В потоке творчества: личность и творчество. Книга шестая

Ирина Михайловна Соловьёва

Шестая книга семитомной монографии «В потоке творчества: личность и творчество»» российского писателя-публициста Ирины Михайловны Соловьёвой, над которой она работает не один год, продолжает знакомить читателя с жизнью и творчеством поэта, музыканта и художника Терентия Травника. Писательница в живой и увлекательной форме рассказывает об основных фактах и событиях, повлиявших на формирования не только его личности, но и всего его творчества,

По неведомым дорожкам отрочества

Писать об отрочестве человека, который в своём творчестве настолько воспел этот период, что страницы с его статьями и стихами, став любимыми, цитируются не одним поколением его читателей, далеко непросто. Дело это ответственное, а главное, что увлекательное. «Для меня отрочество — поясняет Терентий, — это та же зрелость, с разницей лишь в том, что в зрелости ты всё делаешь во славу Божию, а в отрочестве Бог всё делает во славу твою и даже то, что ты и сам того не ведая, делаешь во имя Его».

А ведь это правильно. Закончена начальная школа, ребёнок умеет писать, а значит уже немного стал «писателем», считать, а значит ещё и «математиком», ну и читать, а следовательно, имеет неограниченные возможности к познанию, было бы, как говорится, желание. Ко всему прочему у него есть родители, которые его берегут, защищают и помогают в осуществлении его мечты. Осталось обзавестись надёжными друзьями и всё будет путём!

Вот именно, что путём, а не беспутством. Может поэтому Травник-публицист так много пишет в своих статьях об этой жизненной пятилетке…

«Боготворю отрочество! Это славное время протяжённостью в пять лет — с 9 до 13, когда всё, к чему бы ты не прикоснулся, пойдёт с тобою в жизнь. Дотронешься до глобуса, глядишь, станешь путешественником; до мяча — футболистом; заведёшь друга человека, собаку — биологом или врачом. А вот если дотронешься до денег или бутылки, то богачом не станешь — скорее вором, ну и до кучи пьяницей. Так что отрочество впрямую творит чудеса и не только добрые. Если небесные инженеры, то бишь ангелы, вас не сформировали до тринадцати лет, то дальше поздно. Дальше в кровь, подобно маслицу, а то и бензину, выплеснуться тестостерон или эстроген и доделают те дела, на которые вы рискнули, будучи слепленными свыше. Так, что, если отбились от рук, то есть риск «сесть», или выскочить — да-да именно выскочить рано замуж, вляпаться в аборты и смачно затянуться табачком, а сегодня чем и покрепче.

Тем не менее смотрю я на нынешних ребят, нынешних отроков и отроковиц, и вижу, что всё равно всё в них девственно и неиспорченно, поэтому и беру я их в своих рассказах то в плавание, то в походы по скалистым горам, а то и в полёты до альфы Центавра и обратно. И я им верю! Душа их живее всех живых в эти годы: глаза блестят, совесть подрумянивает щёки, обман трансформируется в придумку, а это значит, что есть ещё в них много чего замечательного, есть в закромах моей Родины правда, так что жить — можно!»

Отрочество или, как его ещё называют, переходный возраст, время особенное и складывается оно у многих по-разному и не всегда гладко. Было бы хорошо, не было бы ни детских домов, ни подростковых колоний, ни слёз материнских, ни отцовских ремней. Тем не менее Терентий в своих исследованиях упорно называет его «временем ангелов». Почему? И так ли это? Попробуем разобраться в этом сами на основе собственной жизни и сделать соответствующие выводы.

Что касается моего героя, то и для него эти годы были далеко непростыми. Тем не менее он не раз говорил о них, как о «самом чудесном периоде» в своей жизни, если не считать боготворимое им детство, ну и конечно же зрелость, к которой мы обязательно подойдём, проживая вместе с ним все ступени личностного становления и творчества пока ещё Игоря Алексеева.

