Настасья

Ирина Критская, 2023

Ведьмы рано или поздно приходят в мир людей – вот только жить в этом мире им непросто. Потому что все в нем – и рождение, и смерть, и любовь, и ненависть, и встречи, и разлуки на ведьм не рассчитаны – слишком тонка у них кожа, слишком обнажено то, что в сердце. Вот и Настасья… Рожденная ведьмой ушла к людям, прожила жизнь человеческую, испытала и горе и радость, любила и страдала, как самая простая женщина. Книга об этой любви…

Глава 13

Иван не копался в своей душе, не умел. Хотя и болело в ней что-то, саднило навязчиво, но не сильно, неприятно, тошнотно, Он гнал от себя эту боль, не принимал во внимание, прятался от неё. Глупость какая, каприз бабий шебуршание это в душе — о ребенке думать надо, да о семье, остальное наносное, ненужное.

А дитю нужна мать…

… Тогда Дина осталась у Ивана ночевать. Как-то сразу и легко у неё это вышло — вместе растёрли Алексашку самогоном, укутали, посидели у кроватки, пока он не уснул, вместе развели самовар. Потом Иван пошёл к скотине управится, а когда вернулся, то на столе исходила паром горка оладий, разрезанные пополам яйца манили затейливо украшенными сметаной яркими желтками, тоненько, по городскому нарезанный хлеб стопочкой лежал около солонки, а пара луковиц, превращенных в изящные колечки, пышным цветком венчали пиршество. Дина, раскрасневшаяся, до почти огненного состояния — тронь, обожжешься, в лыжных штанах и тоненькой маечке, плотно обтягивающей стройную талию и тяжелую грудь, шуровала у печи, неумело ворочая ухватом что-то тяжелое. Иван скинул тулуп, шапку, аккуратно отнял у девушки ухват, вытащил чугунок.

— Готова картоха, небось. Печка горячая с обеда, быстро в ней. Отдохни, сядь.

Дина послушно и зазывно изогнулась, и сейчас Иван уж не мог вспомнить, как все случилось. Помнил только, что Дина была податливой и бесстыдной, и от воспоминаний о том, что она делала, у него до сих пор приливала стыдная кровь к паху и жаром пыхало в голове.

Ну, а потом завертелось… Алексашка от Дины не отходил, таскался за ней хвостом, бабка Василиса с внучкой драили дом к свадебке, и скоро Иван и думать по другому не мог — лучшей жены и матери для паренька и не придумаешь.

… Весна пролетела, как один день. Навалилось все разом — и посевная, и работа по дому, Дина развила бешеную деятельность, и за месяц у Ивана на подворье появились куча цыплят, утят, гусят, кроликов и даже цесарок — этих дивных птиц он в жизни не видал, но будущая жена говорила — надо! Для здоровья мальчика, яйца ценные, богатые этими, как их, микроэлементами, настоящий клад. Иван ничему не возражал, есть хозяйка, ей и решать. И Дина решала — откуда взялась у горожанки такая сила — дом и двор сияли чистотой и порядком, мальчик щеголял в наглаженных рубашонках, а соседи прикусили языки — девушка за словом в карман не лезла, могла отбрить так, что шапка с головы падала от изумления.

— Ванюша, как тебе такая идея? Стол накроем на берегу, там, где старая груша. Место красивое, прохладное, да и комарья уже будет поменьше, август все же. А во дворе у нас тесно, скотина рядом, духота. Что скажешь?

Иван смотрел, как Дина, красиво напрягая загорелые, пополневшие руки, мешает здоровенным половником вишнёвое варенье в тазу, потом плавно везёт деревянной ложкой по вспенившейся кремово вишнёвой гуще и плюхает пенки в миску. А потом хватает хохочущего Алексашку, обтирает замызганную мордочку фартуком и грозит ему пальцем. А тот, обегая девушку сзади, снова сует палец в пенки, облизывает его, сладко щурясь и пытаясь увернуться от её хлесткой руки. А Иван не испытывал счастья, почему то. Того, мужского, истинного, от которого кругом голова. Он чувствовал только удовлетворение и покой, и это его полностью устраивало.

— Дин, вот как скажешь, так и сделаем. Под грушей, так под грушей. Народу-то сколько позовём? Лавки мне какие сбивать?

Дина накрыла варенье полотном, устало разогнулась, потерев поясницу.

— Человек пятьдесят будет, Вань. Учителя ещё. Мне на работу выходить, знакомится надо. Я что спросить тебя хотела.

Дина странно посмотрела куда-то в сторону, даже как-то по — птичьи скосила глаза.

— Я про жену твою знаю. А вот эта… Варька… Ты что, любил её?

Иван вздрогнул, вроде его хлопнули по голой спине чем-то холодным и мокрым. Глянул на странно побелевшее лицо Дины, пожал плечами и пошёл к сараям. И ничего не сказал. Не нашёл слов.

…

— Вань, а Вань… Ты что ж свою бесстыжую, городскую на ярмарку не взял? Стесняешься, небось, уж вторая у тебя в дому такая живет. А первая — вон, по рядам лазит. Страшная, как ведьма.

Зинуша, круглая, как мячик вдова с соседней улицы, давно все глаза проглядевшая через Иванов забор, игриво толкнула его в бок, вроде случайно наступила новой тапкой на его ботинок. Иван чуть не закашлялся, так запершило у него в горле от сладкой волны вдовьих дешевых духов, смешанной с маслянистым духом помады и еще чего-то, облаком окутавшей плотную, потную женскую плоть, но сдержался, спросил

— Ты это про чего, Зин?

— Так про чего… Про Варьку — ведьмачку, в хлебном ряду ее видала, согнулась вся, как старуха. А зыркает, туда же. Мало их жгли. И девку таскает свою, уж не знаю с кем мальца твоего оставила. Сучки.

Иван отодвинул шар Зинкиного тела в сторону и пошел к хлебным рядам. Вроде сила его какая потянула.

Варвара задумчиво рассматривала корзину с баранками так, вроде никогда не видела эту диковину. Она и вправду стала почти неузнаваема, постарела, седые лохмы были не аккуратно заправлены под нечистую косынку, землистые щеки стали дряблыми, рот ввалился. Настасья стояла рядом с матерью, держала большую матерчатую сумку, тоже не могла оторвать взгляд от корзины. Иван кивнул продавцу, кинул деньги в металлическую тарелку на прилавке, тот, отняв у девочки сумку, всыпал туда пол корзины баранок. Варвара подняла голову, глянула на Ивана, криво усмехнулась.

— Ну, здравствуй, Ваня. Благодетель мой…