Каннибализм. Сборник произведений

Ирина Римарева

Человек с молоком матери впитывает ценности общества. Общество ему говорит, что есть добро, а что зло, и маленькому гражданину ничего не остается, как верить на слово в непреложность этих старых, как мир истин. Один раз поверив, больше не приходится сомневаться, но лишь разувериваться в справедливости жизненных устоев.Мы общество каннибалов. Жрём друг друга почём зря. Это прёт из всех щелей: телевизионных экранов, радиоточек, и по беспринципности не имеет аналогов в животном мире.

© Ирина Римарева, 2023

ISBN 978-5-0059-8161-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

***

Человек — социализация и смерть

***

«Что же на самом деле делает человека человеком? Его происхождение, то, как он был зачат? Я так не думаю. Это выбор, который он делает, не то, как он все начинает, а то, как он все заканчивает». [10]

Что есть человек — дитя любви или продукт общественного производства, проходящий в период своей долгой социализации все стадии механистичного технологического процесса? Животное примитивно в своих низменных потребностях: утолить голод, завоевать лучшего партнера, произвести сильное потомство, спастись, иногда вгрызаясь в глотку своему врагу, где первейшим и основным инстинктом является выживание. Все животное существо человеческого индивида подчинено инстинкту самосохранения, но обеспечивает ли общественное воспитание жизнестойкость человека, или напротив, порождая в нем противоречивые чувства в выборе между собственным благополучием и благополучием окружающих, толкает его на путь убийства.

Человек с молоком матери впитывает ценности общества. Общество ему говорит, что есть добро, что зло, и маленькому гражданину ничего не остается, как верить на слово в непреложность этих старых как мир истин. Один раз поверив, больше не приходится сомневаться, но лишь разувериваться в справедливости жизненных устоев. По общественным меркам зло имеет свой масштаб, зло совершенное против одного индивида, меркнет перед злом совершенным против многих; зло совершенное в отношении мужчины меркнет по сравнению со злом совершенным против женщины; зло совершенное против себя меркнет перед злом совершенным в отношении другого. «В заурядных фильмах смерть представлена как абсурдное событие или ситуация личного поражения. В сообщениях о жертвах в ходе военных действий, во время авиационных катастроф, ураганов, наводнений, землетрясений, засух и массовых эпидемий данные столь велики, что воспринять смерть на личностном уровне невозможно. Ее важность и психологические, философские и духовные взаимоотношения растворяются в бесстрастных цифрах» [4]. Но это проявление ханжества. Индивид, как общественная единица важен социуму лишь в пределах выполнения им его репрезентативных функций, но не как человек с его внутренними терзаниями, сомнениями, страстями и аффектами. Зная это, человек сознательно идет на преступление против своей самости, психического здоровья, а иногда и физического благополучия ради соблюдения пресловутых общественных норм нравственности. Все социальное существо человеческого индивида подчинено потребностям общества, зачастую в ущерб инстинкту самосохранения.

Первым примером такого самоотверженного пожертвования стал Иисус Христос, отдавший свою жизнь за спасение человечества. Жертвенность великий дар, но оценен ли он, и будет ли он оценен как проявление высочайшей добродетели? Оценен чудесный акт воскрешения, и только через воскрешение такая жертва не стала актом бессмысленного самоубийства. «Выживание самых приспособленных не позволит сильным спасти слабых… Бог создал человека по своему образу и подобию, и создал его убийцей» [5].

Вопрос социальной справедливости, и божественного воздаяния спорен. Праведная жизнь совсем не гарантирует благополучия, скорее одаривает испытаниями на стойкость, такой человек живет как бы выполняя обеты, которые никогда не давал. При этом собственное его существование вторично по отношению к сосуществованию с обществом в лице ближайшего окружения. Вдобавок, любовь к ближнему отнюдь не обеспечивает адекватной ответной реакции, а может быть воспринята весьма разнообразно: как слабость, нечестность, трусость, хитрость. Все зависит от внутреннего восприятия образов, слов, поступков, то есть от формы информационного метаболизма. Принадлежность к представителям одной семьи отнюдь не является гарантией понимания между ее членами, при этом у родственника гораздо больше шансов психологически ранить, а иногда и уничтожить своего менее толстокожего родича. Случайной жертвой психологического насилия может стать каждый, но добровольное жертвоприношение собственного душевного спокойствия в угоду прихоти домашнего тирана (который, впрочем, может и не осознавать этого, или считать свое поведение, слова, поступки за услугу, одолжение или само собой разумеющееся условие сосуществования) является актом самоуничтожения. Что, в таком случае, определяет жизненную позицию одних, как «жертвенных агнцев», считающих себя обязанными идти на уступки, тратить свое время, силы, чувства не получая взамен даже благодарности; а других — как «хозяев жизни», считающих себя в праве распоряжаться всем этим, живущих только своими желаниями, даже в ущерб другим. Совестливость? Долг? Обязательства?

