Надуйте наши души. Swell Our Souls

Ирина Ногина

Сюжет романа закручивается спиралью вокруг студентки-биолога, которая хранит источник свободы воли, мистической женщины, которая намерена завладеть им, университетского психолога, который основывает популярную секту, инвестора-новатора, который внедряет компьютерную программу, обещающую сделать счастливым каждого пользователя, и учёного-физика, который благодаря жемчужине пространственно-временной сети бога Индры постигает сущность сознания и роль свободы воли для человеческой самости. Книга содержит нецензурную брань.

ЧАСТЬ 1. ИМАНОН

Глава 1. Две жены

Над коричневым забором выступал, точно маршмеллоу над кофе, осанистый белый особнячок. У его калитки притормозил седан, и из водительской двери появилась женщина лет тридцати. У неё был аккуратное остробородое лицо с несколько старомодной формой бровей и безупречными стрелками на веках, а волосы собраны в высокий тугой хвост. Пока она забирала из машины сумочку, с пассажирского сиденья выпрыгнула другая — молодая, по-детски растрёпанная и по-мальчишески одетая, — позвонила, толкнула клацнувшую калитку и исчезла во дворе вместе с пригревшимся у неё на спине массивным рюкзаком. Первая женщина тоже направилась к дому, который вблизи ещё сильнее напоминал зефир и невольно заставлял гостью чувствовать себя маленькой Гретель.

Дверь открылась сразу — её поджидали: на пороге стояла толстая и очень опрятная пожилая женщина с косой вокруг головы, недостаток проницательности на лице которой компенсировала аристократическая строгость.

— Добрый день, Анна, — высокомерно поздоровалась она. — Входите, я сейчас предупрежу о вас, — и, словно огромная утка, преследующая утят на мелком пруду, она деловито и неуклюже проследовала через холл к домофону, который избавлял её от необходимости носиться по всякому поводу к хозяйке на второй этаж.

Ольга появилась раньше, чем Анна успела в очередной раз наглядеться на великолепное витражное окно, которое украшало лестничный пролёт. С приветливым нетерпением, выдававшим её страстную, идущую из детства и пренебрегающую даже правилами гостеприимства, любовь к гостям, в белоснежном шёлковом халате и с почему-то только одним ярко накрашенным глазом хозяйка пронеслась вдоль своего бесподобного окна, как цапля по маковому полю, такая уместная и резвая (тогда как, подумала Анна, другая фигура на её месте смотрелась бы точно тень беспокойного зрителя на экране в пиратской версии фильма), и сбежала навстречу Анне.

— А я услышала, что вы приехали, — сказала она и закричала домработнице. — Я уже внизу, забираю Анну, спасибо! И можно нам кофе, пожалуйста? — и снова обратилась к гостье. — А где Илайя? Умчалась к себе? У неё всё нормально? — получив, вполне ожидаемо, положительные ответы, Ольга дунула на нос и несколько раз моргнула. — Анна, ты не возражаешь, если мы поговорим наверху? Поднимемся?

Перед Анной замелькали каблуки хозяйки, заставляя отметить очередное чудачество Ольги — носить дома мюли. По пути в спальню Ольги Анна старалась обозреть все помещения, не упустить ни одного новшества; хоть она и считала вкус Ольги немного странным, в целом, дом ей нравился: светлый, удобно спланированный, без нелепых форм и лишних углов. Но было в его завоздушенности, колышущихся тюлях, неразбавленном белом цвете, в барельефах и колоннах в холле второго этажа, в этой неосознанной эклектике, нечто инфантильное, сдвигающее сей отнюдь недешёвый каприз Ольги на грань пафоса.

Спальня Ольги была самым большим помещением второго этажа: в три вертикальных окна, обрамлённых льняным тюлем, с круглой кроватью по центру и массивным трюмо. Анна устроилась в кресле у изящного кофейного столика и узнала ковёр под своими ногами: он был родом ещё из той комнатушки, где молодые Ольга и Леонард, нынешний муж Анны, провели лучшие годы своего супружества.

— Анна, ты не смутишься, если я продолжу? — Ольга кивнула на свой ненакрашенный глаз. — Слишком нелепо смотрится, а я хочу тебя расспросить о новой работе Леонарда. Сам он как будто избегает этой темы. Видимо, желает свалить разговор на тебя.

— Ты ведь знаешь, Леонард не фанат долгих бесед, — сказала Анна с некоторой гордостью. — Что касается работы, его взяли управляющим в санаторий «Асседия». Через несколько дней заканчивается испытательный срок, и к началу сезона он полноценно вступит в должность.

— Санаторий «Асседия» — это тот, что на Пятнадцатой дороге, над морем?

— Он самый. Ты там бывала?

— Очень давно, ещё в студенческие годы. Помню, вид у него был довольно заброшенный, и ещё помню невероятную панораму из окон главного корпуса.

— Не только из окон, но и с прогулочной аллеи, — кивнула Анна. — Изумительные виды. Такими больше ни один санаторий на побережье не может похвастаться.

— Сейчас там наверняка комфортабельные номера с круглосуточным обслуживанием. Деревянные панели на стенах, торшеры-трапеции, ротанговые диванчики в вестибюлях — что-то в таком духе?

— Думаю, не так много изменилось с твоих студенческих времён. Только в коммерческом корпусе современные номера, а в остальных сделан косметический ремонт. Развернуться шире не позволяет скудное бюджетное финансирование.

Ольга помычала, нанося на веко основу под тени.

— И на что же прельстился Леонард? Не на красивые же виды?

— На красивые виды прельстилась твоя дочь, — усмехнулась Анна. — А Леонарда привлекла возможность, как он выразился, приносить пользу ещё не освоенным способом.

— А что с жильём? Вас поселили в санатории? — уточнила Ольга, растушёвывая тени в уголке глаза.

— Леонарду выделили домик на склонах, на границе с санаторием, — скромный, но вид оттуда зачётный, и никаких соседей. Илайя в восторге и собирается поселиться там после сессии, — вдруг вырвалось у Анны то, ради чего она приехала, для чего подбирала подходящий момент и правильные слова. — Ей предложили летнюю подработку в санатории, и она согласилась. Так что, если, как я надеюсь, ты не будешь возражать, нас троих ждёт совместное продуктивное лето.

Их взгляды встретились в зеркале, и Анна никак не могла понять по её несуразно вырисованным глазам, что творится в голове у Ольги: с одинаковой вероятностью можно было сказать, что та расстроена, обижена, покороблена, причём, верней всего, последнее.

— Ты опасаешься за своё реноме? — решилась брать быка за рога Анна. — Но подумай сама: даже если кто-то узнает, что Илайя подрабатывает в санатории, твоя репутация только выиграет — ведь это практически волонтёрство. Всякому ясно, что подработка в санатории — не work&travel: на велосипед не заработаешь, на сигвей и подавно. Внучка уважаемого дипломата и дочь известного общественного деятеля трудится на благо города и туристов — чем плохо?

— Мне категорически не нравится эта идея, — любезно улыбаясь, отрезала Ольга.

В эту минуту в дверь настойчиво постучали и, не дожидаясь разрешения, вошли — то была домработница с двумя чашками кофе и двумя заварными пирожными.

— Что же вы принесли, Дарья? — всполошилась Ольга, отвлёкшись от своего глаза. — Вернитесь, пожалуйста, и захватите коробку, которую привезли из кондитерской, — она обернулась к Анне. — Ты любишь макаронс? Я их обожаю! Будь у меня твоя комплекция, я бы съедала по килограмму в день! Но моя диетолог с боем уступила мне только триста грамм в неделю, но зато, уж поверь, это лучшие макаронс в городе. Я провела авторское исследование, посвятила ему три публикации и всё ещё держу интригу вокруг первого места. Но ты не читаешь мой блог, к тому же, ты — родня, поэтому от тебя я своего поставщика скрывать не стану, и у меня там скидка: сможете заказывать на моё имя, если, конечно, тебе понравится, — Ольга умудрялась говорить с неподвижным лицом, так что её исполненный самодовольного дружелюбия монолог не мешал ей орудовать тушью для ресниц.

— Я понятия не имею, о чём ты говоришь, — нахмурилась Анна.

— Макаронс! Пирожные! Кругленькие разноцветные. Бизе с кремом. Ты не могла не…

— Понятия не имею, — мотнула головой Анна. Она начинала злиться из-за того, что восхитительные планы на лето, построенные тремя людьми, могли так бестолково рухнуть от одного слова Ольги; из-за того, что не только Илайя, но и она сама, и Леонард должны были зависеть от самодурства этой женщины. — Ольга, почему Илайе не провести лето на побережье? Ты знаешь, что для неё нет большего удовольствия. Поставь себя на её место.

— Вот именно! — Ольга разделалась с глазами и теперь собирала перед собой тональные средства. Анна вдруг сообразила, что Ольга делает отнюдь не повседневный макияж — она готовится к какому-то мероприятию. — Дай угадаю, чем занималась Илайя в эти выходные: каждые полчаса купалась в море, уверяя, что вода вовсе не ледяная, а в остальное время возилась со своим бурьяном — благо, на склонах его, должно быть, предостаточно.

— Угу, и ещё составила опись всех гусениц санатория, и каждой дала имя, — с ненавистью глядя на Ольгу, добавила Анна.

— Вот-вот. И не нужно быть провидцем, чтобы понимать: аналогичным образом пройдёт для неё всё лето на побережье. А ведь это последнее студенческое лето, Анна. Через год наступит то будущее, о котором Илайя, как я ни умоляю её, думать не хочет. Да, я проявила слабость и, невзирая на нелепость такой профессии, позволила ей получить диплом биолога. Но она была ребёнком и так горела этим желанием, что мне было жаль давить на неё и стать источником такого разочарования. Но, Анна, рано или поздно пора взрослеть и принимать на себя ответственность.

Анну так и подмывало возразить, что Илайе нельзя не отдать должного в последовательности выбора, равно как и в заботе о своём будущем, поскольку она уже полгода работает экологом в ботаническом саду и, пусть там не ахти какая зарплата, воодушевлена полученным опытом, а также перспективой трудоустройства в лесостепной заповедник, куда она уже трижды выезжала на практику; да и вообще, сказала бы Анна, Илайя на хорошем счету на факультете, и на её профильной кафедре сильно удивились бы, узнав о наличии у неё тех прискорбных качеств, которые так огорчают её мать; но Анна слишком хорошо знала, что вести с Ольгой аргументированные споры столь же бесполезно, сколь доказывать теорему Пифагора Колобку и поэтому спросила без обиняков.

— У тебя есть какие-то конкретные планы, связанные с Илайей, на это лето?

Как и ожидала Анна, этот вопрос застал Ольгу врасплох: никаких планов у неё не было, но Ольга быстро сочинила веский ответ.

— Я думала взять её с собой в итальянский тур. К тому же, ей надо подтянуть английский: когда, если не сейчас. А на досуге походит на гастрономические девичники — одна моя знакомая организует; очень увлекательно и в духе Илайи.

— Я слушаю тебя и не верю, что мы говорим не о пятилетнем ребёнке, а о двадцатилетней женщине.

В дверь тихонько постучали.

— Да? — гаркнула Ольга. — Входи, Илайя!

— Как ты узнала, что это я? — улыбнулась её дочь, входя.

— Всё моя материнская интуиция, — пошутила Ольга.

— Ты чересчур деликатна для этого дома, — брякнула Анна. — Это выдаёт тебя.

Илайя с опаской глянула в зеркало на мать — не вызовут ли слова Анны её гнева, а Ольга посмотрела на девушку, замершую в дверях — тонкую, белёсую и ясную как молодой месяц, не ведающий о пятнах и прочих превратностях полной луны; а затем на себя — всё ещё красивую, но уже потихоньку увядающую женщину, так и не простившуюся с надеждами своей юности, которые давно простились с нею; а затем, — снова на Илайю, чьё круглое лицо с узким подбородком и парой крупных веснушек было в точности лицом Леонарда, её первого мужчины, её мужа, главной слабости её молодости, которая обошлась Ольге очень дорого.

Судьба свела их в выпускном классе гимназии благодаря тому, что отец Ольги был назначен первым секретарём Международной федерации работников морского транспорта в южном регионе и переехал с семьёй из столицы. Яркая самоуверенная модница-Ольга, наделённая от природы не только пылким темпераментом, но и выдающейся внешностью, которая позволяла всюду завоёвывать столь любимый ею центр внимания, легко обворожила юного Леонарда и сбила его с годами прокладываемого курса учёного математика. А вот что привлекло Ольгу в Леонарде — так и осталось загадкой для её родителей, и ни разу за двадцать три года со дня их знакомства не стало предметом размышлений самой Ольги; но если бы кто-то предположил, что её покорил его спокойный жизнеутверждающий юмор, его сдержанность, которую Ольге так нравилось отдавать на растерзание поднимаемым ею бурям страстей, ибо ничто не давало ей так ясно ощутить, что этот человек принадлежит ей, как томление и тревога на его хладнокровном лице, — то она подписалась бы под каждым словом.

Они сходили друг по другу с ума, пренебрегая детскими мечтами Леонарда, в которых он открывал новые закономерности в экономике, и волей влиятельных родителей Ольги, которые никогда, будучи в здравом уме, не пожелали бы себе в зятья жителя окраинной малоэтажки, бывшего единственным ребёнком в семье лишь по той причине, что наличие второго выселило бы их за грань нищеты. Результатом того, что родители Ольги создавали влюбленным всяческие препятствия, стало объявление восемнадцатилетней Ольгой о своей беременности и немедленное вслед за тем замужество. К тому моменту Леонард уже поступил в политехнический институт на инженера-энергетика. От физико-математического факультета он отказался, осознавая непрактичность этой специальности в свете того, что ему теперь нужно было содержать семью. Идею учиться на моряка, которой одно время горел Леонард, отвергла Ольга, предупредив, что он отправится в свой первый рейс только через её труп. Ольга же после разоблачения утки о беременности поступила на филологический и за следующие пять лет выучила английский, немецкий и французский, успела попробовать себя в роли радиоведущей, корреспондента светской хроники, актрисы и режиссёра музыкальных клипов и даже продюсера короткометражного фильма об эволюции женского белья. Она с лёгкостью переключалась с одного занятия на другое, и лишь одно её увлечение оставалось неизменным — Леонард. Леонард, который хватался за возможность любого заработка и из-за хронической нехватки времени проваливал сессии, валился с ног после ночных смен на теплоэлектростанции и засыпал под воодушевлённые рассказы супруги об её очередных достижениях. Леонард, над которым посмеивалось богемное окружение Ольги и которого при каждом удобном случае норовил уязвить её отец.

