Одинаковые

Ирина Мартова, 2022

Жизнь непредсказуема. И порой преподносит такие сюрпризы… На самом деле она просто расставляет все по своим местам. Только мы понимаем это порой слишком поздно… Спасая молодую женщину, попавшую в автоаварию, Анастасия не предполагала, что это событие полностью изменит ее жизнь. Она просто пыталась вернуть незнакомке желание жить. Но в квартире этой женщины она случайно натыкается на фото… своей мамы. Вопросы, один сложнее другого, возникают перед Настей, и ответы на них таятся в прошлом ее матери. Анастасия горит желанием выяснить правду, даже если ей придется пройти серьезные испытания…

Глава 9

Прошло три дня. Павел, пребывающий в странном состоянии перманентного сна и сильной слабости, приуныл — обещанное спасительницей улучшение не наступало. К концу третьих суток, ближе к вечеру, он, нахмурившись, отказался глотать ее зеленоватый отвар.

— Хватит пичкать меня этой горечью, — процедил он сквозь зубы. — Гадость какая-то. Все равно ничего не помогает.

Женщина сверкнула своими черными глазищами, поправила белоснежный ситцевый платок на голове, повязанный так, как носят крестьянки в поле, и задумчиво поглядела на него.

— Торопишься ты. Очень спешишь. А зря. Суета — это грех. Не спеши, всему в этой жизни свое время, свой час, свое мгновение.

— Так время же уходит, — насупился Павел. — Я и умру так, твоего облегчения дожидаючись.

— Не умрешь, — травница, уверенно качнув головой, привычно поджала губы. — Не волнуйся. Ты живучий, как кошка. А облегчение тебе не я дам, а Господь. Он милостив, просто потерпи.

Прошло еще дня три. Внезапно проснувшись на рассвете, Павел, еще не понимая причины пробуждения, долго лежал, прислушиваясь к царящим звукам.

Рассвет занимался. Уже порозовели шторы и потолок. Тьма, отступая, сгущалась в углах, старательно пряталась за шкафом и комодом. Первый луч солнца, пробившись сквозь задернутые шторы, ласково коснулся щеки Павла, пробежал по лицу и, вспыхнув сотней огненных брызг, отразился в зеркале.

Павел, проследив путь солнечного посланца, улыбнулся. Вдруг, ощутив забытую легкость, испуганно затаил дыхание. Пошевелил ногой. Сжал ладонь в кулак. Приподнялся на локтях… и растерянно замер, чувствуя, как колотится взволнованное сердце.

Ничего не болело. Совершенно ничего! Сила, покинувшая его большое тело, еще не вернулась, но уже исчезло ощущение абсолютной немощности и изнеможения.

Ошеломленный этим открытием, Павел медленно опустился на подушку и тревожно поглядел на дверь. Словно ожидая этого, в комнату тут же вошла Агафья. Взглянув на обескураженного мужчину, она, глубоко вздохнув, медленно истово перекрестилась.

— Ну, все. Слава богу.

— Что все? — Павел озадаченно сдвинул брови. — Что ты там шепчешь?

Агафья наклонилась к нему, тронула лоб рукой и впервые за все это время чуть улыбнулась бледными губами.

— Что надо, то и шепчу. Ты не об этом сейчас думай.

— А о чем?

Травница присела на стул возле его кровати, помолчала и, поправив белоснежный платок, сказала решительно и твердо:

— Послушай, что я тебе скажу… Тебе, Павел, многое от природы было дано. Очень многое. Не к каждому своему чаду вселенная так щедра бывает. Но человек такое существо, которому предписано все дарованное расходовать так, чтобы гармонию внутреннюю не нарушить. Душу сберечь. Во всем должен быть порядок, так не нами заведено. Все должно иметь свое место в жизни: и работа, и друзья, и женщина, и любовь, и семья. Миропорядок такой. Это называется гармонией. Нет счастья тому, кто что-то из этого потеряет по дороге. Ведь тот, кто живет однобоко, стремится не вперед, а назад.