А теперь — отрочество — время, когда для ребёнка, по меткому замечанию Травника «родители, что боги, а квартира, что храм». В пору — мечтать! Потому что именно в отрочестве сбываются мечты, формируя фундамент нашего будущего призвания, служа реальной опорой при поднятии, казалось бы, неподъёмных тяжестей юности и взрослости. А теперь обо всём и по порядку…

В 1973 году Игорь, как и все советские дети, пошёл в завершающий третий класс начальной школы, а весной 1974-го доучивался, лечился и одновременно отдыхал в подмосковном санатории им. Герцена в Рузском районе, где сильно повредил указательной палец левой руки. Дело дошло до операции, так что под угрозой стояла дальнейшая учёба в музыкальной школе, что мальчишку только радовало. Тем не менее всё сложилось благополучно и он, помимо фортепиано, позже самостоятельно освоил гитару, флейту и даже немного тенор-саксофон.

«Здравствуй, лагерь пионерский!..»

Летом 1974 года Игорь, отдыхая в п/л им. А. П. Гайдара победил в конкурсе ИЗО и получил медаль и грамоту. В ту смену в лагерь приехал журналист из газеты «Вечерняя Москва», написал статью, сфотографировал победителей конкурса и фото опубликовали в газете. Откровенно говоря, отдыхать в лагере Игорь не любил, и всё из-за своего высокого роста и природной стеснительности. К тому же он был не спортивным, а скорее неуклюжим ребёнком, что вносило его в категорию ребят, над которыми часто подсмеивались, а то и просто издевались. Как-то в одну из смен в «гайдаре», его, за то, что плохо выступил на лагерной спартакиаде, настолько затравили отрядовцы, что он испытал сильнейшее потрясение. Вернувшись в Москву, он был абсолютно уверен, что там, в лагере он и умер, а всё, что происходит с ним в данный момент — просто снится. Во сне всё, начиная от его дома и заканчивая родителями, да и сама жизнь были добрыми и спокойными. Ощущение его волновало, и тем не менее, дабы снова не оказаться в том лагерном кошмаре, просыпаться он не хотел. Таковым было последствие от воздействия стресса на неокрепшую детскую психику.

Выход нашёлся: Игорь принял происходящее с ним якобы во сне за реальность, решительно сказав себе, что если это действительно сон, а мне в нём хорошо, то я остаюсь и буду жить в этом мире. Поразительно, но проблема почти тут же улетучилась: две реальности моментально совместились и тревожные переживания исчезли. Таким образом организм, не владея никакими особенными знаниями, самостоятельно отыскал тропинку из дремучего леса социальных перекосов, повлёкших за собой гиперстресс и вернул мальчика к нормальной жизни. Позже, в своих заметках психолога он напишет: «не знаю, но каким-то чудесным образом я догадался, что нужно принять всё происходящее, смирился с обстоятельствами, расслабился и выздоровел».

Непростые отрочество и юность заставляли Игоря, искать, а главное — находить свои, подчас незаурядные, способы спасения и выживания. С раннего детства он много читал, задавал серьёзные вопросы взрослым и постоянно делал собственные выводы, которые сортировал и укладывал в свою внутреннюю копилку жизненных ценностей.

Выбор психологии своей профессией в будущем был тоже не случаен. Ему, как он объяснял, была необходима структурированная основа для дальнейшей систематизации накопленных знаний и психология подходила для этого, как нельзя лучше. Помимо лояльной логики, он видел в ней науку, имеющую в своей основе интуитивную импровизацию, которой и сам прекрасно владел. Таким образом, опираясь на базовые психологические построения в своих картинах, да и в музыке он старался выявить и сохранить необходимую, по его мнению, для жизни сакральную тему исполнения. Тот прагматизм и во многом утилитарную практику, с которыми он столкнулся на психологических курсах, Игорь категорически не принимал. Ему было чуждо чисто номинальное структурирование личности психотерапевтами на базе западной школы с последующим впихиванием человеческой души в прокрустово ложе тестов, что в конечном счёте и привело его к отдалению от коллектива «душеведов», как нередко он называл коллег, и обращению к «индивидуальной писанине», а точнее к собственным исследованиям.

