Из жизни непродажных

Ирина Волчок, 2020

Независимая пресса – это миф, в который никто не верит. Никто, кроме тех, кто умеет быть независимым. Несмотря на преследования, финансовые трудности, непонимание успешных приятелей, несмотря на явные угрозы, сфабрикованные обвинения и выстрелы из-за угла. Непродажным жить трудно. И было бы совсем невозможно, если бы именно у таких людей не было могучей поддержки настоящей любви, настоящей дружбы и настоящей веры в справедливость.

Глава 2

Как всё начиналось

— Опять ты моё задание не выполнил! Я тебе что сказал? Нужна рекламная статья, написанная так, словно и не рекламная. Ты же мастер слова! А ты что принёс? Крамолу! На спонсора!!! — распекал Олега редактор «Новостей России».

— Пётр Гаврилович, как можно писать хвалебные статьи об учреждении, где сотрудникам больничные не оплачиваются?! Там на КЗОТ плюют! — возмущался Олег.

— Олег! Оле-ег! Охолони… Нельзя жить в доме из навоза и благоухать французским парфюмом, — говорил главный. — Чего ты хочешь? Прошлое разоблачили уже. А нынешний день пусть потомки разоблачают. Лицом к лицу лица не увидать… Ладно, иди.

Главный устало махал рукой и садился вычёркивать из Олегова материала «крамолу».

Дальше от спонсоров — больше правды. Олег тогда спасался командировками. Часто ездил. Однажды поехал в Сибирь. Есть такой штамп в журналистике: «Письмо позвало в дорогу». Вот Олега и позвало.

Автор письма, некий Семён Прокудин, писал о том, как он в начале девяностых взялся поднимать захудалую ферму, как трудно, потом и кровью, оживлял хозяйство, а через год ожившее хозяйство у него отобрал наглый «браток» — угрозами и чуть ли не пытками.

В сибирской глубинке Олег еле отыскал малолюдную деревушку. Добирался до места трудно. Последний десяток километров ему повезло подъехать на попутном «козлике». Разговорчивый водитель рассказал, что едет к тётке Марине за самогонкой к свадьбе дочери. «Уж она такую знатнющую делает, на травах — и вкус что надо, и похмелья никакого». Он высадил Олега у осевшего домишки, где обитал Прокудин — худой, всё время шмыгающий носом мужичок неопределённого возраста. Жил он один. Скотины не держал. А в письме писал о том, что очень любит домашних животных, что своих коров содержал «как деток родимых». Услышав, кто и зачем пожаловал на его подворье, Семён засуетился, как вспугнутая курица. Рассовывая по углам какой-то хлам с лавки и переставляя со стола на печурку грязные миски и стаканы, скорее удивлённо, чем обрадованно, бормотал: «Вот уж не ждал, вот уж не ждал». Наконец уселся и замер, глядя на Олега сорокаградусными голубыми глазками.

Это длилось долго, и Олег понял, что надо брать инициативу в свои руки. Он сел на расшатанный табурет, достал письмо и показал его хозяину:

— Вы писали?

Прокудин снова засуетился, зашмыгал носом, зашнырял глазами.

— Ну, дык это… ну… Ну да, я…

— Содержание письма помните? Здесь всё написано так, как было на самом деле?

— А как же, а как же… — забормотал Прокудин. — Да, так… эксприятор он… Слушай, корреспондент, ты это… у тебя, ну… Выпить с собой? — Последняя фраза была сказана более уверенным, даже наглым тоном.

— Нет, выпивки с собой не ношу.

Семён, казалось, безмерно удивился:

— А как же… это… как же говорить будем? У меня ни капли нету.

Олегу стало неловко и противно одновременно.

— Где у вас можно купить выпивку? — спросил он, вставая.

Хозяин немного помялся и предложил:

— Дык… это… Ты дай деньжонок, я сам достану.

— Нет, мне это лучше сделать самому, — сказал Олег, вспомнив про тётку Марину.

Прокудин разочарованно посопел, похлопал глазами, с подозрением глядя на Олега, потом махнул рукой:

— Ну чо ж, лады… Ты ж вернёшься, а? Не смоешься? Ну, иди уж… Я ждать буду…

Двор тётки Марины, не в пример Семёнову, был ухоженным, с палисадничком, с крашенными зелёной краской деревянными настилами. Изба тоже была добротная, большая, с резным навесом над крыльцом и резными же наличниками.