Ольга забеременела. Понимая, что скоро придётся оставить свои проекты, а скудных доходов Леонарда не хватит даже на то, чтобы обеспечить их двоих, не говоря о ребёнке, она обратилась к отцу, и тот, несмотря на давнишний конфликт с зятем, согласился помочь. Прежде всего, отец купил для Ольги квартиру, поскольку не мог допустить, чтобы его наследник родился в съёмном дупле, где проживала молодая семья. Разумеется, этот поступок задел Леонарда, но Ольга, находившаяся накануне родов, была до того нежна и внимательна, а её отец сделался до того деликатным, что Леонард нашёл в себе силы не допустить произвола гордыни, и скоро обнаружил, что в его сердце нет обиды на тестя.

Вместо ожидаемого сына родилась дочь. В тот момент Ольга поняла, что жизнь — не составленный ею план, в который она лишь вносит изменения, соответствующие её настроению. Материнство довольно скоро утомило её и заставило чувствовать себя так, как если бы она, купив дорогое колье, обнаружила, что оно инкрустировано стекляшками. Пока Леонард набирался опыта на предприятиях энергетической сферы, Ольга вернулась к журналистике, стала проявлять интерес к моделированию одежды и мало-помалу приобрела некоторый авторитет в своих кругах. Работа не только удовлетворяла амбиции, но и приносила деньги. Ольга расцветала внешне, черствела внутренне, отдалялась от семьи, превращалась в светскую даму. Несмотря на растущее расстояние между ними, Ольга дорожила Леонардом и в отношениях с ним, сколько могла, сохраняла отзывчивость. Она с аккуратностью решала одну за другой их финансовые проблемы, нередко с помощью отца, не подозревая, что тем самым роет могилу своему браку. Ибо благородства последнего, увы, не хватило на то, чтобы воздержаться от навязывания Леонарду своих соображений о подходящем для их семьи образе жизни. Он делал внушения Леонарду, в том числе, и устами Ольги, что было особенно оскорбительно.

Полярные потребности супругов плодили недоразумения на каждом шагу, и к пятилетней годовщине рождения семьи накопленными обидами были заполнены все углы их скромного жилища. Обнаружив это, Леонард дал себе слово, что в тот день, когда Илайе удастся самой сложить из бумаги самолётик-иглу, он уйдёт. И когда этот день настал, он так и сделал. Ольга, опьянённая успехом, затосковала по нему лишь спустя время и даже попыталась его вернуть, но тут вмешался отец: он подарил ей фабрику по пошиву одежды и добился контракта о сотрудничестве с популярным дизайнером. Головокружительные перспективы и новые знакомства, вылившиеся даже в небольшой роман, как он и рассчитывал, отвлекли дочь от прошлого и предопределили её дальнейшую судьбу.

За шестнадцать лет, прошедшие после развода с Леонардом, послужной список Ольги стал длиннее списка продуктов, с которым еженедельно отправлялась в магазин Анна. Вдобавок к тому, что пользовалась спросом как дизайнер одежды, радиоведущая и продюсер, Ольга слыла одним из самых популярных блогеров. Она больше не вышла замуж.

Леонард после двухлетних скитаний по разным работам нашёл своё место в научно-исследовательском институте, где занялся опытными испытаниями и экспертными исследованиями. В институте же он познакомился с молодой стажёркой Анной, выросшей на его глазах до помощника главного бухгалтера. Три года длился их полушутливый флирт, пока однажды утром Леонард, придя на работу, не обнаружил, что она уволилась. Тогда он взял отгул, получил за шоколадку начальнице отдела кадров адрес Анны, приехал к ней и перевёз её к себе, в ту самую коморку в малоэтажке, которая досталась ему от родителей и которую так презирал его бывший тесть. С того дня они жили душа в душу вот уже десять лет.

Ольга слэпом касалась нижней губы, нанося на середину мерцающую помаду. Закончила, отодвинулась от зеркала и придирчиво всмотрелась в отражение.

— Твой монархический образ, — сказала Илайя. — Это может означать вечеринку.

— В точку! — воскликнула Ольга, очень довольная этой догадкой. — Сегодня вечером я отправлюсь в Гарабону на презентацию новой книги Шкодного Жоржа, причём, в твоей компании.

— Нет, — вздрогнула Илайя.

— Конечно же, да! — хохоча, отмахнулась Ольга. — Посторонись, Илайя! Наконец-то явились наши макаронс. Как же долго, Дарья! Пекли вы их, что ли? Кофе остыл! Ладно уж, оставляйте!

— Мама! Я не пойду, — сказала Илайя, как только за Дарьей захлопнулась дверь.

— Нет, ты пойдёшь, Илайя, — сглотнула Ольга и встала со стула. В её глазах блеснуло что-то вроде угрозы, но тон оставался увещевательным. — Ты не только пойдёшь, но и наденешь то платье, которое я для тебя выберу, а также позволишь моему мастеру поколдовать над тобой — обещаю, без фанатизма, — Ольга словно не замечала готовую взорваться Анну, и когда та уже открыла рот, чтобы прекратить это несносное соло, — вдруг с великодушной беспечностью, совсем как ребёнок, выпускающий пойманную рыбку, обнаружив, что та задыхается без воды, заявила. — Я прошу тебя всего об одном вечере, Илайя. Летом отец от тебя этого не потребует.

Илайя обнадёженно запнулась и лукаво нахмурилась.

— Один вечер за целое лето?

— Сама видишь, не так уж дорого, — Ольга самодовольно изогнула брови и улыбнулась победителем.

Илайя вздохнула и взялась за ручку двери.

— Наряд, макияж и причёска, — повторила Ольга.

— Да, — снова вздохнула Илайя.

Они вышли вместе с Анной. Отойдя от двери, Илайя взяла её за руку с улыбкой, которая требовала не принимать близко к сердцу эпизод в спальне Ольги. Анна с минуту выпускала из ноздрей ядовитый пар, а потом сказала:

— Тебе надо кардинально перестроить отношения с матерью.

— Всё получилось так, как мы хотели. Что ещё может иметь значение? — и она расплылась в зубастой улыбке. — Ну, всё, я бегу приводить в чувство свои азалии — их, оказывается, забыли полить, пока меня не было. До встречи, Анна!

— Чао, — проворчала Анна и побрела по коридору.

У лестницы она обнаружила поднос с эклерами, по неясной причине так и не донесённый Дарьей до кухни, стянула одно пирожное, сунула в рот и, энергично жуя, поторопилась прочь из этого дома.

Глава 2. Подспудная игра

Клуб «Гарабона», расположенный под крышей исторического здания в центре города, Ольга приобрела за гонорар от серии креативных рекламных роликов для популярного бренда косметики. Точнее, тогда это был не клуб, а заброшенная мансарда, и Ольге потребовалось четыре года, чтобы превратить её в элитную площадку для закрытых вечеринок.

Гостевую часть клуба — длинное прямоугольное помещение с открытой террасой — Ольга с помощью оборудования для гибкой планировки меняла на разные лады: то делила на зоны, то отгораживала уголки для приватных бесед, то зашторивала окна и стены, превращая клуб в крошечный театр, то, наоборот, белила стены, убирала из зала всю ткань и позволяла ему наполниться солнечным светом через те низкие, но многочисленные арочные окна, которыми старинные архитекторы щедро наградили здание.

Сегодня зал был поделен на две половины, разные, как день и ночь. В первой по потолку тянулись крошечные лампочки, заливающие помещение мягким светом, а пол был застелен серым ковром с красочными зигзагами; кое-где помещались фуршетные столики, а возле них громоздились белые и тёмно-синие кресла-мешки. На стенах висели репродукции Модильяни и множество других картин неизвестного авторства, но в духе того же Модильяни, — Ольга испытывала слабость к творчеству молодых художников и покупку картин на местных ярмарках расценивала почти как благотворительность.

По центру зала, как бы мостиком между двумя его частями, была оборудована презентационная галерея Шкодного Жоржа: несколько стендов с иллюстрациями и цитатами из его романа. Сам Шкодный Жорж давал видео интервью у стенда с обложкой книги. Это был приземистый человек под пятьдесят с гладко выбритым лицом, искажённым широкой ухмылкой.

— Красота субъективно оценивается по уникальности черт лица, а не только лишь по их пропорции, — вещал он. Голос у него был тонкий, почти писклявый. — Это значит, что, если бы все женщины выглядели, к примеру, как Моника Белуччи, то популярностью пользовалась бы единственная оставшаяся дурнушка. Сюжет книги развивает эту догадку: молодой парень влюбляется в девушку невероятной красоты, очень долго добивается её, и, наконец, становится её мужем. Представьте себе: эдакие юные, ничего не знающие друг о друге, поддавшиеся порыву, — типично-очаровательные влюблённые. Молодая семья под давлением обстоятельств (финансовые партнёры мужа предают его, и он лишается сбережений; к этому добавляется болезнь тестя) уезжает на родину жены и селится в большом доме, где живут пять её незамужних сестёр, причём четверо из них — её близнецы, очень похожие на красавца-отца, а пятая — старшая сестра — невзрачная девушка, напоминающая свою мать в молодости. Мать, к слову, умерла при родах пятерни, и всё в доме посвящено памяти о ней (что в действительности лишь ширма, за которой скрывается равнодушие отца к погибшей жене, и чувство облегчения, которое он испытал после её смерти). И вот, счастливые молодожёны оказываются в мире, который населяют отец, сражённый тяжёлой болезнью, пять одинаковых женщин удивительной красоты и одна простушка.

— По оценкам экспертов ваша книга на сорок процентов состоит их эротических сцен, а остальные шестьдесят — это умопомрачительные тайны и тонкие интриги. Но в итоге наш юноша, конечно, влюбится в старшую сестру? — провокационно полюбопытствовала девушка-интервьюер.

Оказавшись в клубе, Илайя сразу прошмыгнула во вторую половину зала, где было темно (светились только плинтусы и ультрафиолетовые лампы под потолком), звучала ласковая музыка и сочился ароматный дым — курили кальян, а вся фасадная стена была увешана спиннерами. Десятки, может быть, сотни — они крепились на крошечных стержнях сантиметрах в тридцати друг от друга, так что можно было запускать их, не снимая. Илайя запустила несколько, и, наблюдая, как они вращаются, почувствовала щекотку под лопатками.

— Бааа! Живая дочь живой легенды! Нечасто балует нас своим обществом. Вот это везение!

Илайя испуганно обернулась и оказалась лицом к лицу со смутно знакомой долговязой женщиной с живым ироническим взглядом и пепельно-русыми волосами, в причудливом берете и пёстром платье-рубашке поверх рваных леггинсов.

— Ух ты, Илайя! — в то же мгновение рядом появилась Ольга, смерила дочь оценивающим взглядом, удовлетворённо сверкнула глазами и потянула её за плечо. — Пойдём со мной.

Они вышли на террасу, где оказалось довольно людно. О местной публике — журналистах, чиновниках, предпринимателях, менеджерах, врачах, волонтёрах, художниках, поэтах, шоуменах — Илайя могла знать меньше, чем знала, лишь если бы была глухой и слепой. С неприятным холодком она заметила, что Ольга направляется к кружку, образованному Шкодным Жоржем, Анатолием Красуцким, её близким другом и партнёром, и итальянским импресарио синьором Помбо — баснословным богачом и спонсором многих её проектов. Одновременно к компании присоединились проныра Витас Блябов, новостной репортёр, который ради высокого полёта сбросил балласт такта и вежливости, а также супруга импресарио — синьора Роза в пышном платье, с десятисантиметровым начёсом, иссиня чёрными глазами и бордовым ртом. Она никогда не вступала в беседы, но зато щедро и ослепительно улыбалась. Глядя на неё, казалось, что если бы однажды она открыла рот, то из него вырвалась бы ария Царицы Ночи.

— Это она! Та таинственная девушка, которую Ольга сняла в буктрейлере! — вскричал импресарио, протягивая руки к Илайе.

— Нет, — сказал Анатолий.

— Нет, — покачала головой Ольга.

Рядом вновь возникла ироничная женщина в берете. Илайя заметила её ухмылку в ответ на возглас импресарио.

— Чёртовы интриганы! — возопил импресарио с лёгким акцентом, бесцеремонно ткнув пальцем в Анатолия, поскольку не мог позволить себе сделать этого в отношении Ольги, хотя его слова адресовались, безусловно, ей.

— Ольга такая! — поддакнул Анатолий. — Убеждена, что искушённого зрителя очаровывают люди, разочаровывающие их прогнозы.

— Не воспринимай то, что слышишь, слишком всерьёз, — шепнула Илайе женщина в берете. — Вижу, тебе тут не по себе.

Здесь, при свете, в её облике стали заметны черты скрупулёзной небрежности: тщательно взлохмаченные волосы, искусно подплывший макияж, ненавязчиво смазанная, словно после страстного поцелуя, помада. Если бы Илайя была более внимательна к окружению матери, она знала бы, что перед нею никто иная как Лиза Бронс, признанный эксперт в области маркетинга и одно из самых многообещающих лиц отечественного блоггинга. По своей популярности в медиа обществе она наступала на пятки Ольге, что та упорно игнорировала.

— И всё же буктрейлер хорош! — взболтнул тему Шкодный Жорж, желая вспенить игристое в бокале своих лавров. — Почти миллион просмотров на ютубе — какова реклама для книги! Будем надеяться, в следующий раз мы соберёмся здесь по случаю экранизации.

