Надуйте наши души. Swell Our Souls

Ирина Ногина

Сюжет романа закручивается спиралью вокруг студентки-биолога, которая хранит источник свободы воли, мистической женщины, которая намерена завладеть им, университетского психолога, который основывает популярную секту, инвестора-новатора, который внедряет компьютерную программу, обещающую сделать счастливым каждого пользователя, и учёного-физика, который благодаря жемчужине пространственно-временной сети бога Индры постигает сущность сознания и роль свободы воли для человеческой самости. Книга содержит нецензурную брань.

ЧАСТЬ 2. СЧАСТЬЕ

Глава 1. Преступный романтик

Ей удалось улизнуть с последней лекции сразу после переклички, и теперь они доедали мороженое на трамвайной остановке. Илайя водила глазами по линиям его профиля, такого с виду беспристрастного, и вновь, от воспоминания о той ночи, когда он оказался у окна её комнаты в Асседии, и она молча подняла щеколду, её захватило чувство как перед прыжком с обрыва в воду: подогнулись колени, по спине побежали мурашки и скопились внизу живота, волосы на руках встали дыбом. Она смотрела на его губы, томясь сладким предвкушением того мгновения, когда прикоснётся к ним, а они, тем временем, требовательно зашевелились.

Илайя вздрогнула и открыла рот на лязгнувшие жёлтые двери. Юлий провёл взглядом отъезжающий трамвай.

— Да что с тобой? — нахмурился он.

— Оставь меня в покое, я влюблена, — вздохнула Илайя.

Юлий обезоруженно шагнул назад, огляделся и с полоумным видом уставился на экскурсионную бричку в придорожном кармане, запряжённую неказистым рысачком, и вдруг, недолго думая, схватил Илайю за руку и устремился туда. С вороватой торопливостью он усадил Илайю в коляску, сам прыгнул на облучок и схватил вожжи.

С рысаком было не так легко управиться. С видом глубоко оскорблённого достоинства тот строптиво фыркал, переступал с ноги на ногу и мотал головой, не поддаваясь ни на ободрительные похлопывания, ни на увещевательные «но, пошла!», ни на нервозные встряхивания вожжами. Наконец, когда Юлий с досадой дёрнул вожжами, лошадь сдвинулась с места — уже под крики очнувшегося хозяина, который точил лясы у газетного киоска.

— Мы могли и пешком пройтись, если тебе так не хотелось ждать следующего трамвая, — на ходу прокричала Илайя.

Её слегка тряхнуло — это лошадь перешла на мелкую рысь.

— Держись крепче! — крикнул Юлий.

Он перебирал вожжи, пристраивая их к рукам. А лошадь, пользуясь его безыскусностью, резво затрусила по проезжей части. Она злорадно и даже с некоторой вульгарностью виляла боками перед Юлием, вздёрнув голову и презрительно похрипывая в сторону сигналящих автомобилей.

Илайя, взбудораженная тряской, думала об этом сумасбродстве — бегстве с пары, украденной повозке, своенравном рысаке, неуклюжей поездке с сомнительным исходом, смотрела на верхушки деревьев, крыши домов, фонарные столбы, мелькающие в калейдоскопе неба, и с каждой секундой улыбалась всё шире. И предчувствие чрезвычайных происшествий, и горько-сладкое беспокойство, и неслаженный дуэт Юлия и лошади внушали ей вздорное веселье.

Но тут вдали нравоучительно мигнул и вспыхнул красным светофор.

— Тпрууу!!! — зафырчал Юлий, натягивая вожжи. — Стой! Стой, за-ра-за!

Лошадь встряхнула гривой, как бы в знак того, что вопли Юлия её не касаются, но немного сбавила ход. Илайя схватилась за поручни. Они приближались к перекрёстку, по которому валил поток машин с поперечной улицы. Зазвучали гудки, несколько предостерегающих окликов. Юлий упёрся в подножник и, стиснув зубы, стал, что есть силы, набирать вожжи, отклоняясь назад. Хотела не хотела, но строптивица подчинилась: инстинкт и чужая подавляющая воля заставили её остановиться прямо перед светофором.

Юлий с Илайей облегчённо выдохнули и в ту же секунду встретились взглядами с двумя полицейскими, изумлённо высунувшимися из окон патрульного пыжика, что стоял на посту через улицу.

— Что же вы!.. — вскричал один из них.

Юлий беззвучно поднял руки, словно собирался то ли сдаваться, то ли очень убедительно объясняться, но не смог выдавить из себя ни слова.

— Простите, пожалуйста! — закричала Илайя с виноватой улыбкой. — Хотелось быстрой езды. Глупый каприз!

— Дык, вожжи-то как зажал! — патрульный ткнул пальцем в Юлия. — Вот лошадь и легла! Надо верхом зажать, верхом накрой, взагреб!

Юлий с дурацкой миной накрыл вожжи рукой, пропустив их под ладонью, моргнул на моргающий светофор, сглотнул и повернулся поблагодарить полицейских, но те уже отвлеклись: сверху по улице бежал, спотыкаясь и безбожно бранясь, хозяин повозки. Полицейские вылезли из машины и замерли на краю тротуара, готовые перебежать дорогу, как только снова сменится свет.

Юлий, тем временем, тронул присмиревшую лошадь и благополучно прокатил следующие три квартала, за которыми размещался супермаркет. С горем пополам, мотыляя вожжами, он затянул рысака на парковку, спрыгнул с облучка и оказался возле Илайи.

— Прошу прощения, сударыня, дальше нам, боюсь, придётся пешком, чтобы нас не повернули по неподходящему маршруту.

С этими словами Юлий помог ей спуститься на землю, и они побежали за супермаркет, откуда, лавируя между домами, через какой-нибудь километр можно было попасть во двор к Юлию. Но уже через минуту они услышали полицейскую сирену, а вскоре и топот погони.

— Чёрт! — Юлий остановился, нырнул пальцами в волосы, лихорадочно озираясь.

— Не останавливайся! Надо бежать! — забеспокоилась Илайя, обгоняя его и тоже сбавляя ход.

— Они нас догонят!

Где-то уже неподалёку колотили асфальт несколько пар бегущих ног. Юлий и Илайя устремились в подворотню, и тут, на их счастье, оказалась открыта дверь в арке. Заскочив в подъезд, они скользнули в затенённое углубление под лестницей. Скоро снаружи послышались голоса, углублённые эхом. Их преследователи, похоже, остановились в арке.

— Они где-то тут, далеко не могли убежать! — пропыхтел один из них, должно быть, бедолага-возничий. — Этот двор глухой. Наверняка прячутся здесь или в том, соседнем. Надо разделиться и обыскать.

— Мы не можем заниматься розыском, мы патрульная полиция, — возразил ему молодцевато-деликатный, но твёрдый голос. — Вам ведь вернули экипаж, чего же вам ещё?

— Они же воры! Грабители! — кровожадно взвизгнул возничий.

— Ну ладно! Пошалили немного, казнить их за это, что ли? Если хотите возбуждать дело — вам следует подать заявление в полицию, дать показания, выедут оперативники и будут искать. А нам пора возвращаться на пост.

— Глядите, дверь приоткрыта! — возразил первый голос. — Они точно здесь.

Дверь зашлась фальшивым скрипом, как пьяная певица. Юлий инстинктивно подался назад, невольно напирая на Илайю. Она прижалась к его спине и уткнулась носом ему в шею. Он почувствовал, что она дрожит, и в первую секунду решил, что от страха, но потом услышал слабое сопение и понял, что она изо всех сил сдерживает смех. Юлий обернулся и скорчил страшную гримасу, которая ещё сильнее раззадорила её. Илайя зажала рот и вытаращила на него смеющиеся глаза.

— Попались! — рявкнул в пустоту возничий, сунувшись в подъезд.

Он прислушался, пошаркал ногами, имитируя шаги.

— Там ваш экипаж без присмотра, — напомнил полицейский. — Глядите, чтобы снова не увели.

Горемыка матюгнулся и шумно вывалился из подъезда.

Илайя вдыхала запах Юлия, легонько приобняв его, а как только стихли шаги и голоса, оттолкнула его и с хохотом выбежала из укрытия. В подворотне уже никого не было. Илайя неслась через дворы, словно вдохновлённая примером недавней лошадки, то и дело оборачиваясь, гримасничая и улюлюкая. Юлий, мрачно-счастливый, бежал за ней, чувствуя себя одновременно шутом гороховым, растравленным зверем и бесноватым романтиком.

Через пять минут Илайя остановилась отдышаться у его порога. Юлий жил в маленькой квартире первого этажа, выходившей окнами во двор и имевшей крошечный палисадник.

— Ну и какой дальше план? — Юлий опёрся о стену соседнего дома. — Есть мысли, как внутрь попасть?

И вдруг Илайя с бурным восторгом предъявила ему ключ — должно быть, вытащила у него из кармана, пока они прятались в подъёзде. Она в два счёта одолела замок, влетела в квартиру, захлопнула дверь у него перед носом и, хихикая себе под нос, метнулась в кухню, где потрясённо застыла в дверном проёме.

Юлий грохнул дверью.

— Кто не спрятался, лучше берегись, — он ринулся, чтобы схватить её, но в следующий миг с таким же растерянным видом остановился на пороге кухни.

Там за столом сидели серьёзный пожилой мужчина и деловитая рыжеволосая девушка и переводили строго-недоумённые взгляды с одной на другого.

И хотя лица неожиданных визитёров Юлия сразу показались Илайе знакомыми, она вспомнила, где именно встречала их, только когда схлынула волна изумления, и они вчетвером оказались сидящими за кухонным столом. Мужчину звали Михаилом, это был отец Юлия. Он жил на другом конце страны, где содержал небольшую фирму по производству мягкой мебели. Юлий обмолвился, что отец с недавнего времени установил торговую линию с местными скупщиками, и потому стал бывать здесь довольно часто, соединяя возможности уладить дела и повидать сына. Именно во время его прошлой командировки и состоялась их случайная встреча с Илайей на арбузном фестивале.

Девушка, которая сопровождала его и тогда, и теперь, — давняя подруга их семьи, выросшая по соседству, ныне выпускница хореографического факультета. Больше ничего о ней, даже имя, Юлий не сообщил. Как выяснилось, они с Михаилом, ранее пробыв у Юлия всего два дня, условились, что, чуть только Михаилу удастся, они приедут насладиться бархатным сезоном.

— Вот, решили устроить сюрприз, — заключил Михаил. Голос его звучал внушительным баритональным басом.

Юлий кивнул и заметил на столе пышный пирог.

— Это мясной? — обрадовался он. — Откуда взялся?

— Танюша для тебя постаралась, — вновь певуче зазвучал Михаил.

Девушка при этих словах взялась за нож и тарелки, подготовленные на краю стола. Тарелок было три.

— Между прочим, пришлось повозиться с духовкой — она была в кошмарном состоянии, — с этим словами она коротко покосилась на Илайю.

— Подозреваю, что до встречи с тобой она была непорочна как бракованная утварь на складах ада, — пожал плечами Юлий, вызывая бурный смех девушки.

Она ловко разделила пирог на дольки и разложила по тарелкам, не забыв добавить ещё одну. Юлий тут же с аппетитом вгрызся в тесто.

— Я твоей матушки пироги ценю как образец, — сказал Михаил. — Уж и не знаю, как тебе удалось, и говорю сугубо между нами, но ты, — он благосклонно понизил голос. — Её превзошла.

— Добавила в мамин рецепт капельку приворотного зелья, — польщённо подмигнула девушка.

Илайя поймала вопросительный взгляд Юлия и кивнула в знак того, что пирог и ей понравился, а Михаил повёл речь о своих диванах: как снизился спрос на них на востоке, и в какой всё в целом пришло упадок, и что давно пора озаботиться переводом бизнеса в столицу, или, как вариант, сюда. Таня слушала его внимательно и, когда он запинался, помогала ему подбирать слова. Вспомнив, что она танцовщица, Илайя обратила внимание на её гибкие и лаконичные движения. Они были еле уловимы, но идеально согласованы, и вся она со своими оранжевыми волосами, уложенными на одно плечо, сосредоточенным лицом, привлекательность которого следовала не из естественной его красоты, но из самоуверенности в его красоте, казалась подчинённой неслышному ритму. Неподвижным оставался только её взгляд, устойчиво направленный на Михаила, но в отдельные мгновения он словно терял равновесие и срывался на Илайю, и тогда в нём читалось замешательство, смешанное с решимостью. Илайя же немедленно заметила, что всё, происходящее от Тани, пусть и неочевидно, но устремлено к Юлию: луч, проистекающий из её солнечного сплетения, линии, нарисованные её жестами — с их помощью Таня, ни разу не коснувшись Юлия даже взглядом, словно окружила его.

