Она не умела стрелять

Ирина Сотникова, 2020

Эта книга о настоящей, искренней любви. Четыре истории, и все абсолютно разные. Действие развивается на фоне сложных социальных событий, которые словно проверяют героев на прочность. Часто водоворот непредвиденных обстоятельств готов смять, отобрать жизнь. Но, благодаря этому, герои становятся сильнее. Александру обвиняют в убийстве, Родион готов прийти на помощь. Верный телохранитель Гена помогает ему и встречает Марьяну. Скромница Зоечка и пьяница Антон вообще не подходят друг другу, но их объединяет острое желание спасти Александру. Иннуся и Жорик думают только о себе. Каждый из героев обретает силу жить по-настоящему, без оговорок и оглядок на мнение окружающих. Или не жить вообще…Содержит нецензурную брань.

2 глава

…В одном из кабинетов редакции журнала «Бизнес ₰ Время» раздался телефонный звонок.

— Алло, я слушаю.

— Как дела с объектом?

— Все готово.

— Вы ее видели?

— Да, только пришла. Одежда стандартная, подберем.

— Маска, парик?

— Готовы.

Абонент отключился. Проходивший по коридору дизайнер Антон Коваленко, случайно услышав конец разговора, пожал плечами и удивленно поднял брови — в этом кабинете слово «стандартный» никогда не приветствовалось, особенно по отношению к одежде. И тут же об этом забыл: очаровательная хозяйка кабинета была ему крайне неприятна.

…Работа всегда приводила Александру в доброе расположение духа, привычная обстановка издательства успокаивала — а успокоиться после неудавшегося интервью было просто необходимо. Встреча с Беловерцевым взволновала. Он смутил Ксану до глубины души и приобрел над ней странную власть, лишившую ее способности здраво рассуждать. Впервые в жизни она по-настоящему растерялась, но эта растерянность ей понравилась, словно внезапно распахнулось окно в новый чистый мир и оттуда повеяло свежим воздухом.

Ксана птицей вспорхнула по мраморной лестнице на второй этаж, собираясь сразу сесть за статью. Но главред, вернувшийся с заседания комиссии по печати, немедленно вызвал ее для отчета. Услышав новости о Беловерцеве, он оживился и похвалил за крупный заказ, предвкушая серьезные денежные поступления. После разговора с Пал Палычем она забежала в бухгалтерию узнать насчет зарплаты, выпила с секретаршей Алиме кофе, выкурила с Антоном две сигареты на лестнице, и уже к часу дня сидела за компьютером, собираясь писать материал о почти иностранном банке. Работы навалилось неожиданно много, надо было срочно ее раскидать, хотя бы вчерновую. Впрочем, перед Новым Годом всегда напряженный график, и это счастье, что появились такие крупные клиенты. Довольная собой, Ксана создала новый файл, набросала примерный заголовок и первый абзац, стала искать в интернете справочные материалы.

Но сосредоточиться на статье не получилось, из головы не выходил Родион Беловерцев. Он заполнил собой все ее мысли — большой, элегантный, притягательный для женского взгляда. Ксана уговаривала себя о нем не думать — с Беловерцевым никогда ничего не будет общего, кроме интервью, за которое он ей хорошо заплатит. И все же она была абсолютно уверена, что между ними установилась связь, вспыхнувшая на том едва различимом уровне, где до последнего дыхания живет и не угасает неукротимое человеческое желание любить и быть любимым. Эта незнакомая уверенность приводила ее в недоумение. Александра пыталась убедить себя, что она испытала влияние примитивного инстинкта, всего лишь неожиданный всплеск гормонов. Но что тогда любовь, если не острое, почти непреодолимое желание физического обладания другим человеком? Эта любовь действительно может зажечься внезапно, от одного взгляда, слова, даже прикосновения. Вспомнив, как Беловерцев трогал ее локоть, Ксана покраснела.

Хорошо, а как же другие мужчины — не менее умные, даже более красивые? Например, ее добрый неженатый друг Павлик Андреев? Почему за последние годы при встречах с ним ни разу не оборвалось сердце, не вспотели ладони от волнения? Наверное, если бы это был примитивный зов плоти, она бы давным-давно его ощутила и отозвалась — с бывшим мужем секса не было несколько лет, они давно спали в разных комнатах. Но ведь ничего не чувствовала, запутавшись в сожалениях по поводу семейного разлада. Она что, так сильно любила своего Георгия, что до последнего момента не замечала других? Пока не увидела Беловерцева? Что в Беловерцеве оказалось такого особенного? Нет, чушь какая-то…

Пытаясь определить, что такое любовь, Ксана окончательно запуталась в определениях, а внутренний голос, словно насмехаясь, вынес вердикт: «…это твой мужчина, и не надо делать вид, что ты ничего не поняла». Похоже, это действительно был проснувшийся наконец инстинкт любви, но какого-то очень высокого порядка, недоступного ее пониманию, и что ей теперь с ним делать — пока неизвестно. Мысли о предстоящем свидании вызывали в ней неудержимое волнение, как будто именно завтра она окончательно должна понять, что с ней произошло, и сделать самый главный выбор, в котором она уже почти не сомневалась.

Вдруг резко зазвонил мобильный, словно гонг в руках ангела правосудия. Александра вздрогнула, в одну секунду спустившись с небес на землю, собралась — хватит мечтать, надо работать. Кажется, она слишком увлеклась…

— Да, Светуля, — это была ее давняя подруга, военнослужащая, добрейшая женщина, всегда готовая выслушать и помочь.

Александра постаралась придать голосу как можно больше теплоты, тут же начав корить себя за то, что давно не ездила к Свете в гости. Они подружились еще в те далекие времена, когда катали своих спящих первенцев в колясках по тенистым улочкам пригородного Марьино. Потом Светуля уехала жить в Перевальное, в военный городок, и Ксана обязательно привозила ей и детям подарки на каждый праздник, отдыхая в ее маленькой квартирке и душой, и телом.

Но вместо веселого воркования милой подруги в ухо ворвался истошный вопль:

— Кумуся, допоможы! Мэнэ за гратами трымають! У псыхликарню видвэзлы! Не чыпай мене, с-сука! А-аа… — раздались звуки борьбы, удар, шум падающего тела, визг, женский сердитый голос раздраженно произнес: — Гражданка, да что вы себе позволяете? Я вам один звонок разрешила сделать! — и трубка, сердито щелкнув, умолкла.

Ксана, оцепенев, посмотрела в окошко мобильного телефона: «Вызов завершен».