— Как это? — недовольно хмыкнул мужчина. — Как это назад?

— А так, — травница усмехнулась. — Полноценная гармония, духовная и физическая, жизнь продлевает, а маниакальное, кособокое стремление к чему-то одному жизнь укорачивает, убивает энергетику, стирает ментальность, разрушает ауру. Нельзя, отдавшись во власть чего-то одного, спокойно миновать другое, как нельзя обойти законы жизни. Нет счастья и здоровья тем, кто пытается себя обокрасть, обделить, нарушить законы праведности, истерзать свою душу. Это трудно, конечно, понять, особенно таким оголтелым, фанатичным людям, как ты, — она сверкнула своими черными глазищами. — Многих ли ты знаешь, кто, добившись некой призрачной цели, считает себя счастливым, не имея полноценной семьи? Могут ли быть радостны и спокойны те, кто во имя достижения мнимых идеалов и ценностей предают любовь, оставляют детей, ограничивают себя, забывают родителей?

— Но это же совсем другое, — Павел отвернулся к стене. — При чем здесь я?

— А ты когда в последний раз навещал родителей? Когда девушку целовал? Когда в лес ездил? А помнишь ли ты, как пахнет сирень в мае? Как утренняя роса холодит босые ноги? Как поет соловей на рассвете? Что ты видел в своей жизни, кроме формул, задач, теорем, доказательств? Где ты бывал, кроме форумов, конференций, презентаций и лекций? Что ты вообще знаешь о жизни, кроме математических выкладок и бесконечной гонки за призрачными открытиями? Ничего! Ты позабыл настоящую жизнь. Потерял ее вкус. Выключил себя из нормального жизненного русла! Стал математическим сухарем, молодым стариком, телом без души. Душа твоя, Павел, высохла. Поэтому жизненная энергия утекла.

— Ой, какая чушь, — поморщился Павел. — Глупость все это… Фу! Бред сумасшедшего!

— Может, и бред, — Агафья спокойно пожала плечами, — но без моих трав, молитв и ночных бдений ты сейчас бы лежал, как овощ. Помнишь, как не мог ни рукой, ни ногой пошевелить? А отчего это, спрашивается? Не задумывался? Врачи ведь ничего не находили у тебя, а ты все лежал и лежал без движения! Но Бог милостив, он просто показал тебе, дал понять, что не той дорогой ты идешь. В жизни есть много прекрасного, о чем ты даже не подозреваешь и не догадываешься. Вот жизнь… Там, за окном, она настоящая, живая, со своими проблемами и горестями, радостями и удачами. Трудная, но полноценная. Никто ведь не говорит, что это плохо — заниматься наукой. Никто не заставляет тебя бросать математику. Но нельзя так погружаться, отдаваться всецело, лишать себя счастья. Чтобы полностью исцелиться, восстановиться, тебе, Павел, надо на время отвлечься. Вот о чем речь. Отдохнуть необходимо. Силы потерянные накопить, ощутить дух земли, энергией напитаться. Возродиться. Обновиться. А потом сам решишь, что делать дальше. Бог тебе подскажет.

Мужчина прикусил губы, чтобы не расхохотаться, но все же, не сдержавшись, улыбнулся.

— Агафья, я благодарен тебе за твои усилия, но, прости за откровенность, слова твои напоминают мне каменный век. Это полный абсурд, вздор. Сейчас двадцать первый век, а ты несешь какую-то несуразицу, словно мы лет на двести назад перенеслись. Твои допотопные разговоры вызывают у меня только изжогу. Хватит выдумывать. У меня просто было переутомление. Вот и все.

— Ну, что ж, — Травница, перекрестившись, грустно поглядела на него. — Как говорится, хозяин — барин, тебе решать, насильно же мил не будешь. Но помни: у всего есть свои границы, пределы, возможности. И у здоровья тоже, оно не бесконечно. Помни, Павел: кому много дано, с того много спросится. Береги себя. Подумай над моими словами. Крепко подумай.

Через день Агафья уехала. На прощание, войдя в комнату Павла, она вдруг улыбнулась, поправила свой вечный платок.