— Нет, в следующий раз мы соберёмся по случая победы одной талантливой дивы в рейтинге успешных женщин, — с угодливой улыбочкой глядя на Ольгу, возразила дочь оперного дирижёра.

— Что-что? Топ-сто успешных женщин? — вклинилась дама в чёрном платье и красной шляпе с бантом, обнаруживая удивительный контраст между недовольством на лице и мелодичным голосом. — Поздравляю, Ольга!

— Ну, итоги подведут только через три недели. Но у Ольги очень высокий шанс на победу.

— Очень даже может победить, — вставил Витас с провокационным прищуром. — Если Лиза Бронс позволит.

На фоне прошелестевшего ропота Ольга лишь повела плечом.

— Сама невозмутимость, правда? — Анатолий подмигнул Витасу. — Но на твоём месте я бы сильно обиделся на то, что она сейчас о тебе подумала.

— А по каким критериям составлен этот рейтинг? — поинтересовался молодой человек, строгий вид и въедливый взгляд которого выдавали в нём адвоката.

— Найдите тему получше, — утомлённо вздохнула Лиза Бронс и покосилась на Илайю. — Вот девочка заскучала. Предметы ваших дискуссий старят вас. Топ-сто успешных женщин — это такая архаика, почти пошлятина.

— И это говорит та, которая в десятке! Я лолирую! — зааплодировал Витас.

— Если равняться на Илайю, то впору закрыть блог и податься в отшельники, — сказала Ольга. — Уступлю на неделю свою скидочную карту инициатору темы, которая не окажется для неё скучной.

— Нестандартные интересы? Тем любопытнее узнать, за что голосует Илайя: за блог Ольги или за «Хорошего полицейского»? — напирал Витас.

— Простите моё невежество, но я понятия не имею, — пробормотала Илайя.

Шкодный Жорж только рот раскрыл. Ольга самодовольно усмехнулась.

— То есть, блог Fash’On, буктрейлер к роману Шкодного Жоржа, номинация на премию «Медиабренд года», журнал «Хороший полицейский» с топовыми показателями подписчиков — это ни о чём вам не говорит? — демонстративно уточнил Витас. — Ну, ладно — блог, но вы даже не смотрели буктрейлер? — он дождался, когда Илайя недоумённо пожмёт плечами, и кивнул с видом психиатра на приёме. — Хорошо, а презентация двенадцатого айфона, землетрясение в Мексике, премьера нового сезона «Юного папы», открытие выставки Маноло Бланника, победа нашей артистки на Европении?

Илайя развела руками с обезоруживающей улыбкой.

— Погодите, «Хороший полицейский» — это журнал хороших новостей? — вдруг вспомнила она, заставляя Витаса победно умолкнуть. Она перевела взгляд на Лизу Бронс, которая кивнула. — Теперь я поняла, почему вы показались мне знакомой. Вы автор этого журнала.

— Создатель и главный редактор, — подтвердила Лиза. — Приятно познакомиться. А особенно — быть узнанной в таких обстоятельствах, — казалось удивительным, что она продолжает стоять и улыбаться, как ни в чём не бывало, под испепеляющим взглядом Ольги.

— Моя университетская подруга все уши прожужжала мне про этот журнал — оттуда и знаю, — пояснила Илайя. — Другие девочки с курса тоже его читают. Говорят, серьёзным информационным изданиям сильно не хватает позитива.

— Именно поэтому я создала журнал, призванный напомнить людям, что, помимо жести, в мире много приятного.

— Занимательное издание, — отозвалась Ольга. — Как бальзам на душу инфантильному обывателю, формирующему представление о мире из постов в социальных сетях.

— Будто бы в наши дни чьё-то представление о мире формируется иначе… — негромко возразил Анатолий.

— Что ни говори, а цель любого издания — расширить аудиторию, — с беспощадной вескостью урезонил Ольгу Витас. — Инфантильная эта аудитория или ещё хуже названная с досады, — важно, что она есть.

— О боги, иной восхитится упражнением для скорости пальцев и примет его за Шопена, а другой нашепчет ему, что о вкусах не спорят, — пожала плечом Ольга и отступила к кому-то из гостей, разрушая круг.

Илайя догадывалась, что оказалась вовлечена в какую-то игру, и их короткий разговор с Лизой Бронс шёл вразрез с интересами матери, и теперь, воспользовавшись тем, что Ольга отвлекалась, сконфуженно улепетнула с террасы обратно в тёмный зал. Она бросила тоскливый взгляд на спиннеры, которые пятнадцать минут назад рассматривала с таким чистым, неомрачённым виною наслаждением, и тут вспомнила, что рядом есть дверь, ведущая в служебную часть клуба. Недолго думая, Илайя сорвала со стены первый попавшийся спиннер, выскользнула в эту дверь и оказалась в коридоре, откуда можно было попасть в кухню, зал для переговоров или одну из комнат для персонала.

Решив пересидеть где-нибудь здесь, Илайя увидела Григория — администратора клуба. Он вышел из кухни с подносом, на котором стояло несколько чашек и миска с конфетами — угощение чересчур простое, чтобы предназначаться гостям Ольги. Для обслуживающего персонала? Но тогда зачем выносить из кухни? Администратор заметил Илайю и на секунду замер, а потом поник, развернулся и суетливо вернулся в кухню. Озадачившись, Илайя вернулась в зал, растерянно потопталась у стены со спиннерами и поплелась в дальний угол клуба, где уселась за столик и дала себе слово стать на ближайшие два часа невидимой. Но нарушила его уже через минуту, потому что из боковой дверь появился сосредоточенно-спокойный молодой человек, который целенаправленно нашёл её глазами и двинулся прямо к ней.

— Илайя, — сказал он, подойдя. — Привет.

Значит, точно, этого человека направил Григорий. И назвал ему её имя.

— Привет.

Он сел напротив и доверительно придвинулся к ней.

— Послушай, сложилась довольно рискованная ситуация. Мне будет спокойней, если я всё объясню.

Илайя развела руками, и его лицо — широкое, с плавными линиями, довольно приятное — немного отодвинулось. Взгляд у него был прозрачный и деликатный, похожий на горный ручей, который в своём бурном течении не угрожает выйти из берегов.

— Прежде всего, кто я такой? Меня зовут Юлий Лаевский. Я капитан команды в игре «Когитатум». Суть этой игры такова: участникам задают вопрос, и через минуту команда должна написать ответ. Вопросов бывает по тридцать-сорок за игру, и за каждый правильный ответ присваивают баллы. Побеждает, естественно, команда с самым высоким баллом. Залог успеха в «Когитатум» — командные тренировки, — Юлий сделал многозначительную паузу. — Найти удобное место для тренировок — вечная проблема студентов. Что-то арендовать — мы, ясное дело, не потянем. Правда, университет выделил нам аудиторию, но с учётом очереди из других команд она достаётся нам от силы два раза в месяц. А тут ваш вечно пустующий конференц-зал и его распорядитель Григорий, по счастью, старинный приятель моего отца. И мы сочли, что сам Бог велел, чтобы наши ребята инкогнито наращивали тут свои интеллектуальные мускулы. Без ущерба для целей Ольги, конечно, — он улыбнулся.

— Значит, в конференц-зале сейчас идёт чемпионат по «Когитатум»?

— Тренировочный мини-чемпионат, — уточнил Юлий.

— И часто вы тут собираетесь?

— Дважды в неделю, как минимум.

— И Григорий, встретив меня, испугался, что я выслежу вас и сообщу матери?

— Ну, закономерное опасение. Если бы она узнала — это стоило бы ему работы.

— Пожалуй, что так.

— Поэтому я настоял на том, чтобы всё тебе объяснить и просить сохранить наш секрет. Я обещал всё устроить.

— Смельчак! Тебе-то терять нечего — не ты рискуешь работой.

— Чтобы уравнять позиции, я дал слово: если ты расскажешь матери, я уволюсь с работы и не стану устраиваться на другую, пока и он не найдёт новую.

— Очень благородно.

— Как бы там ни было, наша судьба в твоих руках.

— Ты бы серьёзно так сделал?

— Если скажу: поверь, — будет неубедительно, а если скажу: проверь, — слишком жестоко.

Илайя потупила взгляд от неприятного действия этой безобидной манипуляции, палец её машинально скользнул по лопасти спиннера.

— Успокой их на мой счёт, — сказала она. — Но будьте осторожны. В любой момент Ольга или кто-то ещё могут зайти в кухню или в переговорную, — и отвела глаза, давая понять, что с её стороны вопросов больше не будет.

— Так вот куда он делся! — Юлий вытаращился на спиннер, вращающийся в её руках. — А я думал: неужели его упустили? Не мог же я допустить, что кому-то придёт в голову стащить спиннер. Признаться, у самого руки чесались, особенно, когда я заметил, что одного не достаёт. Разрешишь? — он с некоторой жадностью потянулся к спиннеру, и Илайя уступила ему игрушку.

Юлий запустил вертушку на указательном пальце, потом подкинул и подхватил на средний, снова подкинул и подхватил на безымянный, затем вернул на средний и обратно на указательный.

— Здорово! — признала Илайя. — Мне такие фокусы в жизни не осилить.

— Глупости. Если хочешь научиться, начни запускать на выступающих точках руки, потом на каждом пальце, — Юлий двигал спиннер по ладони, иллюстрируя свои слова. — В своё время у меня была мозоль на холме Юпитера. Можешь сначала попробовать на холме Венеры, но так кисть быстро устаёт, к тому же, на холме Юпитера красивее смотрится. Гляди, — он взял её ладонь, распрямил, поставил спиннер на подушечку в основании указательного пальца и, придерживая запястье, толкнул лопасть. Блики света на иллюзорной окружности крутящегося спиннера отражались полумесяцем. — Будто держишь на руках галактику.

— Он похож на бабочку, — сказала Илайя, когда спиннер стал замедляться.

— Прости, можно? — пристально глядя на её ладонь, Юлий снял спиннер. — Интересно, мне знаком этот знак.

— Какой знак? — Илайя пригляделась: тонкие складки у основания линии жизни сплели хорошо различимую спираль. — Ты об этом?

Он кивнул.

— Да просто случайное сечение.

— Я видел это случайное сечение в старинной энциклопедии символов. Не могу вспомнить названия, но он связан с энергией.

Илайя странно посмотрела на него.

— Не думай, что я какой-нибудь фанатик или сектант, — сухо предостерёг он, заметив её взгляд. — Я немного интересуюсь разными знаниями.

— Я догадалась об этом по характеру твоих увлечений.

— Слишком удивительное совпадение, — сказал он вслух, но самому себе. — Надо будет заглянуть в ту библиотеку, где я наткнулся на эту книгу, и помозговать, что он делает у тебя на руке.

— Мне тоже интересно, — тихонько заметила Илайя.

— Тогда поступим так: когда мне будет, что сказать, я тебя найду.

— Договорились.

Тем временем, с террасы повалили люди, у двери замаячила и фигура Ольги — эпицентр событий, похоже, смещался в зал Гарабоны. Для Юлия настал момент теряться из вида, и чтобы он его не упустил, Илайя сказала:

— Пора. Тебя ждёт игра, а меня, похоже, водевиль.

Глава 3. Верю не верю

Территория Асседии простиралась на девять гектаров на высоте полсотни метров над морем. Эти полсотни — пологие двухъярусные склоны, облагороженные пешеходными трассами, туалетами и спортивными площадками, а вдалеке на севере прерванные разноэтажной застройкой, — тянулись под грудью Асседии ажурным поясом, что обрывался пышной текучей юбкой благодатного моря. Санаторий с его лаконичными строениями, похожими на ветхие непрочитанные книги, которые, стоит им попасться на глаза, зовут бросить дела и пройтись хоть по нескольким страницам (так, проходя мимо зданий, Илайя испытывала желание немедленно войти и раствориться в атмосфере прохладных холлов и затенённых террас), с его вековыми платанами, уютными аллеями, живописными полянками, с его тысячей потайных местечек, включая и автомобильное кладбище, и руины клубного корпуса, и гранитный валун у высохшего пруда, были для Илайи самой сладкой грёзой, миражом из унылой пустыни лекционного зала, её Елеонской горой и её Голокой Вриндаваной. Особенно теперь, когда на неё свалилось счастье не только любить это место, но и стать для него родной. Да ещё в начале мая, когда мир свеж, как стакан фермерского молока. Пройдёт несколько недель, и побережье просядет под туристами, и солнце высосет цвет из этих трав. Но пока…

Она сбежала по лестнице — сто с лишним ступенек: каждая, словно кресло в пустом зрительном зале, по-своему выигрышна, — и вот уже кожа иначе осязает ветер, и время течёт медленнее, и воздух тяжелеет и набирается соли на каждом шагу. А совсем скоро он станет плотным и опасным, сомкнётся над её головой пружинистым космосом, где ей отведено всего несколько бездыханных секунд, но их хватит, чтобы успела надышаться её свобода. А потом Илайя вынырнет и увидит надвигающийся вал, несущий, словно мать на своей спине, две резвые волны, норовящие перепрыгнуть одна через другую.

Ей часто снилась волна. Она появлялась на месте скошенного газона Ольги, поднималась из недр центральной улицы города, догоняла её в вагоне уходящего поезда, настигала в окне комнаты. Она вырастала до неба, заменяя его собой и, казалось, готова была обрушиться, но так и оставалась висеть над головой. И всякий раз Илайя напрасно набирала в лёгкие воздуха, ожидая неизбежного, которое не наступало.

Ветер усилился. Завертелись деревья, задрожали и рухнули склоны, окружающие предметы столкнулись друг с другом и, разбившись, рассыпались брызгами. Земля больше не давала опоры, воздух не оказывал давления, голова, отбросив контроль над телом и отвергнув все мысли, стала невесомой. С дерзостью наркомана врывалась Илайя в этот чужой мир, не задумываясь, что может наткнуться на какие-то барьеры, не веря в них. Она ступала сюда без тени сомнения в том, что это место принадлежит ей, что она заслужила его своей любовью, неудержимым стремлением к нему.

