне после того, как осмотрел больного. — Мои ребята только что закончили операцию, размылись и курят. Ваш Барашков еще у нас, выводит больного из наркоза. Давайте, переправляйте этого товарища в операционную, — кивнул он на алкаша. — Я пойду, скажу ребятам, чтобы шли мыться еще раз. Но вы понимаете, — он пристально посмотрел на Валентину Николаевну, — кого вы нам подсовываете? Мы можем его до конца операции и не довести.

— А что в этой ситуации можно еще предложить? — парировала Тина, так же пристально глядя на своего коллегу.

Тот отвечать не стал, просто пожал плечами и ушел.

Татьяна все еще лежала в мужской палате на холодной каталке и сонно рассматривала потолок в мелких трещинках. Они не складывались в узор, просто составляли противную тонкую паутину. Кроме несильной, но тягучей, ноющей боли в руке, она ничего не чувствовала. На душе было омерзительно и пусто. Валерий Павлович молча стоял рядом, следил за приборами, время от времени подкалывал алкашу что-то в вену. Ей он тоже вколол сердечное. Все, что Чистяков делал, он делал бесшумно, и Тане стало казаться, что она лежит одна на всем белом свете.

«Жизнь проходит, — думала она. — А я лежу в этом грязном отделении и отдаю свою кровь никчемному человеку, которого, по совести говоря, мне нисколько не жалко. Допился до прободения язвы, кого же тут винить? Хоть бы Ашот пораньше пришел! Он единственный, кто меня здесь понимает. Он говорит, что красивая женщина — бесценное сокровище, которое надо беречь. Красивые женщины встречаются редко. А мне всю жизнь внушали, что красота в жизни не главное. Что красота быстро меркнет, а профессия остается навсегда. Да в гробу я видела такую профессию! Они-то пьют, хоть удовольствие получают, а у тебя всю жизнь одни стрессы и в итоге загубленное здоровье».

Татьяна так разозлилась, что даже не заметила, как произнесла последние слова вслух.

— Кто же это посмел уложить такую красивую женщину на жесткую каталку, да еще велел ей отдать свою драгоценную кровь? — услышала Таня мягкий голос и почувствовала ласковое прикосновение руки. Она открыла глаза.

— Ах, Ашот, как хорошо, что ты здесь!

Кудрявый Ашот склонился над ее рукой, аккуратно вынул иглу из вены и отключил систему.

— Хватит, дорогая! А то заберут всю твою кровь, и будет тогда женщина не цветущая, как майский сад, а бледная, черная и тонкая, как мартовский снег в Москве. — Ашот, смеясь, перевязал бинтом Тане руку.

— Ашот, дай мне платье!

Он отодвинул каталку, чтобы Таня смогла встать, вытащил из-под нее блестящую тонкую чешую.

— Ну что? Какое давление у него? Не зря я мучилась? — спросила Татьяна, влезая в свои нарядные туфли.

— Ты давай не больно-то прыгай, а то грохнешься! — сказал ей Валерий Павлович и повернулся к Ашоту:

— Верхнее поднялось до шестидесяти и пока держится. Давай вези его в операционную. За этой красавицей без тебя поглядим.

— Слушай, Таня, — спросил Ашот, разворачивая каталку, чтобы переложить больного. — А чего это ты улеглась? У нас что, крови не было?

— Черт его знает, какая-то неразбериха. Маринка сказала, что нет крови.

— А почему выбор пал на тебя?

— А больше некому. Только у меня оказалась третья группа. Аркадий болел желтухой. Хотя этому, — она покосилась на больного, — уже, кажется, все равно, что желтуха, что СПИД. Между прочим, я думаю, Аркадий гепатит тоже при прямом переливании подцепил. Все у нас герои. Так что неизвестно, чем у меня это кончится. Может, сифилисом?

— Да ладно тебе, сплюнь. Вообще-то нечего тебе было на амбразуру ложиться.

— Не на амбразуру, а на каталку. Как тут откажешься? — Татьяна кивнула в сторону Валерия Павловича. — Откажешься, а потом тебя будут фашисткой называть!