Кума Света была родом из Донецкой области, где разговаривали на смешном суржике, но русским владела в совершенстве, на нем же и общалась, зная, как тяжело в Крыму с «мовой». И только в минуты крайнего волнения переходила на украинский. Значит, случилось нечто из ряда вон выходящее. Беда! В голове Ксаны стало пусто, мысли разлетелись в разные стороны, словно потревоженные воробьи. «О, Господи!… О, Господи!… Что делать?»

— Ксана, я не могу найти в почте фотки членов правления банка, должны были еще вчера скинуть, — голос Антона ворвался в ее сознание, словно взрыв, Ксана подскочила на стуле, выронила из ослабевших пальцев телефон, и он, сделав несколько кульбитов по полу, рассыпался на части. — Ты что, Шурка, совсем обалдела?

Антон кинулся собирать детали, Ксана некоторое время на него смотрела, потом встряхнулась, словно дворняга, которую окатили водой, взяла себя в руки, присела на корточки. Они вместе собрали телефон, попытались включить. Хрупкий аппарат, как ни странно, включился, правда, экран стал подмигивать, словно хотел сообщить о себе что-то очень уж интимное. «Телефону всего год, где же я новый-то возьму, на какие деньги?» В тот момент она еще не могла предположить, что телефон ей в ближайшем будущем не понадобится. Но острое предчувствие подступающей катастрофы уже накрыло ее ледяной волной. Стало зябко.

…Рабочий день прошел бездарно, пережила его Ксана с трудом. Она написала несколько отвратительных, ничего не значащих абзацев. Текст не ложился, речевые обороты показались ей корявыми, неровными, словно кустарно скроенное платье. Тогда она решила сделать паузу и стала звонить в приемный покой психиатрической больницы, долго выясняла, куда определили несчастную Свету, узнала, наконец, что она в отделении острых неврозов. Перезвонила туда, но добиться у равнодушной медсестры фамилии лечащего доктора так и не смогла. Ответ был неизменным: «Еще не назначили, ожидайте». В конце концов ей разрешили прийти в отделение к четырем часам дня и пообещали, что к этому времени врач освободится.

Почти до четырех Ксана маялась возле компьютера, делая вид, что пишет статью. Чтобы совсем не терять времени даром, она попыталась подобрать список необходимых определений и наречий — обычно это помогало сосредоточиться. Но даже этот простой лингвистический прием у нее не получился. Без пятнадцати минут четыре она, никого не предупредив, проскользнула к выходу и быстрым шагом направилась в больницу, которая находилась на улице Розы Люксембург, всего в четырех кварталах от издательства.

После теплой декабрьской погоды, такой привычной для крымской зимы, этот тусклый день показался Ксане слишком студеным. Или температура на улице резко упала, или ее по-настоящему морозило от страха, понять она не могла. Демисезонное пальтишко не грело, руки даже в перчатках скоро стали бесчувственными от холода. Казалось, вот-вот посыплется из белесого неба легкий сухой снежок, схватит город в морозные тиски, заметет порошей. Недавние мысли о Беловерцеве показались смешными и уже ничего не значащими, ее обольститель исчез из памяти, вытесненный внезапно навалившейся проблемой.

Территория главного крымского дома скорби оказалась необъятной — с многочисленными корпусами, застывшими среди старых деревьев, неухоженными сквериками и заброшенными хозяйственными постройками. Сами корпуса были выстроены еще до Октябрьской революции, их фасады облупились, краска на оконных рамах облезла. Из щелей выщербленного тротуара торчала жухлая трава, приходилось все время смотреть под ноги, чтобы не споткнуться или не растянуть лодыжку, оступившись в очередную яму. Александра, прожив всю жизнь в этом городе, пришла сюда впервые. Это был настоящий затерянный мир в центре города — жуткий, таинственный, пугающий. Увиденное потрясло ее какой-то пронзительной безысходностью. Ксана подумала, что здесь можно было легко затеряться и остаться навсегда, как в лабиринте Минотавра.

Она долго искала отделение острых неврозов, пока не оказалась далеко в стороне от главной аллеи, рядом с высокой беленой стеной, по верху которой была протянута перекрученная колючая проволока. Что там, за этой стеной? Нервы ее были натянуты до предела, воображение рисовало несуществующие ужасы. Вдруг совсем рядом раздался оглушительный грохот, Ксана в испуге остановилась. Из-за угла выползла громоздкая алюминиевая тачка, на которой было сложено навалом грязное серо-коричневое постельное белье, рядком стояли зеленые эмалированные ведра с крышками, от них исходил острый запах перекисшей капусты. Тяжелую тачку с трудом толкали две толстые неопрятные санитарки, одна из них по виду была явно нездорова — глаза ее блестели, на лице блуждала отсутствующая улыбка, из уголков губ стекала слюна. С трудом оторвав взгляд от лица женщины с явными признаками слабоумия, Ксана обратилась к другой — хмурой насупленной бабе с темным лицом и уродливой бородавкой под носом.

— Скажите, пожалуйста, где отделение острых неврозов?

Баба недобро зыркнула из-под нависших бровей и махнула рукой в сторону угла, из-за которого они выкатили тачку. Ксана, засмотревшись на странных санитарок, не заметила под ногами торчащую из асфальта корягу, споткнулась и тяжело плюхнулась на колени, нечаянно схватившись рукой за грязную ткань. Это не позволило ей растянуться на асфальте, но от прикосновения к изгаженному белью ее окатила такая волна омерзения, что она стала хватать открытым ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба. От резкой боли в коленях выступили слезы. Дебильная санитарка загоготала в голос, широко открыв рот, а вторая, неожиданно запричитав по-бабьи, бросилась к Александре, начала неловко тянуть ее за руку.

— Ну что же ты, девка? Рано тебе тут устраиваться. Вроде нормальная еще.

Ксана поднялась с ее помощью, отряхнула ладони, с сожалением потрогала порванные колготки и сконфуженно пробормотала:

— Спасибо.

— Иди уже, и не падай больше, — женщина улыбнулась, у нее оказались ровные белоснежные зубы и неожиданно добрая улыбка.

— Как вас зовут?

— Настасья. А это Верка, сестра моя. Из-за нее и работаю тут — она кивнула на свою напарницу. — Вот, удалось пристроить, общежитие дали. Мы-то сами с района, из Раздольного.

— Спасибо, Настасья.

— И тебе не хворать, — совсем ошалевшая от такой неожиданной встречи, Ксана быстро пошла за угол — продолжать разговор с несчастной Настасьей ей больше не хотелось.