— И Танюше в наем городе делать нечего, — продолжал, между тем, Михаил. — Школа там, несомненно, сильнее, но возможностей здесь больше: и публика утончённее, и постановки смелее, и к центру, опять же, ближе. Образование тамошнее будет здесь преимуществом. А что до мастерства, то оно само за себя скажет.

Таня театрально склонила голову в знак благодарности. Юлий повернулся к ней, приторно улыбнулся и закивал. А Илайя, минуту назад молчаливо-беспечная, вдруг поникла, как водоросль, вынутая из воды: её с опозданием захватило чувство чуждости, внушавшее желание поскорее уйти. Уставившийся на неё Юлий перестал слышать разговор и опомнился, лишь когда Михаил повысил голос.

— Что-что?

— Я говорю, может быть, представишь нам свою подругу?

— Илайя… — не представил, а будто позвал Юлий.

— Таня, — девушка привстала и протянула ей руку — точно фарфоровую против загорелой руки Илайи. В её взгляде читалось умеренно-благосклонное любопытство в паре с чувством собственного превосходства — так мог бы заезжий маэстро, потакая случайному своему капризу, смотреть премьеру провинциального театра, искренне считая пьесу неплохой лишь благодаря собственному к ней интересу, но обречённой утратить всякую прелесть, чуть только этот интерес иссякнет.

Михаил лишь коротко кивнул в сторону Илайи и продолжал:

— Сегодня уже поздно куда-то собираться, да и мы с дороги устали. А завтра выспимся, дождёмся тебя из университета и все вместе рванем в центр. Танюша уже сочинила культурную программу, и даже ресторан выбрала.

— «Империори» на Парижском бульваре, — воскликнула Таня. — Я посмотрела фотоотчёты гостей, почитала отзывы и загорелась там побывать. Мы ведь и диплом мой ещё не отметили, — тут она запнулась, заметив решительное намерение в лице Юлия.

— Квартира в вашем полном распоряжении, — проговорил он. — Но моё время принадлежит Илайе.

— Но не тогда, когда у тебя гости, — нахмурился Михаил. Он ответил так скоро, словно только и ждал этой фразы.

— Я бы не хотел ссориться, но если мы будем развивать тему, нам этого не избежать.

Михаил с полминуты сверлил его взглядом, но ничего не сказал.

— Ладно вам, чего вы надулись, — примирительно вмешалась Таня. — Мы-то не знали ничего… о твоих увлечениях. И, естественно, рассчитывали на твою компанию. А когда я нашла вот это, — она отклонилась к холодильнику и стянула сверху какой-то буклет. — То решила, что ты собираешься пригласить нас на фестиваль ветра.

Юлий и Илайя одновременно вздрогнули.

— Что там такое? — кивнул Михаил.

— Фестиваль «Избранник ветров». Состоится в эту субботу в Летнем театре, — зачитала Таня. — В программе фестиваля: эксклюзивный иллюзионистский перформанс, черлидинг-балет «Квадрокоптер» с шоу «Полёт дрона», этно рок группа «Феникс», тематические квизы и экспромт-розыгрыши, экзотическое угощение от лучшего шеф-повара города, коктейльный мастер-класс, а также гвоздь программы — феерическое сражение на японских воздушных змеях роккаку. Самое грандиозное событие года, которое ждёт в гости весь бомонд страны. Победитель соревнования получит символ фестиваля — трехмерную спираль, вылитую из золота. Ископаемый какой-то приз, — покачала головой Таня. — Золотая спираль стоимостью десять тысяч долларов! А, вот приписка: по желанию победителя золотая спираль может быть заменена эквивалентным денежным призом. Участие бесплатно, — Таня покрутила буклет в руках. — Зачем человеку хранить приглашение на фестиваль, если он не собирается туда идти. Вот я и решила, что ты приготовил это для нас.

— Откровенно говоря, я не ждал вас так скоро, — сказал неожиданно присмиревший Юлий.

— У тебя есть возможность исправиться, — буркнул Михаил.

— Давайте пойдём! — загорелась Таня. — Это же явно ивент сверхъестественного масштаба. И совпало с нами! Ни за что вам не прощу, если вы откажетесь. Ну? Дядя Миша! Юлий!

— Кому, интересно, понадобилась такая шумиха? — заинтересовался Михаил. — А что там сказано: кто организатор фестиваля?

— Тут с десяток спонсоров, — Таня уткнулась в буклет. — Банк, супермаркет, агентство недвижимости, оператор связи. Ага, вот! Организатор — Мира Манн.

— Кто это? — спросил Михаил.

Юлий метнул недоумённый взгляд на Илайю. Та покачала головой.

— Вы не знаете Миру Манн? — раскрыла рот Таня. — Как её можно не знать? Она же самая красивая и утончённая женщина за всю историю человечества. Новейший кумир интернет-сообщества. Пару недель назад в сети появился снимок с Каннского кинофестиваля, где она сопровождает одиозного бизнесмена Марата Пандробана. Этот снимок взорвал сеть. И сегодня её рейтинги бьют все рекорды. Самое интересное, что до появления в Каннах она была совершенно непубличной фигурой — у неё нет даже профиля в социальных сетях. Личность-загадка. О её происхождении слагают легенды. Самая расхожая — будто бы она биоробот, разработанный по специальному заказу Пандробана, — слишком уж невероятная красавица. Я читала пост, в котором эксперты по робототехнике называют даже цену, которую олигарх выложил за свою электронную невесту — три миллиарда долларов. Поверить не могу, что её можно будет увидеть живьём.

— Угу, — с разоблачительным видом промычал Михаил. — Теперь понятнее. Видать, этот туз метит в губернаторы.

— Мы обязаны там быть! — возбуждённо встрепенулась Таня. — Пусть Юлий не ходит, если не желает, но мы с вами, дядя Миша, пойдём. А если и вы не согласитесь, — добавила она воинственно. — То я пойду одна!

Тут Юлий встал. Таня воодушевлённо шагнула к нему.

— Сейчас нам надо уйти, — сказал Юлий. — Извините. Илайя… — с этими словами он торопливо вышел из кухни.

Илайя послушно встала, кивнула в знак прощания, когда на ней сошлись взгляды Тани и Михаила, хранящие след недоумения, и, так и не произнеся ни слова, вышла за ним.

Юлий пошёл очень быстрым сердитым шагом вон со двора и дальше по улице, петляя между прохожими, и ни разу не обернулся, пока не оказался в невзрачном придорожном сквере. Здесь он развернулся, шагнул к Илайе и, прежде чем она успела дать волю рвущимся на свободу словам, крепко обнял её.

— Нужно немедленно снять квартиру, — сказал он спустя несколько минут.

— Мы сможем видеться в Асседии, — мягко возразила Илайя.

— Поедем прямо сейчас, — он взял её руку и прижал к губам.

— Не могу. Мама ждёт меня дома.

Он закивал с обречённым видом.

— Прегадко получилось с фестивалем. Я хотел подобрать правильный момент, чтобы рассказать тебе. Я опасался плохой реакции…

— Ты опасался, что возврат к спирали может оттолкнуть меня? Но всё изменилось…

— Так, — сказал Юлий, соображая. — Означают ли твои слова, что ты хочешь снова попытаться овладеть силой?

Илайя моргнула.

— Я хочу узнать всё, что возможно, о спирали. Найти в ней смысл, — сказала она. — Сложно поверить в случайность этого фестиваля — он как будто специально организован, чтобы приманить нас. И, наверное, безопаснее проигнорировать его, но меня тянет сходить туда и попытаться понять, как это связано со мной.

Она заметила, что Юлий снова помрачнел.

— Юлий… — дрогнувшим голосом сказала Илайя. Её пальцы задрожали, она спрятала их в кулаки, но дрожь не унялась, а распространилась на руки. В сосудах начиналось бурление, предвещающее приступ силы.

Юлий качнул головой.

— Я вдруг вспомнил, как всё окончилось в прошлый раз, и засомневался…

— Юлий…

— Я же не потеряю тебя опять — как думаешь?

Он осёкся, ощутив пощёчину как с цепи сорвавшегося ветра. Тот пронёсся зигзагами снизу вверх, разметая пыль и скользя по кронам, поднялся к облакам, стягивая к себе, словно боевые отряды, мелкие порывы, и надвинулся на город теснящим куполом. Юлий увидел бестрепетные глаза Илайи, в глубине которых ему почудилось какое-то вращение, и реющие пряди её волос. И вдруг всё стихло.

Женщины в глубине сквера, перепуганно похватавшие детей, хоть и поглядывали на небо с опаской, похоже, уже передумали расходиться. Юлий смотрел на Илайю и понимал, что в его глазах отражается именно то, что он чувствует — страх.

— Значит, эта фантазия стала реальностью? — пробормотал он. — Каким образом?

— Я упала, — сказала она. — И как бы треснула. И потом как будто очистилась. От фантазий, от целей, даже от чувства времени. Всё внутри стало каким-то беспредельным и проходимым. Оно пропускало всё и входило во всё само, понимаешь? Я могла дотянуться до чего угодно. И оно само пришло ко мне. Нахлынуло на меня. Вот как сейчас…

— Выходит, я только мешал тебе.

— Ты был прав! — воскликнула Илайя. — Может быть, не во всём. Но в главном ты был прав!

Юлий глубоко вздохнул.

— Поэтому ты решила вернуться? Потому что всё получилось?

Илайя замотала головой.

— Я не возвращалась, Юлий. Это ты вернулся за мной. А я с самой первой минуты просто последовала за тобой. Но в какой-то момент не смогла справиться одновременно со своими чувствами к тебе и… с тем, чего ты требовал от меня, — Илайя говорила, взмахивая руками, не позволяя Юлию, который хотел вставить слово, прервать себя. — Это было мучительно — понимать, что человек, к которому меня так сильно влечёт, увлечён мною лишь как феноменом. Я надеялась, что смогу освободиться, если остановлюсь. Но, видимо, что-то уже бесповоротно сместилось во мне, и я не могла обходиться ни без одного, ни без другого. Когда ты пришёл ко мне в Асседию в ту ночь, я увидела, что тебя привели не твой азарт и не твоё любопытство, и позволила себе дерзкую надежду, что и ты не вполне равнодушен лично ко мне, а не к той головоломке, которая нас объединила поначалу. Нет, дай мне сказать, Юлий, — она отступила от его протянутых рук. — Меня огорчает, что ты снова пытаешь связывать вещи, которые существуют для меня без всякой связи друг с другом: ты и спираль…

— Я всё понял, не говори!

— Я боюсь, что мои слова звучат так, словно я придираюсь к тебе. Но я ничего не требую от тебя! Меня захватила какая-то эйфория, и потом… твой отец и эта девушка — их появление сбило меня с толку. Это твои близкие люди, я осознаю это, но, прости мне эти слова, лучше бы я никогда не встречалась с ними. Я должна взять себя в руки, но… что я могу поделать?

Юлий решительно шагнул к ней и, преодолевая уже слабое сопротивление, прижал её к себе, одновременно роняя на землю жужжащий телефон.

Глава 2. Сражённый совершенством

Таких домов, как этот, в городе было раз, два и обчёлся. Его и домом назвать бестактно — особняк с замковым геном. Внебрачная дочь мюнхенского Нойшванштайна, заточённая в малоосные координаты провинции, с фарфорово-белыми стенами, выдающими её породу; она скрыла от глаз прохожих свою безукоризненную конституцию и диковатое величие за сплошным четырёхметровым забором, и лишь гордо поднятый над ним лоб с затеняющим его пурпурным зонтиком крыши позволяли вообразить масштаб и глубину её неприступной роскоши. Экзотический экстерьер и характерная судьба дома послужили причиной тому, что в народе его прозвали Гейшей.

Гейша занимала баснословный, по прибрежным меркам, участок — в 20 соток. Кроме Неё в тихом переулке, который кончался удобным спуском к Золотому побережью, было ещё пять домов, тоже красивых, но существенно скромнее.

В четверг 12 сентября около одиннадцати утра хозяин Гейши, Марат Игильманович Пандробан, подъехал к дому на чужой красной феррари. Марат Игильманович был чистопёрым жаворонком и очень гордился этим свойством, которому приписывал львиную долю своего успеха: он вставал в половине пятого, чистил зубы электрической щёткой, наряжался в хрустящую рубашку и тёмный полосатый костюм, выпивал чашку растворимого кофе с круассаном, а по особым дням — с маковым кренделем, и в пять утра уже нырял в нагретый или охлаждённый, по сезону, рендж ровер. Иногда у него случалось романтическое настроение, и тогда он велел водителю сделать небольшой крюк и заехать на пруды в дендропарк, где, предаваясь меланхолии, встречал рассвет. И хотя этот четверг существенно не отличался от других будней Марата Игильмановича, он приехал именно на феррари, а не на своём ровере неслучайно, и, первым делом, бросил взвинченный взгляд на три верхних окна, которые были плотно зашторены, затем заглянул в жерло автомойки: убедился, что ровер благополучно добрался до дома, с приятным чувством констатировал удачное его сочетание с чутко дремлющим по соседству астон мартином, и вошёл в дом, моментально ощущая на себе бесшумную и круглосуточную его суету. Она производилась ловким и многочисленным, как муравьиный рой, домашним персоналом, в выверенном, оптимальном для хозяина ритме, неразличимая, но смутно улавливаемая, как радиоволна, проходящая по границе восприятия, и действовала на него успокаивающе.