— Уезжаю я. Все, что могла, сделала. Не вставай. Не благодари. Денег я не беру за лечение. Хороший ты человек, светлый. Твое восстановление будет лучшей наградой для меня. Помни мои слова. И вот… — она положила на тумбочку клочок бумаги. — Здесь мой адрес. Нужна будет помощь, только попроси.

Агафья молча перекрестила мужчину и, низко поклонившись, быстро вышла, осторожно прикрыв за собой двери.

Павел, сам не понимая почему, долго-долго смотрел на закрывшуюся дверь, словно ожидая, что она вернется. Но Агафья так и не появилась, зато силы стали прибывать. За три недели он так окреп, что не просто поднялся на ноги, но и стал выходить из дома, гулять, даже пару раз съездил на кафедру. Врачи, знакомые и коллеги только диву давались, глядя на него.

Но ведь ничто в нашей жизни, как бы мы ни старались, не проходит бесследно.

Павел стал другим. Даже посторонние отмечали его наполненность непривычными для них эмоциями, взглядами, жестами. Эти внезапные, непонятные перемены коснулись и внутреннего мироощущения, и внешнего вида. И это что-то, совершенно неуловимое, но очень осязаемое, делало Павла непонятным для привычного окружения. Павел, словно чужеродный элемент, чувствовал себя лишним, чужим в своем родном коллективе.

Глядя на молодого профессора, коллеги пожимали плечами и отводили взгляды: он похудел, на висках вдруг появилась легкая седина, под глазами легли густые тени. Борода, которую он так и не решился сбрить, делала его облик загадочным и странным, а мистическая история выздоровления добавляла ему таинственности и многозначительности.

Студенты, коллеги и наставники с интересом и опасением ожидали его возвращения в науку. Он и сам мечтал о возобновлении лекций, семинаров, научной работы, но что-то непонятное, поселившееся где-то в глубине души, то ли отвлекало, то ли тревожило, то ли волновало…

Павел не мог понять, что с ним происходит, но былой интерес, невероятный азарт и воодушевление, с какими он каждый день торопился на работу, куда-то исчезли. Пропали страстность, запальчивость и кураж, дающие мотивацию и позволяющие двигать науку вперед. Он по-прежнему любил математику, но вдруг с ужасом осознал, что больше нет в нем той безумной увлеченности, благодаря которой он неделями не покидал университет, сидел в библиотеках, пропадал в лаборатории.

Обнаружив в себе эту жуткую перемену, Павел не на шутку расстроился. Даже в дурном сне он не мог представить, что когда-нибудь разлюбит царицу наук — математику, которой отдал столько сил, здоровья и времени.

Что делать дальше, он не знал. Но реально ощущал, что коллеги сторонятся его, студенты смотрят вопросительно и настороженно, будто опасаясь чего-то.

Мрачнее тучи, мужчина ходил по квартире, проклинал и свою внезапную болезнь, и слова дотошной Агафьи, и врачей, не умеющих объяснить происходящее. Злился и на себя, и на своего друга-профессора, где-то откопавшего эту травницу, и на весь мир, ополчившийся против него.

Потом позвонил другу и, не подбирая слов и выражений, вывалил на него все свои обиды, упреки, опасения и обвинения. Однако, тот, только что вернувшийся из заграницы, не растерялся, выслушал спокойно бранный поток и нелестные выражения, отложил все дела и приехал к Павлу с бутылкой вина и головкой итальянского сыра.

— Ну, что? Все мечешься, как зверь в клетке? Маешься без дела?

— Да если бы! — Павел сердито обернулся к нему. — Твоя Агафья меня просто заколдовала. Не смейся… Я теперь уверен, что она гипнозом владеет, с такими глазищами иначе и быть не может!

— Так что? В чем проблема? — друг присел на диван.