Выбор, в этом случае, ограничивается двумя вариантами поведенческих реакций: совершением зла в отношении себя или совершением зла в отношении ближнего своего. То есть, для одних — это, прежде всего, совестливость, долг и обязательства перед другими, а для других — это, прежде всего, совестливость, долг и обязательства перед собой. Первые являются хранителями общественных устоев; для других «общество — это я», они сливаются с обществом в одно целое и считают свои интересы интересами общественными. Разница восприятия жизни заключается в том, что первые делают уступки и раздариваются, сознательно, им необходимо быть нужными, приносить пользу, чтобы в них нуждались, но, видя отсутствие справедливости в воздаянии за свои поступки, начинают живо это перемалывать в себе, переживать, озлобляться на мир, бунтовать, и в конечном итоге могут решиться на куда большее зло в отношении кого бы то ни было. Вторые, почти никогда не задумываются над порядком вещей, они сосредоточены на себе и своих интересах, глубоко ни в чем не копаются, о смысле бытия не задумываются, озабочены исключительно своими повседневными, ежечасными, ежеминутными потребностями, и коли уж чего-то захотели, то подайте им это сейчас, потому, что они этого хотят; при этом они могут верить в собственную доброту и щедрость (правда последнюю чаще всего расценивают сугубо материальными мерками), оскорбить их практически невозможно, слова до них не доходят, ввиду того, что они не чувствуют их глубины.

Извечный принцип социума, отраженный и транслируемый в известных фразах: «Битый небитого везет», «В любви, один любит, другой позволяет себя любить», «У… нет друзей, у… есть интересы». При этом формируется общественное мнение, указывающее на свободу выбора, там, где по существу присутствует неизменная данность. Чтобы выбор стал возможен, нужно перевернуть всю человеческую психологию, повернуться к «обществу задом, а к себе передом». Западное общество уже давно так живет, правда, продолжая создавать видимость приличия, а наша Родина — увы, на самом деле стала уродиной, выпятив все самое неприглядное на обозрение, но при этом, дабы оправдаться прикрывается осознанным выбором.

Для того чтобы человек был способен совершить выбор между путем «добра» или «зла», он должен иметь четкое представление о природе «доброго» и «злого». Система двойных стандартов, действующая в общественных умах сделала таковое представление невозможным. Незыблемые ценности дружбы, любви, семьи, рода, в реальной жизни обесценены конкуренцией, развратом, свободой от обязательств, рождением вне брака.

Когда ценность материнства возвеличена до небес, но при этом, отнюдь, не является первостепенной и обязательной ценностью для женщины, то мы получаем «общество сиротства».

Когда ценность отцовства сведена до уровня случайности, с отсутствием даже элементарной уверенности соучастия в сотворении новой жизни, мы получаем «общество Иванов, не помнящих родства».

Когда дитя, воспринимается хотя бы одним родителем не как «плод любви», но как недоразумение, мы получаем общество, в котором человеческая жизнь ничего не стоит. И сколько бы пресловутое «МЫ», в лице общества не ратовало за идеалы гуманизма, все это будет лишь простое сотрясание воздуха, ибо, где не ценится человек, как единица мироздания (вне отношения к полу, возрасту, цвету кожи, статусу), там нельзя говорить о существовании общества как такового, там мы получаем «лжеобщество индивидуалистов, скрывающих свои пороки под маской добропорядочности». В таком лжеобществе тактикой выживания становится: агрессия или пассивное смирение, нападение или подчинение, паразитирование (от греч. parasitos нахлебник, тунеядец) или реципиентность (от лат. recipientis получающий, принимающий), то есть, приятие чужого как своего.