Летом 1975 года Игорь снова отдыхал в пионерлагере «Радуга», недалеко от подмосковного городка Ивантеевка, Пушкинского района Московской области. Лагерь имел три летних смены, что явно было ему по душе. Лето есть лето: бабочки и цветочки, кругом сосны, а бревенчатые корпуса придавали лагерю вид сказочной деревеньки. Да и вообще, как отмечали родители, в этом месте было как-то уютно и хорошо. Лагерь предназначался для отдыха детей работников Генпрокуратуры СССР, а потому вожатые, в большинстве, были студентами юрфака МГУ. По словам мамы Игоря, когда было всё спокойно и хорошо, то сын проявлял повышенное рвение ко всякому делу. Он словно бы «летал на крыльях, одолженных им у ангелов».

Так и здесь. С начала смены он записался почти во все кружки и регулярно посещал занятия. Помимо прочего он ходил на танцы и даже участвовал в лагерном чемпионате по настольному теннису, где неожиданно одержал победу, забив решающий, да ещё и с подкруточкой, шарик прямо в лоб Кольке Партизану, который тут же пригрозил «сделать из него котлету на ужин для вожатых», заодно обозвав Алексеева жиртрестом в присутствии девочки, которой тот втайне симпатизировал не одну смену. Конечно же это была шутка и до «котлет» дело не дошло. Ребята дружили, да и вообще в лагере тогда не было ни злости, ни зависти. Из года в год, отдыхая в «Радуге», Игорь постепенно приобрёл себе летних друзей, с которыми, будучи в Москве, постоянно переписывался, поскольку телефона в его квартире не было и какое-то время его не было даже в той новой, куда они переехали чуть позже.

Пионерское лето: всё для Игоря в нём было замечательным — и мальчишеская компашка, и игра в «Зарницу», и задуманный поход на кладбище, и пусть тайная, но его влюблённость в Лену Белозёрову, с которой танцевали медленные танцы все мальчишки отряда, кроме него, поскольку пионер Алексеев никак не решался её пригласить. Проблема была решена самой Леной, которая, объявив как-то раз, что следующий танец белый, сама пригласила Алексеева и даже поцеловала его в щёчку. Как на зло это заметил Витька Закорючкин и разболтал на весь отряд, что, сами понимаете, для стеснительного Алексеева стало катастрофой. Белозёрова тоже застеснялась и с того раза перестала обращать на Игоря хоть какое-то внимание. Выдержать это было трудно, но положение спасла Аня Чулкова — очкарик да ещё и толстая, признавшаяся Игорю в любви «до гроба». Это сработало, и Алексеев переключился на Аню, что вызывало у Белозёровой ревность, которая была заметна только ему одному. Дней через пять Лена подошла к Игорю и предложила ему руку и сердце, потребовав, чтобы тот оставил толстушку в покое. Трудно сказать, чем бы всё это закончилось, но положение спас новенький, недавно перешедший из другого отряда, Коля Кузовков, которого Игорь сразу приметил за его необычайную скромность. А ещё Кузовков прекрасно разбирался в насекомых, знал астрономию и какую-то там френологию⁸, что окончательно покорило Алексеева и тот с лёгкостью отошёл от обеих барышень, сделав шаг в сторону науки. Ребята сдружились и проводили время в совместных беседах и прогулках. Позже Игорь напишет, что «с френологией я столкнулся только в эпоху перестройки, когда на развалах стали появляться репринтные книги из этой области. Откуда об этом знал двенадцатилетний мальчуган, да ещё и в советское время, так и осталось для меня загадкой». Кстати этот самый пятиклассник Колька, как-то раз исследовав череп своего приятеля, первым предрёк Алексееву, что тот станет композитором, возможно, что и художником, а ещё годам к двадцати у него испортится зрение, и он будет носить очки, что, собственно, и сбылось.