— Как жить-то мне теперь? Что делать? — Павел, чуть не плача, хлопнул кулаком по столу. — Силы и здоровье вроде бы вернулись, а для чего они мне? Ничего не хочется, не волнует меня ни теория, ни практика, ни студенты, ни коллеги. Никакие формулы и выкладки не заводят, не воодушевляют. Нет мотивации! Куража нет! Я словно выжатый лимон, понимаешь?

Профессор, внимательно поглядев на него, озабоченно покачал головой.

— Знаешь, Пашка, что я тебе скажу? Серьезно, без всяких шуток и насмешек. Ты плохо выглядишь. Видно, организм хоть и восстанавливается, но медленно, трудно. Может, тебе и правда немного отдохнуть, а? Сменить обстановку, уехать куда-нибудь в глушь, подальше от цивилизации… Это же в любом случае полезней, чем сидеть здесь, в крошечной квартире в центре Москвы, и от злости яростно материться и посуду бить?

— Ты обалдел, что ли? — Павел изумленно уставился на него. — И куда? Куда я поеду?

Но долго думать им не пришлось. Жена профессора, заехавшая за ним после работы, легко разрешила эту задачу.

— Мой прадед еще до войны построил дом на заимке в глухом лесу в Черноземье. Знаешь, что такое заимка? Это расчищенный под пашню участок земли, расположенный вдали, отдельно от других земель деревни. Прадед служил лесником, жил всю жизнь в лесу, почти ни с кем не общался. Характер прадеда, крутой и вредный, не давал ему покоя, не мог мужик среди односельчан жить. Все ему мешало. То девки с парнями слишком громко хохочут у околицы, то коровы совсем луг затоптали, то бабы белье плохо полощут на реке. Вот ведь какой противный мужик был, никому покоя не давал! Поэтому работа стала и его спасением: в лесу ведь можно сколько угодно ругаться, все равно никто не услышит.

— И что? — Павел недоуменно поднял на нее глаза. — Ты и мне прикажешь лесником стать?

— Нет, конечно, — женщина расхохоталась. — Просто есть на свете замечательное место. Уединенное. Безлюдное. Обособленное. Это то, что тебя спасет, я уверена. Ты сможешь подумать обо всем без спешки, окунуться в прошлое и вернуться в настоящее совсем другим человеком.

Павел, вскочив, забегал по комнате. Потом схватился за голову.

— Да кто вам сказал, что я хочу быть другим человеком? Я хочу быть прежним, заниматься любимым делом, писать новые работы, растить студентов. Вот это моя жизнь, и другой я не хочу!

— Подожди, остановись, — женщина, переглянувшись с мужем, предостерегающе махнула рукой. — Что ты валишь все в одну кучу? Чего впадаешь в истерику? Разве кто-то из нас сказал, что ты никогда не вернешься? И разве ты сам не чувствуешь, что эта болезнь, странная и непонятная, послана тебе зачем-то, для чего-то? Я знаю, ты не веришь в предназначения, предсказания и судьбу, да и мы до последнего времени к этому относились, честно говоря, скептически. Но ведь факт налицо! Ты болел, быть может, умирал, а медицина была бессильна, и только Агафья остановила этот процесс. Как? Я и сама не понимаю, да и никто из нас, я думаю, не понимает. Да и зачем нам это понимать? Для чего разбираться? Просто доверься ей, попробуй, поверь. Если будет плохо, одиноко, некомфортно, ты всегда можешь вернуться. Твое останется твоим в любом случае!

Павел слушал ее, опустив голову. А женщина, чувствуя, что он сдается, тепло улыбнулась.

— Там чудное место. Удивительное. Заброшенное, конечно. Но природа дивная — лес, река, радуга во все небо, птицы поют… Как раз то, что тебе Агафья советовала. Я там была проездом лет пять назад. Дом сохранился прекрасно. Ключи я тебе дам, продукты в селе закупать будешь. Ну? Не жизнь, а малина!

— Пашка, а что? — поддержал супругу муж. — Попробуй! Это шанс, который надо использовать. Замечательный выход! Поживешь на природе, окрепнешь и вернешься к нам с новыми силами. Давай, соглашайся! Ну?

Так Павел оказался в Васильевке.