Татьяна поправила белокурые локоны. Ашот уже вывозил больного к двери. Валерий Павлович крякнул и тоже вышел.

— А потом еще этот алкаш, — Татьяна кивнула на больного, — будет тебе всю оставшуюся жизнь сниться. — Она смешно скривила накрашенный рот, на котором чуть смазалась губная помада, и завыла: — Это ты, несчастная, не дала-а-а мне-е-е свою-ю кро-о-вь! Вот теперь я приду к тебе ночью и перегрызу твое горло!

Последнюю фразу Татьяна сказала уже нормальным голосом. Она стояла во весь рост и, изогнувшись, поправляла колготки.

— Извини, дорогая, не могу помочь! — с сожалением прокричал в дверях Ашот, выкатывая каталку.

— А у вас всегда первым делом самолеты, — вздохнула Таня. Колготки наэлектризовались, и подол платья противно прилипал. Решив, что ничего уже, видно, с ними не сделать без антистатика, она снова вздохнула и надела на платье халат. — Ну, а девушки… А девушки у вас всегда потом, импотенты несчастные!

При этих словах в тихой палате кто-то противно загоготал. Татьяна как ужаленная подскочила, обернулась и увидела, что больной-кавказец, отделенный от происходящего ширмой, подглядывает за ней через щель и делает неприличные знаки.

— Иди ко мне! — противным голосом заскулил он.

— Ах ты, козел! — сказала ему уже от дверей Татьяна. — Как за бабами подглядывать, так и про раны забыл, и про перевязку. А полчаса назад стонал тут, корчился от боли: «Ах, не могу терпеть, ах, сделайте укол!» Наркоман несчастный!

— Пошла ты… — отчетливо произнес кавказец и отвернулся.

— Сволочь! — сказала Татьяна и громко хлопнула дверью палаты.

В коридоре у лифта Валентина Николаевна помогала маленькому Ашоту с каталкой преодолеть препятствие в виде невысокого порожка.

— Господи, хоть бы снес кто по пьяни этот дурацкий порожек! — ругалась она. — Сто раз говорила и лифтерам, и мастерам. Невозможно же в одиночку тяжелую каталку сюда затащить. Из-за этого и санитары у нас ни черта не держатся. Нет, всем по фигу! Говорят, если уберем порожек, здесь будет такая щель, что в нее будет проваливаться колесо! Как будто нельзя эту щель вровень с полом забить какой-нибудь доской! — Они с Ашотом поднатужились и подняли с каждой стороны по колесу. Каталка подалась.

— Ну, слава богу, заехали! Я каждый раз боюсь, что меня заклинит после этой каторжной работы!

— А вы хотите, чтобы здесь санитары за триста рублей работали? — улыбнулся Ашот. — Нет, это уж наше врачебное счастье за бесплатно каталки толкать!

— Самая подлость, что врачам санитарскую ставку доплачивать не могут! Только медсестрам. И только с условием, что обязательно надо мыть полы!

— Да бог с ними, с этими тремястами рублями, не обеднеем, — сказал Ашот. И Валентина Николаевна отметила, как этот нерусский мальчик правильно обошелся со сложным русским числительным. Она не гарантировала, что сама в такой ситуации сказала бы верно. Тина вошла в лифт, чтобы помочь потом выкатить каталку.

— Как у тебя первая операция прошла? Ты в гинекологии был? — спросила она, когда Ашот уже готовился нажать на кнопку.

— Нормально. Но было две операции. Одна плановая ампутация матки, а потом трубная беременность с разрывом срочно по «Скорой». Так что мне ставьте две галочки. Кстати, что у нас в больнице с кровью? Там тоже не было крови третьей группы. Потом, правда, нашли. А то, представьте, тоска. Молодая женщина, двое детей. Из брюшной полости литра полтора крови откачали. На «Скорой» ехали полтора часа. Говорят, из-за каких-то начальников дорогу перекрыли, даже «Скорую» не пропускали.

Конец ознакомительного фрагмента.