Здание, в котором находилось отделение, оказалось двухэтажным, высоким, все окна были наглухо задраены мелкоячеистой металлической сеткой, сквозь которую можно было передать разве что тонкую сигаретку. Ксана с опаской потянула на себя массивную дверь. Проем на первый этаж был почему-то крест-накрест заколочен досками, с потолка клочьями свисала черная паутина. Александра осторожно поднялась на второй этаж по широкой выщербленной лестнице, постучалась в деревянное окошко, и оно чуть приоткрылось, словно в тюремной камере.

— Что надо?

Ксана, заикаясь, объяснила, но в отделение ее не пустили, сказали ждать. Она стала ходить по узенькому пятачку перед высокой белой дверью, рассматривая грязный потолок и покрытые разводами беленые стены. Даже в помещении было нестерпимо холодно, ее била крупная дрожь, руки не согревались ни в карманах пальто, ни под мышками, ноги давно стали бесчувственными. Глухое отчаяние сделалось просто невыносимым, но женщина терпела, переживая едва ползущие минуты словно адскую пытку. Она намерена была во что бы то ни стало выяснить, что произошло с кумой и оказать ей любую посильную помощь — Светочка всегда помогала ей, никогда ни в чем не отказывала. Через каждые пятнадцать минут Ксана настойчиво стучала в окошко, и пожилая сердитая санитарка, чуть приоткрыв щель, неприятным лающим голосом отвечала: «Доктор занят с больным, дамочка. Ожидайте».

Подходили люди, передавали передачи, заходили поговорить с доктором — каким? сколько их там? — уходили с чувством выполненного долга, стыдливо опуская глаза в пол. На Ксану никто не смотрел, и, если она пыталась что-то спросить, не отвечали, будто не слышали. Она чувствовала себя бестелесным привидением, мешавшим посетителям покинуть это странное место, смущалась, прижималась к стене. Лица сердитой санитарки по ту сторону двери она так и не увидела. Единственное, что удалось ненароком подсмотреть, — сидевшую за столом измученную растрепанную молодую женщину в байковом халате, торопливо поедающую из белой кастрюльки макароны. Она набивала их за обе щеки, словно хомяк, давилась, воровато оглядывалась по сторонам, будто кастрюльку должны были вот-вот отобрать.

Какая-то несуразная, почти смертельная тоска затопила душу Александры при виде больной женщины, будто это печальное место было последним, что она наблюдала в своей грустной, но, несмотря ни на что, отлично налаженной жизни. «Да что это такое? Может, Светка уже умерла?..»

Безрезультатно прождав почти час, так и не добившись ни от кого вразумительного ответа, напуганная до кончиков волос, Александра поплелась к выходу из больницы. Она так промерзла и ослабела от переживаний, что села в первый попавшийся автобус и только потом сообразила, что ехать придется в объезд, через Московское кольцо, с пересадками. Но ей было уже все равно, сколько трястись в разболтанной маршрутке — лишь бы в тепле. Такой странный день подходил к концу, надо было прийти в себя и, наверное, просто выспаться. Завтра она непременно разберется со Светиной проблемой и подключит Пал Палыча — он ей не откажет, встретится с Беловерцевым и возьмет интервью, еще подумает, что там насчет новых чувств, не привиделось ли ей…

Все это будет завтра. Но почему-то не отпускало ощущение, что уже ничего не будет, словно пребывание в психбольнице поставило жирную точку в ее судьбе. С этим странным ощущением, похожим на падение в бездонный колодец, она в конце концов вернулась домой.

…Половина пятого — то самое городское безвременье, когда нервный рабочий день почти закончился, но еще не докатился до своего полного завершения. В центре Симферополя, на Советской площади, было холодно, суетно и очень шумно. Бледное нависшее небо давило, солнце казалось размытым, а вечнозеленые ели возле кинотеатра — выгоревшими. И только броские рекламные щиты в центре транспортного кольца напоминали о том, что в мире присутствуют яркие краски.

На остановке перед поворотом на кольцо столпились люди с сумками и пакетами. Все хотели быстрее уехать и с нетерпением выглядывали маршрутку, которая должна была прибыть с Куйбышевского рынка. Очень скоро на мосту в потоке машин появилось нечто желтое, квадратное и неповоротливое, через минуту раздался визг стертых тормозных колодок, возле бордюра притормозил долгожданный автобус. Активно подталкивая друг друга, замерзшие пассажиры торопливо полезли в сырой душный салон. Двери закрылись, автобус уехал, но на остановке по-прежнему оставалось много людей.

Никто не обратил внимания на темную машину с тонированными стеклами, которая свернула на автостоянку под мостом и не торопясь припарковалась на место выехавших «жигулей». Через пять минут из здания офиса «Укрнафтогаза», которое находилось прямо на остановке, вышел высокий представительный мужчина в сером пальто и шляпе, остановился возле входа, стал звонить по мобильному телефону. Он нервничал, оглядывался по сторонам, будто открытое пространство представляло для него угрозу. Пухлый портфель ему мешал, и он пристроил его на мраморный парапет здания, придавив локтем. Свидетели, стоявшие поблизости, позже скажут, что он ругался по телефону со своим водителем, у которого в самый неподходящий момент что-то сломалось, потом начал вызывать такси.

Еще через две минуты на мосту, до предела загруженном несущимся городским транспортом, старенький «мерседес» внезапно вильнул с внешнего ряда и резко подрезал идущую в правом ряду маршрутку. Маневр незадачливого водителя оказался неудачным (или удачным?), автобус со всей силы ударил лихача в правое крыло. Тот резко вывернул руль — машину занесло, ее длинный корпус, став поперек, перегородил движение. В водительскую дверцу с размаху въехал не успевший затормозить «ниссан», кто-то сзади ударил его в бампер, машину выкинуло на встречную полосу, перегородив движение. Из «мерседеса» выскочил перепуганный парень в потертых джинсах и, не обращая внимания на отборную ругань пострадавших водителей, ловко проскользнул между автомобилями, смешавшись с людьми на противоположной стороне проспекта. Пробка образовалась с двух сторон, машины встали. Ругань, крики, гудки взметнулись над площадью плотной стеной, сделалось тревожно. Тесня друг друга, люди на остановке сгрудились у бордюра, некоторые вышли на опустевшую проезжую часть, вытягивая шеи и пытаясь разглядеть, что же произошло на мосту.

