Монастырь дьявола

Ирина Лобусова, 2014

Если в стене старинного замка вдруг приоткрылась дверь, это еще не значит, что в нее нужно входить. Существует средневековая пословица: «дьявол обожает монастыри». Особенно те, за стенами которых скрывается страшная тайна, уходящая корнями в глубокое средневековье, и начавшая жизнь заново в современности. Отправляясь в автобусное путешествие по средневековым замкам Европы, главный герой ничего не знал о дверях, открытых в стене. После катастрофы автобуса, вместе с двумя случайными спутниками, он находит заброшенный замок в лесу. В замке происходят мистические события – главному герою предстоит спасти древнюю рукопись и странный крест, чтобы исполнить древнее пророчество. Трагедия его семьи тесно переплетется с трагедией двух женщин, жительниц средневекового городка, бывшего прежде на месте замка-монастыря, двух женщин – матери и дочери, однажды столкнувшихся с инквизицией.

2013 год, Восточная Европа

— Значит, здесь все-таки кто-то есть… — сказал он, чтобы сбить это отвратительное молчание.

— Я не понимаю…. Ничего не понимаю… — забормотал москвич, и ему вдруг подумалось, что вне зависимости от характера и привычек ужас всех поражает одинаково.

— Но это невозможно! — откликнулся врач, — невозможно! Здесь никого нет! Никого! Мы же проверяли все двери!

— Значит, не все! — твердо сказал он.

— А вдруг кто-то услышал наши голоса и решил открыть? Может, сторож, — голос москвича по-прежнему дрожал, но он все-таки пытался взять себя в руки, и ему в голову пришло, что это (в принципе) достойно похвалы, — должно же быть какое-то реальное объяснение!

— Вопрос в другом — что мы будем делать? — сказал врач.

— Войдем и посмотрим! — твердо сказал он.

— Десять минут назад ты говорил совершенно другое!

— Я передумал.

— Почему? С чего вдруг передумал?

— Я никогда в своей жизни не бежал от раскрытой двери!

— Но и не входил в нее, верно?

Реплика москвича носила многозначительный характер, глаза неприятно косили в сторону, и всем своим поведением он пытался дать понять, что в его фразе содержится намного больше смысла, чем сказал….Он отвернулся к стене, чтобы не видеть так явно, как вокруг расцветают черные цветы подлости. Аромат которых вдруг заполонил все вокруг. Он не хотел, чтобы все это отражалось у него на лице, но в то же время знал, что ничего не сможет с этим поделать. Что это всегда будет отражаться на его лице… Всегда…. Как кровоточащий шрам. Как чудовищный рубец, из которого вечно будет сочиться кровь. И люди будут шарахаться в ужасе от одного его вида и он станет чем-то вроде зачумленного или прокаженного, изгоем, тем самым, каких так боится толпа. Ведь для того, чтобы вызвать ужас у толпы, не обязательно быть уродом. Иногда для этого достаточно обладать нечеловеческим горем. Горем, которое, как кошмарный асбестовый панцирь, накладывается на всю жизнь.

Он попытался взять себя в руки, но не смог. Мешали призраки. Единственное, что смог, просто прикрыть глаза на несколько секунд. Несколько секунд, похожих на кошмарный сон.

Москвич, конечно, испугался.

— Видишь, я не полный идиот! Я правильно сказал, верно? Я читал о тебе в газетах и сразу смекнул, кто ты такой! Так что нечего из себя строить самого умного, про тебя и так все ясно!

— Послушайте, я ничего не понимаю… — в их диалог (вернее, в односторонний монолог москвича — потому, что он за все это время так и не проронил ни слова) вмешался врач, — что он такое говорит? Что было написано в газетах?

Врач вопросительно повернулся к нему и он ответил:

— Это не важно.

— Да? — у москвича словно открылось второе дыхание (возможно, знание чужой тайны придало ему уверенности), — тебе, похоже, часто попадаются раскрытые двери! Только в этот раз ты войдешь первым!