В этом кроется корень недоверия человека к человеку, отстраненность от общих нужд; в том, что, по сути, мы не можем знать намерений друг друга. Действительные намерения скрыты в мишуре социализированных клише и стереотипов. И неизвестно когда и в какой подворотне, а может в собственном доме и в собственной теплой постели, кто-то бесконечно чужой и бесконечно близкий словом или поступком оборвет нить твоей уже такой привычной и устоявшейся жизни.

Опасность в одиночестве. Опасность в обществе себе подобных коллективных одиночек.

« — Глупый белый человек,…иди к ним.

— Что? Один? Почему бы нам просто не обойти их?

— Нет, иди. Это испытание.

— Но я не знаю этих людей, и они выглядят совсем не дружелюбно. А что если они меня убьют?

— Никто и не заметит!» [6].

С какого момента человека можно считать мертвым? С момента прекращения им физического существования? А может, с того момента, когда собственное физическое существование начинает его тяготить? С потери смысла в жизни? И выбор здесь: поиск или смирение. Как закончить жизнь, в поиске или в смиренной уверенности, что как не ищи все равно ничего не отыщешь, кроме болезни, тщетности усилий, разочарования. Для одного этот вопрос не возникнет никогда, для другого, не однажды и не единожды. Все зависит от момента входа в «сумеречную зону» своего сознания, когда повседневность отступает в тень и из утреннего тумана или из полуночной мглы вдруг выступают образы настоящего и будущего, того, что ты уже не успел или еще не успеешь сделать. Осознание тщетности постановки цели, потому что, то что не дано ты не получишь никогда, руки твои налиты свинцом, в висках стучит и единственное что ты можешь осознать, то что жизнь проходит мимо, а ты неподвижен и наблюдаешь за ней со стороны, и твое присутствие в этой жизни не предусмотрено. Это мгновение и есть маленькая смерть. «Не существует ничего, кроме цели данного мгновения. Вся жизнь человека представляет собой последовательность мгновений» [8]. Момент, когда ты перестаешь чувствовать, момент, когда ты перестаешь мыслить, когда жизнь превращается в повинность.

Пальцами зябкими, сжимая глотку своей самости,

В потуге выдавить измученный голос стремления,

Напоминающий собственному разуму о том, что в тебе еще теплится жизнь.

Каждым движением, приближая смерть,

Каждой мыслью, воскрешая мертвое,

Каждым звуком, содрогая искусственные звуки,

Каждым взглядом, оживляя потерянные мгновения.

Черным муаром прикрыть лицо,

Вдохнуть пыльный воздух обреченности,

Выпустить струйку пара из нервно сжатых губ,

И пронзить холод небытия теплом облегчения,

Неизбежно осознавая моментальность последнего выдоха.

Судорожно ловя замерзающие узоры воспоминаний,

Исчезающие столь же быстро как появились,

Стирая тем самым собственное естество,

Превращая человеческое существо,

В маленькую песчинку,

Перышко в тумане,

Росинку на листе.

«Каждую ночь и каждое утро на земле рождается кто-то для боли. Каждое утро и каждую ночь, кто-то рождается для удач. Кто-то рождается для удач, кто-то рождается для бесконечных ночей» [6]. Момент свершения жизни, какой бы сферы индивидуальной жизнедеятельности он не касался (профессиональной, личной, духовной, творческой реализации), обязательно уходит в материальную действительность человеческого бытия, которая подчинена экономическим законам: поменьше затратить и подороже продать. Удачливость имеет свое лицо — сытое, умасленное, довольное, богатое. Творческая деятельность человека оценивается с позиции востребованности обществом в лице потребителей, и здесь для него встает дилемма: убить свое индивидуальное творческое начало и подчинить его потребностям широкой публики или «творить в ящик», прослыв неудачником, в надежде, что плоды труда не пропадут даром и будут оценены последующими поколениями. «Сегодня я понимаю, что жизнь человека не может быть измерена, тем что в этом мире называется успехом. Мы можем оценивать только наши собственные жизни, тем во что мы верили, какой выбор мы делали день за днем» [5]. Так или иначе, человек постоянно должен соизмерять свои желания с общественным предложением и подавлять страстные проявления своей истинной натуры, а значит, в каждый из таких моментов убивать в себе жизнь. «Будучи сдерживаемыми, желания мало-помалу становятся все более пассивными, и, в конце концов, от них остается одна только тень» [9]. Человек, желания которого подобны тени, сам становится тенью. В этом правда социальной обыденности — живем мы вместе, а умираем порознь.