Пространство возле мужчины в шляпе опустело, он раздраженно потянулся за портфелем, намереваясь вернуться внутрь здания, поближе к охране. Но не успел. Темная машина стремительно вылетела с места парковки, затормозила перед остановкой. Щелкнула пассажирская дверь, вышла молодая женщина в сереньком пальтеце и полусапожках на невысоких каблуках. Это была Александра Романова. Лицо ее было бесстрастным, движения четкими. Она прислонилась спиной к корпусу, подняла правую руку в кожаной перчатке. Стоявшие на бордюре зеваки увидели пистолет. Истошный женский визг перекрыл щелчок выстрела, люди шарахнулись в стороны. Успевший подняться по ступенькам и взявшийся за ручку двери мужчина вздрогнул, будто с размаху ударился о невидимое препятствие. Еще выстрел — и он завалился навзничь, распластавшись на асфальте. Шляпа кувырком покатилась к дороге, выпавший из руки портфель раскрылся. Словно подстреленные белые птицы, взлетели и рассыпались возле убитого бумаги с фиолетовыми печатями.

Женский визг нарастал, рвал барабанные перепонки. Девица направила пистолет на людей, выстрелила два раза — в пожилую тетку с клетчатой кошелкой и старика, что-то кричавшего и махавшего палкой. Оба упали, словно подкошенные, визг оборвался. Александра Романова швырнула пистолет на асфальт, села в машину. Мягко тронувшись, автомобиль свернул в сторону почтамта, исчез за углом. Если бы кто-то и захотел его догнать, сделать это было невозможно: движение на подъезде к остановке было парализовано аварией. Люди в панике шарахнулись в стороны, пугливо озираясь на лежащие тела, остановка опустела. Возле фонарного столба с белыми лохмотьями объявлений сиротливо завалилась набок клетчатая кошелка. Стрелки городских часов на высотном здании в этот момент показали сорок минут пятого и, казалось, остановились, а вместе с ними застыло и время.

Машины встали бампер в бампер, беспомощно урча моторами, водители начали их глушить, чтобы зря не жечь бензин. Раскрылись двери маршруток, наиболее нетерпеливые пассажиры стали уходить пешком. На площади сделалось непривычно тихо, как перед катастрофой, которая вот-вот должна была накрыть центр города. Эта плотная тишина стала угрожающей. Собравшись группами, люди растерянно переговаривались, жестикулировали, показывали руками в сторону тел на асфальте.

Вдруг с той стороны, где исчезла машина с убийцей, послышался вой сирен, на свободную полосу выскочили сразу три служебных автомобиля, из них высыпались люди в форме и белых халатах, началось движение, которое будто бы подтолкнуло заклинивший механизм. Люди оживились, пошли обратно к остановке, надеясь на то, что маршрутки все же поедут. Тревога, сдавившая плотным кольцом площадь, потеснилась, уступив место привычной суете. Когда милиция начала опрашивать свидетелей, никто толком не смог назвать марку машины, но все отметили неопределенный темный цвет. Некоторые видели на номерном знаке полупрозрачную черную сетку. Зато внешность стрелявшей женщины все запомнили очень хорошо, описали одинаково, даже предоставили видеозаписи с телефонов. Оставалось самое малое — найти и схватить убийцу.

…Домой Ксана добралась почти к шести вечера — смертельно уставшая и голодная, переоделась, начала готовить ужин. Она так сильно промерзла в психлечебнице, что даже в собственном доме никак не отпускал озноб, словно она заболела. Привыкшая к самым непредвиденным ситуациям, Александра не считала себя особенно впечатлительной, но в этот вечер с ней что-то было не так. Растущая тревога давила грудь, не давала дышать. Анализируя ситуацию, она никак не могла отделаться от мысли, что кто-то «помог» Светочке попасть в отделение неврозов и таким образом заставил ее, Ксану, бесцельно проторчать там с четырех до пяти дня. Но какой резон был в том, чтобы проделывать такие сложные действия с никому не интересной Светочкой или ничем не выдающейся Ксаной?

Здравый смысл осторожно ей подсказывал, что острый приступ невроза может случиться с каждым, а беспардонность и грубость медперсонала — явление распространенное. И все же концентрация случайных событий показалась ей слишком насыщенной для одного дня, и никто не мог убедить ее в том, что это было простое совпадение. Беспокойство стало четким, осязаемым, будто кто-то невидимый стоял за спиной и жарко дышал ей в затылок, заставляя замирать от леденящего душу ужаса. Подавленная случившимся, она механически резала капусту. Тишину кухни нарушали только звуки телевизора, на который Ксана давно не обращала внимания. Дети еще не вернулись от бабушки, и она была этому рада: не было сил выслушивать громкие вопли Кати, терпеть снисходительное хмыканье Ромки.

Послышался знакомый шум двигателя, хлопнула калитка. Жорик долго возился в коридоре, снимая верхнюю одежду, и, не переодеваясь, сел за стол с газетой — будто после ужина снова собрался уезжать. Тут же из какого-то тайного угла материализовался рыжий поганец Рэмбо, тяжело взгромоздился на табурет, утробно заурчал. Но Ксана, занятая своими переживаниями, не обратила на него никакого внимания.

— Представляешь, Лекса, сегодня в центре города на остановке какая-то мразь расстреляла людей, — он сказал это весело, с удовольствием смакуя сенсационную новость. — Как хорошо, что я работаю на Кечкеметской, а то бы до сих пор в пробке стоял.

— А ты откуда знаешь?

— Мне наш водитель рассказал. Водители — они, как бабки деревенские, знают всё и сразу. Кстати, включи местный канал, может, новости покажут, — Ксана равнодушно щелкнула пультом и, не глядя в телевизор, продолжила перемешивать салат. — Вон, смотри, показывают, — он оживился, отложил свои «Аргументы» в сторону, с интересом стал наблюдать за экраном.

Ксана услышала голос диктора: «… видеозапись передал органам милиции один из свидетелей. Всем, кто знает местонахождение этой женщины, просьба срочно позвонить по следующим телефонам…», — внизу бегущей строкой поплыли цифры. Увидев на видеозаписи себя — такую же прическу, узкое лицо, кургузое пальто, давно просившееся в утиль, Александра изумленно застыла и похолодела, от ужаса на затылке зашевелились волосы. Она усилием воли подавила приступ паники и заставила себя смотреть внимательно. «Ну же, ты журналист, соберись!» Нет, это точно не она. И пальто не такое, голенища полусапожек высоковаты, лицо странно застывшее, будто натянутое. На экране двигалась чужая женщина, одетая в Ксанину одежду, с ее прической и внешностью, уверенная в себе и безжалостная. Ксана растерянно улыбнулась.