Открыв глаза, Илайя почувствовала в них песок. Ветер полностью стих. Смеркалось. Её мокрые вещи лежали поблизости. Луны она не нашла. Несколько камней на берегу, один из которых ей захотелось поднять. Она лежала без единой мысли, пока не стемнело, а потом поднялась, отряхнула песок и двинулась в сторону санатория.

Анна и Леонард в кухне играли в шахматы.

— Тебя не было четыре часа. Мы уже начали волноваться, — сказала Анна, на секунду отрывая взгляд от доски.

— Я думала, меня не было несколько лет, — сказала Илайя.

— Купалась? — спросил Леонард, нашаривая кружку с чаем.

— Катала душу на волнах, — усмехнулась Анна, коротко глянув на Илайю. — У тебя не постелено. Возмёшь постель в нашем шкафу? Или подожди меня: сейчас мой ход, а потом я тебе помогу.

— Не нужно, Анна, я справлюсь.

Домик, выделенный Леонарду по должности, насилу натягивал метров на шестьдесят и был разделён на кухню, прихожую и три комнаты. Туалет и душ располагались во дворе, там же была и деревянная веранда. Забора перед домом не было: от нежелательных гостей он был защищён невысоким, но довольно крутым обрывом, который можно было обойти по пологой тропке, спрятанной под склоном. И отсюда ничего не стоило пробраться в Асседию: достаточно было немного спуститься по склону, перейти условную границу и подняться уже в санатории. Илайя давно открыла этот маршрут и, предвкушая ночные вылазки, попросила занять тёмную комнатушку, в окно которой эта тропка упиралась.

Зайдя в спальню Анны и Леонарда за постельным бельём, Илайя узнала шкаф — старинный, дубовый, с резьбой — в детстве он служил ей и подземным бункером, и космическим кораблём, и вагоном метро, и неприступной крепостью, и алтарём фантазий. Теперь же верхнюю полку занимали вещи отца, три нижние — вещи Анны. В одном из ящиков Илайя нашла пухлый незапечатанный конверт, на котором стояла дата — примерно три года после развода родителей. Вытянув находку, Илайя села на пол и стала доставать из конверта сокровища: книжечку с правилами дорожного движения, компакт диск группы Квин, блокнот с латинскими пословицами, дюжину поздравительных открыток, детские рисунки, обрывки журналов и газет, пару засохших ручек, кучу скрепок, кнопок, верёвок и резинок, несколько неудачных фотографий отца и одну — матери. Молодую Ольгу с роскошными чёрными локонами, аккуратными густыми бровями и ярким улыбающимся ртом можно было принять за диву со старой голливудской афиши. Великолепная и бессовестная, женщина на снимке была недосягаема как Фортуна и так же великодушна. И, глядя на неё, казалось так просто добиться того, чтобы она выслушала Илайю, поняла и простила каждое её неуместное слово, каждый нелепый поступок. И раскрыла благословляющие объятья и озарила путь светлой, пусть и чуть снисходительной, улыбкой. Но образ на фотографии обнажил иглу упрёка, вонзившуюся точно в её чувство вины.

Илайя спрятала обнаруженные артефакты обратно в конверт, нашла в нижнем ящике бельё и укрылась в своей комнате. Засыпая, она долго ворочалась: вспоминала фотографию из конверта и не могла поверить, что женщина на ней была её матерью. Однако целительные силы безмятежности, в конце концов, привели её к мысли, что размолвка с матерью, хоть и не исчерпана, но осталась в прошлом, а впереди ждёт фантастическое лето.

В одиннадцать утра Анна разбудила её стуком в дверь.

— Я на пляж. Ты со мной?

— Дай мне пятнадцать минут, — прозевала Илайя.

— Завтрак у меня с собой.

Она взяла с собой большую подстилку, термос с кофе, ряжанку, картонные стаканчики и бокс с творожником. Они уселись вдвоём лицом к морю и приступили к завтраку.

— Да, жизнь определённо удалась, — сказала Анна и закурила. — Если бы десять лет назад кто-то показал мне меня в тридцать три в этом райском местечке, без ненавистной бухгалтерской рутины, рядом с любимым мужчиной, я решила бы, что это сам дьявол-искуситель.

— Разве ты веришь в дьявола? — с любопытством спросила Илайя.

Анна расхохоталась с видимым удовольствием.

— Обожаю твою серьёзность по отношению ко всему, что ты слышишь и видишь, Илайя. Но, откровенно говоря: нет, я не верю в дьявола.

— А вдруг это как раз его работа? Вдруг он сейчас демонстрирует тебе воплощение твоей мечты, чтобы после потребовать расплаты? — Илайя ухмыльнулась в ответ на новую довольную улыбку Анны.

— Нет, — Анна благосклонно покосилась на Илайю. — За этим воплощением стоят тысячи выверенных шагов и десятки выстраданных решений. Это моё воплощение. На сто процентов. А дьявол — всего лишь изобретённый человеком способ снять с себя ответственность за свои помыслы и поступки.

— А что тогда Бог?

— Бог — это надежда на прощение, — подумав, сказала Анна. — Я знаю, о чём ты думаешь: если религия, какую ни возьми, совершенный вымысел, то откуда же она черпает силу, которая позволяет ей так долго и прочно владеть умами людей

— Я думала не об этом, но мне интересно, как ты ответила себе на этот вопрос.

— Религия основана на проницательной догадке о поголовном человеческом чаянии: человеку требуется некто более совершенный, чем он сам; некто, на кого останется уповать в минуту самого горького разочаровании; некто, принимающий решение, когда все до единого растерялись; некто, способный оценить в человеке неоценённое, — Анна бросила сигарету на дно пустой бутылки. — Неисчерпаемый и бесперебойный источник спасения и утешения, бессрочное обещание счастья. Бог, как олицетворённая совокупность этих абстрактных ожиданий, появлялся везде, где жил человек: в самых диких, удалённых от цивилизации уголках, где знать не знали о Вишну, Иегове, Иисусе и Аллахе. Я думаю, фантазировать о боге — это одно из базовых свойств человеческой психики. В этих фантазиях кроется колоссальная мотивация. Но нашему мышлению сложно работать с абстракциями, и поэтому абстрактные фантазии о боге стали приобретать конкретные формы — так родились всевозможные божества. Их образы лишены гибкости, которая свойственна фантазиям, но зато практически пригодны для выращивания вокруг них всевозможных поведенческих концепций — то есть, различных религий. Но, как я уже сказала, в корне религиозной склонности человека остаётся его инфантильное стремление, с одной стороны, уйти от ответственности, с другой — довериться тому, кто лучше него.

— Ты сказала, что фантазии о Боге — естественное свойство человеческой психики. Откуда же оно берётся? Почему человек, независимо ни от каких условий существования, ищет эту связь?

— Я не знаю, Илайя. Но точно знаю, что ответы, которые предлагают религии, меня не удовлетворяют, — Анна улыбнулась мечтательной увлечённости на лице Илайи. — Сама-то ты уже поняла, во что веришь?

— Я верю в человеческое предназначение, — Илайя пожала плечами, как бы признавая наивность своих слов.

— Надеюсь, объясняя матери выбор факультета, ты не использовала этот аргумент? — Анна подмигнула хохочущей Илайе. — Затрудняюсь представить, какие у Ольги отношения с богом, но не удивилась бы, если бы она сделала его завсегдатаем своих раутов и постаралась переубедить… — она обернулась, заметив, что Илайя выпрямилась и заглядывает ей за спину. — Что там?

На краю небольшого плато, нависающего над склоном, стояла женщина. Волосы почти полностью заслоняли её лицо, но в напряжённой позе ощущалась воинственность.

— Как она туда забралась? — удивилась Илайя. — Такая странная…

— Не более чем одна моя знакомая любительница маринических пейзажей.

Женщина на плато, похоже, заметила, что стала объектом внимания, и через секунду исчезла. Илайя тщетно ждала, пока та спустится с плато или выглянет снова, — никто так и не появился.

Анна, тем временем, намазала ноги кремом для загара, надела наушники и улеглась на спину. Илайя окинула взглядом её тело, на котором не было ни одной лишней складки, как на коже — ни одного изъяна, и стала думать об Анне: как всё у неё выходило безусильно, незамысловато и ладно. Действия её, будь то приготовление еды или уборка квартиры или помощь Леонарду с отчётностью санатория или обработка фотографий после очередной фотосессии или обычный маникюр, были неуловимы. Заметен был только результат — словно возникал по взмаху волшебной палочки. Илайя знала, какой нервотрёпки и суеты стоили её матери подбор гардероба, сочинение меню, декорирование клуба, организация развлекательной программы и прочие хозяйские заботы, у Анны же житейские дела улаживались словно сами собой. Её одежда не могла стоить дорого, но смотрелась на ней безупречно. Держа в уме её провинциальное происхождение, её нельзя было уличить в безвкусице, как и в примитивном следовании тенденциям. Недаром Ольга с её небрежностью, некоторой даже неопрятностью, прониклась к Анне уважением и придавала её мнению особое значение.

Обед они пропустили, и поэтому решили ужинать пораньше. Ужинали, как обычно, на веранде. Леонард, хотя его рабочий день формально кончился, торопился вернуться в административный корпус Асседии и продолжить разбор бумаг, чтобы скорее войти в курс дел, но Анна удержала его анонсом яблочной шарлотки, и, как только все расправились с гречкой и бефстроганов, собрала грязную посуду и отправилась за десертом в кухню.

Илайя уложила подбородок в ладонь и защекотала надгубье.

— О чём так самозабвенно думаешь? — спросил Леонард.

— Я думаю: разве возможно, чтобы атеисты действительно существовали?

— Анна поделилась с тобой своими размышлениями? — усмехнулся Леонард. — И они тебя смутили…

— Нет, не смутили. Скорее, показались неправдоподобными. Потому что когда я пытаюсь увидеть мир глазами человека, отрицающего невидимые взаимосвязи, мне чудится подвох. Атеисты напоминают мне активные металлы. То есть, в чистом виде могут существовать только в лабораторных условиях. А в природе к ним тут же присоединяется кислород и… они уже минералы.

Леонард вздохнул.

— Анна не атеист. В этом ты права, Илайя. Она очень умная женщина, и, как положено мыслящему человеку, строит фундамент для своего мировоззрения. И для такого конструктивного и оптимистичного человека как Анна богоотрицание — слишком шаткая опора. Это не финальный результат её изысканий. Скорее, этап. Как жёлтый свет на светофоре. Неопределённость. Рано или поздно ему на смену придёт нечто более устойчивое.

На пороге появилась Анна с шарлоткой в одной руке и подносом с чашками в другой. Леонард поднялся помочь ей.

— Я кое-что нашла в кухне, — Анна сняла с подноса почтовый конверт. — На твоё имя, Илайя.

— Я совсем забыл о нём! — воскликнул Леонард. — Пришло в адрес санатория с остальными письмами.

Илайя взяла конверт, на котором не было данных отправителя, сунула в карман и встала из-за стола.

— Спасибо за ужин, Анна. Очень вкусно, как всегда. Я буду у себя.

— По крайней мере, пока не соскучишься по морю, — крякнул Леонард.

Прошмыгнув в комнату, Илайя вскрыла конверт. Внутри был тетрадный листок с надписью от руки: «Илайя! Жду тебя послезавтра, пятнадцатого мая, в 18:00, в библиотеке Университета. Очень важно. Будущий друг».

После дневного затишья разразилась гроза. Только успела унестись вдогонку севшему солнцу дуга облаков, словно ожившая корона, оборонённая монархом, как стало темно. Ливень лупил по стёклам, как пьяный хозяин, ошибившийся домом. Сквозь растрескавшееся небо сочился огонь.

Дождавшись ночи, Илайя выбралась из дома, промчалась по прогулочной аллее притихшего, погасившего огни под этой блокадой санатория, понеслась вниз по лестнице, глотая дождь, задыхаясь от ветра и волнения, за считанные секунды достигла пляжа и остановилась на пороге хаоса. Душа её рвалась смешаться с ним, нырнуть, вынырнуть, взлететь в потоке лунного света, медленно снизиться, чтобы строптивые гребни пощекотали ступни, но Илайя стояла на месте, плача от величия зрелища и проклиная собственную трусость.

И вдруг в свете луны она увидела, как из моря выходит женщина. И хотя Илайя не могла знать этого наверняка, она почувствовала, что это та самая женщина, которая нынче днём виднелась на склоне. Она надвинулась на Илайю, не совершая попыток скрыть свою наготу, не проявляя ни одного признака того, что испытывает холод после купания, — словно волна из её сна, и, точно как та волна, бездеятельно замерла. Глаза её, сверкающие и кипящие, полные неизведанные жизни, были похожи на мутные стёкла, за которыми таится нечто чрезвычайное.

— Море не тронуло вас, — пробормотала Илайя.

Таинственная женщина сонно мигнула.

— Я не тронула его.

И с этими словами исчезла как сон.

Глава 4. Наверное, это чудо

Будущий друг ждал её у входа в университет. Довольно высокий человек с покладистыми чёрными волосами, он был одет в джинсы и коричневую рубашку поверх серой футболки. Как только Илайя сошла с трамвая, он зацепил её взглядом и повёл между тающими группками студентов мимо примарафеченных пихт к раздвижным дверям. При встрече он пожал ей руку.

— Здравствуй, Юлий.

— Ты же догадалась, с какой целью я пригласил тебя? — строго спросил он.

— У меня была только одна идея…

— Тогда идём, познакомлю тебя с альма матер.

Они поднялись на второй этаж и пошли в конец коридора, где сверкали стеклянные двери библиотеки.