Танцы танцами, но именно в лагере Игорь впервые познакомился с гитарой. Любимый всеми за свою доброту и смелость вожатый Костя привёз её с собой и нередко играл на ней и пел, выделывая при этом различные изгибы телом, а дети с удовольствием слушали и подражали своему кумиру. В его отсутствие они брали инструмент, тренькали и прыгали с ним на кровати. Игорь не отставал, но однажды умудрился свалиться, причём в тот самый момент, когда Костик, вернулся с обеда. Получив пару «горячих» по лбу, а именно так юрфаковец Константин воспитывал подопечных, Костя показал Игорю несколько аккордов и отпустил на волю.

Гитара! Игорь влюбился в её чарующий звук, а заодно и в тех, кто умел на ней играть. Обычно это были бравые парни, умеющие плевать сквозь зубы, надменно хмыкать и ещё что-то такое, чего Алексееву и не снилось, но главное, что всё это нравилось девочкам, а скромняга Игорь оставался неотмеченным королевами бала, хотя в глубине души к этому очень стремился. Так что по возвращении из лагеря он попросил родителей купить ему «инструмэнт», что они незамедлительно и сделали.

Первым слушателем концертов внука, попавшего под благотворное влияние вожатого Константина, естественно стала бабушка. Дедушка плохо слышал, родители были на работе, а потому бабушке и достались нестройные вопли внучка под расстроенный инструмент, уверенного, что всё у него отлично. Надо отметить, что слушала она с большим терпением и иногда даже хлопала, когда Игорь неожиданно переходил на английский, который в основном заключался повторами выкриков «О, йес ай ду! Йес-ес! Гастроли продолжались почти с неделю, пока приятель Игоря, игравший чуть лучше, но всё-таки игравший, не сказал ему, что у его гитары сплошной «нестроевич», а струны натянуты неправильно, что немного посбивало пыл юного рокера и наконец-то освободило бабушку. И всё же желание играть было настолько сильным, что в течение двух месяцев играя целыми днями и, стерев до кровавых мозолей пальцы, инструмент он освоил. В выборе он не ошибся, и вот уже более сорока лет гитара всегда с ним.

Конечно же, пионерское лето было разным, но в основном оно Игорю нравилось. Единственный раз, когда он попросил забрать его из лагеря на неделю раньше окончания смены, был в августе 1976 года.

Как-то раз к воротам лагеря подъехали два лиазовских автобуса из которых высыпала толпа подростков-мальчишек. Ребята отличались шумным поведением и какой-то излишней, даже подозрительной активностью. Как выяснилось позже, все они из интерната для трудных детей и кому-то из руководства пришла креативная идея по воспитанию в надежде на то, что, проводя время вместе с покладистыми и спокойными детьми работников юстиции, озорники смогут воспитать в себе необходимые для нормальной жизни качества. Идея понятна, и, казалось бы, вполне осуществима, но увы, что-то пошло не так и надежды не оправдались. Очень быстро компания гостей из почти тридцати человек, расселённая по разным отрядам, освоилась и заняла все ведущие позиции в лагере, начиная от спортивных площадок, заканчивая местом для танцев. Способом взятия власти в основном были шпанистые приёмчики, а то и откровенно хулиганские штучки, что для хозяев было неприемлемым. От лагеря потянуло колонией для малолеток и находиться в нём стало непросто. Те из пионеров, кто был похулиганистей, примкнули к интернатовцам, а остальные попали в немилость. Среди последних был и Игорь, который сперва терпел, но потом просто позвонил домой и объяснил ситуацию.

В это время семья Алексеевых переезжала на новую квартиру в Бирюлёво, поэтому Игорь должен был приехать уже в неё, так что забирать его не спешили. К старой он был сильно привязан, а главное привязан к школе и друзьям. Более того на это была ещё одна и очень серьёзная причина. Дело в том, что летом, пока Игорь был в лагере, умер от воспаления лёгких в больнице его младший брат Павел. Павлику было четыре года. Игорь горячо любил его, нередко гулял с коляской и играл с ним. Родители не знали, как сказать ему об этом. Игоряша рос чувствительным ребёнком и последствий они предвидеть не могли. В конце концов вызвался дедушка, поскольку оба любили и доверяли друг другу.

Приехав из лагеря, Игорь с интересом обошёл все комнаты и как-то спокойно спросил: «А когда домой поедем»?