Ненастоящая Александра Романова подняла пистолет. Видно было, как он несколько раз дрогнул в ее руке, хорошо был слышен сухой треск одиночных выстрелов. Потом она села в машину, которая тут же уехала. Показали еще несколько видеозаписей, и везде была она — Александра Романова. Когда на экране снова появилась телеведущая и стала отчетливо повторять телефоны горячей линии, ложка выпала из ослабевшей руки Ксаны и с оглушительным звоном загремела по кафельному полу.

— Ч-что эт-то? — собственные губы показались ей деревянными.

Она повернула голову в сторону Жорика и натолкнулась на его тяжелый взгляд — он разглядывал ее в упор, будто впервые увидел, узкие губы сжались в нитку, взгляд стал недобрым. Ксана, не моргая, смотрела на него широко раскрытыми глазами, наполненными неподдельным ужасом, смешанным с изумлением, и он первый опустил глаза.

Жорик всегда мыслил трезво и, главное, быстро. Он давно научился моментально принимать решения согласно обстоятельствам и всегда в свою пользу. Конечно, в телевизионном ролике была не Лекса. Та, другая, двигалась четко, хищно, совсем не так, как его жена — распоследняя клуша, терявшая все на свете, и ни на что, кроме дурацких статеек, не способная. Она не умела стрелять. Он это знал точно. Хотя… кто ее знает…

— Ты что, этому веришь? — после увиденного по телевизору ее слова прозвучали неуместным оправданием.

Жорик задумался. Его бывшая жена стояла посреди кухни, некрасиво растопырив пальцы, словно выпачкала их в грязи. Вид ее был жалким. «Эту дуру вот-вот арестуют, мне нельзя ее защищать. Пока будут решать, что с ней делать, поживу один, осмотрюсь, детей — к теще. Но почему именно она, куда ее занесло? Ладно, хорошо хоть свидетельство о разводе есть. Главное — дождаться ментов». Приняв решение, он поднял голову и как можно непринужденнее улыбнулся.

— Лекса, я есть хочу. И вообще, если это не ты, так и не волнуйся, разберутся, — и он снова равнодушно уставился в газету.

Ксана поставила на стол салат, хлебницу, два прибора, салфетки, села напротив, сложила руки на коленях, стала напряженно рассматривать собственные ногти. Жорик, искоса поглядывая на ее бескровное лицо, набрал в тарелку нарезанной капусты.

— Ты тоже поешь, — ласково проговорил бывший муж, — все будет нормально, — а про себя с раздражением подумал: «Тебе пригодится, милая… Скорее бы закончился этот бардак. Еще не известно, как все это отразится на мне. Идиотка!»

Ксана подняла глаза и увидела перед собой совершенно чужого человека, с аппетитом жующего разогретое мясо. Ее передернуло от отвращения.

— Нет, не могу. Схожу в магазин за сигаретами. Тяжелый день.

Он пожал плечами. Пусть идет. Сейчас она вернется, устроится на крыльце, будет курить, думать неизвестно о чем, смотреть в небо, страдать…

Жорик давно считал жену не от мира сего. Эти ее посиделки с сигаретой и мечтательным разглядыванием заходящего солнца или звезд его дико раздражали. Нормальная баба так не делала бы, у Лексы точно не все ладно с мозгами. Ну зачем, зачем он с ней столько времени жил? Вот, дождался неприятностей на свою голову! Эта его хваленая осторожность… Перестраховщик! Ну пожил бы на квартире, ничего бы случилось. Правда, деньги бы потерял… Много… Ладно, к черту пустые мысли! Скоро она начнет метаться, как заполошная курица, потому что приедет милиция. А в том, что она прибудет быстро, он не сомневался — сам наберет нужный номер. Иначе никак нельзя — его могут посчитать соучастником и привлекут к ответственности. Ничего личного здесь нет, она первая развелась, а у него — должность, карьера, перспективы.

Жорик с нетерпением стал ждать, когда бывшая жена уберется из дома, чтобы позвонить.

На ватных ногах Александра направилась в комнату, открыла бар. Выпить захотелось просто нестерпимо, но в баре было пусто. Она подумала, что надо купить коньяку и лимон, лимонов тоже дома не было. Ксана сняла халатик, надела свитер, джинсы, легкую курточку с капюшоном, долго в коридоре возилась со шнурками кроссовок, доведя Жорика почти до исступления. Вышла на крыльцо, вдохнула морозный воздух полной грудью, вспомнила, что забыла деньги. Вернулась. Снова вышла. Не покидало четкое ощущение, что все это происходило не с ней, а с какой-то другой Ксаной, о которой она еще ничего не знала. Бессвязные мысли бешено бились в голове, готовые вот-вот взорваться неконтролируемой паникой, но она из последних сил не давала им взять над собой власть. На душе было невыносимо гадко, тяжелый страх мешал дышать.

Едва сдерживая себя, Ксана прогулочным шагом двинулась через дорогу в соседнюю пятиэтажку, где на первом этаже сверкал гирляндами продуктовый универсам. Мимо проехала машина. Она вздрогнула, едва не выронив деньги. Прошли шумно гомонившие подростки с открытыми бутылками пива, поздоровалась соседка с собачкой на поводке. В магазине знакомая продавщица улыбалась, шутила, как обычно, все было спокойно.

«Может, у меня галлюцинации? Может, я сошла с ума, как моя кума Света?» Ксана оплатила коньяк, лимон, сигареты, получила чек, выбросила его в картонную коробку под прилавком, вышла на улицу. Ничего не происходило, никто не показывал пальцем, никто не кричал: «Держите!!! Убийца!!!» И все же нервы, словно натянутые струны, были на пределе, Ксана готова была в любую секунду сорваться с места, чтобы спастись от чего-то смертельного и гораздо более страшного, чем простое разбирательство — кого сняли на видео в момент убийства. Безотчетное первобытное желание любой ценой избежать опасности стало гораздо более мощным, чем цивилизованный здравый смысл, безуспешно убеждавший ее не беспокоиться. Казалось, достаточно легкого толчка, чтобы инстинкт самосохранения уничтожил этот здравый смысл, превратив Ксану в существо, жаждущее выжить любой ценой.

И это случилось.

Ледяной воздух взорвался воем сирен, к воротам ее дома, визжа тормозами, подкатили машины с синими и оранжевыми всполохами, из машин выбежали люди. Какая-то дамочка с пакетами удивленно заохала, зашлись лаем собаки. Ксана, ни о чем больше не раздумывая, словно получила, наконец, долгожданное разрешение, бросилась в противоположную от дома сторону, пулей нырнула в спасительную темноту переулка за пятиэтажкой, серой тенью проскочила мимо вонючих мусорных баков и понеслась вверх по улице с одноэтажными домами. Ее сердце бешено колотилось, в ушах звенело, тело стало неожиданно легким, напряженным и послушным, как в далекой юности, когда она бегала стометровку по стадиону.