Марат Игильманович был невысокий, мелкой комплекции человек с миловидным, но плохо отёсанным лицом, линии которого немного просели под грузом его авторитета, и какой-то непродуманной стрижкой с запущенными висками и топорщащейся чёлкой. Кое-кто уверял, что невзрачно-располагающий вид Пандробана (тогда как от человека с такой фамилией ожидалось, что он крупный длинноногий изувер-педант), имел парализующее действие на оппонентов, а довершали эффект глаза: под слоем разноцветного, приветливо блестящего на солнце льда в них таилась беспощадность. Несмотря на свою заурядную внешность, Марат Игильманович имел большой успех у женщин самых разных возрастов, и всех, как на подбор, не только роскошных и состоятельных, а и самодостаточных в своей состоятельности, и подавляющее большинство его любовниц были к нему искренне привязаны.

— Машину, что я просил для неё, помыли? — спросил он, проходя каминный зал, отделанный в классическом английском стиле и со вкусом обставленный, на что получил короткий глухой ответ от незримого человека. — Почему я не видел на мойке? Она попросила поставить во двор? Сама? Или запиской?

Марат Игильманович вдруг развернулся и направился в кухню, где бывал за всю жизнь, может, раз десять.

— Кофе закупили, что она любит? — спросил он с порога у женщины с измождённым старостью лицом.

— А как же, — ахнула та, расплескав от неожиданности мыльную воду, в которой купала посуду.

Марат Игильманович поморщился на пенную крошку на столешнице и ретировался.

— Отчёт по прессе у вас на электронной почте, — сообщил ему голос, старавшийся звучать ровно и глухо, но на четвёртом слоге предательски прорезался его металлический тенор.

— Где?! — рявкнул Марат.

В результате полусекундной перетасовки по правую руку от хозяина возник Аркадий, управляющий делами, который устраивал Марата всем, кроме своего труднопроизносимого имени.

— Всё распечатано, вот, — он сунул в смуглую руку Марата ворох глянцевой бумаги.

— Это новенький, что ли?

— Относительно.

— Так чего лезет?

Аркадий не стал объяснять, что ждал хозяина у лифта, тогда как тот вдруг предпочёл лестницу и наткнулся на новичка.

— Это не тот холостяк, которого я забраковал?

— Это другой. У него жена…

— А дети? — грубо перебил Марат Игильманович, исходивший из принципа, что обслуга, которой нечего терять, есть ненадёжная обслуга.

— Ждёт двойню.

— Хорошо.

Поднявшись на третий этаж, он бросил прессу на консоль и лениво пролистал.

— Что здесь примечательного?

— В основном, нейтральные светские байки. Есть один неприятный актив.

— Говори, — приказал Пандробан, но тут сам всё увидел.

Иллюстрация к статье изображала карикатуру на популярный снимок Миры с красной дорожки Каннского кинофестиваля. Красная дорожка имела вид ленточного конвейера, посреди которого стояла Мира, а вместо фотообъективов на неё были нацелены промышленные манипуляторы. Заголовок гласил «Миработ покоряет Канны».

— Миработ? Что за чёс? — он с недоумённым отвращением повернулся к Аркадию.

— Какой-то креативщик сделал вброс про Миру, будто бы она суррогат.

— Чего?!

— Ну, робот. Канадского производства, — Аркадий помялся и выпалил. — Типа, современная секс-кукла. Неживая. Сочинили имя — Миработ.

— Какая же тупая школота.

— Тему подхватили с большим энтузиазмом — как говорят интернетчики, пипл схавал с аппетитом, — и теперь активно развивают.

— Понял, проехали, — кивнул Пандробан, который, вместо того, чтобы взбеситься, как ожидал Аркадий, казался позабавленным. — Что камеры эти воздушные — больше не летали?

— Был один.

— Как, был? Где? Над домом?

— Над соседним.

— Им же радиус запретный очертили по суду! Они вообще страх потеряли?!

— Это новый какой-то, в судебном решении не указан. Мы его пробиваем по всем базам. Документы готовы, завтра-послезавтра сделаем на него судебный запрет.

— Хули его пробивать, ждать я ещё должен! Он за два дня про меня Санта-Барбару успеет снять, — повысил голос Пандробан. — Только заметите — сбивайте. Тут моя частная территория и приватная жизнь. Они по-любому права не имеют снимать — я не знаю, где это написано, я не юрист, но я, мать твою, чувствую, что должен быть такой закон.

— Вонь будет, если сбить и свалится на кого-то… — осторожно возразил Аркадий. — Формально это не запрещено. Очень она их интересует — идут на риск.

— Суки, — процедил Пандробан. — И что, засекли её?

— Нет. Её во дворе трудно застать, а если и выйдет, то шляпу покажет — это максимум.

— Ясно. Где она была?

— Сегодня вообще не выходила. Завтрак забрала час назад.

— Кому звонила?

— Только переписывалась в мессенджере. Всё здесь, — Аркадий извлёк из нагрудного кармана запечатанный конверт и протянул хозяину. — Все адресаты — сотрудники агентства, которое занимается фестивалем.

— Фестиваль этот… — вспомнил Падробан, пробегая глазами переписку. — Когда он, кстати?

— Послезавтра.

— Во сколько легла?

— В два часа ночи погасила свет.

Пандробан упёр кулак в консоль, словно гирю опустил, чтобы погасить колебание внутренних весов. Но это не помогло. Он испытующе глянул на Аркадия.

— Ты абсолютно уверен, что она никуда не выходила ночью?

— Абсолютно.

— В окно она не могла вылезти? — глупо спросил Марат Игильманович.

— Повсюду камеры, — растерянно проговорил Аркадий.

Его смущала эта странная фобия хозяина насчёт побега его любовницы: он знал, что у Марата Игильмановича чуйка на опасности, и за долгие годы службы научился доверять ей. Постоянные сомнения касательно Миры заразили и самого Аркадия, который стал, пока беспочвенно и молча, подозревать в ней засланца конкурентов или, ещё хуже, правоохранительных структур.

— Поставь камеры внутри, — распорядился Пандробан, направляясь в глубину этажа.

— Я уже ставил раз, — напомнил управляющий. — Она их мгновенно обнаружила и вырвала с проводами.

Пандробан вернулся к лестнице и понизил голос.

— Поставь те маскировочные, что в потолок зашиваются, или куда там, в стены?

— Для этого нужно время, — сказал Аркадий, скребя лоб.

— Я тебе обеспечу. Заберу на день или два куда-то в цивилизацию. А ты за это время реши проблему.

— Принято, — кивнул управляющий и исчез.

Пандробан замер перед резной дверью, украшенной серебряной росписью — самой красивой в доме. С колотящимся сердцем и похожим чувством полной неизвестности много лет назад, молодым таможенным брокером, он стоял перед дверью следователя прокуратуры в ожидании вызова на свой первый допрос. Из следственного изолятора через четыре месяца после того дня вышел другой Марат Игильманович — то был человек, давший себе слово больше никогда не оказаться в ситуации, последствиями которой он не может управлять. И вот теперь, стоя у двери Мириной спальни, в собственном доме, он вдруг остро испытал давно забытое чувство отсутствия всякого контроля. Из-за двери не доносилось ни звука. Сердце Пандробана ёкнуло от безумной мысли: а вдруг там никого нет. Они дали ей сбежать и устроили клоунаду, чтобы выиграть время.

Он постучал. Подождал ответа секунду и толкнул дверь. Та не поддалась. Он опять затарабанил, и поскольку изнутри не раздалось даже шороха, стал пинать её, одновременно истязая оглушительными ударами. Когда, уже вне себя от ярости, он мысленно поклялся сию же минуту снести её ко всем чертям, что-то щёлкнуло у него в суставах, и рука машинально рванула дверь на себя. Та, содрогаясь от ненависти и унижения, открылась.

Мира стояла спиной к двери у зашторенного окна. В своём домашнем платье с открытой спиной, чей тёмно-синий атлас струился по телу, словно ленточный водопад, уходя в безмолвные дебри земли. До самого ада, подумал Пандробан. Спина её, избежавшая целомудренного плена тканей, угодила под броню волос, которые Мира обыкновенно оставляла распущенными.

У Пандробана перехватило дух, и в следующий миг он почувствовал слабость и ломоту во всём теле, будто его сразил смертельный вирус. С минуту он истязал себя мысленными пощёчинами, молясь, чтобы Мира не обернулась и не освидетельствовала его замешательство. Она, впрочем, судя по её ледяной неподвижности, не собиралась не только оборачиваться, но и замечать его присутствие. И хотя апатичность была свойственна Мире всегда, Пандробану чудилось, что нынче она ещё более неприступна, чем обычно.

Увидела-таки феррари, догадался он и на мгновение пожалел о своём бахвальском поступке, совершённом именно чтобы подбросить ей улику измены. Или её взбесила публикация о Миработе. Эти мысли приободрили Пандробана, ведь и в том и в другом случае искоренение причин её расстройства было в его власти, а Мире оставалось только потребовать этого.

— Уж не солнце ли, что вылезло вопреки обещанному дождю, омрачило твой день? — гнусаво осведомился Марат Игильманович.

Мира довольно резко повернула голову. Смуглый матовый профиль её был сонно-безмятежным: если бы Пандробану позарез понадобились сомнения в том, что его борьба с дверью и самим собой прошли мимо Мириного внимания, то их пришлось бы притягивать за уши.

— Или кофе был недостаточно крепкий? — он покосился на пустую посуду у кровати.

— Кофе хороший, — сказала Мира.

Она отступила от окна, волоча за собой потушенный взгляд, обошла велюровое кресло, опустилась в него и облеклась в свои мысли.

— Но ты озабочена. Плохой сон?

— Я не вижу снов.

— Никогда?

— Сны приходят за теми, в ком не слишком нуждается явь.

Пандробан ухмыльнулся. Его забавляло, когда она выражала свои воззрения, — даже самые несуразные, в её устах они звучали как занимательные открытия.

— Как продвигается подготовка к фестивалю? Не возникло ли каких-то проблем или трудностей? Не требуется ли моё вмешательство?

— Никаких трудностей.

— Что твои фокусники — согласились?

— Благодаря дипломатическому таланту Аркадия. После разговора с ним у них не осталось аргументов для отказа.

— Шикарно! — обрадовался Пандробан, машинально потирая руки. — Змеев доставили?

— Роккаку, — поправила Мира. — Да, вчера.

— А улитку?

— Спираль доставят завтра.

— Могу я спросить, почему такой странный символ? Я не бог весть какой эстет, но художественная прелесть этой байды вызывает даже у меня лёгкое несварение.

— Почему тебя это интересует?

— Хочу знать всё о своём сопернике, — с игривым вызовом сказал Пандробан и, уже пьяный от адреналина, рухнул в кресло против неё, подставляясь под залп её чар. Он подал ей повод проявить причину своей холодности, если бы она была связана с его утренней выходкой, но Мира оставалась непроницаемой. — Не замечал раньше, чтобы что-то так сильно увлекало тебя…

— Всё благодаря твоей щедрости, — сказала Мира, и он не сумел нащупать в её тоне ни обиды, ни иронии. — И чуткости.

— Мира, я хочу увидеть список гостей.

Она испытующе посмотрела на него, и он сделал то, что его неприятели расценили бы как слабость — объяснил ей своё требование.

— Убедиться, что найду в нём твоих родителей.

Её губы не дрогнули даже в порыве что-то соврать. Продолжать расспрашивать её значило разоблачить блеф своей осведомлённости. Все его старания что-либо выяснить о её жизни до того рокового момента, когда его камеры зафиксировали её, совершенно голую, спящую на уступе склона в нескольких метрах от забора Гейши, ничего не дали. Пандробан подумывал даже объединиться с журналистами, которые вели параллельное расследования для сбора досье на Миру, но горе-детективы оказались не более успешны, чем он, поэтому им оставалось лишь сочинять легенды, одну сенсационнее другой, о происхождении и целях этой женщины. Самого же Марата Игильмановича всё сильнее беспокоили его осечки.