— Хорошо, я войду, — он вытер со лба ледяной пот.

— Нет! — врач закричал неожиданно громко, — нет! Никто туда не пойдет! Это страшное место, отсюда нужно бежать!

— Я войду, — он решительно отстранил врача.

— Я больше не намерен стоять на месте и все это слушать! — неожиданно взвизгнул москвич, — Я могу сдвинуть с этой дороги вас обоих! И тебя тоже, кстати.

— Попробуй.

— Что? Ты сомневаешься?

— Сомневаюсь, — он усмехнулся, — знаешь, я мог бы убить тебя одним ударом, здесь и сейчас, все равно бы этого никто не увидел. Я мог бы сделать сейчас все, что угодно, особенно в этом месте, в котором в воздухе — зло. Но я этого не хочу. Я не хочу пачкать свои руки. Я вообще не хочу с тобой драться! Поэтому я буду делать все, как считаю нужным, не собираясь с тобой даже говорить.

— Ты, придурок! Ты давно стоишь у меня поперек горла, урод! Я устал от твоих выходок! Если хочешь получить по морде — сейчас получишь!

Он вдруг засмеялся. Он смеялся глухо, как будто каркал, и в этом странном смехе неожиданно для него самого зазвучала горечь. Поняв, что зашел слишком далеко, москвич смертельно перепугался, и очень хотел отступить, но только не знал, как. Он решил прийти ему на помощь:

— Ты плохо прочитал газеты. Или прочитал их не до конца.

— А что было в конце? — москвич заговорил совершенно другим тоном.

— Это не важно! Может, это глупость, но если дверь открылась прямо перед тобой, нельзя в нее не войти.

Быстро поднялся по ступенькам. Врач и москвич едва поспевали за ним. Врач тихонько тронул его за рукав куртки:

— Что ты имел в виду, сказав, что он не дочитал газеты до конца? Что было в конце?

— А ты знаешь, что было в начале?

— Нет, но… это не важно, правда?

— Не правда. Самое важное в начале всегда. А если в конце — это очень плохой сюжет. В конце было то, какая у меня профессия.

— И какая же?

Беседуя, они поднялись уже на несколько ступенек каменной винтовой лестницы, которую обнаружили сразу за дверью. Это была очень странная лестница, ступеньки которой были выдолблены прямо в стене. Лестница вилась спиралью вверх и расстояние между стенами было таким узким, что нельзя было даже развести руки. Каменные ступеньки были высокими, стертыми, с частыми выбоинами на краях. Воздух был спертый, полный плесени и сырости. Стены покрывал темно-зеленый мох, пробивающийся прямо сквозь каменную кладку. Кое-где из стен сочилась вода, и капли медленно падали вниз с равномерным, тяжелым звуком. Свет проникал снизу, из раскрытой двери, и оттого все вокруг казалось темным. Идти по высоким ступенькам было достаточно тяжело. Затруднительный подъем забирал много времени и сил.

— Когда-то у меня была школа.

— Школа? Частная школа? Ты учитель?

— Нет. Школа по восточным единоборствам. И много учеников. Я учил бою.

— Ты сказал — была?

— Была. Потом я ее закрыл.

— Почему?

— Какой смысл драться и владеть своим телом, если ты не можешь спасти жизнь? По сравнению с жизнью все это ничего не стоит. Я не смог спасти жизнь. И не одну жизнь. Именно это было в начале. Знаешь, если б даже он полез в драку, я все равно не смог бы его ударить.

— Не смог бы дать сдачи? Ударить в ответ?

— Я больше не буду давать сдачи. Никогда.

— Никогда? Ты говоришь серьезно?

— Говорят, искусство боя стоит жизни. Иногда ради этого искусства жертвуют целой судьбой и оно превращается в жизнь. Так вот, я решил эту жизнь убить. Я больше никогда не подниму руки для удара. Что бы ни произошло.