— Кафедра социальных наук, деканат философского факультета, — кивал по сторонам Юлий. — А там — гордость университета: зал синхронного перевода, активно используется властями и дипломатами для приёма иностранных делегаций. А вот, обрати внимание, лаборатория геофизиков. Когда-нибудь она будет названа в честь моего приятеля. Он настоящий гений! Проводит геотермические испытания, моделирует тепловые поля. Когда мне всё осточертеет, я спускаюсь сюда со своей кафедры на третьем и наблюдаю, как он работает. Это лучшее средство от хандры. Прямо под лабораторией — студенческое кафе. Кухня у них так себе, но кофе отличный, а главное — круглосуточный. Иногда по вечерам мы с Костей сходимся там и травим пошлые анекдоты — отлично помогает проветрить мозги. Вот такие подробности аспирантских будней, — Юлий пропустил её перед собой в библиотеку.

Это было просторное, сильно освещённое помещение с множеством лэптопов на крошечных столиках. Людей там было немного. Юлий провёл её через читальный зал к столику, на котором возвышались две стопки книг. «Энциклопедия символов», прочла девушка на верхней обложке.

— Чтобы собрать всё это, — Юлий хлопнул по одной из книжных стопок. — Мне пришлось обойти пять библиотек. И это только начало.

Он подвинул ей стул, и она заёрзала, усаживаясь удобней.

— Дай-ка руку, — Юлий нетерпеливо схватил её ладонь и, снова увидев сплетение линий, удовлетворённо кивнул. — Во время своего мини-расследования я вспомнил, что видел этот знак дважды, а не однажды, как сказал тебе. Получается, ты — это уже третий случай.

— Так что же он означает?

— Однозначного ответа я ещё не нашёл — пока только фрагменты истории. Но давай по порядку. Вот, — он снял одну из книг, раскрыл её в месте закладки и придвинул к Илайе. — В этой книге собрано самое подробное описание всевозможных спиралевидных символов. Ты увидишь, что многие значения не имеют между собой ничего общего, но и вариаций спирали существует не меньше, чем значений. Тогда я стал искать идентичную спираль, и это кое-что прояснило, — Юлий раскрыл сразу две книги и показал два рисунка. — Твоя спираль называется энергетической.

Илайя перевела взгляд со своей ладони на изображение и кивнула.

— Отличительная особенность нашей спирали: она вписана в круг и как бы приплюснута сбоку. Видишь?

— Ну да.

— Тогда я зачитаю самое важное из того, что нашёл: «последние документальные сведения об энергетической спирали обнаружены в китайском томе восемнадцатого века „Религиозная отметина“. Автор заметки неизвестен, но она написана от первого лица, что довольно странно, учитывая энциклопедический характер книги». Так, — Юлий пропустил кусок текста. — Вот. «Энергетическая спираль — спираль, вписанная в круг, завитая по часовой стрелке. Витки спирали имеют эллипсовидную форму. Древние китайцы связывали этот знак с управлением силами стихии. Энергетическая спираль окрашена у них в зелёный цвет, в чём наблюдаётся намёк на божественного зелёного дракона. Подобный знак использовали также синды — одна из древних народностей Северного Причерноморья; по некоторым данным, он символизировал у них бога ветра, и его часто изображали на носах кораблей. История знака уходит на тысячелетия в прошлое, точное время его рождения неизвестно», — Юлий снова перескочил. — «Из „Религиозной отметины“ следует, что подобная спираль — знак колоссальной энергии. А различные намёки в этой книге в совокупности с данными И. А. Грачова и Стивена Ф Мангейма позволяют сделать вывод о принадлежности такой энергии ветру», — Юлий коротко глянул на слушательницу и включил планшет. — Сразу же, без паузы, прочту тебе статейку из интернета: «Адвокат ответчика объяснил в суде, что термин „Артеос“, который его клиент использовал для названия компьютерной игры, не может считаться нарушением прав истца на торговую марку, поскольку этот термин был заимствован его клиентом из верований бушменов в людей, управляющих ветром. Известны случаи, когда отчаянные представители племени вырезали у себя на груди или на животе характерную спираль, а зажившие шрамы выдавали за великое знамение Артеос, благодаря чему становились почитаемы как божества». Дальше статья сводится к судебным баталиям. Я пытался нарыть в сети подробности о верованиях бушменов, как и самом Артеос, но там ничего. Мой следующий шаг — электронные библиотеки, — он отложил планшет и кивнул, как бы приглашая Илайю прокомментировать услышанное.

— Ты говорил, что дважды встречал этот знак. Где именно?

— В одном египетском поселении вблизи пирамид есть необычный храм. Он посвящён богам разных культур и народов. Но всех этих богов объединяет одно — они правят ветром. Там имеются статуи и атрибуты и египетского Шу, и шумерского Ишкура, и славянского Стрибога, и греческого Эола. У входа в храм выдавлена такая же спираль. Второй раз это знак встретился мне на могиле человека в Германии. К сожалению, я не помню ни имени, ни даты смерти, да и вряд ли бы вообще обратил внимание на ту могилу, если бы прежде уже не встречал этот знак.

Илайя озадаченно выдохнула.

— Значит, энергетическая спираль… Энергия ветра…

— Или для ветра, — пробормотал Юлий. — Если твоя спираль — не просто символ, а заключает в себе какое-то физическое свойство, то, мне кажется, ты должна его чувствовать.

— Хотела бы я чувствовать!

— Значит, не чувствуешь… Но я намерен продолжить расследование и задать тебе ещё много вопросов, если ты готова…

— Я готова!

— Рад слышать, — Юлий встал и выразительно качнул головой, как бы одобряя собственное решение. — Ладно, пойдём.

— Куда?

— Провожу тебя домой — давно не наведывался в Асседию, — он выбрал несколько книг и сгрёб их в кучу. — Дай мне четыре половиной минуты — отнесу это к себе.

Пока они ехали в трамвае, Илайя украдкой наблюдала, как вздрагивают его ресницы от витиеватых кроссов глаз по узенькой лагунке, как деформируются поры, когда их стягивает к переносице, словно невидимая рука застёгивает невидимую змейку на оси лица, как съёживаются клетки от мимических спазмов губ, как взмывает в воздух фонтан волосков, ошмётков отмерших тканей, капелек пота и неорганической крупы от лёгкого хлопка по плечу:

— Мы приехали!

Сходя с трамвая, Юлий выдал привычку ходить одному, не подав ей руки и ринувшись вперёд, но вовремя опомнился и вернулся исправиться. Оказавшись на центральной аллее Асседии, он стал шумно вдыхать воздух и вертеть головой.

— А ведь место, и правда, волшебное! Я и забыл, как здесь хорошо. И ведь знаешь — мой прапрадед проектировал этот санаторий.

Илайя недоверчиво улыбнулась.

— Участвовал в проектировке, если быть точным, — уязвлённо поправился Юлий. — Я вижу, тебе требуются доказательства. Изволь! Здесь есть потайные места, о которых тебе не расскажет никто, кроме меня.

— Да ладно! Я сама знаю Асседию как свои пять пальцев!

— Угу, — закивал Юлий. — А что скажешь насчёт Николаевской колокольни? Ага? — он ухватил хвост вопроса, мелькнувшего в её глазах.

— Николаевская колокольня… В смысле, развалины Южной башни?

— Пфффф, развалины Южной башни! Ты о том горе-памятнике погранпункта над бывшим прудом? Об этом вот — метр на метр — перевёрнутом вверх дном колодце? Южная башня! Как бы она не лопнула от важности после этих слов. Я говорю о колокольне Николая Чудотворца, спрятанной во впадине между Собачьим холмом и забором свалки, прямо под эстакадой. Вижу, что ты не знала о ней.

— Удивительно, — согласилась Илайя.

— А ведь казалось бы! В полукилометре от пляжа, в двухстах метрах от туристической зоны и в пятидесяти — от автобусной остановки. Фокус в том, что она находится ниже уровня склонов, да ещё перекрыта эстакадой, к ней нет открытых подъездов, и если кто не знает, что она там есть — то случайно обнаружить её практически нереально. Раньше она стояла на одной высоте с городской застройкой и относилась к монастырю: её возвели, чтобы дублировать колокольный звон основной монастырской колокольни — так создавался стереоэффект, но когда строили эстакаду, склон пополз вниз, и утянул её за собой. А постройка-то изумительной красоты! Трехъярусная свеча из розового кирпича — словно перст, указывающий в небо. С арочными окнами, скошенными гранями и уже, увы, без крыши. Жемчужина под грудой урбанистического мусора. И ведь таких мест, о которых даже коренные жители забыли, в нашем городе десятки. И я не вижу причин, чтобы не сходить туда прямо сейчас.

— В колокольню? — Илайя вскинула взгляд поверх его головы, и её вдруг обдало настоящим позднеосенним холодом. И краски поблекли, и небо затянулось. А стены административного корпуса, закрывающие горизонт, качнулись и растворились в этой неожиданной мгле, и на их месте появился силуэт башни, точь в точь, как её описал Юлий, только более величественной и мрачной, похожей на отвергнутую деву, которая так долго оплакивала своё одиночество, что от горя стала бессмертной.

Илайя опомнилась, заметив что, повинуясь какой-то силе, движется к выходу из Асседии, а Юлий, держа её за руку, идёт на таран Анны и Леонарда, которые, видимо, только что вышли из административного корпуса.

— Свободный ход на выход? — спросила Анна, своими словами останавливая Юлия.

— Добрый вечер, — сказал Леонард.

— А вы опять так поздно задержались, — сказала Илайя, почувствовав, наконец, свободу в руках — Юлий отпустил её.

— А, кажется, я понимаю, — пробормотал Юлий с еле скрываемой досадой.

Он поймал любопытно-оценивающий взгляд Анны, в то время как Леонард проследил за Илайей, глядящей поверх голов со столь непривычной для её лица тенью тревоги.

— Сегодня вечером приходил курьер, — сказала Анна, повернувшись к Леонарду. — Я ожидаю, что это, наконец, мой жасминовый чай, который из-за каких-то злоключений не может попасть к нам уже две недели. Между прочим, из Китая. Я почти уверена, что это он. И очень кстати. Пирогом, к сожалению, сегодня не побалую, но горячие сэндвичи с сыром и шпротами будут готовы через пятнадцать минут. Пойдёмте, — Анна взяла мужа под руку, и они обогнали Юлия и Илайю, которые с видом разоблачённых заговорщиков поплелись следом.

— Довольно скромное должностное жилище, — позволил себе заметить Юлий, когда они расселись в кухне. — Всё же, директор такого санатория — важная персона. Топ-менеджер, можно сказать. А условия, мягко говоря, далеки от конкурентных.

— Ну, моя специальность и мой опыт не позволяют мне слишком перебирать условиями, — мягко возразил Леонард. — Как и моя неприхотливость, благодаря которой я вполне доволен располагать этим пристанищем.

Юлий кивнул, как бы выражая почтение к такой позиции.

— А ваша специальность?

— Инженер-энергетик. Не очень подходящая для такой должности — так вы подумали?

Юлий уклончиво повёл головой.

— Я наверняка не открою для вас Америку, если сошлюсь на слух, будто бы Асседию хотят довести до банкротства, чтобы потом продать под жилую застройку.

Леонард нахмурился.

— Слухи тем и хороши, что не запрещены законом. Но прежде чем повторять эту идею, задумайтесь вот о чём: санаторий самоокупаемый. Он не приносит большой прибыли, но и не убыточен. Чтобы довести это хозяйство до банкротства, потребовался бы грамотный финансист, но на должность директора берут инженера-энергетика, перед которым ставят задачу модернизировать устаревшие коммуникации. Город лоббирует дотационную программу, которая позволит нам обновить основные средства, не привлекая кредитов, после чего мы перейдём к задаче номер два: пересмотру коммерческой политики и повышению ликвидности. К чему я веду: если бы вы, сидя в верхах, вынашивали идею банкротства — стали бы вы прилагать усилия для поддержания жизнеспособности санатория? Вряд ли, правда?

Юлий с живым интересом выслушал эту тираду и кивнул с явно успокоенным видом.

— А чем вы сами занимаетесь? — с иронической любезностью поинтересовалась Анна, подавая к чаю притомленные в духовке бутерброды.

Юлий выдохнул рой захвативших его мыслей и деловито пригубил чай.

— Я почти всем занимаюсь. По мере необходимости или желания. Самое постоянное из моих занятий — история. В данный момент я занимаюсь Илайей.

— Интересное занятие.

— Это уж точно, — крякнул Юлий.

Анна улыбнулась одними губами.

— А откуда вы знаете друг друга? Учитесь вместе?

— Наша встреча — одна из экстравагантных выходок рандома. Учимся мы не вместе. Честно говоря, — Юлий упёрся взглядом в Илайю и запнулся. — Мне не пришло в голову…

— Поинтересоваться, на кого учится Илайя? — перебила Анна. — А ведь она — бакалавр политэкономии. В следующем году защитится и получит степень магистра.

— Вот как? — пробубнил Юлий с набитым ртом.

— Она пишет для Коммерсанта и Экономической Лиги, а в следующем семестре её ждут на стажировку в Национальном совете реформ.

— Политэкономия, — продолжая жевать, Юлий покачал головой, как бы взвешивая удачность выбора.

Анна покосилась на Илайю — не собирается ли та разоблачить её враки, но Илайя молчаливо баюкала свою усталость. В кухню вползло молчание, от которого навязчиво веяло неловкостью. Дожевав третий бутерброд, Юлий покосился на пустую тарелку, которая всё меньше желала принадлежать ему, и заторопился домой.

— Оказывается, предок Юлия проектировал этот санаторий, — сказала Илайя, когда за ним закрылась дверь.

— Так вот откуда такая озабоченность его судьбой! — воскликнула Анна.

— Угу, — прозевала Илайя. — Я спать.

Глава 5. Свидание с фантазиями

Улица была такой узкой, что, расставив руки, можно было касаться салатовых стен домов по обе стороны от неё. Пробегая многочисленные перекрёстки, Илайя замечала в переулках скопления мрачно одетой молодёжи. Неожиданно стены раздвинулись, и она оказалась на пороге кухни. На столе стояла одна чашка, но исходящий от неё аромат был так крепок, словно по кухне протекала кофейная река.

Илайя вырвалась из сна, утянув за собой шлейф кофейного запаха, встала с постели и побрела в кухню. Там был Леонард. Она глянула на часы — десять утра.

— Ты дома?