Перейдя через время на быстрый шаг, женщина чуть отдышалась и снова помчалась к окраине. Ей почему-то было необходимо покинуть пределы города как можно скорее. Если бы Ксану в этот момент спросили, почему она так поступает, она бы ответить не смогла — ею руководил только инстинкт самосохранения, не позволяя терять времени на бесполезные мысли. Именно он заставил ее свернуть на заброшенное кладбище и по заросшему терновником склону спуститься к старой трассе, ведущей в нижнее Марьино. Там, избегая освещенных мест, она снова перешла на шаг, выбирая узкие проулки, где невозможно было проехать, — до окраины было уже рукой подать.

Ксана не знала, сколько времени то бежала, то шла. Легкие болели от морозного воздуха, стало жарко. Проулки наконец закончились, потянулось поросшее стерней поле, через дорогу напротив мрачно застыл старый кирпичный завод. Она подумала, что там легко можно было бы спрятаться, но тут же вспомнила о собаках, которые могли охранять территорию. Нет, не подойдет. За полем высился пологий холм, изуродованный карьером, чуть ниже — дачный поселок, где горели слабые огоньки и лениво побрехивали, греясь на морозе, дворняги. Ксана медленно пошла по краю поля, опасаясь подвернуть ногу или провалиться в канаву, осторожно обогнула карьер и выбралась к крайнему участку с домиком, огороженному металлической сеткой. Мышцы от непривычной нагрузки ныли, ноги болели так сильно, будто в икры вонзились иглы. Тучи, закрывшие небо, развеялись, вновь стало светло. Ксана заметила в заборе дыру. Она решительно полезла внутрь участка, надеясь, что дом не заперт: спрятаться было жизненно важно, мороз крепчал.

Ее здравый смысл вдруг снова подал голос, напомнив, что появление на этой заброшенной даче нежной интеллигентной Ксаны — полный абсурд, надо срочно вернуться домой, но она тут же пинком загнала эту мысль обратно в подсознание и с остервенением подергала дверь. Заперто. Ключа нигде не было — ни на гвоздике у двери, ни на крыльце. Да и откуда ему здесь взяться? Хозяева уже, наверное, забыли, когда посещали этот забытый поселок — в лучшем случае в июне, в сезон плодоношения малины.

Ксана спустилась с крыльца, забралась в заросли, обогнула дом. Сзади оказалось окно, рамы рассохлись и прилегали неплотно. Ксана двумя руками подцепила створку, с силой потянула на себя. О, счастье! Окно поддалось и открылось. Скоро она стояла внутри, оглядываясь вокруг в неверном свете зажигалки. Здесь было так же холодно, как и снаружи, только еще и очень сыро, пахло плесенью и старыми тряпками. В углу стоял полуразвалившийся диван с брошенными на него скомканными одеялами, напротив — железная вешалка. На ней Ксана обнаружила цветастую женскую куртку с капюшоном. Она торопливо натянула куртку на себя, сразу стало намного теплее. «Коньяк!» Вспомнив о покупках, которые так и не выпустила из рук, словно это был единственный ключ к спасению, Александра сорвала пробку и, не чувствуя обжигающей горечи, сделала несколько глотков. В желудке стало горячо, руки согрелись. Все, можно отдышаться.

Опасаясь потревожить каких-нибудь впавших в спячку насекомых и надеясь, что в таком холоде их не будет, она брезгливо разворошила кучу тряпья, с ногами залезла на диван, прислонилась спиной к холодной стене, начала пить коньяк, заедая лимоном. С каждым глотком мысли становились все более вялыми, невнятными, крепкое спиртное лишило их привычной ясности. Глаза ее безучастно смотрели в серое окно. Тишина была не просто мертвая, а какая-то ватная, давящая, будто случился, давно обещанный апокалипсис, и мир перестал существовать. Беспокоиться больше не о чем, утро не наступит никогда. Все закончилось…

Ксана не заметила, как завалилась на бок и, пытаясь унять круговерть в голове, закрыла глаза, забылась спасительным алкогольным сном. Темнота сомкнулась над ней, бережно укрыла, прижала к холодной груди, спрятала и убаюкала в своих угольно-черных ладонях. Невыносимо длинный день закончился, и ее первый крепкий за последние недели сон был похож на смерть — без сновидений, тревог и душевной боли.

…Проснулась Александра от ощущения головокружительного падения в пропасть, заполненную плотным серым туманом. Это чувство было таким же безостановочным и безысходным, как неотвратимая смерть. Пытаясь освободиться от жуткого кошмара, она с силой распахнула веки, поморгала — что это за место? Где она? Прямо напротив нее в неверном утреннем свете стоял незнакомый обшарпанный стол, кругом было грязно, сыро и безумно холодно — так холодно, что собственное дыхание показалось ей ледяным. Она опустила глаза, увидела на себе чужую куртку, вспомнила свой побег и ужаснулась. «Господи, это произошло не со мной!» Но стол, грязная комната, холод не исчезли, и она как-то одномоментно поверила, что отныне это ее новая реальность. Кошмар чуть отступил, ослаб, но в районе солнечного сплетения было пусто, будто она по-прежнему падала.

За окном начало светать, апокалиптичное чувство конца света, оглушившее ночью, почти исчезло. Утро набирало силу, день обещал быть светлым. Ксана села, внимательно осмотрелась, стряхнула с плеч несуществующий мусор. Мимолетная мысль о том, что после проведенной в холодном доме ночи она обязательно заболеет пневмонией, тут же была вытеснена нахлынувшими воспоминаниями вчерашнего дня — болезненными, словно шиповник, вонзившийся в ладонь. Она начала собирать их воедино, пытаясь выстроить хоть какую-нибудь систему, понять, что с ней на самом деле произошло и что делать дальше.

Итак, утро прошлого дня началось со встречи с Беловерцевым, смутившим ее приглашением в ресторан. Все ее мысли после несостоявшегося интервью были об этом приглашении и о самом Родионе — кто он, зачем флиртует так явно, что ему нужно и не хочет ли он ее соблазнить. Эти мысли расслабили, лишили привычной настороженности. Мог Беловерцев сделать это умышленно? Вряд ли. Мотива не было, он просто хотел развлечься, это было написано на его лице. Александра с грустью подумала, что судьба довольно удачно отвела ее от безумного поступка — богатый обаятельный Беловерцев был умен, избалован комфортом и самоуверен. Протянул бы ей он руку помощи сейчас, рискуя собой? Нет, никогда. Значит, о нем — забыть. Это самый яркий, но и самый незначительный случай в череде событий.