Огромное село, раскинувшееся между лесов на берегу широкой реки, встретило незнакомца настороженно. Он, правда, и не стремился никому понравиться. Еще не окрепший после странной болезни, Павел доехал на поезде до станции, оттуда на маленьком, ужасно рычащем автобусе, до села, а дальше, на попутке, до лесхоза.

Шофер грузовика, подобравший в селе чужого бородатого мужчину, приветливо кивнул.

— В гости что ли? В наши края москвичи только в гости ездят, да и то нечасто.

Павел, удивленный его доброжелательностью и радушием, растерянно пожал плечами.

— Да вроде и не в гости. Не знаю.

— Ого! — водитель удивленно хмыкнул, сразу перешел на «ты». — Жить, что ли, здесь собираешься?

— Наверное, — смущенно кивнул Павел. — Поживу пока. Там видно будет.

Ему не хотелось объясняться с незнакомым человеком, но и промолчать он не мог, это казалось ему несправедливым и невежливым.

Дотошный водитель, улыбаясь нежданному попутчику, не отставал.

— Извини, мужик, что я на «ты», но раз останешься здесь, привыкай сразу — у нас здесь все запросто. А где жить будешь? Село-то позади осталось. Мы ж в лес едем, ты ничего не перепутал?

Павел понял, что просто так мужчина не отстанет, поэтому нехотя произнес, глядя на петляющую между холмов и деревьев дорогу:

— Я поселюсь в доме на заимке. Знаете? Дом старого лесника…

— Да ты что? — водитель громко присвистнул. — Там же лет сто никто не живет! Вот дела… Дом, правда, крепкий, целый, но запущенный. Там неделю мыть да убирать надо. А ты родственник лесника? Что-то не похож. У них в роду все чернявые, быстроглазые, высокие, а ты вон какой белокожий да светловолосый. Другая порода, иная масть. Не боишься один в лесу? Там ведь вокруг людей нет. Дикие звери, птицы, и все. Тишина.

— Нет, не боюсь, Павел тяжело вздохнул. — Похоже, это именно то, что мне сейчас и нужно.

Водитель, изумленный новоявленным жильцом старого дома и его странными словами, озадаченно замолчал, переваривая услышанное. Минут пятнадцать они ехали молча. Но радушие местного жителя оказалось сильнее удивления, и мужчина, глянув на незнакомца, пожал плечами.

— Ладно, не дрейфь! Я тебя до самой заимки довезу. Подождут в лесхозе, ничего с ними не случится. А то как же тебя бросить тут одного?

Павел, отчего-то очень смутившийся, невесело улыбнулся.

— Спасибо вам. А то и вправду как-то не по себе. Впервые вот так, один на один с природой.

Водитель сдержал слово, довез Павла прямо до заимки, дошел вместе с ним до дома, стоящего посреди двора, огороженного высоким частоколом, осмотрел окна, потрогал двери.

— Ну, вроде все цело, — кивнул водитель и, спохватившись, неловко протянул руку. — Эх, что же я! Я — Матвей. Мы в Васильевке живем. Если что, приходи за помощью. Голубой дом на перекрестке возле школы, найдешь легко. А телефон-то у тебя есть?

— Есть, — усмехнулся Павел. — Да что толку? Здесь, наверное, и связи-то нет.

— Обижаешь, — Матвей недовольно хмыкнул. — У нас еще года три назад вышку поставили. Ловит отлично, здесь, кстати, тоже. Вот проверь.

— Ого, — Павел, глянув на телефон, согласно кивнул. — Значит, мне повезло. А меня Павел зовут. Спасибо вам за все.

— Ты эту привычку городскую бросай, — нахмурился Матвей. — Не дело это! Я ж тебе уже сказал: мы здесь все свои, так что переходи-ка тоже на «ты».

Павел покраснел, а потом усмехнулся.

— Значит, теперь и у меня есть знакомый в Васильевке. Ну, что ж… Приезжай, Матвей, в гости.

Так началась новая жизнь молодого профессора. Новая. Удивительная. И совершенно другая.