Вмешалась мама, объяснив, что теперь это его дом и они все будут жить здесь. Игорёк вошёл к себе в комнату, подошёл к окну и долго смотрел на незнакомый и совсем чужой для него мир. В этот момент зашёл дедушка, сел на кровать и как-то сразу сказал: «А Павлика с нами больше не будет…».

«Почему-то я не переспросил — а где он, и как-то затих и стал слушать, что дедушка скажет дальше, — вспоминает Игорь. — Дедушка молчал и тогда я сам у него спросил: „Он заболел“? И тут дедушка глухим голосом проговорил: „Нет, он умер“. Помню, как у меня на голове поднялись волосы, и я почувствовал невыносимый ужас. Я молча подошёл к окну и прошептал, что-то вроде того, что здесь я жить не хочу и не буду. Дедушка плохо слышал, а потому ничего не понял, а только встал и как-то виновато, почти бесшумно вышел из комнаты».

Московские районы: школы контрастов

1 сентября 1976 года Игорь Алексеев пошёл в 6 «Д» класс, в школу №928, расположенную прямо под самыми окнами его дома. То, какими были отношения между подростками в школе в то время, а особенно в школе района-новостройки, стоит рассказать отдельно и поподробнее. Начну с того, что в этот же день, после первого открытого урока и знакомства с теми, с кем ему предстоит учиться, Игорь тут же «получил в глаз» от незнакомого ему старшеклассника, некоего Пичугина. А произошло это на перемене, когда верзиле по кличке «Пичуга» не понравилось, что этот новенький не знает имён каких-то там местных пацанов из так называемого «девятого квартала» — района, находящегося недалеко от станции Бирюлёво — товарная. Само место было особым, да и дома, в которых жили люди, были построены ещё в конце 50-х и представляли из себя серо-кирпичные четырёхэтажки. Они-то и считались логовом самой отпетой шпаны всего района. Позже Бирюлёво был застроено общежитиями для рабочих ЗИЛа и со всей страны сюда рванули любители заработать, а заодно и выпить. Сами понимаете, что среди них было немало не только тех, кто не имел нормального жилья, но и вообще не имел ни кола, ни двора. Желание было одно — осесть в столице или же просто «срубить лёгкую деньгу». Приезжие получили общее название «лимита» и всячески пытались от него отделаться, преимущественно хамством и кулаками, мол, нечего оскорблять. Из окон угрюмых серо-стенных общаг регулярно неслась музыка, вопли и отборная матерщина. Постепенно эти люди обзаводились семьями, рожали и воспитывали детей в соответствующем срезе их собственного мировосприятия, так что в школах в основном учились дети приезжих, с навыками отстаивать свои принципы, усвоенные от пьющих родителей.

В начале 70-х, когда старую Москву начали сносить, а её обитателей вывозить в новые районы, то в посёлке Бирюлёво, как и по всей окраине города стали расти так называемые спальные районы. В первое время количество действительно коренных москвичей, переехавших сюда из центра, было критически мало в сравнении с теми, кто осел здесь по временной прописке. Досуг народа был до невозможного примитивен, и если взрослые сперва пили и только потом выясняли отношения кулаками, пытаясь разобраться кто и откуда приехал, то подростки делали это сразу, а выпивали опосля. Весь район был поделён на так называемые кварталы, а по-простому зоны, имевшие свои же местные названия типа «Китайской стены», «Муравейника», «Ромашки», «Снежинки», «Пьяного дома», «Гадюшника» или кратко «Общаги около стекляшки». В каждой зоне имелись свои собственные авторитеты, как правило ребята не старше 16 лет, выросшие из шпаны до хулиганья, и имена которых, если не хочешь, чтобы тебе наваляли, желательно было знать.

В подростковую историю того периода навсегда вошли погоняла Седой, Ерик, Серый, Евмен, Мирон, Коба, Шеф, Гога, Жилин, Геша Борзый, Гопак, Кадык, Харя, Антена, Лёха-сука и другие. Судьба многих из них продолжилась в подростковой колонии, а в лихие 90-е большинство подранков подалось в банды рэкетиров и вымогателей, «крышуя» местные кооперативы, рынки и бензоколонки, и в результате закончив свой путь, на так называемой аллее братков на Хованском кладбище.