Олег постучал в дверь, услышал: «Чо барабанишь? Входи!» — и вошёл в просторные сени, пропахшие бражкой и травами. Занавеска на двери откинулась, в проёме появилась большая краснолицая женщина лет сорока пяти в цветастом ситцевом платочке, повязанном низко на лоб, в пёстрой юбке, в кофте толстой вязки и в шерстяных носках.

— О, да тут заезжие пожаловали! — без удивления сказала хозяйка, в широкой улыбке показывая белые крепкие зубы. — Ну, заходи, коль нужда во мне…

— Простите за вторжение, меня зовут Олег Дмитриевич. А вы, я знаю, Марина, а по батюшке?

— Карповна я. Да ты садись, Олег Дмитрич. — Марина Карповна уже доставала из печи горшок, выкладывала из него в расписную миску маленькие толстенькие пельмени. Поставив на стол миску, тарелки, вилки, рюмки, какие-то баночки, вынула из холодильника запотевшую бутылку с содержимым цвета бледного чая, поставила в центр стола. — Садись, Дмитрич, садись, сейчас мы с тобой за знакомство выпьем-закусим, а там и поговорим.

Олег покопался в своей сумке, вытащил начатую палку сырокопченой колбасы, пару апельсинов, плитку шоколада, баночку растворимого кофе, с поклоном положил все это перед хозяйкой:

— От нашего стола вашему столу.

— Это ты брось! Самому понадобится! — Марина Карповна широким жестом сгребла Олеговы припасы обратно в сумку.

Но Олег, укоризненно покачав головой, опять достал апельсины, шоколад и кофе.

— Упрямый, — одобрительно сказала хозяйка и поставила на плиту чайник.

Спиртное Олег пил редко и в малых дозах, по необходимости — компанию поддержать или еще какая оказия. Тяги к алкоголю не испытывал. А здесь под необыкновенно вкусные пельмени опрокинул три рюмки фирменной настойки, которая и вправду пилась лучше любого коньяка. Марина, не забывая потчевать, расспрашивала гостя:

— Я слыхала, ты из самой Москвы? Корреспондент, говорят… К Семёну, чо ль?

Олег только кивал, бросая в рот пельмень за пельменем, политые необыкновенными самодельными соусами, которые оказались в тех самых баночках.

— Ну, а теперь и кофейку можно. Тебе сколь ложек класть?

— Две, Марина Карповна. И без сахара.

— Я тоже такой пью. — Она залила гранулы кипятком и с наслаждением вдохнула пар. — Вот дух-то райский!.. А тебе, надо думать, курить пора? Да ладно, тут дыми, не махру, чай, смолишь…

— Спасибо, Марина Карповна. — Олег с удовольствием закурил. — А вы только растворимый кофе любите или и натуральный пьете?

— Да любой, лишь бы свежий! Только у нас залёживатся кофеек в лавке, мало любителей-то…

— Я вам обязательно пришлю настоящей арабики, как только в Москву вернусь.

— Ну вот еще! И не думай, — смутилась Марина Карповна. — Расход какой… За что ж мне подарки такие-то? Или тебе надо чего? Зачем-то ведь приехал?

— Ладно-ладно, успокойтесь, — засмеялся Олег. — А что касается цели моего приезда, вы правильно догадались, я из-за Прокудина здесь. Он нам жалобу прислал, будто бы у него ферму силой отобрали.

— Чо? Во врёт — и не краснеет! Да он ту ферму пропил за полгода! Тот парень незнамо за чо и деньги-то заплатил… Ты его, Сеньку, не больно слушай, халявщик он, так и знай. Видала я, к нему тут на иностранных машинах-то ездили… А после денежки объявились, он ко мне зашастал за первачком… Я ведь не дрянь всяку гоню, а настойки делаю на травах, можно сказать, целебные. Мне секреты от бабки моей перешли. Да толь у нас в деревне мужиков питущих шибко много развелось, чо я на них добро переводить буду? Я им самогонку продаю. Осуждашь? — вдруг остро глянула она на Олега.

Олег смутился. Наверное, должен осуждать — но почему-то не только не осуждает, а… нравится ему у Марины Карповны, симпатичный она человек.

— Ну, понятно, — улыбнулась она, хотя Олег ни слова не сказал. — Я сейчас, погоди маленько…

Куда-то вышла, через пару минут вернулась с бутылками в руках: в одной — пластиковая, из-под какой-то газировки, в другой — красивая, тёмного стекла.