Творческое начало экстравертированной личности адаптировано к потребностям общественного сознания. Экстравертом движут страсти окружающей его социальной действительности. Его переживания переплетаются с переживаниями актуальной реальности, но его это не тяготит, потому как, чаще всего его не заботит вопрос о собственной значимости в масштабе окружающей его всеобщности. Зато собственная значительность, не вызывает в нем сомнений, так как все мало-мальски значительное, происходящее в пределах окружающей его всеобщности, он так же относит и на свой счет. Это так, и не может быть иначе.

В свою очередь, творческое начало интровертированной личности, подчинено внутренним терзаниям и страстям, и включенность в социальную реальность, создает лишь фон для проявления неповторимой индивидуальности сознания и мировосприятия интроверта. Если социальный фон враждебен или нейтрален к творческой проявленности интровертированной личности, то это осложняет его взаимодействие с социумом, ведет либо к деградации творческого начала, либо к открытой конфронтации. «Если кто-нибудь всецело уходит вовне, то ему приходится изживать свой миф; если же он уходит вовнутрь, то ему приходится превращать в сновидение свою внешнюю так называемую реальную жизнь» [11, с.102].

Человек, как существо биологическое, подчинен законам природы, предписывающим содержать свой организм в гармоничном состоянии, гармонии физического, психического и духовного состояний. Потребность в самосовершенствовании мотивирует человеческую личность на постановку жизненно необходимых целей и движению к их осуществлению. Невозможность осуществления поставленных целей, через неприятие социумом, является препятствием движению и приводит к страданию, инерции, внутреннему противоречию врожденной самостийности личности и навязанных общественным сознанием социализированных клише. В этой связи, человеческая личность, чаще всего деформируется в процессе своего становления, под влиянием внешних требований, ожиданий, ценностных ориентаций, новомодных веяний; и не факт, что это полезное личностное перевоплощение, но скорее фальсификация индивидуальности. «…Тойю различает истинную самость и ложную. Ложная самость есть личность приобретенная, созданная из превратных мнений. Эту ложную самость мы свободно могли бы назвать персоной, ибо она есть то совокупное представление о нашем существе, которое мы выработали из опыта нашего воздействия на окружающий мир и его воздействия на нас» [там же, с.127].

Неприятие социумом «истинной самости» личности, сопряженное с борьбой за самовыражение имеет положительное значение, лишь в случае непреклонной стойкости творческого начала, независимо от того, изменяется ли мнение социума о ее социальной ценности. В борьбе, переживая поражения и спады, терзаясь вопросом собственной правоты и правильности создаваемого продукта, творческая интровертированная личность оттачивает свое мастерство, убеждается в собственном праве на жизнь и на свободу самовыражения, побеждая, пусть в малом, но мало-помалу приучая социум к своему индивидуализированному мировосприятию, придавая тем самым новый оттенок социализированному восприятию настоящего. «К важным делам нужно относиться легко. К мелким делам нужно относиться серьезно» [8]. К преодолению трудностей творческая личность может привыкнуть, так же как к завтраку по утрам. Осознание собственной правоты, придаст веры в собственные силы; готовность к схватке с проявлениями враждебной критики и поругания, придаст кураж в поиске новых творческих приемов, в выходе за пределы собственных креативных способностей, и неприятие социумом, перестанет нависать над судьбой как дамоклов меч. Все станет заметно проще. «Если же изначально признать, что ты так или иначе промокнешь, ты не будешь удручен» [там же].