— Есть одна просьба, которую, я надеюсь, ты уважишь, — отвлечённо сказал Пандробан. — Я забронировал два билета в Париж на конец следующей недели.

Что-то вроде насмешки уловил он в её слегка оживившемся лице, которое отражало все его намерения, стоящие за этим предложением. Почему именно сейчас эта женщина, игнорировавшая все его подтексты, давала ему понять, что понимает больше, чем он хотел бы дать ей понять?

— Зачем? — спросила Мира.

— Нынешние выходные пройдут, как тебе по душе. А я имею право на следующие. Хочу уединиться в романтической обстановке. Мини-отпуск в лафовом городе.

— Хорошо, — сказала Мира, уводя и погашая взгляд.

Непредсказуемость её реакций, натуральная или кажущаяся безучастность к тем беспроигрышным уловкам, на которые отзывались даже самые искушенные из его женщин, ненавязчивое, но неуклонное лоббирование собственных неясных интересов, виртуозное лавирование среди ловушек, расставленных для её «инкогнито» профессиональными сыскарями, приводили Марата к выводу, что она либо умнее, чем он, либо абсолютно равнодушна к нему, и он не мог выбрать, какой вариант бесил его сильнее.

— Возвращаясь к списку гостей, — раздражённо сказал Пандробан. — Ты же не против, если я приглашу Родомских?

— Нет.

— Уверена? — вдруг рявкнул Марат.

Мира пожала плечом: оно отпружинило, как патрон от движения затвора.

— Ты ожидал, что я не пущу её на праздник лишь потому, что ты спишь с ней?

Его виски пронзила ультразвуковая игла.

— Мира… — требовательно проговорил он, млея от холодного гнева и страсти.

Она махнула ресницами, как бабочка крыльями, сдувая взгляд в сторону.

— Мира… — повторил он, тяжело дыша. — Скажи мне, в этом причина твоего настроения?

Она не шелохнулась.

— Мира!

Она удостоила его гордым ненавидящим взглядом, который ублажил его сердце. Он собрал руки в замок на коленях, посмотрел на неё молодцеватым взглядом, несколько раз глубоко вдохнул, заговорил ровно, повествовательно.

— Мира, я не святой. Ты это знаешь. Раиса, Карина, Доминика. Интересные… эээ… женщины всегда были частью моей жизни. Само собой, что это задевает тебя, — он сделал паузу проверить, внимательно ли она слушает. Она старалась, как ему показалось, сохранять невозмутимость. — Если какой-то хорёк начинал вещать про привязанность только к одной женщине, я считал, что дело в импотенции. Но, как говорится, пути Господни неисповедимы. Наверное, всему своё время. Я думаю о взрослении, Мира. О новом этапе в жизни. И причина этим мыслям — ты, — он отклонился от спинки кресла и стал смотреть на неё в упор, призывая её взгляд. — Если мои связи с другими женщинами заставляют тебя страдать… Если в этом причина твоего равнодушия! — он проследил за витиеватой траекторией её очнувшегося взгляда, который, в конце концов, достиг его глаз. — Если бы ты дала мне знать, если бы хоть намекнула! Но хрена с два! Ты никогда не покажешь свою слабость! И это я в тебе уважаю и ненавижу…

Она покосилась на него уязвлённо и высокомерно, безошибочно угадывая наилучшую приправу для перцово-медового зелья, которым он сейчас сам себя потчевал.

— Я никого не хочу, Мира. Впервые в жизни я хочу сам кому-то принадлежать. Ты — олицетворённый смысл того, к чему я шёл. Ты больше этого! Ты воплощение тех моих желаний, которые я бы не смог даже сформулировать. Я бывал в самых экзотических местах, наслаждался лучшими женщинами, я рисковал капиталами, своим и чужими, я выпутывался из адских тенёт. Но все мои прежние достижения были похожи на наркотик: после короткой эйфории — бездна бессмыслицы. До моей встречи с тобой. И вот моя жизнь кажется мне убогой. Стремления — пустыми. Я тысячу раз задавал себе вопрос: чего я хочу? Ответ один: я хочу, чтобы ты была моей. Будь моей, Мира, и я буду твоим безраздельно. Если ты видишь, что этому мешает что-то, что в моих силах исправить, скажи мне об этом прямо.

Её лицо неуловимо смягчилось, глаза сделали круглее и потемнели.

— Не в моих правилах просить о чём-то мужчину, — сказала Мира. — Всё, что делает мужчина — его личный выбор. Но в силу справедливости право личного выбора есть и у меня.

Пандробан, распалённо глядя на неё, слегка шевелил челюстями — словно пережёвывал её слова.

— Одно из самых сильных разочарований в моей жизни связано с мужчиной, который доверял своим сомнениям больше, чем мне. Он был верен мне, внимателен и почтителен. Не было вершины, которую бы мы не одолели вместе. До той минуты, когда я узнала, что он установил за мной слежку. Изображая любовь, чуткость и преданность, он предпочёл потакать своим фобиям. Конечно, он сказал бы мне, что делал это из страха потерять меня, ради моей же безопасности, он нашёл бы тысячу фальшивых противовесов этому предательству, — если бы смог. Но я просто исчезла из его жизни.

— Он не делал попыток вернуть тебя? — спросил обуреваемый ревностью Пандробан.

— Поначалу — да. Но потом осознал, что нельзя вернуться к пустому месту. Он сумел увидеть моими глазами, и в этом ракурсе не нашёл в мире самого себя.

— Где он сейчас?

— Его давно нет в живых, — сказала Мира со светлой полуулыбкой.

— Как он умер?

— Говорили, что покончил с собой. Причин я не знаю. Не знаю даже, правда ли — самоубийство. Примерно через два месяца после нашего расставания.

Пандробан побледнел. Его штормило от мутной, зловонной и нарастающей тревоги.

— Ты точно не любишь его больше? — тихо спросил он. — Или только стараешься разлюбить?

Его грудь сдавил спазм от Мириного весёлого хохота, и терзавшая его дрянь выплеснулась из него с оглушительным выдохом. Мира провела рукой по его лицу, разглаживая взбаламученные воды внутри него.

— Тебе следовало выучить меня получше, — она коротко прищурилась.

Вот был тот миг, которого он чаял много дней — вот она в мгновение ока оказалась, наконец, здесь, в его доме, то ли в его, то ли в своей спальне, хотя он не чувствовал, что рядом с ней оставалось ещё что-нибудь его, словно она присвоила всё вокруг в комплекте с его душой. Он вцепился в неё так, словно она была деревом на отвесной скале.

— Мне жаль твоего бывшего, — признался он, лёжа на её обнажённых коленях, вдыхая запах собственной спермы и дым собственной сигареты.

— Глупо жалеть людей. Они обретают то, к чему стремятся. Слепо или преднамеренно, — сказала она, лениво лаская его волосы.

Одевшись, они некоторое время сидели рядом на кровати. Мира, по своему обыкновению, — выпрямив спину и скрестив руки на коленях. Он — обнимая и поглаживая её плечи.

— Ты носила другое имя? — спросил Пандробан.

— Да, — просто сказала она.

— А в тот день, когда Аркадий заметил тебя на уступе и позвал меня, ты намеренно оказалась там? Или случайно?

— Я часто загорала поблизости.

— И всегда голой? — промычал Пандробан.

— Разумеется, — Мира с достоинством качнула головой. — Однажды я увидела тебя на террасе. Ты был с женщиной.

— С Кариной.

Мира брезгливо пожала плечом, которое он тут же страстно поцеловал.

— И решила попасться мне на глаза? — растроганно проговорил Марат Игильманович.

— Я просто загорала, не стыдясь твоих камер, — сказала Мира, своей уклончивостью доканывая его тщеславие.

Из спальни энергичным шагом вышел суровый Марат Игильманович. Аркадий предупредительно ждал его у лифта.

— По камерам пока отбой, — распорядился Пандробан и деловито затрусил по лестнице.

— Я ничего не устанавливаю, — уточнил управляющий утвердительным тоном.

— Я же сказал: пока отбой.

Глава 3. Отчаянные решения

— Я не стану обременять вас своим именем — те, кому оно однажды станет интересно, выяснят его самостоятельно, — молодой лектор выступил из-за стола: гладко выбритый, в приталенном коричневом костюме, голубой рубашке и галстуке в тон костюму. У него было широкое выразительное лицо с крупными рыжими бровями и цепкий взгляд, подёрнутый лёгкой дымкой. — Думаю, многие из вас задавались вопросом: зачем ботаникам культурология, — он благосклонно растянул губы в ответ на оживление в зале. — Что, по-вашему, предполагает мой предмет? Думаете, мы будем твердить иностранные имена, цитировать мудрёные умозаключения и дотягивать за уши хлюпкие выводы унылых доцентов о влиянии культурного феномена на благополучие общества? И не надейтесь! Что есть культура? Культура — это результат фильтрации всех наработок и изысканий. Если философия мать всех наук, то культура — трейлер ко всем наукам и тизер познания. Всё, что человечество назначило истиной, всё, что в принципе достойно внимания в истории человечества, всё это здесь и сейчас, для вас. Будьте готовы задаваться нетривиальными вопросам и находить удручающие ответы. Знакомство с культурным наследием человечества столкнёт вас с самими собой, заставит усомниться во многих жизненных решения, включая и выбор профессии. И в качестве пролога к нашему курсу я предлагаю вам выполнить небольшие тестовые задания: они у вас на столах.

В первом задании студентам предлагалось составить ассоциативные ряды к следующим словам: «созидание», «разрушение», «продать», «отнять», «определённость», «игра», «доверие», после чего ответить на вопрос: «Листья стареют и умирают. Каким листом окажетесь в старости вы и почему?»

Второе задание было очень интересным — предлагалось шесть известных картин, которыми нужно было распорядиться следующим образом: одну картину выделить для фойе театра, другую — передать в детский реабилитационный центр, третью — отдать церкви (или религиозной общине), четвёртую — повесить в приёмной своего офиса, пятую — подарить возлюбленному и, наконец, шестую оставить для своей спальни. Картины были такие: парящая плодоносная «Весна» Ботичелли, «Ночная история» Рубенса, на которой в свете свечи мерцают вопросом лица старухи и девочки, «Суд Соломона» Пуссена — эпическое полотно с матерьми, совершающими выбор у трона напряжённо выжидающего царя, «Дом печали» Мункачи, оплакивающая приговорённого к смерти бетьяра, «Композиция Х» Кандинского — разноцветный ритмический ансамбль на чёрном фоне, и «Сын человеческий» Магритта, изображающая делового мужчину под пасмурным небом, лицо которого скрыто зеленеющим яблоком. В решении требовалось не только распределить картины, но и объяснить свой выбор.

Третье задание, заключавшееся в том, чтобы написать формулу Чёрного квадрата, поставило Илайю в тупик. Она таращилась на него большую часть пары и лишь с сигналом к сдаче работ шлёпнула последнее, что пришло на ум: ∞*0.

— Время, к сожалению, — сказал лектор, отвлекаясь от книги, которую читал, величаво покачивая ногой. Он отключил будильник и поднялся навстречу хлынувшему потоку студентов. — Я рад наблюдать, что предложенные задания увлекли многих из вас. И пока вы сдаётесь, коротко разъясню смысл вопросов, на которые вы отвечали. Итак, первое задание — ассоциации: это тест на определение психотипа по моей авторской классификации, о которой я расскажу вам на следующей лекции. Заключающая его нотка о стареющих листьях позволит определить абстрактно-образный или формально-логический тип вашего мышления. Второе задание — этико-культурологическая дилемма, которая, с одной стороны, поможет вам немного конкретизировать собственные предпочтения в искусстве, а, с другой, продемонстрирует, как каждый из вас разрешает для себя конфликт «личный интерес — интерес малой социальной группы — общественный интерес». И, наконец, моё любимое — третье — задание: оно вдохновлено коанами — алогичными, часто парадоксальными вопросами или сообщениями, практикуемыми дзен-буддистами для выхода за рамки мыслительных и познавательных шаблонов. Спешу успокоить тех, кто продолжает лихорадочно строчить, что правильных или неправильных ответов на сегодняшние вопросы не существует. Ваши ответы — лишь отражение ваших сущностей. Чем более они искренни — тем более информативны. В любом случае, плохие оценки никому не грозят.

— В том-то и дело: интересно ответить, как следует, — крикнул парень из верхнего ряда.

— Я буду рад вдвойне, если ради исчерпывающего ответа на эти вопросы кто-то пропустит перекур, — с достоинством сказал лектор.

— Вопросы интересные, но перекур! — фамильярно возразил студент, вскакивая и хватая со стола свою работу.