— Вот эту Сеньке снесёшь, — протянула она пластиковую бутылку с мутноватой бесцветной жидкостью. — А это тебе, в Москву свези да друзей хороших от меня попотчуй. Да не доставай ты деньги! Это угощение.

Олег оставил Марине Карповне свой адрес и телефон, пригласил приезжать в гости, с сожалением распрощался и наконец пошёл к дому Семёна. Тот ждал его у калитки, уцепившись за перекошенные досочки не слишком чистыми руками, нервно облизываясь и помаргивая слезящимися глазками.

Олег вручил ему бутылку и спросил, как добраться до фермы.

— Дык а… говорить будем? — Прокудин показал глазами на бутылку, которую бережно и нежно прижимал к груди.

— Да что говорить… Вы обо всем написали. Теперь послушаю другую сторону.

— А-а!.. Дык поздно уже ехать. Ты переночуй у меня, а утром туда за молоком машина поедет.

Олег представил себе, как будет спать в вонючей избёнке, и пожалел, что не напросился на ночлег к Марине Карповне.

— Где у вас местная администрация… то есть контора или правление?

— Дык прямо иди, в конце улицы контора будет. Только там один сторож щас… Может, проводить? Я могу, что ж…

— Нет уж, я лучше сам, — не очень вежливо отказался Олег, торопливо попрощался, повернулся и зашагал прочь.

Кое-как продремав на лавке в предбаннике конторы, куда пустил его сторож, Олег ранним утром на молоковозе подъехал к ферме.

Раньше ему не приходилось писать о сельском хозяйстве. И на фермах бывать тоже не приходилось. Горожанину в нескольких поколениях вид раскисших весенних дорог, коров, месящих грязь в стойлах, запахи навоза и силоса показались малопривлекательными. На территории фермы, состоящей из нескольких убогих, на взгляд Олега, строений, возились одетые в резиновые сапоги и телогрейки мужики. Он спросил одного из них, как ему найти Павла Стечкина, и тот зычно крикнул: «Паша! По твою душу!» Из ближайшего строения появился огромный парень в поношенном камуфляжном костюме, с вилами в руках.

— Ну? Чо надо? — недовольным тоном человека, которого отвлекают от важного дела, пробасил он.

Олег шагнул к нему, представился, протягивая руку:

— Корреспондент «Новостей России» Олег Камнев. По вашу душу, как вас уже информировали.

Парень тщательно обтёр свою лапищу о штаны, сжал ладонь Олега и энергично тряхнул. Олег едва сдержался, чтобы не охнуть, — силища у парня была необыкновенная.

— Из самой Москвы, чо ли? — широко, белозубо улыбнулся «эксприятор», как называл его Прокудин.

— Жалуются на вас, приехал за правдой, — невольно улыбнулся в ответ Олег.

— Еще и в столицу затеялся жаловаться, тля зелёная! — беззлобно ругнулся Павел. — Слышь, москвич, ты походи тут, погляди, как мы живём, а мне телятам насыпать надо. Управлюсь — найду тебя, обустрою с дороги.

Олег выбрался со двора фермы, и его повела утоптанная тропинка. Земля одевалась первой весенней зеленью, и он с наслаждением вдыхал ее запах. Тропинка взобралась на пригорок — и внизу Олегу открылось большое круглое озеро. Полуденное солнце искрилось на воде, вытапливало последние островки льда. Олег присел на большой, выглаженный, наверное, многолетними посиделками валун…

Здесь и отыскал его через некоторое время Павел.

— Чо, москвич, нравится у нас? — Павел хозяйским жестом с гордостью раскинул руки. — Красота! Воздух пить можно… Я, когда это озеро увидел, сразу сказал: здесь жить будем! Ну чо, пидэмо куштуваты?

Олег с интересом поглядел на него:

— Ты кто? То «чокаешь», как сибиряк, то «хекаешь», как украинец, да еще и словечки украинские…

Павел хохотнул и произнёс какую-то гортанную фразу.

— А это на каком? — спросил Олег.

— Это на афгани. Вернее, не на афгани, а так… — Павел смущённо хмыкнул и объяснил: — У меня врождённая способность к подражанию. Как у скворца или… попугая. Где живу, там и нахватываюсь — и словечек, и акцентов. Это абсолютным музыкальным слухом называется. А вообще я русский, просто вырос на Украине, в Николаеве, — знаешь такой город? Мой батька долго там служил. Он военный лётчик у меня.

— Мой тоже лётчиком был. Испытателем.

Они посмотрели друг на друга с откровенной симпатией.