Потом случился внезапный звонок Светули, неуемная тревога, бесполезное пребывание в психиатрической лечебнице, странное поведение бывшего мужа. То, что он повел себя странно, Ксана поняла только сейчас — не ругался, не сопереживал, усиленно прятал глаза, ужинал, читал газету, советовал поесть ей. Будто оценил ситуацию и всеми силами отвлекал ее внимание от чего-то предельно важного, что она в тот момент так и не успела осознать. В том, что это именно он позвонил в милицию, она уже не сомневалась — машины примчались как раз за те пять минут, которые она провела в магазине.

Ксана стала думать о Светочке. Странно это было, очень странно! Ее военнообязанная подруга раз в год проходила плановое обследование в военном госпитале. По природе своей кума была хронической оптимисткой. К тому же совсем недавно у нее завязался роман с вновь прибывшим разведенным майором. Да какой роман! Ксана со дня на день ждала приглашения на свадьбу. Похоже, в госпитале ей вкололи психотропный препарат. Оплата медсестер весьма низкая, лишний доход вряд ли кому-то еще мешал. Это же так просто! Дважды два — четыре, пазл сложился.

Дальше — психбольница. Ситуация в отделении острых неврозов, где она пыталась найти Светочку, тоже настораживала. Ксану упорно держали перед дощатым окошком, ссылаясь на то, что доктор вот-вот подойдет, никто не показал ей своего лица. На самом деле полузакрытый больничный режим — идеальный вариант, чтобы спрятать кого угодно и на какое угодно время. Значит, алиби у нее нет. Получается, основная причина кроется в убийстве киевлянина и в том, что убийцей отныне является она, Александра Романова.

Ксана знала, что на крымском шельфе находится перспективное месторождение газа, способное обеспечить южный регион Украины. Такой же газ, в десятки раз дороже, транспортировали из России. Местные власти пытались искать инвесторов, но едва живая экономика республики спонсорству не способствовала — ни дорог, ни инфраструктуры, ни правовой защиты. Так все и заглохло. Еще летом заговорили об украинском миллионере, который всерьез заинтересовался проектом, готов был вкладывать немалые средства и даже привлечь иностранные инвестиции. Но на тот момент слишком многие крымские начальники «кормились» из привычной кормушки, продавать дорогой газ нищему населению было выгодно. Из кулуарных разговоров Ксана знала, что каждый «газовый» материал против возможных инвесторов великолепно оплачивался. Даже их редакция после небольшой статьи, написанной Инной Николаевной, получила три мощных компьютера от «спонсоров». Вполне было понятно, почему потенциальный инвестор приехал без охраны и неофициально — в противном случае его остановили бы еще в Киеве.

При удачном завершении переговоров он должен был вложить в проект всего несколько сотен миллионов, получил бы миллиарды. Но тогда «кормушка» плавно перекочевала бы к «новым» хозяевам. Результат — передел власти, перераспределение денежных потоков. Такие политические потрясения для Крыма были подобны цунами — маленькую республику и так постоянно штормило от назначений новых губернаторов, страстно «мечтавших» победить коррупцию и уже через месяц после назначения становившихся ее мозговым центром. Как цинично это ни звучало, Крыму действительно нужен был покой. Понятно, что смерть инициатора инвестиций все возвращала на круги своя, а показательный суд над рядовой журналисткой быстро закрыл бы глотки обывателям.

Подставил ее кто-то из очень близкого окружения, отлично знавший рабочее расписание, манеру одеваться, сумевший скопировать лицо. Ее выбрали случайной жертвой, чтобы быстро закрыть политическое убийство и убрать конкурента. Пал Палыч? Только он в редакции был связан с политикой. Нет, не может быть… Она ему всегда доверяла! Впрочем, сейчас для нее это бесполезное знание. Даже если она сможет выяснить, кто этот человек, это ничего не даст — он простой исполнитель. А вот заказчик… Кто-то приближенный к правительству, и ей до него не добраться никогда.

Вопреки мнению Жорика, Александра Романова дурой не была. Журналист-профессионал, она мыслила последовательно, четко сопоставляла факты и всегда делала довольно логичные выводы. Благодаря этому статьи у нее получались изящными, отточенными, с лихо закрученным сюжетом и занимательной интригой. В данный момент, посмотрев на свой собственный «сюжет» со стороны, она поняла, что все факты были против нее — кто-то заранее составил хорошо продуманный сценарий. Произошло политическое убийство, никто не будет разбираться в мелочах. Главное — отчитаться наверх о том, что подозреваемая за решеткой. А там судебная машина пусть буксует столько, сколько ей угодно, Ксану не оправдают.

Да, шансов у нее не было, зато она выиграла время. Думай, Александра, думай…

Она начала перебирать в памяти своих многочисленных знакомых, отлично понимая, что именно сейчас ее пухлая телефонная книжка тщательно прорабатывается по каждой записи. Значит, надо искать того, кого нет в записной книжке и памяти мобильного телефона. Снова и снова, уже по пятому кругу, она выстраивала в ряд всех, кого знала, и вдруг, в дальнем уголке памяти, нашла Зоечку. Как же она могла о ней забыть?

Они были одноклассницами — шустрая егоза Ксаночка и воспитанная отличница Зоечка. Ксана училась на тройки из-за плохой усидчивости, ни одной цифры не запоминала, формулу могла списать только со шпаргалки. Зато она много и с удовольствием читала, отлично знала литературных героев, почти не делала грамматических ошибок. Учительница литературы говорила, что у нее врожденное чувство языка. Так же хорошо писала сочинения и послушная Зоечка. Их вместе отправляли на олимпиады защищать честь школы, и они это делали превосходно: ни одного второго или третьего места. За это Александре прощали невыученные формулы и закрывали глаза на ее шалости. Маленькая хулиганка и отличница подружились и даже вместе сочинили повесть о мальчике с другой планеты. Эта повесть, каллиграфически записанная Зоечкиной рукой в тетрадке в ярком красном переплете, прославила их на очередной олимпиаде — девочек приняли в литературную секцию Малой академии наук.