Он улыбнулся.

— Сегодня выходной.

— Точно, — Илайя потёрла висок.

— Не выспалась? Кофе разбудил? — он улыбнулся шире, когда она кивнула. — Как в давней рекламе. Хочешь?

Она покачала головой и села на стул.

— Я ещё не чистила зубы.

— Какие планы? — Леонард сделал глоток и трогательно причмокнул губами.

— Море, — Илайя пожала плечами.

— Увидишься с Юлием?

— Мы не договаривались о встрече сегодня, — с лёгким напряжением ответила Илайя.

— Он твой парень?

Илайя скрыла смущение смешком.

— Пап, вчера я видела его второй раз в жизни.

— Но он тебе нравится.

Илайя неопределённо мотнула головой.

— Он кажется умным и азартным. Много читает. Любит загадки. Играет в Когитатум. Знаешь такую игру?

— Не слышал, — Леонард оттопырил губу и посмотрел на неё со сдержанной нежностью. — Нечто новое для тебя, да, Илайя?

— Наверное.

Он сполоснул чашку, вытер руки, повернулся к ней с бодрой улыбкой и поправил пиджак.

— Будешь работать в выходной? — спросила она с состраданием.

— Не сегодня! — сверкнул глазами Леонард. — Сегодня Анна везёт меня на ярмарку ковров и текстиля! Пока она будет кормить свои дизайнерские идеи, я займусь бельгийским пивом и баварскими сосисками.

— Прячь лицо от солнца, а то оно у тебя такое белое, а печёт уже прилично.

По случаю выходного и тёплой погоды людей у моря прибыло. Пока это были местные жители — они держались с сонливым достоинством и лишенной жадности радостью. Прогуливались по набережной, многие загорали, кое-кто купался. При виде этой утренней идиллии Илайя почувствовала щемящую радость и странный стыд перед морем за допущенную в разговоре с отцом неискренность, и вдруг над этими ощущениями возвысилась, как дирижёр над оркестром, мысль о Юлие, сулящая столь увлекательную затею, что ей удастся вытеснить все тревоги.

— Илайя!

Это был он. Здесь, на пляже. Заметил издали, подбежал.

— Не ошибся, что встречу тебя здесь, — глаза у него были красные и сухие.

— Ого! Выглядишь, как будто совсем не спал.

— Поспал два часа, — Юлий строптиво мотнул головой, прогоняя тему, и пригласительно кивнул на набережную. — Слушай, а ты действительно политолог?

— Нет, конечно, — Илайя рассмеялась. — Анна пошутила.

— Я так сильно ей не понравился?

— Просто Анна такая.

— Вздорная?

— Озорная.

— Вы с ней ладите? В том смысле, что она, как никак, твоя мачеха.

Илайя с улыбкой пожала плечами.

— Итак, ты не политолог. Не экономист. Кто же ты, Илайя Плеро́ва?

— Заканчиваю биофак. Специальность — гидробиология и общая экология.

— Опыты, прикладные исследования, летние экспедиции?

— Научно-экспериментальные квесты, — кивнула Илайя.

— Стремление постичь устройство мира вдали от пыли библиотек и лабораторной затхлости. Право работать в непосредственном контакте с объектом исследования. Как раз по твоему вкусу — я успел заметить твою тягу к морю.

— Стремление к спокойной радости, которую оно мне внушает.

— В перспективе — работа на гидробиологической станции, программы обмена экспертами, научная степень, симпозиумы, международные исследовательские группы.

— Предел моих мечтаний. Пока же я вполне довольна своими практиками в ботаническом саду.

— Студенческие попойки? Шумные компании? Полуночные посиделки с подружками?

Илайя отрицательно покачала головой.

— Спортивные состязания? Научные конференции? Художественная самодеятельность?

Илайя снова покачала головой и улыбнулась. Юлий покосился на неё.

— А ты не очень разговорчивая.

— У тебя отлично получается говорить за меня.

— Встречаешься с кем-нибудь на курсе?

— У-у.

— Я мог и не задавать этот вопрос, чтобы быть уверенным в ответе, — ухмыльнулся Юлий не без лёгкого самодовольства. — Я бы даже посмел предположить, что отношения с мужчинами — где-то в финале списка твоих приоритетов.

— Ну, если мужчина мне нравится — то отношения с ним точно не будут на последнем месте.

— Да? А часто случается, что мужчина тебе нравится?

— Довольно-таки. Правда, недолго.

— И что? Ты заводила отношения со всеми, кто тебе нравился?

— Да, — прикинув, сказала она.

— И многие тебе… нравились?

— Ну, не знаю. Может быть, с десяток парней в разное время.

— Хочешь сказать, к своим двадцати годам ты успела десять раз влюбиться? Повстречаться с десятью парнями? — опешил Юлий и вдруг добавил с неожиданной злобой. — Ладно, проехали.

Всё это время они машинально брели по набережной и как раз подошли к кофемобилю. Юлий взял себе американо, а для Илайи — капучино.

— Вот что, Илайя, — он размешал сахар и, жмурясь от жара, сделал три больших глотка. — Я вознамерился узнать тебя поближе, но дальше коротких ответов на плоские вопросы мы не ушли. А если я спрошу о таком, что заставит тебя задействовать фантазию?

— Какая-то психология? — прищурилась Илай.

— Намного интереснее, — Юлий показал ей на лестницу, ведущую на склон. Они поднялись несколько пролётов, перелезли через перила и сели на склоне в том месте, где прореха между деревьями позволяла любоваться морем, а прохожие не могли стать свидетелями разговора. — Я буду моделировать ситуации, а ты станешь их участницей.

Тон его стал мягче и слаще, выдавая предвкушение.

— А ты?

— Я уже был участником этих ситуаций. Если захочешь, я озвучу свои ответы, — Юлий нетерпеливо кашлянул

— Обязательно! Так будет честно.

— Тогда начнём. Задача такая: нужно выбрать двух персонажей, которые максимально соответствуют тебе — из кино, литературы, можно исторических личностей. Один персонаж положительный. Другой отрицательный. Двух людей, с кем ты себя ассоциируешь.

Илайя на несколько секунд закрыла глаза.

— Хорошо… Пусть мой положительный персонаж — мойра Клото. А отрицательный — старик из сказки о рыбаке и рыбке.

— Интересно. Чем они тебе близки?

— Клото занята прядением. Спокойным сосредоточенным трудом без динамики, без начала и конца. Она не озабочена размышлениями, не обременена выбором, не отвлечена мечтами. Она точно знает своё предназначение, скрупулёзно и беспристрастно выполняет свою работу, — Илайя говорила повествовательным тоном. — Таким мог быть и старик, удящий рыбу, но он, потакая слабостям окружающих, оставил своё дело и стал безвольным посредником в чужом противостоянии.

— А теперь представь, что Клото и Старик встречаются. В какой обстановке? Что происходит между ними?

— Старик засыпает на берегу моря, — Илайя продолжала с закрытыми глазами. — И во сне видит Клото. Он просит её зашить ему уши, чтобы он не слышал чужих приказов и не мешал совершаться чужой судьбе. А Клото отвечает: если я зашью твои уши, ты перестанешь слышать чаек, что возвещают приход рыбы, будят тебя и развлекают, пока ты бодрствуешь, но чужие приказы ты услышишь своими глазами. Если тогда ты попросишь меня зашить твои веки, то лишишься зрения: не увидишь ни моря, ни дельфиньих стай, не будешь знать, куда забросить невод, но чужие приказы ты научишься слышать руками. Если я зашью твои руки, ты больше не сможешь ловить рыбу, но чужие приказы достигнут тебя через сердце. И, сказав так, Клото уходит. А старик просыпается от криков чаек и видит перед собой синее море, гладкое, как зеркало, — Илайя открыла глаза.

— Потрясающе, — пробормотал Юлий. — А если мы возьмём Клото и Старика и поместим их в другую обстановку. Например, на порог Комнаты, в которой исполняются сокровенные желания, но только те, что исходят из глубины души, а не те, что срываются с губ. Итак, Клото и Старик на пороге Комнаты, готовой исполнить искреннее желание одного из них. Что они будут делать и кто из них, в конце концов, войдёт в Комнату?

— Клото и Старик в растерянности замирают на пороге Комнаты. Никто из них не готов ни войти, ни пропустить вперёд другого. Тогда они решают бросить жребий. Клото отрывает кусок нити, а Старик вынимает из кармана старое грузило. Они продевают нить в отверстие для лески и подвешивают над дверью в Комнату, как маятник. Затем становятся рядом, произносят молитвы, чтобы через жребий им явилась высшая воля, и толкают дверь в Комнату. От возникшего сквозняка маятник начинает качаться в сторону Клото. Но Клото не входит в Комнату, потому что у неё нет никаких желаний. И Старик не входит в комнату, потому что не он избран жребием. И оба уходят — как герои Тарковского, но вовсе не потому, что в них нет веры, а напротив: потому что исполнены веры и желают подчиниться той воле, что направила жребий на Клото, предвидя, что она не войдёт, и отвела жребий от Старика, лишив его права войти, и, таким образом, предостерегла их обоих от входа в Комнату.

Юлий смотрел на неё во все глаза.

— Я впечатлён, — сказал он. — Ответ на этот вопрос отражает внутренний конфликт и степень его остроты.

— И что означают мои ответы?

— Как минимум, что у тебя великолепно развито образное мышление и высокая внушаемость. Не припомню, чтобы кто-то с такой грациозностью передвигался по своим мирам.

— Расскажи мне о своих персонажах.

— Я назвал агента Дейла Купера из Твин Пикса и Джесси Пинкмана из сериала «Во все тяжкие» — смотрела? — Юлий вздохнул, когда Илайя покачала головой. — Агент Купер — талантливый детектив, который находит нетривиальные выходы благодаря светлому уму и тонкому чувству сверхъестественного. Джесси Пинкман — торчок и раздолбай, который постоянно тупит и портачит в самый ответственный момент. Они были монтажниками, чинили проводку на шпиле Бурдж-Халифа. Пинкман был под кайфом. Когда они закончили работу, он догнался очередной дозой метамфетамина, оступился, сорвался с башни и повис на страховочном тросе. Купер схватил его за руку, не решаясь скинуть с небоскрёба (проклятая нравственность) и не в силах затянуть обратно. Видимо, так до сих пор и держит, — Юлий стыдливо пожал плечами. — Это было давно. Я был увлечён кино. Наверное, сейчас я нашёл бы героев пообъёмнее, но не так скоро, как ты.

Юлий завозился, вытаскивая телефон — что-то пришло ему, он прочёл и виновато посмотрел на неё.

— Илайя, сейчас я должен идти. Сегодня ночью через коллег в пекинском университете я отправил запрос на «Религиозную отметину» в Национальную библиотеку Китая. Они что-то прислали на мою домашнюю почту. Но позже мы увидимся, — спохватился Юлий. — Сегодня в девять вечера. В колокольне. Ты встретишься со мной?

— Да, — она смотрела на него с ласковым любопытством. — Только обещай хоть немного поспать.

Он пожал её руку, прежде чем вскочить, и сосредоточенно кивнул:

— Обещаю постараться!

Контуры колокольни чертились в скудных, похожих на смог, россыпях света, доставшихся ей, словно пожертвование, от фонаря на шоссе.

Сердце Илайи ёкнуло отголоском того странного ощущения, что охватило её в Асседии. Оно не было похоже на привычный для неё страх перед стихией, который она испытывала бросаясь в штормящий океан, — сладостный ужас покорности благоволящему ей могуществу. Это был новый, смешанный со стыдом, страх перед силой, с которою чуждые ей миры грозили отреагировать на непрошенное внимание, на нежелательное для них вмешательство.

Она подступила к конфузливо высящейся башне и не могла понять, на кого та похожа больше: на блаженную сиротку или коварную юродивую. Входная арка была давно разлучена с дверью. Шагнув внутрь, Илайя наткнулась на балку и шаркнула тишину. Эхо не отозвалось — улетучилось отсюда вместе с крышей.

— Илайя?!

Голос Юлия прозвучал откуда-то сверху, и, задрав голову, Илайя заметила лестницу вдоль стены, упирающуюся в площадку на высоте примерно трёх метров. Там что-то светилось.

— Смотри под ноги, тут куча мусора. А лучше подожди, — Юлий показался на лестнице, сбежал вниз и подал ей руку. — Я устроился на втором этаже — там чище, — он подвёл её к небольшому светильнику у подножья двух раскладных кресел. — И захватил для нас стулья.

— Прекрасно, — Илайя с наслаждением уселась в кресло. — Светодиодный фонарь?

— Газовый. У него свет мягче.

— Как у луны, — мечтательно сказала Илайя.

Юлий стоял перед ней, расправив плечи, загадочный, мрачно-величественный, и смотрел на неё с каким-то чуть ли не священным ужасом и, в то же время, с торжественно-возбуждённым нетерпением.

— Где твои книги? — насторожилась Илайя.

Юлий покачал головой.

— Планшет?

Юлий кивнул, качнулся и, наконец, сдвинулся с места, чтобы сесть в своё кресло. Планшет был у него в руках.

— Ты помнишь, в чём ценность «Религиозной отметины»?

— Это самый свежий источник более-менее подробного описания спирали?

— Да. И статья о спирали написана от первого лица.

— Да, мы читали об этом.

— Я запросил в китайской библиотеке электронный экземпляр «Религиозной отметины», в идеале — с переводом. Но оказалось, что эта книга имеет гриф «строго секретно». К счастью, когда писал коллегам, я уточнил, что меня интересует главным образом заметка об энергетической спирали, и они догадались пойти чуть дальше моей просьбы и, не сумев раздобыть нам «Религиозную отметину», прислали «Записки Ци Зео» — это источник, цитируемый в нашей статье про спираль, — Юлий потряс планшетом и сглотнул. — У нас в руках дневник обладателя энергетической спирали, жившего в Цисяне триста с лишним лет тому назад, Переведённый специально для меня. Конечно, это далеко не вся его жизнь и даже не сколько-нибудь значительный её отрезок, а только несколько записей, но то, что я здесь нашёл, Илайя… — он включил экран и протянул ей.