Илайя мчалась в университетский сквер, где они условились о встрече с Юлием сразу после лекции, но лавочка, где должен был ждать он, оказалась занята кем-то другим. Илайя притормозила и собралась тихонько повернула оттуда, но девушка, сидевшая на скамейке, поднялась ей навстречу, и перед Илайей вспыхнула знакомая рыжина. Илайя узнала Таню.

В элегантном кардигане, не по погоде жарком, досрочно надетом в угоду последнему веянию моды, она бойко зашагала к Илайе, вытянув перед собой руку, как бы готовая схватить её и вести за собою силой, если придётся.

— Привет, не возражаешь немного задержаться здесь со мной? Я хочу поговорить, — деловито предложила она.

— Это неожиданно… — Илайя огляделась.

— Ты ждала Юлия, но его не будет.

Илайя мигнула с молчаливым сомнением.

— Я удалила твоё сообщение о встрече до того, как Юлий его увидел, — закатила глаза Таня. — Поэтому он продолжает думать, что ты занята до вечера и вы увидитесь завтра на фестивале, — видя, что Илайя ошарашена её осведомленностью об их планах, Таня добавила к тону немного укора. — Ты, конечно, захочешь тут же рассказать Юлию, что я читала вашу переписку. Но я настаиваю, чтобы вначале ты меня выслушала. Присядем? — Таня хозяйским жестом пригласила Илайю на лавочку.

Ёжась от её шероховатого взгляда, Илайя с волнительным любопытством приготовилась слушать эту странную девушку, которая уже во второй раз обрушивалась на её сокровенные ожидания.

— Я хочу объяснить тебе, что нас связывает с Юлием, — закинув ногу на ногу, Таня обняла колено ладонями.

Илайя замотала головой.

— Постой! Я не хочу пугать тебя! — воскликнула Таня. — Я догадываюсь, ты влюблена в него. Поверь, я отлично тебя понимаю. Но я также вижу, что ты женщина с большим достоинством, и вряд ли станешь довольствоваться мнимой взаимностью человека, который использует тебя в отместку самому себе, — она замахала руками, как бы прогоняя ошибочные смыслы, с которыми могли быть истолкованы её слова. — Я не утверждаю, будто Юлий к тебе совершенно равнодушен. Я допускаю, что ты нравишься ему — Юлий влюбчив. Но способна ли сиюминутная симпатия разрушить многолетнюю связь? Я знаю об этом человеке всё, что только можно знать. Его желания, цели, методы, чем он руководствуется, принимая решения, что снится ему по ночам и как это влияет на его аппетит. Я знаю путь, который приведёт его к счастью. А ты уверена, что найдёшь этот путь?

— Таня, в твоих словах нет смысла, — пробормотала Илайя. — Я не собираюсь оспаривать вашу с Юлием связь. Или, тем более, претендовать на какую-то роль в его жизни.

— Поясни мне свои слова, — потребовала Таня. — Значит ли это, что вы любовники, объединённые единственно жаждой экстаза? И у вас нет никаких планов на будущее?

— У меня нет никаких планов… Я его люблю… — сказала Илайя.

Доверительная неприкаянность, с которою говорила Илайя, бесила Таню.

— Прямо-таки любишь! — злобно прищурилась она. — И, небось, мнишь, что это взаимно!

— У меня нет причин сомневаться во взаимности.

— А если бы были? Что бы ты сделала?

— Чего ты добиваешься от меня? С какой целью завела этот разговор?

— Я хочу, чтобы ты осознала, что его интерес к тебе — следствие его болезненного разочарования в нас. Я совершила ошибку, которую он до сих пор не может мне простить. Но, Господи, призываю тебя в свидетели перед этой запутавшейся девушкой, что мы с Юлием принадлежим друг другу. Я хотела дать Юлию время, чтобы он осознал: мы нужны друг другу. Но появился фактор, который я не учла — ты! У меня не так много времени, чтобы пустить всё на самотёк и позволить ему исчерпать страсть к тебе. Думаешь, легко было вот так явиться к тебе и просить, нет, требовать, чтобы ты оставила его в покое? Мне пришлось наступить на горло своему женскому достоинству. Но нет того, на что я не пошла бы ради нас с Юлием. Теперь тебе понятнее, какова моя цель?

Илайя несколько раз мигнула и пожала плечами.

— Если ты права — действуй. Мешать я уж точно не буду.

— То есть, бороться за него ты не намерена? — злонасмешливо уточнила Таня.

— Конечно, нет. Но я не исчезну лишь потому, что тебе этого хочется.

— Но если ты убедишься, что не нужна ему, ты оставишь его?

— Сложно представить, что я смогу в этом убедиться.

— Просто будь понаблюдательней.

— Я не стану переступать не то что через живой барьер, но даже через малейшее сомнение, — сказала Илайя, вставая.

Таня улыбнулась.

— Услышать это — вот зачем я приходила, — удовлетворённо изрекла она.

— До свиданья.

— Постой! — закричала Таня и, когда Илайя обернулась, кокетливо ухмыльнулась. — Стоит ли тебя просить, — она подчеркнула это слово. — Ради чистоты испытания не говорить Юлию о нашей встрече.

Ничего не прибавив, Илайя пошла прочь, удивляясь тому, какое сильное действие на неё оказала неожиданная встреча с Таней. Её появление вместо Юлия, тот факт, что она имела доступ к его личной переписке, агрессивная самоуверенность, с которою она желала распорядиться их с Юлием участью, — Илайя никак не могла совместить эти революционные вводные со своими устоями. Всё внутри скукожилось, полочки покривились, и, как ни старалась она расставить всё по местам, стоило только отвести руку, оно тут же сбивалось в кучу.

Добредя до дома, Илайя остановилась, глядя кругом и соображая, чего ей не хватает в знакомом пейзаже. Не хватало неба. Его стёрли, как неудавшуюся часть рисунка, и всё под ним казалось похожим на законсервированную шахту. Мигнула фарами машина, припаркованная через улицу, и тем неприятно поразила Илайю: короткая вспышка будто обнажила её внутренние дефекты, которые, как верила Илайя, должны были исправиться сами, но которые врачи — узнай о них — захотели бы лечить. За рулём той машины сидел мамин деловой партнёр и приятель Анатолий Красуцкий. Сообразив, что он мигнул в знак приветствия, и смутившись, что столь безобидный жест вызвал у неё тревогу, Илайя радостнее, чем чувствовала, замахала в ответ, перебежала дорогу и юркнула в калитку.

Ещё с порога ей почудился запах дыма и необычная сгустившаяся тишина, придававшая дому не свойственную ему камерность. Илайя пошла на запах и очутилась в кухне. За простым столом, где обыкновенно пили чай домработница и повариха, сидела Ольга с дымящейся сигаретой, пустой рюмкой и початой бутылкой коньяка. Опущенная голова её и плечи вздрагивали — она плакала.

— Илайя! — Ольга заслышала новое присутствие и повернула к дочери зарёванное лицо. — Ты куда?

— Никуда. Я только пришла с пар.

— Всё благополучно у тебя? — шмыгнув носом, улыбнулась Ольга.

Илайя уклончиво поджала губы, отчего стало похоже, что она улыбается.

— Я попала в аварию, — сказала Ольга, чувствуя, что нужно объяснить весь этот антураж и, спохватившись, затушила сигарету в уже прилично наполненной пепельнице.

— Но ты не пострадала? — Илайя критически оглядела мать.

Ольга покачала головой и посмотрела на дочь, как показалось той, виновато.

— Но это всё равно было ужасно. Он появился так вдруг. Сейчас мне кажется, что я могла увернуться, но в тот момент я смотрела, как он приближается, и не верила своим глазам. У меня было чувство, что он коснётся меня и просто сдвинется в сторону, ну, вроде надувной матрас. Кажется, я машинально нажала тормоз. И вдруг этот удар! Ужасно! Машина пострадала, но терпимо, — продолжала Ольга бодрее. — В какой-то момент я догадалась позвонить Анатолию. Не представляю, что он предпринял, чтобы всё разрешилось. Когда всё было кончено, он привёз меня домой, — горестная кривизна тронула губы Ольги. — И теперь я сижу и думаю о своей жизни. Насколько всё в ней ненадёжно. Ты меня знаешь: я привыкла идти по жизни без страха, и вдруг осознала, что абсолютно беспомощна, — заметив, что глаза матери вновь наполняются слезами, Илайя почувствовала, что и сама готова следовать примеру.

— Ты в шоке, — подбодрила она Ольгу. — Он пройдёт, и всё забудется.

— Не-ет, — строптиво протянула Ольга. — Как такое забудешь? Как я смогу теперь положиться на себя, если знаю, что в ответственный момент могу подвести? Нет, Илайя, — вдруг воскликнула она с яростью. — Я выхожу замуж.

Лицо Илайи озарилось огнём, который зажёгся в глазах матери.

— Мы с Анатолием поженимся, — выпалила Ольга, сурово и испуганно побледнев.

— Он… сделал тебе предложение?

— Много лет назад, — Ольга улыбнулась сквозь испаряющиеся слёзы. — Вскоре после развода с твоим отцом.

— Почему ты не согласилась тогда?

— Думала, что разочаровалась в браке окончательно.

— И ты думаешь, что его предложение всё ещё в силе?

— Сегодня он повторил его, — Ольга подняла бровь, не скрыв торжества.

Илайя смиренно мигнула.

— Хочешь выпить со мной?

— Почему бы и нет, — отозвалась Илайя, вызывая взрыв нервного смеха у Ольги.

— Вот уж не думала, что ты согласишься! Брякнула на кураже — а тут! Ну что же! Будешь коньяк или откроем шампанское?

— Пусть будет то же, что у тебя.

Ольге пришлось открыть несколько шкафчиков, прежде чем она нашла вторую рюмку.

— Папа уже в курсе? — спросила Илайя, пригубив коньяк.

— Нет. Я только сейчас это решила. Так что в курсе только ты, — Ольга глубоко вздохнула и посмотрела на островок отчаяния в виде полной пепельницы и бутылки коньяка на столе с некоторой ностальгией — словно то было не её теперешней декорацией, а музеем событий, случившихся с кем-то из её предков.

— И Анатолий не в курсе? — уточнила Илайя.

Ольга лукаво улыбнулась.

— Он ждёт тебя у дома, знаешь?

— Всё ещё стоит? — небрежно спросила Ольга, хотя слова Илайи её явно не удивили. Илайя тут же подумала, что из кухонного окна, если отодвинуть занавеску, отлично видно машину Анатолия. — Ну что же, тогда я вознагражу его терпение, если не нужна тебе сегодня очень срочно.

— Конечно.

— Чем займёшься? — Ольга стала перед зеркалом поправлять макияж. Её голос звучал бодро, но в нём ощущалась нервозность.

— Расправлюсь с домашним заданием и постараюсь выспаться.

Ольга ещё покрутилась перед зеркалом, и потом направилась из кухни со словами:

— Ничего здесь не трогай, я поручу Дарье всё убрать, — на пороге она вдруг обернулась и доверительно понизила голос. — У тебя хорошая интуиция. Как ты думаешь, всё хорошо сложится?

— Сейчас я слышу только свою надежду. И она говорит, что да.

— Моё лицо не слишком заплаканное?

— Немного.

— Именно такое женское лицо глубже всего западает в мужскую душу — ты знала об этом? — подмигнула Ольга, исчезая.

Оставшись одна, Илайя долго боролась с порывом позвонить Юлию, назначить ему встречу и скорее уладить терзавшее её недоразумение. Ей не хотелось принимать навязанную Таней игру, но она сознавала, что хотя этот порыв прикрывался благородным стремлением к полной откровенности с Юлием, в действительности за ним стояла ребяческая жажда утешить ревность, и она приняла вызов: во что бы то ни стало преодолеть свою слабость.

Когда стемнело, Илайя влезла под одеяло, сдвинула занавеску и посмотрела в окно. На тополе ворошились листья, бередя новую невидимую тягость её души. Проверив её мыслями о свадьбе матери, Юлии и Тане, Илайя убедилась, что она восходит не к ним. Глубинная и как-то быстро проросшая в сердце, она воплощалась то внезапным равнодушием к событиям сегодняшнего дня, то странным предчувствием, то неизъяснимым страхом, то образом моря — спокойного и посеребренного луной — таким отчётливым, словно оно действительно было за окном.

Илайя легла на спину и усилием воли подумала о Юлие, но сердце деликатно отвергло эту мысль; и, вырываясь из мглистой тревоги, в её засыпающем сознании проступил образ Асседии, окрыляя её интуицию и выманивая у неё, прежде чем она уснёт, обязательство скорой встречи.

Глава 4. Фестиваль «Избранник ветров»

Накануне фестиваля Юлий, чтобы избежать разговора с отцом, заночевал в лаборатории своего друга-геофизика, и заскочил домой в последний момент — принять душ и переодеться. В кухне его поджидал Михаил.

— От неё? — ворчливо спросил он.