После школы пути девушек разошлись. Ксана поступила на филологический факультет Симферопольского университета, Зоя — в престижную киевскую консерваторию. Спустя пять лет они случайно встретились в городе, обрадовались и, устроившись в кафе, долго разговаривали. Так началась их взрослая дружба. Ксана стала заходить к Зоечке в гости, была хорошо принята болеющей мамой. Но совершенно внезапно от сердечного приступа умер отец Ксаны, а спустя год она вышла замуж, родила сына. Подавленная смертью отца, измученная борьбой с семейными проблемами, свалившимися словно снег на голову, Ксана сделалась грустной и озабоченной и о Зоечке, у которой совсем разболелись родители, забыла.

Но судьба распорядилась иначе, и раз в три-четыре года неизменно и совершенно случайно сводила их в городе. Девушки пили кофе, гуляли в любимом ими Гагаринском парке, делились проблемами, жаловались и сочувствовали друг другу. Эти встречи стали похожими на чистые хрустальные окошки в прошлое, где у обеих когда-то все было хорошо. Стремительно меняющаяся жизнь снова и снова разбрасывала их в стороны, истрепывала уставшие незащищенные души, лишала покоя и надежды. И только одно оставалось постоянным: номер домашнего телефона Зоечки, который Ксана всегда могла набрать. Сначала 2-15-51, потом 22-15-51, а потом, когда город разросся, захватив окраинные поселки, — 522-15-51. Это были единственные цифры, которые Александра отлично выучила, — видимо, из-за зеркального порядка. Ни в одном ее блокноте телефон записан не был, никто Зоечку не видел, и даже мама не знала, что они встречались: за повседневной суетой некогда было рассказывать о таких мелочах.

…Солнце поднялось над горой, осветив слабыми лучами две хилые яблоньки за мутным стеклом. Ксана решила прятаться в стылом домике до сумерек, а вечером, когда стемнеет, выбираться в город. По большому счету обычным людям к тому времени уже будет глубоко безразлично, кто кого убил накануне вечером, повседневные заботы вытеснят из памяти события предыдущего дня. Когда небо начало темнеть, она осторожно вылезла через окно, тщательно закрыла рамы и спокойно пошла в город пешком, выкинув из головы тревожащие мысли за ненадобностью.

Всего сутки назад, утратив смысл собственного существования, она жила на пределе сил, с трудом преодолевала депрессию, мучилась бессонницей. Сейчас это казалось смешным, ужас случившегося стал почти привычным. Внезапная беда вырвала Ксану из состояния полного безразличия и превратила в новое существо. Она сделалась пустой, и что теперь заполнит эту пустоту — страх, жестокость, равнодушие, смерть, — было неизвестно.

В половине седьмого она подошла к телефону-автомату и набрала номер. Зоя ответила сразу.

…Первая настоящая катастрофа в жизни Валентины Захаровны произошла в тот страшный вечер, когда внезапно, буквально за несколько минут, умер муж. Просто упал со стула в кухне, во время ужина. И уже не поднялся. Когда приехала скорая, его сердце не билось.

Был он веселый, любвеобильный, падкий на удовольствия. Не было дня, чтоб он, большой и сильный, не тискал свою любимую Валю в кухне или не затаскивал в постель, пока они были одни. Она поражалась, откуда в нем было столько энергии, хлещущей через край жизненной силы и доброты. Он жил на износ, не жалея себя, но рядом с ним жизнь была яркой, насыщенной, полной замечательных событий. И умер он легко, как праведник, наверняка обосновавшись в раю, где не было боли и проблем. Валентина отпустила его с легким сердцем, благодарная за прожитые вместе годы. Одно было плохо: остались они с дочкой беззащитными перед миром, насквозь продуваемым ветрами не всегда благоприятных перемен.

Каким-то непостижимым образом к дочери прилепился щеголь Жорик — скользкий, двуличный тип. Валентина, поглощенная горем, не смогла уберечь дочь от дурного шага: не успела, не хватило сил. А потом стало поздно — родился внук. Да и Жорик, в общем-то, первое время вел себя вполне прилично. Правда, подгуливал. А Ксана, дурочка, его любила, говорила, что он чем-то похож на отца. Да ничем он не был похож на ее мужа, царствие ему небесное! Слизняк, эгоист, самовлюбленный подлец! Валентина Захаровна много раз пыталась намекнуть дочери, что он ей не пара, но та спокойно и твердо просила не вмешиваться.

С годами Валентине стало казаться, что и она, и ее когда-то веселая, похожая на отца дочь стали жить в обособленном от людей мире, заполненном руинами полузабытых чувств. Ничто не могло сдвинуть их обеих с мертвой точки, скорбь стала привычной. Жизнь покатилась словно колесо с горы, все меньше оставалось сил что-либо менять. Да и не хотела она устраивать личную жизнь, пока Ксана была замужем за этим упырем. Ну, зачем, зачем она это сделала? Зачем оставалась с ним, словно в добровольном затворничестве?

Валентина Захаровна каждый день ожидала неприятностей, и они были постоянными — измены Жорика, обиды, которые дочь старалась не показывать. Но ее выдавал застывший печальный взгляд. Валентина ходила в церковь, молилась, ставила свечи за здравие. Все было бесполезно — Ксана тихо и незаметно угасала, теряя интерес к жизни. И только дети как-то ее оживляли. Хотя чем старше они становились, тем хуже относились к своей матери, неспособной отругать, настоять на своем, доказать собственную правоту. Валентина с болью наблюдала это почти каждый день, но ничего не могла сделать: дочь ее не слышала.

И вот — новая настоящая беда. С Ксаной.

Это хмурое декабрьское утро было самым черным изо всех, пережитых до сих пор. Притихших детей Валентина Захаровна отправила в школу, настрого приказав молчать, а сама, размазывая по щекам жгучие слезы, бродила по разгромленным комнатам Ксаниного дома. Ей казалось, что оперативники вывернули наизнанку последнее сокровенное, что с таким трудом сохраняла ее дочь, испоганили ее маленький домашний мирок, и теперь она, словно птица, у которой разорили гнездо, никогда не сможет вернуться обратно.

Вдруг ее внимание привлек новенький розовый бланк, лежавший поверх груды документов, вываленных на пол из папки. Она подняла его, стала изучать. Это было свидетельство о разводе, датированное концом октября. Ей стало жарко. Бедная девочка! Она даже не сказала об этом матери! Валентина Захаровна стала напряженно вчитываться в каждое слово, не веря собственным глазам. Приняв твердое решение, она вернулась на кухню, тщательно умылась, заварила крепкий кофе и принялась за уборку. Откуда-то появилась энергия, захотелось закончить убирать как можно скорее. Ничего, теперь она знает, как поступить. И, что бы ни случилось с дочерью, есть внуки, их она никому не даст в обиду. Все вместе они обязательно дождутся Ксаночку, лишь бы только она осталась жива.