— «… из дальнего конца неба наплывает тёплый хрустящий туман ци, и окутывает меня, и внутри него сыпется снег и летят водные брызги и взметаются искры костра, и глаза находят путь через него. А ноги ступают по лестницам белоснежной пагоды, что выше гималаев, а усталости нет, и оказываются у цели. Уши слышат чудесную мелодию, забытую много лет назад. Перелетаю со звезды на звезду, убегаю от стаи волков по зимнему лесу, проплываю над рисовым полем, упираюсь руками в две соседние горы, раскачиваюсь, взвиваюсь ввысь, и на берегу зеркального озера обретаю себя. Я вижу всё, что совершается на поверхности озера, от моего слова или дыхания или от дрожания века или от одной только мысли. Учитель объяснил мне: ветер знает все мои языки. Я созерцаю в покое, как он дует коридорами моих письмен и пустотами моих дорог, следует за моим танцем, повторяет мои жесты, воплощается призванными мною образами, отзывается на невысказанную потребность усилиться, расшириться или прекратиться вовсе. И после Учитель рассказывает мне, как ветер дул в тех местах, где находился он, и смотрит: знаю ли я заранее, что он скажет. Он проверяет, видел ли я в точности то, что происходило, и уследил ли за мельчайшим движением ветра. Он следит, чтобы я оставался в покое и сохранял контроль…» — Илайя оторвала взгляд от экрана. — Он говорит об управлении ветром?

Юлий жёг её напряжённо-испытующим взглядом.

— Прошлой ночью я обратился к своему другу геофизику Косте и попросил его пофантазировать на тему того, как мог бы действовать механизм искусственного управления ветром, если бы имелся источник достаточной энергии. Сегодня вечером мы встретились, чтобы обсудить это, и Костя сказал, что теоретически воздушные массы могли бы приходить в движение и ускоряться под действием импульса, который равен произведению силы на время, в течение которого она действует. В процессе естественного ветрообразования в качестве движущей выступает сила, с которой атмосферный фронт давит на воздушные массы, вытесняя их в область более низкого давления. В процессе искусственного ветрообразования принцип тот же, меняется лишь источник силы. Это можно сравнить с работой гигантского вентилятора, имеющего множество режимов мощности, который врубается в космическую розетку и начинает вертеться с той или иной скоростью.

— Хочешь сказать, что обладатель спирали…

— Ты, Илайя…

— Я… являюсь этим вентилятором? Или этой розеткой?

— Нет. Ты — его вилка. Ключ, соединяющий вентилятор с источником энергии.

— А сам источник?

Юлий развёл руками и, глянув вверх, покачал головой.

— И как этот ключ работает?

— Если верить Ци Зео, то, очевидно, через ассоциации.

Илайя дважды кивнула и замолчала, растворив взгляд в окружающем сумраке.

— Сегодня я наблюдал, как рождаются твои ассоциации. Сходу, без потуг, гибкие, красочные, сюжетные. Что произойдёт, если взять время, сконцентрироваться на конкретной задаче; что произойдёт под гипнозом — нелепо отгадывать, это можно узнать только путём пробы.

Илайя почувствовала странную тяжесть в теле — члены её стали похожи на древесину, набравшуюся влаги, а сердце накрыла тупая тоска, которая приходит к человеку, осознающему, что нечто дорогое в его жизни уже никогда не будет прежним. Внезапное воспоминание об Асседии вызвало у неё грусть, а давешний страх перед колокольней показался наивным.

— Ты не уверена, хочешь ли погружаться в это? — догадался Юлий.

— Я просто не понимаю, что всё это значит. И почему именно я.

Юлий встал с кресла и присел на корточки возле неё.

— Вопросов так много, и мы оба понимаем, что пока бессмысленно их задавать. Тем более, главные… Я вижу, что ты растеряна и полна сомнений, — он взял её руки с подлокотников и стянул на колени. — Надо принять решение — просто, интуитивно, без вопросов: двигаться дальше или забыть всё, как сон.

— Сон… — повторила Илайя.

Ей вдруг показалось, что она в заточении на далёкой планете и понятия не имеет, как выбраться. Она не верила, что может просто встать и уйти отсюда и через каких-нибудь десять минут вернуться домой.

— Ты же будешь рядом? Поможешь мне? — спросила она неизвестно у кого.

Юлий крепче сжал её руки.

Глава 6. Докопаться до силы

День за днём проходили в сеансах медитации для поиска пути к источнику силы ветра. И хотя Юлий сразу заявил, что ассоциации Ци Зео бесполезны и требуется что-то этнически своё, он всё же начал именно с них. Пока Илайя была под гипнозом, он внушал ей прогулки по пагоде, полёты над рисовыми полями, паломничество по Млечному пути, во время которых у неё в голове звучали считалки и фальшивые песенки и очень хотелось мороженого. Их посиделки проходили в тех редких укромных местах, что не прельщали даже самых неискушённых туристов, пока они окончательно не обосновались среди руин клубного корпуса. Убедившись в тупиковости маршрутов Ци Зео, Юлий стал помещать её в ночной трамвай, идущий из городских окраин в камышовую местность (раз они проехались на таком в действительности), заставлял карабкаться на крутой склон, у самой вершины которого рос куст мяты, иногда превращавшийся в крапиву, и водил по лестничной клетке вечернего госпиталя. Это была любимая ассоциация Юлия: тёмная лестничная площадка, подсвеченная снизу — символ блаженного уединения в пределах стабильного прибежища с правом в любую секунду вернуться в палату, присоединиться к беззатейливому обществу, воспользоваться помощью и заботой.

Потом Илайя стала уходить так глубоко в транс, что уже не слышала его голос, и сами собой стали проявляться её собственные маршруты: лабиринты кровеносных сосудов, по которым она плыла глянцевитым, как леденец, эритроцитом; верёвочная лестница между двумя платанами; гейзер, подбрасывающий её до тропосферы, где в отсутствие всякой мудрости и усталости она становилась тем, что ощущала своей самой подлинной формой — высококучевым облаком, вечно трансформирующимся, исчезающим и возникающим вновь, не теряющим своей прелести, сиюминутно всевоплощающим, существующим ровно настолько, насколько и не существующим.

И хотя раз за разом видения Илайи обретали всё большую цельность и скоро превратились в довольно экстравагантное развлечение, её блуждания по вымышленным пространствам оставались тщетными. И чем очевиднее становилась безуспешность их затеи, тем более одержим идеей управления ветром становился Юлий: свободное от сеансов время он читал книги по оккультизму, консультировался с физиками, эзотериками и филологами, мастерил фетиши из дохлых червей, сплетая их в колосья и скатывая в клубки и, в конце концов, даже в самых будничных событиях стал видеть мистические проявления Абсолюта. На время летней сессии Илайи он сделал перерыв, убедив их обоих, что причиной неудачи служит её сосредоточенность на учёбе, и когда экзамены были сданы, вернулся к тренировкам, как он называл эти неуклюжие потуги, с удвоенным рвением.

К середине июля Илайя погружалась в транс в считанные секунды, а несколько раз это случилось непроизвольно, что должно было насторожить Юлия, если бы он не был так зациклен на ожидаемом результате. А потом произошло кое-что жуткое.

Однажды — это было в разгар самой беспощадной жары, когда воспоминания о зиме становятся небылью, — перемещаясь по сталагмитовой пещере, Илайя не могла найти дверь, которую Юлий назначил выходом из транса. Тыкаясь то в одно, то в другое отверстие, она, наконец, выбралась из пещеры, но оказалась на старообрядческом кладбище. Там было множество захоронений с белыми штакетниками и чёрными деревянными крестами. Булыжник между могилами порос мхом, потрескался и выглядел так, словно по этим тропам веками не ступала нога человека. Пройдя в глубину кладбища, Илайя стала замечать на надгробиях всё больше надписей, выполненных иероглифами, а ещё погодя захоронения приняли привычный для неё вид холмиков с памятниками и коваными оградами. Миновав эту часть кладбища, она вышла на широкую лужайку, где под высокой пихтой рядами лежали десятки полусгнивших мертвецов. Илайя очнулась оттого, что Юлий тряс её за плечи.

— Что произошло? Ты перестала дышать!

— Мне привиделся жуткий кошмар. Пора заканчивать с этим…

— Даже не думай! — сверкнул глазами Юлий. — Не думай сдаваться!

Ещё несколькими днями ранее Илайя почувствовала изменения в восприятии окружающих вещей. После сдачи последнего экзамена, вечером, она спустилась к морю и с ужасом осознала, что треть лета осталась позади, а она не успела даже вкусить июнь — не говоря уж о том, чтобы насытиться им. Попыталась вспомнить события минувших недель: беседы с отцом, редкие прогулки с Анной, встречу с матерью, ночные купания — они были короткими, невнятными, лишёнными последовательности, как чепуховые сны. Хуже всего, что и в то мгновение она не ощущала привычной благостной безмятежности, была столь же далека от созерцания, сколь лёд от кипящей воды, и голова её, вместо того чтобы плодить эхо, квасилась в рассоле забальзамированных мыслей. И, верней всего, что она так и осталась бы сидеть на пляже весь остаток лета, постепенно возвращаясь к себе, если бы не Юлий и не её желание следовать за ним, её странная боязнь разочаровать его.

Он вновь вовлёк её в гипноз, который забросил её на зловещее кладбище. И с тех пор она попадала туда всякий раз: слонялась среди захоронений, обнаруживая всё новые и новые виды, которые, наверное, можно было приписать той или иной культуре, если бы у Илайи было достаточно знаний в этой области; сидела на скамейке у иной могилы или на лужайке под пихтой — закрыв глаза, чтобы не видеть наваленных мертвецов. Страх её не становился меньше, но что-то в душе надломилось в угоду ему, и Илайя повиновалась ему не только в том, чтобы продолжать визиты на кладбище, но даже в том, чтобы ни о чём не рассказывать Юлию. Зачем это было ей нужно, она не задумывалась, но подсознательно хваталась за этот страх, не понимая до конца, что лишь он может вытеснить её привязанность к Юлию и укрепить её стремление отказаться от него.

Примерно за неделю до того как Илайя приняла решение больше не видеться с Юлием, в её видениях стал появляться синий мусоровоз. Вначале он приехал на пик вулкана, затем следовал за ней по мосту Мехмеда-паши, а потом она увидела его припаркованным у забора химерического кладбища. Приободрённая надеждой на встречу с живым существом, Илайя хотела ринуться к нему, в душе уже лелея случай выбраться отсюда, но что-то мешало ей сдвинуться с места, словно она была здесь так долго, что призраки успели оплести её паутиной, или сама стала одним из этих покойников на лужайке. Тогда она замахала руками, всматриваясь в кабину мусоровоза, и тут сообразила, что в ней никого нет. Мусоровоз, тем временем, тронулся с места, ненадолго исчез из поля зрения, а потом появился на аллее кладбища, подъехал к лужайке и остановился, позволяя ей убедиться, что, и правда, ездит без водителя. Может быть, он приехал за этими телами, подумала она. Или привёз новые, с ужасом догадалась она — уже в ту секунду, когда Юлий вытянул её обратно в Асседию.

Следующим утром Илайя сидела в кухне, ища в себе силы приготовить завтрак. Хоть и проспала десять часов, она чувствовала себя такой вымотанной, словно ночь была трясиной. У неё оставалось около часа до встречи с Юлием, и она почувствовала, что впервые в жизни её не тянет посвятить это свободное время морю. И разрыдалась.

С того дня она стала избегать Юлия. Поначалу обходилось короткими отговорками, нацеленными на то, чтобы уязвить его достоинство и, тем самым, усмирить его предсказуемую настойчивость. Но заслоноподобная часть обиды Юлия быстро рухнула под натиском любопытства, а оставшаяся — преобразовалась в акселератор: он стал искать встреч с Илайей даже вопреки её желанию. Караулил на её любимых пляжах, прятался в кустах на склонах Асседии в расчёте поймать её во время прогулки, в конце концов, стал ошиваться у окон её комнаты, когда знал, что ни Анны, ни Леонарда нет дома. Илайя была осторожна: она угадывала, где может наткнуться на Юлия, и сторонилась этих мест; если не знала заранее, где он — всегда замечала его первая и ускользала; а также предусмотрительно переселилась в другую комнату. Скоро она выучила его график и вычислила несколько безопасных часов для своих привычных маршрутов, по которым успела сильно соскучиться.

«Илайя, что произошло? Давай встретимся — ты просто объяснишь, что случилось, и всё. Никакого гипноза!».

«Мне нужна всего одна встреча. Илайя!!!»

«Илайя, имей совесть!..»

«Мне кажется, ты меня демонизируешь. Мы можем просто поговорить? Боюсь представить, что ты себе навоображала — дай мне помочь тебе!»

В иные вечера он отправлял ей по десятку сообщений, которые она удаляла, не читая. А однажды, увидав издали, как Юлий разговаривает с Леонардом, — приняла решение, которое месяц назад показалось бы ей безумием. Кое-как объяснившись с отцом и попросив не поощрять расспросы Юлия о себе, она вернулась в дом Ольги. В тот день она отправила ему такое послание: «Юлий, привет! Мне звонил отец и сказал, что ты спрашивал обо мне. Он проверил мессенджер и нашёл там кучу сообщений от тебя. Я сейчас живу у матери, а мессенджер — на отцовском планшете. Ты хотел встретиться, но я не готова продолжать наши занятия. Не думаю, что они имеют какой-то смысл. Затея хоть и забавная, но и в чём-то фантасмагоричная, и теперь я отношусь к ней без доли серьёзности. Меня пригласили в группу по изучению морских лишайников, и я хочу все силы направить на это исследование. Как только мы закончим экспериментальный этап (думаю, это займёт не больше месяца), если ты найдёшь время и желание — буду рада увидеться». Илайя видела, что он прочёл сообщение, но не ответил на него.

Через пару дней, убедившись, что он прекратил донимать её, она вернулась в Асседию и постаралась посвятить себя тому образу жизни, который так беспечно предала.