Способность отстаивать «истинную самость» зависит от среды, в которой происходила социализация индивида. Здесь важна известная степень свободы и поощрения творческого самопознания личности. Что делает одних людей слабыми и беспомощными перед другими, а других сильными и волевыми? Это кроется в генетической предрасположенности к доминированию или в чем-то, что скрыто в индивидуально-личностном восприятии действительности и своего места в ней? Залог успешности человеческого существования кроется не столько в том, как его оценивают другие, а в том, как заслуженно высоко он оценивает себя, то есть не в том, как сильно он нравится другим, а насколько он нравится себе, насколько ему комфортно жить с собственным мироощущением. Ведь жизнь в состоянии перманентного стресса долгие годы, одних людей превращает в «ничто», в них гаснет искра жизни и самоуважения, а других, напротив только делает сильнее, только тренирует их волевые качества. И с этой позиции важной становится ценностная основа существования индивида, его непредвзятость к жизненным условиям, к окружающим людям, к порядку всеобщности. Почему для одних, собственная жизнь является величайшей ценностью, и он будет держаться за нее ценой убийства, подлости, унижения, а другой сам вырвет себе сердце, но не позволит надругаться над своей самостью, унизить свое достоинство, не посмеет «потерять свое лицо»? «Конец важен во всем» [8]. Даже в смерти можно узреть красоту. Чтобы суметь отыскать красоту в смерти, нельзя пренебрегать жизнью, необходимо каждый день взращивать в себе любовь к тому, что ты видишь. Но прежде чем научиться любить, человеку необходимо распознать любовь на примере своих родителей, на примере того, как они любят свое дитя и друг друга. Такой опыт глубоко индивидуален, но именно в нем закладывается основа человечности.

На самом деле, где проходит граница между любовью и садизмом? С момента своего рождения человек сталкивается с проблемой взаимоотношений, с недостатком остроты чувств и ощущений. Чем старше он становится, тем лучше понимает с кем ему комфортно, а кто действует на него раздражающе. Почему мальчики больше привязаны к матери, а девочки к отцу? По — видимому, любовь отца и матери различны по своей природе. Любовь матери — собственническая, эгоистичная. Мать относится к своему ребенку как к собственному организму, шестому пальцу на ее руке. Она изначально настроена воспринимать ребенка, как собственного данника, она в муках дала ему жизнь, поэтому его жизнь всецело принадлежит ей. Мать воспринимает своего ребенка сквозь призму отношений принадлежности. Отец же может любить ни на что не претендуя, кроме гордости за свое дитя. Любовь отца — покровительская, отрешенная. Отец воспринимает своего ребенка сквозь призму отношений преемственности. Отец любит наблюдать проявление в ребенке самого себя и знакомых ему родовых черт во внешности, форме мышления, поведении, характере, ценностных ориентациях. Гармоничное сочетание родительской любви и заботы формирует душевные качества личности, ее человечность, гуманность, умение сострадать. Перекосы в отношениях родителей и ребенка, обделенность во внимании со стороны хотя бы одного из них, не говоря уже об устранении родителя из жизни ребенка, часто может приводить к различным проявлениям социопатии, формировании в сознании ребенка искаженных моделей «можно» и «нельзя», «хорошо» и «плохо» и способов достижения желаемого. Принадлежность к семье, к семейным ценностям служит определенным буфером между человеком и обществом, областью, в которой преломляется и рассеивается социально значимая информация. «Любая общественная знаковая система является лишь приближением, средним арифметическим наших индивидуальных знаковых предпочтений. Как результат, человеку трудно найти общественные знаки, которые он с уверенностью может назвать своими. Постепенно человек все охотнее начинает принимать общественные знаки, таким образом, забывая яркое детское чувство „особенности“» [3]. Социопатия — это продукт неудовлетворенности, крайние проявления которой, сопряжены с полной потерей надежды на совершение планов в реальной социальной системе, и уверенностью во враждебности окружающих субъектов, а значит в восприятии последних как врагов собственной самости. Именно в этой ситуации человек вспоминает о своей особенности, уникальности, неповторимости праве на самовыражение и способности сопротивляться. Каждое действие рождает противодействие. «Создается впечатление, что нас наделили инструментом по искривлению реальности, но забыли дать ключ, и все наши изменения не уходят дальше нашего собственного сознания, а лишь тщетно бьются о прочные стенки дозволенного» [3]. По аналогии со стадиями физического умирания человека, выделенными Кюблер-Росс [4], можно выделить стадии духовной смерти личности, а именно: отторжение и изоляция, гнев, попытки что-то выторговать, депрессия, признание неизбежного.