Конечно же школа в районе новостроек не шла ни в какое сравнение с той, где Игорь учился до 6-го класса, причём не только своими учениками, но и учителями, большинство из которых достаточно слабо разбирались в собственном предмете, и почти всё внимание уделяли порядку в классе, боясь, что не дай бог, произойдёт нечто такое, за что учителя привлекут к ответственности и не только административной. А на выдумки шпана была горазда и помимо выцарапывания на партах и стенах матерных слов, засовывания спичек в замок от кабинета и подкладывания под задницу тихонь, а то и учительницы кнопок; шпана ещё мастерила брызгалки, начинённые солевыми растворами, от попадания которого в глаза, те начинали болеть и слезиться; делала из заколок для волос рогатки, а то и что посерьёзней — «духовушки» и самострелы, и даже конденсаторы, добываемые из ламп дневного света: вариант современных электрошокеров.

Но главным аргументом хулиганья были, конечно же, кулаки, ноги, ну и кастеты, а позже, когда страна погрязла в моде на восточные единоборства — нунчаки. Основным делом авторитетного, простите, недоумка — было сперва запугать, а потом и унизить того, кто не мог, а чаще не хотел давать сдачи, видимо потому, что после этого недоумок зверел и приводил с собой шалман таких же, как и он, а те уже расправлялись с дерзнувшим перечить не на шутку.

Помимо прочего шпана держала под контролем сугубо свою часть района, защищая его от посягательств «чужаков», а заодно и обирая своих, так что блатному пацанью было не до учёбы: дел, как говориться, хватало. Приблатнённые юнцы, не вписанные в шайку, работали по мелкому: отнимали медяки у всех, кто их имел, снимали ремни, шнурки, пуговицы, в общем всё, что блестело. Зарвавшаяся мелкотня, прикрываемая собратьями, а то и братьями из ПТУ и техникумов, подобно воронью, забирала себе всё, что можно было отнять. Непонятно, правда, зачем, но факт есть факт.

Иногда у местной гопоты случались приступы добра, и тогда они одаривали только что ими же ограбленного, но проявившего, по их мнению, стойкость, чем-то вроде жвачки, естественно немногим ранее стыренной у такого же чувака. Разобраться во всём этом было невозможно, а потому оставалось рассчитывать только на везение. Даже кулаки не помогали: один раз отобьёшься, а потом тебя просто забьют в подъезде всем скопом.

Шутки шутками, а выживать надо, и Игорь этому учился каждый день. Здесь так: либо драться до победного, как поступал в их школе некий Дьяконов, в результате забитый Ериком и Евменом до полусмерти, либо брать верх интеллектом, пользуясь тем, что большинство хулиганья было тотально неграмотным, порой, не умея даже нормально сосчитать в уме простейшие примеры. Игорь таким и помогал: давал списывать и решал за них контрольные и вскоре попал под защиту местной гопоты. Что поделать, но жить, вернее, выживать, хоть как-то, но всё-таки надо…

Но перелистнём эту страницу и узнаем о другой школьной жизни, всё-таки СССР — страна развитого социализма, которая старательно стремилась улучшить жизнь своего народа. И, несмотря на тоску и нищету московских окраин, люди жили и свято верили в добро. И дети тоже верили в лучшее и старались жить и учиться, «как завещал великий Ленин, как учит коммунистическая партия», а как известно из лозунгов того времени «народ и партия — едины». А теперь возьму другую ноту в своём повествовании об отроческих годах Игоря Алексеева и расскажу о том, как жили простые советские люди и их семьи на примере жизнеописания моего героя. И всё это было, и всё это правда! Прилетели ангелы и разогнали тучи!

Примечания

8

Френоло́гия — одна из первых псевдонаук в современном понимании, основным положением которой является утверждение о взаимосвязи между психикой человека и строением поверхности его черепа.