— Я ночевал в университете, если ты об этом.

— Зачем?

— На то были свои причины. Я не буду обсуждать с тобой Илайю и наши отношения. Но если уж ты упоминаешь её, то прошу называть по имени.

— А я прошу, чтобы ты прислушался к дельному совету. Илайя твоя не от мира сего. И ты с нею таким же становишься.

Юлий раздражённо кивнул.

— Я Таню выдернул из нашей глуши и привёз к тебе, чтобы вы все свои размолвки решили и расписались, наконец. Я этими же днями переоформлю на вас квартиру, и пусть остаётся. Она трудолюбивая и бойкая, дорогу себе пробьёт.

— Одно слово — забудь, — разозлённый отцовской бесцеремонностью, сказал Юлий.

— Из-за той? — растравленно спросил Михаил, но заметил нехорошую решительность в движениях Юлия и изменил тон. — Угомонись, — приказал он примирительно. — Я масла в огонь лить не буду. Пусть сам перегорит, тогда и увидим, что останется. Жаль только время терять, — он махнул рукой. — Но ты учти, что ту твою я насквозь вижу. У неё глаза смотрят в пустоту. Она за тебя рукой держится, а сама в облаках витает, и чего она там ищет — ты не поймёшь. Ветер дунет — за ним понесётся. И ты за нею не угонишься. А мужчине нужно, чтобы он был центром координат.

— Благодарю за вердикт, ваша честь, — холодно сказал Юлий, дав себе слово не ввязываться в спор.

Шаги в коридоре прижгли разговор, как спичка — распушённый кончик нитки. В кухню впорхнула Таня. На ней было белое плиссированное платье в крупных маках, собранное гармошкой у шеи и обнажавшее плечи. Оно чудесно сочеталось с её строгим лицом, добавляя ему мягкости, и крупным адонисом, который она вколола в волосы.

— Какое счастье, все в сборе! — сияя сознанием своего очарования, воскликнула Таня.

— Выходим, — сказал Юлий. — Мы уже опаздываем.

Летний театр испытывал свои рубежи. Несколько лет назад на этом месте ветшала пустошь заброшенного ипподрома, и вот, вскормленная средствами прогрессивного мецената, она возродилась в просторный амфитеатр с круглой ареной и четырьмя зрительскими ярусами, разбитыми на сектора. Вместо традиционных трибун на них был постелен газон, а посадочными местами служили то раскладные стулья, то ряды скамеек, то кресла-мешки, а всего чаще — и то, и другое, и третье одновременно. Соединение в устройстве Летнего театра античной планировки и демократичного экстерьера, и, особенно, простота и тенденциозность его программного наполнения превратили эту уютную камею в культурно-досужий оазис для населения. Здесь проводили выходные, совмещая пикники и творческие встречи, слушая лекции по гештальт-терапии, маркетингу и урбанистике, поэзию, прозу и музыкальные импровизации известных и не слишком авторов, занимая детей рисованием, тематическими спектаклями, спортивными играми и мастер-классами, а иной раз — просто покачиваясь в гамаках с электронными книгами. По вечерам сюда приходили на роковые или джазовые концерты или в импровизированную школу танцев, поучаствовать в викторинах и просто повалять дурака.

И хотя гостеприимство и лёгкий характер Летнего театра сделали его достоянием самой разной публики, ещё никогда палитра гостей не была такой обильной, как в день фестиваля ветра. Здесь была и культурная элита, и чиновники, и предприниматели, и трогательные неформалы, и розовощёкие ЗОЖники, и гражданские активисты, и богемного вида художники, и многодетные семьи, пестрящие своей обывательской прелестью.

Нижний ярус, где сосредоточилось большинство гостей, — исторический партер — занимали стрит бары с кофе и мороженым, фуршетные столы с закусками, пирожными и пирамидами шампанского. Между ними сновали белолицые мимы, неповоротливые куклы и бойкие аниматоры. На втором ярусе были организованы стихийные квизы: участники стояли вокруг ведущего, который озвучивал вопросы в микрофон, и в отведённое время должны были написать ответ и сдать для подсчёта баллов. Остальная территория отводилась под зрительские места.

На сцене, занимающей один из конструктивных секторов партера, под импровизированным полукуполом дожевывали пирожные музыканты, а в небе над театром, как пчёлы над медоносом, вились дроны. Выше них, вровень с тополями, парили змеи: здесь были и парафойлы — клетчатые турбины с лохматыми хвостами, и воздушные фигуры зверей и птиц, и роторные змеи в форме планет. По центру арены, привязанные к п-образной стойке, колосились серебристые леера роккаку. К ним и направилась Таня, чуть только они с Юлием и Михаилом немного сориентировались. Роккаку представляли собой пёстрые шестиугольные кайты около полутора метров в длину.

— Видите, у них по две стропы, — указала Таня. — Одним змеем управляют двое, — она многозначительно посмотрела на Юлия. — Есть три основных способа ведения боя: поднять змей выше других, разогнать и постараться перерезать нитку противника — она называется леером; если соседний змей окажется выше, то можно бить по его лееру своим парусом. А ещё приём «блокировка ветра» — нужно вывести змея так, чтобы он перекрыл ветер противнику.

— Ишь ты, — восхитился Михаил.

— Да, я немного подготовилась, — кивнула Таня. — Блокировка ветра считается мастерским приёмом, но попробовать мы обязаны.

— Мы? — насторожился Юлий.

— О, а вон Илайя! — Таня показала на девушку в джинсах и чёрной ветровке, что стояла наверху у балюстрады, и рванула к ней. — Привет! Давно ждёшь? Мы минут пять, как пришли, — с этими словами она предусмотрительно посторонилась, пропуская к Илайе подоспевшего Юлия.

— Заметила что-то интересное? — спросил он.

— Как-то всё это… — Илайя посмотрела на парафойлы, качающиеся на воздушных волнах.

— Фантасмагорично, — заключил Юлий.

— Мне по душе, — сказала Таня, задористо скалясь.

Пару секунд спустя, покрывая возбуждённый гомон, из динамика церемонно-зловеще зазвучал голос:

— Дамы и господа! Мы начинаем!

И тут оглушительно грохнули барабаны. И дроны зависли в вышине. А на земле броско замерли мимы.

Ещё удар. Мощнее прежнего. И дроны все разом осыпались с неба и затаились на земле, как мыши, почуявшие опасность.

Форшлаг с акцентом! Красный луч прожектора рассек арену! Ещё форшлаг! Красный луч скрестился с зелёным! Форшлаг! В такт сердцу.

Акцент форшлагом и два удара дробью, и снова акцент, и опять дробь, и опять акцент, и оборванная дробь. И ещё раз тот же рисунок. И ещё, и ещё, отскакивая от мембраны, сыпались удары, и вдруг под этот запинающийся бой с краёв арены к центру, где скучковались дроны, поползли, похожие на ящеров, танцоры. Их тела переливались серебристо-оливковым гримом. Они пластично и свирепо переставляли свои конечности, заполняя всю арену, словно твари, выползающие из-под земли, и подбирались к вибрирующим квадрокоптерам.

Спазм, и в эту ритмическую зыбь вонзилась скрипичная рапира, свидетельствуя, что здесь вокруг них закручивается не что иное, как Пляска смерти. И по мере того, как она, ускоряясь и накаляясь, заелозила по квинтовым ранам, ящеры окружили дронов и стали приподниматься, наползая на них и склубочиваясь.

И тут — ззззанс! Яркая вспышка света. И, как от взрыва, выбросило вверх дроны, и следом за ними кувырком выпрыгнули танцоры. Заклокотали флейты, сдабривая фронты и подготовляя нисходящее соло виолончели, стенающей пленницы, ведомой под руки марширующими оловянными солдатиками.

Илайя почувствовала, как тревога, виртуозно создаваемая музыкантами и поддерживаемая энергичным танцем, что переходил то в схватку, то в демонстрацию пластических мелизмов, то в гипнотические игры прожекторов и световых следов, оставляемых виражами дронов, проникает в неё. Ей сделалось дурно, в глазах всё поплыло и не стало ничего твёрдого, за что можно было бы ухватиться взгляду. Она явственно ощутила, как её сердце разбухает от влажного страха. Что-то знакомое в его тональности чудилось ей — он уже владел ею раньше: страх кромешной пустоты, поглощающей привычные аксиомы, страх изгнания из мира, обещанного знаниями и опытом. А окружающие предметы, потерявшие резкость, казались погребёнными под многовековым слоем льда. Она слышала поднимающийся гобойно-скрипичный вал, но не могла разглядеть, как на гребне его в небо взмыла новая стая дронов с чучелами птеродактилей, отчего создавалось впечатление, что это взлетели танцоры, тогда как те, сгруппировавшись, вращались на земле, едва отличимые от квадрокоптеров.

И когда в бушующем море звуков вздыбились скрипичные грифы и скрестились шпаги гобоев, вокруг Илайи стали проступать фигуры: пузыри, цилиндры, оборванные кривые; и в разные стороны потянулись цепи молекул, а внутри молекул светилось фиолетовое пламя, точно кислород горел под действием неведомого окислителя.

Илайя моргнула, и её взгляд сфокусировался на огнях, строящихся в воздухе под завершающие Пляску оркестровые зигзаги.

— Что ты видишь? — выпалила она, уцепившись за Юлия, прежде чем сообразила, что огни — это анимационный футаж на экранчиках квадрокоптеров.

Танцоры и дроны с чучелами птеродактилей смешались, и, продолжая вращение, выстроились на арене в сложную и постоянно метаморфирующую фигуру, которая вскоре стала ритмично сокращаться, как мышца. И когда скрипичная агония достигла своего пика, они почти прижались друг к другу и, наконец, волнообразно вздрогнув, бездыханно рассыпались по арене.

И новым взрывом оглушило Летний театр — то был шквал аплодисментов впечатлённой публики.

— Мощно, — изрёк Юлий. — Кто это такие, вы о них слышали?

— Этно-рок группа «Феникс», балет «Квадрокоптер», — возбуждённо отозвалась Таня, штудируя буклет. — Впервые слышу как об одних, так и о других.

— Ты в порядке? — Юлий наклонился к Илайе.

— Мне не по себе, — призналась та.

— Тебя знобит, — Юлий тронул её лоб. — Жара нет, но тебя всю колотит. Ты не замёрзла? — он хотел снять с себя куртку, но Илайя категорически отказалась.

— Добро пожаловать на бал Избранника ветров! — зазвучал голос ведущего, как только овации чуть стихли. — Сегодня мы играем музыку, которую никто не слышал, и показываем программу, которую никто никогда не видел. Мы чествуем ветер и обещаем вам улётное настроение. Наши бойцы уже извелись от нетерпения, — ведущий указал на привязанных к стойке роккаку. — И мы не заставим долго ждать ни вас, ни их! Ну а пока угощайтесь, развлекайтесь, наслаждайтесь! И не забывайте о шампанском — его тут, как видите, целые горы!

Ведущий ушёл со сцены, а музыканты заиграли убаюкивающую босса-нову.

— Чем займёмся? — спросила Илайя, чтобы стряхнуть с себя настороженное внимание Юлия, Тани и Михаила.

— Юлий бы, конечно, не отказался сверкнуть эрудицией, взять тройку-другую вопросов, — отозвалась Таня. — Но я предлагаю перекусить, пока не началось состязание. Слышали, что он сказал? Уже скоро!

Они спустились к ближайшему фуршетному столу, откуда Таня тут же взяла бокал шампанского и шоколадный маффин и, присев на барьерный выступ, приступила к созерцанию публики. На столе были овощные и сырные канапе, тарталетки с салатами, буше с муссами и икрой, мясные и рыбные кубики на шпажках, слоёные веррины, профитроли с начинкой из морепродуктов, креветки в кляре, виноградные улитки, всевозможные пирожные в таком изобилии, что Михаил затруднился с выбором. Илайя пробовала угощения одно за другим, надеясь отделаться от давешнего наваждения. Юлий проглотил пару профитролей, запил стаканом колы и, тоже шагнув к барьеру, стал изучать обстановку.

— Весь местный бомонд как на ладони, — ухмыльнулась Таня.

— А где Илайя? — спросил Юлий.

