Пока не отопрёшь дверь

Ирина Мист

Моё время – после захода солнца.Моё время – перекрёстки.Перекрёстки миров, где сплетается реальность и то, что находится по ту сторону жизни.Рассказы в стиле мистического реализма. Книга содержит нецензурную брань.

Право на…

Мы сидим возле озера. Когда встречаешь старых знакомых, начинать разговор можно с чего угодно. Даже фраза «Как дела?» означает лишь: «Выбери сама, о чём ты хочешь поведать сегодня». Мы не виделись целую вечность. Не важно, с какого места начинать отсчёт — хоть с начала сотворения мира, хоть со вчерашнего дня.

Встретились — и спустя пять минут болтаем, словно и не было нескольких лет разлуки. Взахлёб, сталкиваясь руками и замирая на мгновение. Для дружбы нет срока давности. Смотрю на неё — не понимаю, что в ней такого. Она словно стала старше на пару десятков лет. И замерла в том самом возрасте, когда мы жили вместе, коротая за беседами ночи, зная, что с утра нужно отдирать себя от подушки и валить на работу, надев костюм. Тот или другой почти такой же. Слушаю и думаю: «Девчонка! Юная до безобразия. Как говорят, детство в одном месте». И через мгновение проносится мысль: «Невозможно. Жизни не хватит, чтобы думать, как она. Не только своей — и парочки чужих».

— Знаешь, а ведь я получила. Можешь называть это как угодно. Право на жизнь, смерть, да, какая разница, они так близки. Пусть будет право на жизнь. Мало того — ещё и ин-дуль-генцию прихватила. Сходу не выговоришь. Представляешь? И всё это случилось в самый неподходящий момент. Хотя любой момент для меня тогда был бы самым неподходящим. Сколько слышала: «Женское сердце безгранично». Знаю, безгранично. Умом понимаю. Когда у тебя один человек, который был рядом, тот, самый любимый когда-то, а потом другой, третий… да Бог с ним, троим всегда можно найти место в сердце, как-нибудь договорятся. А когда их перевалило за двадцать, и того больше. Представляешь, в это сердце сама боишься порой заглядывать. Приходишь — а там на каждом шагу знакомый, да ещё с общими воспоминаниями. Брр.… И думаешь: «Божички мои, уж лучше я где-нибудь с чужими людьми потусуюсь, чем в собственном сердце». А потом в какой-то момент их стало так много, что я уже сбежать захотела из тела. В самом деле, начала подыскивать хоть какого-то собеседника, не задающего лишних вопросов. Нашла, конечно. Ветер. До этого с грозами болтать научилась. Только вот зимой одиноко, да и летом — слишком уж непредсказуемый собеседник, точнее, собеседница. Хочешь поговорить, а она где-то грохочет за пару сотен километров. Приедешь, если уж очень неймётся, а её и след простыл.

А потом вдруг взяла — и одним росчерком пера всю эту проблему решила. Даже не росчерком, это я так, для красного словца сказала — татуировкой. Никто и понять толком не может, что там написано. Не тем почерком, не так. Надо было тоньше, изящнее, ну, уж как получилось.

Зато моё тело словно потеряло оболочку, стало проницаемым. И все любимые люди стали прилетать ко мне, как на отдых. И улетать так же. Вздохнула с облегчением и с удовольствием стала трапезничать вместе с ними. Сегодня с одним, завтра с другим. А уж если кого-то очень хочется увидеть, крикну, прошепчу его имя на ветер — глядишь — через день-два сидим вдвоём в моём сердце, вспоминаем былые времена.

А уж когда я прилепила сверху стрекозу… Удивительное насекомое. Ты не смотри, что легкомысленным считается. Летает там, бирюзовая или голубая над прудом — красота. Представила? Вот! Хищница ещё та. Я, когда это узнала, удивилась поначалу, потом улеглось. Но вот, что она — связной между миром живых и мёртвых, обнаружила с дрожью. Да, и название — драконова муха. Спутница ведьм. На ней ещё чёрт катается, по поверьям. Никто не видел, но говорят. Не так всё просто. Куда до всего этого Крылову с басней «Стрекоза и муравей»? Валькирия среди насекомых, только теперь она уносит осколки сердец в Вальхаллу. Есть такая, специально для сердец павших. Что-то меня занесло….

Меня саму уже занесло. Как заворожённая, смотрю на неё — давнюю подругу, проникаю сквозь радужку глаз и, словно наяву, вижу осколки сердец её возлюбленных.

— Как сейчас — продолжаешь влюбляться?

— Больше нет. Умерла для этого мира, стала жрицей.

— Жрицей? — с силой зажмуриваю глаза, пытаясь примерить на себя её смерть. Её жречество. Не вяжется. С ней не вяжется. Никак. Вот же она, передо мной.

Открываю глаза — на гибкой осоке сидит огромная стрекоза. Или мне она такой показалась от неожиданности. Смотрю в её сферические глаза, в которых отражается пронзительное лазурное небо, слепящее солнце и я вверх тормашками. Стрекоза, стряхивая с крыльев потёки краски, вибрирует крыльями, мелко и дробно, взлетает, зависает в воздухе перед моим носом и стремглав улетает, сливаясь с небесной синью. А я продолжаю сидеть, вспоминая подругу, с которой рассталась много лет назад по глупости. Да ещё потому, что перед нами расстилалась целая вечность.