Даже понимая свою уникальность и самодостаточность, человек сохраняет потребность в соратничестве, приятии, духовной близости. Такое понимание человек может получить в первую очередь от людей, составляющих его непосредственное окружение. Если же он одинок даже в кругу родных, а такое случается нередко, то это удручает и приводит к отшельничеству, озлобленности, и пути выхода из такого душевного тупика разнообразны в своей асоциальности. «Наша великая война — война духовная, наша великая депрессия — это жизнь» [1]. Сначала можно искать свои ошибки, менять свой облик и манеру поведения, увлекаться разной всячиной, отвлекаться играми и клубами по интересам, но не найдя отдушины во всей этой социализированной дребедени, наступает жестокая депрессия, бессонница, инертность, бессилие, «душевная импотенция». «Только потеряв все, мы становимся свободными, чтобы сделать все что угодно» [там же]. Но, вопрос, будем ли мы этим довольны, или это стадия окончательного саморазрушения? Когда созидательная деятельность не приносит плодов, то неизмеримо возрастает роль потребности в разрушении. Голос надежды тонет в признании неизбежной гибельности всего, во что некогда верилось. «Ты не встречаешься лицом с демонами и побеждаешь их, ты встречаешься с ними, снова встречаешься и опять встречаешься — каждый божий день» [7]. Рано или поздно тебе надоедает бороться, ты хочешь отдохнуть от своего существования, исчезнуть хоть на мгновение из этого тягостно однообразного мира, и в этот момент смерть становится единственным твоим другом, ничего нет более желанного и более недостижимого чем небытие. Если бы можно было исчезнуть по щелчку пальцев, мир значительно поредел. «Куда бы я не путешествовал, жизнь мелкая: сахар на одну персону, сливки на одну персону, масло на одну персону, корденблю с гарниром в пакете на одну персону, шампунь-кондиционер, маленькие зубные щеточки и пасты, маленькие кусочки мыла, люди, которых мы встречаем на каждом полете — друзья на одну порцию от взлета до посадки» [1]. И нет спасения ни в дружбе, ни в любви, ни в работе, потому что сейчас ты огрызок, и вчера ты им был, и завтра им же останешься. И, не любовь, и, не, тем более, красота ничего и никого не спасут в наш жестокий век, потому что красивое давно заменило безобразное, а любовь покоится на пыльных тротуарах, истерзанная в кровь огромными бахилами, дорогими туфлями, или модельными туфельками на безжалостно острых шпильках. «Любовь, семья, дружба — скоро над этим будут смеяться, современный человек не может себе позволить такую роскошь, как сковывать себя такими абсолютными понятиями» [2].

Человек растрачивает бесценные мгновения своей жизни на решение бытовых вопросов, растворяется в рутине повседневности, топчет свои желания и таланты, откладывая жизненно важное на потом. Но «потом» не наступает, а время быстротечно, и, вот ты уже старый, уставший, больной и никому не нужный неудачник, закопавший свои таланты, и жизнь твоя прошла в пустую в борьбе за социальное одобрение. «Если человеческому сознанию можно все, то человеческому телу можно очень мало. Все наши возможные действия — это крохотный остров можно в океане нельзя» [3]. Даже мысли о том, что ты потерял, из-за страха быть непонятым, приносят страдание, ты становишься ненавистен сам себе, но что-то менять уже слишком поздно.

Источники.

1. Бойцовский клуб. Режиссер Дэвид Финчер. 20-th Centuary Fox Home Intertainment.1999.

2. Вадик Сено. Белый принц. http://www.high.ru/library/columns/sociopathy/prince.html

3. Вадик Сено. Океан нельзя: исследование сознания. http://www.high.ru/library/columns/sociopathy/ocean.html

4. Гроф, Станислав, Хэлифакс, Джоан. Человек перед лицом смерти.

http://www.high.ru/library/grof/encounter_death.html

5. Дракула. Режиссер Роджер Янг. RAI Radiotelevisione Italiana.2002.

6. Мертвец. Режиссер Джим Джармуш. Miramax Films.1995.

7. Охотники за разумом. Режиссер Ренни Харлин. Dimension Films. 2004.

8. Пес-призрак: Путь самурая. Режиссер Джим Джармуш. Le Studio Canal+.1999.

9. Уильям Блейк. Видения страшного суда// Союз небес и преисподней. Пер. В Чухно. М., 2002.

10. Хеллбой: Герой из Пекла. Режиссер Гильермо Дель Торо. США. 2004.

11. Густав. Психологические типы. http://bookap.by.ru/psyanaliz/ungtip/oglav.shtm