Прошла неделя, но покой, который она надеялась обрести, избавившись от Юлия, его навязчивой идеи и мятежных трансов, так и не наступил. Она не видела снов и не мучилась кошмарами, стала забывать одинокое кладбище и почти не думала о синем мусоровозе, но её мучила тоска по Юлию и глубокая, смутная, ранее не изобличённая обида на него. Ничто не доставляло ей удовольствия, ничто не могло утешить её. Она была отравлена сомнением, и вскоре это сомнение поглотило всё, что было ей дорого, покрыло собой всю её жизнь. Была отравлена чувством к Юлию, которое не могла преодолеть. Хотела мечтать вернуться в те времена, когда ещё не была знакома с ним, и не могла мечтать об этом. Знание, которое она обрела, но которое не хотела принять, давило на неё. Не отступало от неё, пока она бежала вперёд, не глядя на указатели, не сразу осознав, что уходит всё дальше в пустоту.

Томясь от бесчувствия, Илайя лишила свои действия целей и полностью доверилась интуиции. Она бродила по побережью за пределы знакомых маршрутов, обнаруживала новые пляжи, новые панорамы и новые кустарники, по ночам любила ездить на двадцать седьмом трамвае или кататься на Очумелой стрелке — экстремальном аттракционе, крутящем кабинку с человеком в вертикальной плоскости с сумасшедшей скоростью. Однажды во сне она увидела таинственную женщину, некогда встреченную на пляже во время шторма. Та женщина стояла в арке Николаевской колокольни, защищая собою вход, и смотрела на Илайю с угрозой и, вместе с тем, выжидающе. С тех пор Илайя зачастила в колокольню, надеясь на реальную встречу с той женщиной, но поскольку у колокольни было так же пусто, как на душе у Илайи, чтобы занять себя чем-то, она принялась потихоньку разгребать тамошние завалы мусора. Несколько дней она провела в лаборатории экспериментальной ботаники, наблюдая за техникой смерти. Она срезала слои с листьев, стеблей, лепестков, плодов и, в конце концов, собственной кожи и смотрела в микроскоп, как гибнут клетки. Потом, дома, заклеив ранку скотчем, разглядывала себя: веки, губы, ноздри, ресницы, кожу, поры, родинки, веснушки: представляла, как с течением времени обезображивается её лицо; изучала своё тело: каждый изгиб и мускул, каждую впадинку и выпуклость, все его достоинства — такие непререкаемо собственные, горделиво ценимые, приготовляющие для самолюбования ежедневные изысканные десерты (как домашний кондитер), — как бы со стороны. Будто это уже чужое тело и лицо, чья прелесть не обольщает её, а старение не страшит.

На рассвете августа она слушала шелест волн на пляже и оплакивала свою безучастность. Несколько отдыхающих с криками бросились в воду. Один из них, кряжистый, с некрасивым прыщавым лицом и тонкими волосами, то и дело бросался на гребень, норовя оседлать волну. Илайя глубоко вздохнула и закрыла глаза, пытаясь воспроизвести среди миллиардов мгновений то, которое она угадывала, чтобы ухватиться за бурун и понестись за ним, как робкий младенец, свободный от хлопот и волнений, ощущая себя то щупальцем моллюска, то комком водорослей, то горсткой песка, то соляной крошкой, через растворение растянувшейся по всем водам мира. Очередная волна подхватила крепыша и понесла до берега, где он, подтянув плавки, вскочил на ноги и возбуждённо бросился навстречу следующей, которая охотно прокатила его опять, словно это было просто и общедоступно, как солнечный свет, не требовало никаких навыков или душевных качеств и даже не просило в залог обыкновенной благодарности.

Волна, скорость, ревность, параллельность, неисчерпаемость, ветер, желание, человек, бессчётное множество способов их воздействия друг на друга — так же естественны, как дыхание. Илайя потянулась к обточенной морем стекляшке, сверкнувшей в песке, будто подаваясь навстречу приблизившемуся, но ещё не настигшему её осознанию того, что всё, бывшее дорогим для неё, вся её жизнь во всех проявлениях была связана со спиралью, дремлющей на ладони. Каждый выбор, каждое сомнение и каждое колебание чувств от самого её рождения, а может, и раньше — могли быть обусловлены загадкой, которую Вселенная до поры таила от неё в ней самой. Её нейтральность, чистота её сознания, небрежность, граничащая с ленью, любопытство, лишённое страсти, свобода от убеждений и принципов, незнание боли, непонимание страдания, отсутствие человеческих привязанностей, неспособность не то что разработать жизненную стратегию, но даже определить цель — вся эта её наружная неопытность могла быть следствием того, что опыт, который она в действительности вобрала в себя, так разнообразен и во столько раз превосходит любой практический смысл, что обесценивается, как давно прочитанные книги. Илайя опасалась сгорбатиться под бременем предвзятого жребия, и только теперь поняла, что похожа на высотника, которым вдруг овладел страх высоты.

С того дня Илайя вернулась к тренировкам и решила немного упорядочить свои ассоциации. Она попыталась объединить их через спираль, которую назначила чем-то вроде начала координат — универсальной призмой для отображения и конкретизации тех граней своих видений, которые максимально соотносились с искомым источником. С помощью самовнушения она перенесла спираль со своей руки на лоб, и по смене её состояний (она бывала холодной, горячей, размягчалась и затвердевала, могла вибрировать, зудеть, пульсировать, светиться) изучала язык своей интуиции. Часто спираль появлялась в зрачках, преломляя увиденное на свой манер, а когда в видениях Илайи появлялись звуки, она искажала траекторию звуковых волн, чтобы уловить альтернативное звучание. Иногда спираль материализовалась в плоскую брошку, которую Илайя сжимала в руках, как оберег. Спираль же служила выходом из транса — для этого Илайе достаточно было прикоснуться к ней.

Через пару дней Илайя вновь очутилась на фантасмагорическом кладбище. Пощупав лоб и убедившись, что спираль (а значит — и возможность выхода) никуда не исчезла, она направилась на лужайку — проверить, не прибыло ли незахороненных мертвецов. Их по-прежнему покоилось два или три десятка — в два ряда. А правее, в тени пихты, почти касаясь их горчичных облысевших голов, скрестив ноги и уложив одну из стоп на противоположное бедро, сидел пожилой человек в чёрных очках. У него была крупная лохматая голова и полная бархатистая борода. В зубах у него торчал стебелёк, и от его горящего края поднималась струйка дыма, за которой он неотрывно следил, пока не заметил подошедшую Илайю.

Чудак, подумала она.

— А я сижу и думаю: странно, почему дым воронкой закручивается. Не догадался, что тут чья-то трафаретка заложена. Твоя, стало быть, — сказал он, уставившись на её лоб.

— Я заблудилась здесь.

Он покачал головой. По центру его лба прокатилась волнообразная морщина.

— Я не знаю, как попадаю сюда, и не могу выбраться отсюда. Кроме как…

Он опять покачал головой и описал рукой полукруг.

— Ты возвращаешься сюда, потому что это самое начало. И все пути отсюда открыты для тебя.

— Что значит начало?

Человек настороженно завис, что-то смекнул.

— Что ты видишь вокруг?

— Могилы. И мёртвых. Их привозит вон тот грузовик, — Илайя показала на мусоровоз, припаркованный у дороги.

— Глупости. Я водитель того мусоровоза и ничего сюда не вожу.

— Вы водитель мусоровоза? — вскричала Илайя. — Вы можете увезти меня отсюда?!

— Конечно, нет. Я вожу только мусор. К тому же, нельзя забрать человека из его дома.

— Вот это — мой дом? — вздрогнула Илайя.

— Что ты видишь вокруг? — повторил вопрос чудак.

— Я говорила: огромное кладбище с множеством могил.

— Чьи это могилы?

Илайя осеклась. Парализованной страхом, ей ни разу не пришло в голову почитать надгробные надписи. Она отбежала к ближайшему ряду могил, перегнулась через ограду.

— Там ничего не написано. Кое-где, правда, я встречала иероглифы.

Водитель мусоровоза закивал с таким видом, словно так и подозревал.

— Это вымышленное место. Но это твоё безусловное начало. Всё, что ты видишь здесь, принадлежит тебе. И если ты видишь могилы, то они могут быть только твоими.

— А эти мертвецы? — Илайя кивнула на лужайку.

Чудак мигнул в знак подтверждения.

— Вы не видите их?

— Ни одной могилы.

— А что видите вы?

— Я вижу большой стадион, вокруг пустые трибуны, а внизу музыканты настраивают инструменты и технику.

— И что это значит? Что значит моё кладбище? Каждый из нас видит то, что существует в начале?

— Скорее то, с помощью чего начало воздействует на нас.

— Пугает меня! Давит на меня!

— Как бремя прожитых жизней, — философски заключил чудак.

— А какова ваша роль?

— Этого я не знаю. Если я здесь — ты вызвала меня. Зачем — должна знать ты.

— Я? Или моё начало?

Он пожал плечами, но за стёклами его очков Илайе померещилась снисходительная укоризна.

— Я не понимаю…

Он не ответил.

— Вы останетесь здесь? Дождётесь, когда я пойму?

Он покачал головой и стал растворяться в пространстве. С его исчезновением наступила странная тишина: некоторые звуки, например, шелест листвы, карканье ворон, рокот отъезжающего мусоровоза отсутствовали, а другие — скрип травы под ногами, трение одежды о кожу, собственное дыхание и даже журчание крови — раздавались неестественно громко.

Илайя легла на траву и закрыла глаза, чувствуя, как расслабляются мышцы. Потом открыла глаза и увидела, что тоже потихоньку растворяется в пространстве, точнее, одно пространство как бы наслаивается на другое, и она материализуется в этом новом пространстве — на пляже Асседии. Над её головой было августовское небо, похожее на карту железных дорог. Илайя чувствовала себя так, будто только что вышла из комы — слабой, оглушённой, но взамен овладевшей чем-то бесценным — похожим на собственную судьбу. С того дня она стала постепенно возвращаться к жизни, обретать её прежние уровни, ощущать её ткани, различать привычные краски.

Была середина августа. Илайя навещала мать и по её настоянию перед возвращением в Асседию заехала на арбузную ярмарку в горсаду. Пройдясь по фудкорту, заразившись от горожан их воодушевлёнными лыбами, выпив три стакана сока, она остановилась понаблюдать, как мастера вырезают из арбузов и дынь цветы, как вдруг наткнулась на глаза, которые тут же вспыхнули и взорвались тысячей вопросов, восклицаний и многоточий, возбуждая в ней сладковато-горькую радость.

Это был Юлий.

Кто-то окликнул его. Илайя обернулась и увидела коренастого мужчину в бейсболке и рыжеволосую девушку в цветастом сарафане. Они махали руками и звали его. Юлий не шевелился. Теперь уже и Илайя не отводила глаз, следя за тем, как стираются причины, рушатся намерения и тонут сомнения, как повышается градус упоения в её лимфе и обретают гибкость материи, связывающие их друг с другом, и делаются, таким образом, неуязвимыми.

Глава 7. Фуга ветров

Это случилось двадцать девятого августа.

Ближе к концу прогулочной аллеи рос молодой дуб. На метровой высоте от его ствола расходилось пять крепких веток — эту развилину облюбовала Илайя: в малолюдные часы она взбиралась на дуб, устраивалась под кроной и любовалась панорамой. В тот день, расслабленная бестревожной дрёмой, она полетела с дерева и сильно ударилась о землю. Переждав первую, сокрушительную, атаку боли, после которой смогла разогнуться, Илайя подняла сжатые спазмом веки и неожиданно ощутила болезненную ясность, какая бывает, когда происходит что-то необратимое, например, разбивается ваза.

Внизу шуршало море, обнимая мир и источая тысячи запахов, и вились чайки, бойкие и крикливые, как акушерки, встречающие над ним приход новых жизней. А чуть поодаль щурились на солнечный свет окна санаторных корпусов. Красота этих зданий была теперь гораздо больше, чем архитектурным шедевром, гораздо больше, чем бесценным фетишем Илайи, заставляющим её сердце радостно ёкать при каждом взгляде на них; — это была эпическая красота их сущности, в которой развернулась вся их история: от судеб проектантов, строителей и гостей до памяти камней, из которых они возведены; их опыт, накопленный всеми формами их восприятия: их традиции, секреты и потери, внутренние изменения от погоды и подземных вибраций, их чувства к морю и деревьям, что выросли у них на глазах, объёмы всех их отрезков и пространства каждой из их граней.

Скоро Илайя заметила, что эта черта — развёрнутость сущности — проявлятеся в каждом предмете, и можно было подумать, что это следствие только что прогремевшего большого взрыва, из которого возникла новая Вселенная. Но Илайя отвергла эту иллюзию как последнюю невыметенную соринку, потому что яснее, чем когда-либо, видела, что не Вселенная возникала теперь, а она сама возникала и прилеплялась к этой Вселенной, единственной реальной, никогда прежде не ощущаемой так остро и подлинно, отдающей в распоряжение всё её прошлое и будущее в одном мгновении, стирающем грани секунд, но не так, как это бывает во сне, когда время обманывает нас, а совсем иначе — словно время лишается силы, а всё вокруг продолжается и не теряет смысла.

Мир и всё, что в нём, проникало в голову без всяких барьеров и так же вольно выходило из неё, точно не ваза разбилась тогда, а треснуло яйцо вылупившегося птенца, и не оставалось в голове ничего, что не происходило из окружающей действительности, которая отзывалась в Илайе чувством вещественной бесконечности — не таким, словно до неё не было мира, но таким, будто мир очень стар, и она всегда была.

Илайя сидела на земле и чувствовала исходящее от неё тепло и покалывание сухих травинок и щекотку от шевелящихся муравьёв, вдыхала запах собственной кожи, слышала биение своего сердца и лёгкий свист ветра, бегущего по жилам, вырывающегося через поры, и с каждой секундой всё сильнее саднили и вибрировали кончики пальцев.

И начинался шторм.