— Вон жуёт, — Таня качнула головой. — Гляди — около вазонов ваш мэр с женой и сыном. Этому пацану пятнадцать, на днях он выиграл мотогонку, попал в прессу и был разоблачён — родители, оказывается, были не в курсе его экстремальных увлечений. А рядом с ним — знаешь, кто? Популярный политический обозреватель. Недавно развёлся с женой, с которой они прожили двадцать лет — все были в шоке, ведь у них пятеро детей. А та дама в лоскутном комбинезоне — Лала Бо, супермодный дизайнер одежды, недавно знатно оконфузилась: её платье треснуло на Геле Виртуозной — победительнице шоу талантов и народной любимице — как раз в тот момент, когда та вышла на сцену за премией поп-исполнительницы года. Что стало причиной: то ли нарушенная диета Геллы, то ли профессиональный провтык модистки — до сих пор интрига. А вот, собственно, и сама Гелла — под руку с новым тренером нашей сборной, аргентинцем. На публике он вечно трётся возле неё — пытается создать впечатление, что у них отношения, будто кто-то ещё не знает, что по правде его любовник — Глеб Кротиков, депутат, герой коррупционного скандала, связанного с приватизацией металлургического завода.

— Откуда ты всё это знаешь? — поразился Юлий.

— Соцсети.

Илайя посмотрела на Юлия и Таню в её милом платье, и они показались ей такими родными, а их беспечная болтовня — такой многообещающей, что она заторопилась к ним, ища спасения от дурного предчувствия.

— А вот и твоя Илайя, — демонстративно подвигаясь и уступая ей место рядом с Юлием, сказала Таня.

— Ольга здесь, — сказал Юлий.

— И её я знаю, — сказала Таня, проследив за его взглядом. — Светская блоггерша. У неё много занятных темок, правда, уже требующих более молодого автора.

— А рядом с ней — её жених, — добавила Илайя.

— Да ладно! Ого, они смотрят на нас, мы слишком громко это сказали?

Ольга и Анатолий, кивая встречным знакомым, неторопливо приблизились.

— Добрый вечер, — Анатолий обратился ко всем с одинаковой улыбкой, но, остановившись на Тане, вскинул брови, вытянул шею и блаженно потянул носом. — Вы обворожительны.

— Чего не скажешь о тебе, — недовольно добавила Ольга, обращаясь к Илайе.

— Это моя мать, — пояснила Илайя Тане, которую удивила неделикатность Ольги.

— Ольга Головей — твоя мать?

— Ольга Головей ещё и мать, — услышала Илайя за спиной, обернулась и узнала сенсациониста Витаса Блябова. — Тебе стоит чаще напоминать об этом своим подписчикам — это добавит тебе баллов.

— Сунуть лицо в тантамареску вечных ценностей — только профан может ждать от Ольги такой банальщины, — возразил голос, принадлежавший женщине воинственно-интеллигентного вида, очень похожей на библиотекаршу.

Вокруг них стихийно собралась группа людей, среди которых Илайя узнала многих завсегдатаев маминых приёмов.

— Наблюдая Ольгу в эпицентре этой семейной идиллии, я невольно задаюсь вопросом: чего ради она заглянула на огонёк Летника — культурного досуга или делового шпионажа, — подвернулся Шкодный Жорж, авангардно-консервативный писатель, с которым Ольга на днях повздорила в комментариях к фейсбучному посту о разнице между рустикальным и экологическим стилями в одежде. Он многозначительно поглядел на Ольгу, явно гордясь концентрацией намёков в своей реплике и как бы ожидая, на какой из них она выберет отреагировать: на характеристику общества Анатолия эпитетом «семейный» или на обвинение в неоригинальности.

— С таким локомотивом, как вы, Георгий, слухи грозят опередить события, — с гордым смущением ответила Ольга и любовно покосилась на Анатолия.

— Одной мне показалось, что Жорж диагностирует у вас антиконкурентную лихорадку? — выдувая облако пара, подкралась неотразимая Лиза Бронс и, встретившись взглядом с Илайей, подмигнула ей.

— Если на мысль о лихорадке тебя натолкнул цвет моего кимоно, то знай, что это лишь жест доверия талантливому дизайнеру, — с достоинством ответила Ольга.

— Очевидно, что он имел в виду королеву бала, — вклинился широколицый бородач Макс Славин, выскочка-комментатор, недавно заявивший о себе в большом спорте и ещё не вполне отесавший свои перлы. — Миру Пандробанову. Приношу извинения дамам — видали, как они покривили носы: мамзель Манн.

— Должна сказать, что мой интерес к ней определённо подогрелся, — призналась Лиза. — Просвещённые люди ничего особенного не ждали и опасались даже шансона, а тут чувствуется вкус и концепция.

— Что вы сказали о Мире Манн? — неизвестный с фотоаппаратом фамильярно тронул Макса за руку.

— Жду не дождусь, как и вы, — отталкивая наглеца, брезгливо отчеканил тот. — Видали? Их там целый отряд: дежурят на всех входах.

— Кто дежурит? — не понял Шкодный Жорж.

— Папарацци, — сказал Витас Блябов. — Объективы засунули под мышки, и ходят-курят, косят под гражданских.

— Именно, — поддакнул Макс Славин. — Внутри уже всё прочесали — не нашли. Но я зуб даю, что её где-то тут прячут. В толпе даже, очень может быть.

— В толпе бы её заметили, — возразил Анатолий.

— Веско! — гоготнул Макс.

— Можно подумать — очередная грудастая краля, — брякнула фолловерша Ольги библиотечного вида.

— Меня уверяли, что рядом с нею Нефертити — кроткая простушка, — парировала Лиза Бронс.

— Ну, кому как не вам, журналистам, знать, как сильно слухи склонны преувеличивать факты, — оскалился Шкодный Жорж. — Правда, госпожа Головей?

Ольга проигнорировала вопрос, зато одарила загадочным взглядом Анатолия и сделала движение, говорящее, что желает уйти, и когда он подхватил это движение, с царственным видом кивнула в знак прощания:

— Приятного вечера.

С уходом Ольги рассосались и остальные. Одновременно объявили перерыв музыканты, уступая место бархатному шуршанию человеческой болтовни.

— Кто бы мог подумать, что ты дочь светской львицы, — шепнула Илайе Таня. — Чистокровная светская киса. Впрочем, притворяющаяся мышкой.

Илайя застыла в растерянности из-за того, что колкость в духе тех, что сыпались градом в мире её матери, но всегда обходили её стороной, была теперь нацелена непосредственно на неё, словно она перестала быть неуязвимой.

— Нам надо подобраться ближе к сцене и выследить организаторов, — сказал ей на ухо Юлий.

— А пойдёмте к змеям! — взмолилась Таня. — Может, разрешат запустить на пробу?

Тут Михаил решительно двинулся к опустевшей арене, вынуждая спутников последовать за ним. Через барьер он, правда, не полез и остался у стрит бара, угостившись, заодно, мороженым. Запускать змеев для тренировки оказалось нельзя, но пощупать леера и подержаться за стропы Тане удалось.

— Вы думаете участвовать? — спросила Илайя.

— Только не я, — сказал Юлий.

Таня повернулась к Илайе и насмешливо подмигнула.

— И ведь можно подумать, что так и будет. Если уговорю его состязаться — убедишься, что мы созданы друг для друга?

И оставив Илайю с открытым ртом, Таня улепетнула с арены.

Вследствие неуловимых миграций публики скоро стал заметен новый её таксон. Творческая плевра заместилась огрубевшими слоями депутатов, предпринимателей и политических назначенцев. Всё больше их заскорузлые костюмы теснили арену, да помпезные наряды их спутниц, роскошь которых была призвана простить недостатки их фигур, столь схожих меж собой, одинаково помеченных рябью невыдержанности, сколь схожими были их лица в масках красоты. Встречались среди этих женщин и истинные, эталонные красавицы, чьё сходство сокращалось до взглядов, подёрнутых дымкой скуки.

У алкогольного бара замелькал пиджак Пандробана. Он перемещался от одной кучки соратников к другой, сея рукопожатия и, одолев всю передовую, взбежал на сцену.

— Друзья, гости, сограждане! — старательно проговорил он в микрофон. — Заранее извиняюсь, потому как я не оратор, но рад приветствовать всех вас без исключения, хотя большинство вижу в первый и в последний раз в жизни. Вы знаете, вчерашний я не был бы так счастлив пустить целую кучу денег на ветер, — он погрозил кулаком кому-то, позволившему себе глумливую реплику. — Но сегодняшний я уже не тот, что был вчера. И повод сегодняшней тусовки прост: она так хотела, — он развёл руками. — Вы знаете это чувство, когда вам хочется сделать то, чего хочет она? Если не знаете, то вряд ли вы счастливый человек, — Пандробан прокашлялся, осаждая себя. — Мои партнёры спрашивали: почему фестиваль ветра. Друзья, да чёрт его знает! Пусть Мира Манн сама вам скажет. Здесь всё — от и до — её затея. А ещё меня спрашивали: где Мира? Я говорю: не знаю. Они не верят, — Пандробан ткнул пальцем в толпу. — Ты же слышишь меня, Мира Манн? — Пандробан поднял взгляд над головами. — Я немного изучил тебя и знаю: ты где-то тут, наблюдаешь и слушаешь. Я знаю, ты планировала всё по-своему, но я позволил себе влезть в твой сюрприз, чтобы устроить ещё один специально для тебя. А теперь камеры на меня, я хочу сделать объявление, — Пандробан извлёк из нагрудного кармана крошечную чёрную шкатулку.

Когда он вновь поднял глаза, их вдруг застелил ужас. Заметив это, люди стали оборачиваться и увидели в небе воронку смерча, подвигающуюся к Летнему театру. Одновременно задуло со всех сторон. Раздались испуганные возгласы. Пандробан оборонительно наклонил корпус, словно собирался сразиться со стихией. Но не простоял так и двух секунд — его буквально вытолкали за кулисы офицеры личной охраны.

Воронка, тем временем, придвинулась к арене, дотянулась до земли и стала выписывать восьмёрки перед сценой. И в ту же секунду раскатисто зазвучал тромбон, погашая зачинающуюся панику — стало понятно, что это обещанное иллюзионистское представление.

Заиграли нечто исступлённое. Главными были ударные: они неслись, подстёгиваемые скрипичными кнутами, сбивались на басовые вибрации, сколачивали мосты через тромбоновые бездны. С первыми же аккордами смерч рухнул на землю и, разбившись в пыль, обратился черноволосой танцовщицей в виде красного ангела. Раздались аплодисменты и поощрительные возгласы.

Красный ангел скрестилась с бешеным ритмом в шалом чувственном танце. Её платье колыхалось хоругвью свободы, а лицо выражало блаженство отверженной, но тут на арену опустились четыре облака. Они закружились вокруг насторожившегося красного ангела и в неуловимый момент преобразились в двенадцать белых ангелов. Новые танцовщицы были тоньше и воздушнее красного ангела. Они окружили её и, заигрывая с нею и ласково увещевая, стали набрасывать на неё белые ткани и сыпать белую пудру. Но красная строптивица сбрасывала навязанные одежды, отряхивалась и норовила вырваться из круга. Тогда они стали щипать её, дёргать полы её платья и бить по щекам. Красный ангел угрожающе взмахнула руками-крыльями, и тогда былые ангелы сплотились вокруг неё, подхватили её и, свирепо взревев, вонзили в её смуглую кожу белоснежные зубы. Барабаны вдруг смолкли, и остался только напряжённый струнный фон. Растерзанное тело красного ангела в разорванном платье лежало на арене, а белые ангелы растерянно отступили и принялись дружно оплакивать несчастную.

И тут из колонок прогремел гром, и над сценой сверкнула молния, и на арену полил дождь. Белые ангелы упали на колени и обратили руки к небу руки, а струи воды смывали с их тел и одежд пудру, обнажая смуглую кожу и красные платья. В конце концов, они, стеная от стыда, расползлись по углам сцены. А вода, скопившаяся на арене, странным образом стянулась к центру и стала подниматься, закручиваясь воронкой. Выросши до человеческого роста, водоворот вспыхнул разноцветным огнём, фыркнул фонтаном искр, и из пламени, преобразуя его в свои ткани, возникла Мира Манн.

— Вон и она, — потрясённо пробормотал Юлий.

— Да… — отозвалась Илайя. — Я встречала её раньше.

— Где?

— То была странная встреча. И она была другой… Вышла из шторма ночью. Точно там и родилась. Из тока волн.

Мира вытянула одну руку к музыкантам, другую — к танцовщицам.

— Балет «Квадрокоптер» и группа «Феникс» — зодчие нашего сегодняшнего праздника! — у неё был густой матовый голос; с этими словами Мира поклонилась рукоплещущим ей артистам. — Ветер — самая тонкая из поверхностных материй. Исходная стихия процессов создания, разрушения и контроля. Воплощение скорости, несущей перемены. Фестиваль ветра испокон веку был сакральным событием у разных народов. Право провести его — привилегия, за которую боролись многие города, порою ценой жизни своих лучших уроженцев. Сегодня эта привилегия принадлежит нам. Там, откуда я родом, битва роккаку — старинная традиция и любимая забава сорвиголов. Ведь считается, что со змеями играют дети стихий. Чтобы победить в сражении, нужно, чтобы ваш змей остался в небе последним. Победитель сегодняшней битвы — избранник ветров — обретёт золотую гиперболическую спираль. Вы знаете, что спираль оценивается в десять тысяч долларов, но советую не торопиться менять её на деньги, ибо в ней скрыто бесценное сокровище — тайна познания стихий. Время сражения — ранние сумерки — выбрано неслучайно: так ни яркое солнце, ни ночная тьма не помешают игрокам хорошо видеть в небе. Битва пройдёт в девять туров. В первых восьми примут участие по восемь змеев. Затем победители каждого тура сойдутся в финальном сражении. Пока заходит солнце, мы проведём регистрацию участников. Дерзайте, и да будет ветер вам в помощь!

Мира отдала микрофон ведущему и устроилась за столиком на краю арены, где юноши-распорядители уже организовывали выстроившуюся очередь. И всё резко зашевелилось, во все стороны забурлили потоки людей.

— Нам нужно вниз, — повысил голос Юлий, чувствуя, что их относит вверх.

— Пойдёмте, скорее! — вторила Таня. — Мы должны участвовать!

— Я не могу! Бери отца! — раздражённо отозвался он, протискиваясь через толпу.

— Торопитесь, у нас считанные минуты до начала сумерек! — разнёсся над Летним театром звонкий голос ведущего.

— Юлий! — продравшись к нему, Таня свирепо схватила его за плечо. — Я никогда не прощу тебе, если ты не пойдёшь сейчас со мной!

Юлий обернулся на Илайю и увидел, что её безнадёжно оттеснили вглубь второго яруса, так что даже кричать было бессмысленно. Он отчаянно замахал ей, но она не сводила глаз с Миры Манн.

— Для комплекта последней восьмёрки у нас остаётся три змея, — объявил ведущий. По арене уже сновали возбуждённые участники с яркими браслетами на запястьях, которые им надевала Мира. На браслетах были указаны порядковые номера. — Всего два змея! Две последние пары — ну же!

— Чёрт бы тебя побрал! — Таня стукнула Юлия кулаками по спине, она едва не плакала от досады.

— Один последний змей! — взвизгнул ведущий.

Перед Юлием образовалась прореха в толпе, чем он тут же воспользовался и сбежал вниз, но при выходе на арену наткнулся на оцепление из юношей в гимназической униформе.

— Извините, выход на арену только для участников сражения, — вежливо сказал один из них.

Юлий запнулся, но за его спиной уже была Таня.

— Так мы участники! Мы на регистрацию! — воскликнула она, подталкивая Юлия в живой коридор, образованный такими же юношами, и они оказались у регистрационного стола. Юлий с жадностью уставился на Миру.

— Добро пожаловать! — глухо сказала она, обращая на него зашторенный изнутри взгляд. — И да будет ветер вам в помощь!

Остальные игроки уже собрались у стоек с роккаку, пробуя леера, озабоченно глядя в небо. Организаторы провели короткий инструктаж, затем бросили жребий, чтобы распределить сражающихся по группам. И бой открылся.

Первая восьмёрка парящих змеев рассредоточилась в небе над ареной. Несколько из них пошли в наступление, другие нервно вздрагивали, выдавая неловкие попытки своих штурманов овладеть управлением. Один змей пустился наутёк, зацепился леской за другого, забился, как стрекоза, угодившая в паутину, и бездыханно опустился вниз, утянув за собой и второго. Оставшаяся шестёрка тоже довольно скоро оказалась на земле. Право участвовать в финальном сражении получил змей, который на секунду отстал в своём падении от других.

Перед второй восьмёркой стояла задача, для начала, запустить змеев в небо. Оказалась она не так легка, и два змея выбыли ещё на этапе взлёта, так и не сумев набрать высоту. Довольно скоро и остальные пали в безыскусном бою.

Когда в небо взмыла третья восьмёрка, и игроки, и публика стали потихоньку входить в курс игры. Полотна роккаку, развеваемые ровным, рутинным ветром, плавно сталкивались друг с другом. Михаил и Илайя сошлись на террасе второго яруса, где были стоячие места. Раскрасневшийся Михаил прихлёбывал пиво и казался миролюбивым.

К тому моменту, когда солнечный глянец на кронах уже обратился прозрачной золой, очередь дошла до предпоследней восьмёрки, в которой сражались Таня и Юлий. Илайя следила, как они берутся за стропы, выпускают змея, как уверенно балансируют, отодвигаясь от схваток и держась поодаль. В конце концов, они дали змеям соперников угробить друг друга, лавируя между сражающимися, пока не остались одни.

— Ат молодчина! — обрадовался Михаил и неуклюже зааплодировал. — Браво!

И хотя соперников уже не было, Таня не торопилась отпускать змея. Наоборот, использовала пустое небо, чтобы испытать те манёвры, о которых читала: разогнала роккаку, попыталась повертеть им в разных плоскостях, поэкспериментировала с высотой.

Наконец, у них отобрали кайт для последней восьмёрки полуфинала, и Юлий с Таней, воспользовавшись короткой паузой, поднялись к Илайе и Михаилу.

— Это реально, теперь ты видишь, это реально! — твердила Юлию Таня. — На финальном сражении нам нужно отработать ту же тактику: не вступать в схватку как можно дольше — тогда часть противников отсеется сама собой, а потом попытаться перекрыть ветер сбоку — это сложный манёвр, но он самый безопасный для нас. Если же нас атакуют, то надо постараться снизить змея и бить в ответ.

— Нам просто повезло. Ты видела лидеров третьей восьмёрки? Как ловко они подкосили остальных! Это явно не дилетанты. И в шестой тоже мастера. У нас нет шансов против них.

— Если наш соперник займёт выжидательную позицию, как планируем мы, — продолжала Таня. — Тогда надо будет хорошенько разогнаться и срезать его леер, — она задвигала руками, показывая движение, как она его себе представляла.

— Слушай её! — пробасил Михаил, горделиво улыбаясь.

Юлий снисходительно хмыкнул, но ничего не сказал.

— Я смотрю, ты вошёл во вкус, — заметила ему Илайя.

— Увлекательная затея, — не возражал Юлий, внимательно следя за последним полуфинальным туром, и вдруг воскликнул. — Гляди, что он делает — пилит леер! То, о чём ты говорила.

— Именно! — подхватила Таня и окрылённо повернулась к Юлию. — Если мы победим! Если мы победим — ты поверишь, наконец, мне, хоть на йоточку?

И снова Илайя заметила напряжённо-поощрительный взгляд Юлия, направленный на Таню.

— Чем примечательна вблизи Мира Манн? — спросила она.

— Как выключенная люстра оперного театра. Роскошная и безжизненная, — отрапортовал Юлий.

А последний бой перед финалом уже ознаменовался победителем, и сумерки входили в ту фазу, когда сиреневая мгла, обволакивая, обесцвечивает предметы. Юлию и Тане пора была бежать.

Азарт господствовал над публикой. Опьянённые им, люди галдели, топотали, по-болельщицки скандировали, а когда на арену вышли финалисты, раздались бурные аплодисменты и даже свист. Игроки разыграли змеев по жребию и разошлись по арене. Юлий и Таня взялись за стропы оранжевого кайта и воинственно переглянулись.

— Какая пара — два голубка под одной крышей, — заключил Михаил, не глядя на приунывшую Илайю.

Для одного из змеев соревнование закончилось во время взлёта. Взяв чрезмерный разгон, он унёсся за пределы театра, зацепился за дерево и увяз в кроне. После пары неудачных попыток освободить своего питомца, участники сокрушённо бросили стропы.

— Проигравший выбывает, — потирая руки, изрёк Михаил.

Чувствуя нарастающую неловкость и странную гнетущую негу, Илайя отступила на два шага.

Стайка пёстрых роккаку над Летним театром напоминала рыбок в огромном аквариуме. Вот две из них сблизились и затрепетали в страстном объятии, которое скоро вымотало их и потянуло вниз, куда-то примерно на уровень круга сладострастников.

— Минус два! — радостно занервничал Михаил.

А Илайя сделала ещё два шага назад и едва удержалась на ногах: верхушки деревьев задрожали, словно от мощного землетрясения. Она поняла, что снова погружается в психоделический транс. Появился зуд в венах, предвещающий выплеск силы. Она ощущала себя Посейдоном, угодившим в бассейн, и лицемерие происходящего подстрекало её сдуть это бредовое действо к чёртовой матери. Потом ей померещился чудак с несуществующего кладбища: он сидел на куполе над сценой, курил свою травинку и, взглядывая на неё, грустно посмеивался.

Илайя посмотрела на Миру, наблюдающую за противостоянием реющей пятёрки. На потушенную хрустальную люстру, как охарактеризовал её Юлий. Но Илайе она вовсе не показалась такой — напротив, была непроницаемым пламенем, сакраментально для Илайи отражающим её глубинные импульсы.

Ещё два змея, подсёченные третьим, спланировали на землю.

— Ура, мои дорогие! — закричал Михаил, чуть не приплясывая.

Оставалось три змея.

Илайя сделала ещё шаг назад, наткнулась на кого-то, проигнорировавшего её извинения, и торопливо поднялась к выходу. Но верхняя терраса была оцеплена, как и арена, юношами в синих жилетах. Двое из них деликатно загораживали фойе.

— Разрешите! — потребовала Илайя, сжимая в кулаках рвущуюся из неё силу.

— Вы хотите уйти? Когда вот-вот определится? Неужели вам не интересно? — изумился один из ребят.

Илайя с досадой обернулась на арену. Два змея нацелились на кайта Юлия и Тани, но те, обманно качнув роккаку и спровоцировав разгон обоих соперников, увели змея в другую сторону, и их противники вынуждены были сцепиться между собой. И пока они атаковали друг друга, змей Юлия и Тани, угадав направление ветра, обошёл их справа, и, когда один из них поверженно канул, накренился как самолёт, совершающий разворот.

— Что мы видим?! Эти ловкачи пытаются перекрыть ветер противнику! — донёсся из микрофона голос ведущего. — И… И! Он вырывается из этой западни, но они преследуют его! И! Он удерживается! Ноооо!.. Они обходят его сбоку! И-и-и!!! Он заблокирован! Он задыхается! И-и-и!!! Он низвергается на грешную землю, как Люцифер, сброшенный с небес! Похоже, развязка состоялась! Но что это! Они теряют ветер! Не может быть! Нет, нет! Он сейчас упадёт!

— Пустите меня, — пробормотала Илайя, дрожа всем телом.

Угол её зрения сократился, и на той прослойке пространства, где кислород прежде горел мирным фиолетовым огнём, она увидела пламя, раздуваемое ветром.

— Вам дурно? — к ней подступили, пытаясь взять под руки.

Но Илайя отскочила и повернулась лицом к арене. Ей оставалось разжать кулак и направить ветер в нужном направлении.

Словно задетого воздушной стрелой, змея Юлия и Тани подбросило обратно в победную высь.

— Ииии! Да! Да! Да! Как по волшебству! Вот он, наш победитель! Вьётся триумфальным знаменем, отбивая пять выручившему его ветру. Браво!

— Она наша! — завизжала Таня. — Невероятно! Юлий!

— Да, — Юлий нашёл глазами Михаила и, не увидев Илайи, стал искать её по рядам, пока не приметил наверху её движущуюся фигуру.

Илайя проскользнула к боковому выходу, который, ввиду всеобщего ликования, был оставлен без присмотра, и вырвалась из Летнего театра.

— Десять тысяч долларов, — на губах показала Таня.

— Да, — сказал Юлий, протягивая стропы подоспевшему распорядителю.

Таня, захмелевшая от восторга, бросилась на шею Юлию.

— Хотел бы я сейчас быть на месте этого парня, — хохотнул ведущий, жестами призывая публику к аплодисментам.

— Я всегда верила, что вместе мы способны на всё!

— Да, — раздражённо бросил Юлий и стал пятиться с арены, как вдруг ледяной ток прошёл по его венам. Он обернулся. За его спиной стояла Мира Манн и держала его за руку.

— Иманон, — сказала она, как ему показалось, с любопытством.

— Позже я найду вас, — сказал Юлий, освобождаясь, и бегом бросился за Илайей.

Если бы очень зоркий глаз неотрывно следил за Мирой Манн, то и он бы не уловил, каким образом и в какое мгновение она исчезла из Летнего театра. Он заметил бы лишь, что она шепнула пару слов ведущему, тут же объявившему церемонию награждения, и метнулась к партеру, а по закулисной суете охранников Пандробана, которые хватились Миры, догадался бы, что она не воспользовалась служебным ходом. И даже если бы он выглянул в подкрадывающуюся к Летнику полутьму — и тогда не обнаружил бы её, потому что к тому моменту она уже неотступно следовала за Юлием.