На видавшем виды «козлике», близнеце того, на котором Олега подвёз к Прокудину словоохотливый шофёр, приехали в село, прошли в бревенчатый дом, добротный, но далеко не новый.

— Хозяйка моя на ферме, так что кормить я тебя сам буду, — сказал Павел, выставляя из холодильника тарелки с нарезанным розовым салом и деревенской колбасой. Задумчиво постоял и решительно захлопнул дверцу старенького «Минска». — Ты извини, москвич, выпивать вечером будем, лады? У меня еще дела на ферме. А пока давай, чем богаты…

Павел, достав из печи чугунок, стал разливать по глубоким тарелкам щи. У Олега, ранним утром выпившего одинокую чашку холодной водицы — кофе-то он Марине Карповне подарил! — аж голова закружилась.

— Ух как пахнет! А я только вчера впервые увидел русскую печь. И еду из нее впервые попробовал.

Павел взглянул на него с добродушной иронией:

— Темнота столичная! Да уж, в ваших ресторанах такого никогда не приготовят. А тут Алёнка еще и картошечки натомила — с сальцем, с лучком… Ты погоди, она вечером еще шанежек напечёт — тогда скажешь. Что медлишь? Давай, садись.

— Павел, а где твое «чо»?

Так я с москвичом г’ва-арю, — подчёркивая твёрдое «г» и растягивая «а», объяснил Павел. — Абсолютный слух, что поделаешь…

Во время обеда они почти не говорили, потом так же молча одновременно закурили, и Павел, пристально глянув на Олега, сказал:

— Спрашивай.

Олег нашёл в сумке прокудинское письмо и молча протянул его Павлу. Тот прочитал, с досадой помотал русоволосой головой.

— Зачекай хвылечку… — вернул письмо Олегу и скрылся за плотными пёстрыми шторами, отделяющими кухню от «залы». Через минуту вернулся, сел, развязал тесёмки потрёпанной папки с надписью «Дело №».

— Тут, москвич, не всё так просто. Вот смотри, ферму эту я выкупил, правда, не за большие деньги, но по всем законам. И то, что я купил, слова доброго не стоило. При Советах нормальное хозяйство было, небольшое, но отлаженное. Но потом быстро пришло в упадок, запустело: народ кто в челноки подался, кого за счастьем в город потянуло, кто спился совсем. Тогда-то Прокудин ферму и приватизировал. Как уж это ему удалось — не знаю, не вникал. Только повёл он дело, на мой взгляд, странно: коров перерезал и мясо продал, а тех, кто под нож не сгодился, — голодом уморил. Такой вот фермер… В общем, к тому времени, как мы с женой приехали, Прокудин был гол как сокол. А нам место сильно приглянулось, я говорил уже. Я, как отвоевал в Афгане, к родителям вернулся, они тогда уже в Подмосковье жили. Тут меня с Алёнушкой судьба свела. И вот женился я, а работы путной не найду никак. Пробовал и охранником, и телохранителем — не могу, в лом… А больше — ну ничего, хоть наизнанку вывернись! Алёнка и говорит: поехали на мою родину. Я потосковал-потосковал да и согласился. Так что ферму эту я законно приобрёл, и врёт Прокудин про угрозы, он мне ее с радостью отдал, еще и «спасибо» говорил.

Олег слушал, просматривая бумаги.

— Вот тля зелёная! — вспомнил своё любимое ругательство Павел. — Ведь только на ноги вставать начали, кредиты возвращать! Народ поверил, потянулся работать на ферму. А тут эти дела пошли! Ты думаешь, это Прокудину надо? Нет, москвич, тут люди покруче интерес имеют… А Прокудин что — он теперь за поллитру на всё готов. Мне его, дурака, даже иногда жалко, скоро человеческий образ совсем потеряет. А надо это олигарху одному, ему места здешние приглянулись — и лес, и озеро, рыбалка отличная. Он ко мне подъезжал: отдай, мол, землю под усадьбу… А мне самому здесь по душе. Понятное дело, не согласился… Он здесь виллу отгрохает, пляжи с лодочными станциями заведёт, заборов понаставит, а люди к нему в услужение пойдут? А они, мужики здешние, даже пить стали меньше, а бабы рады как! Думает, если олигарх — так все может? Работу мою угробить? Жизнь мою всю переломать?..

Павел разволновался, заходил широким шагом по кухне, натыкаясь на стулья и табуретки. Олег сидел, уставившись на крохотную дырочку в клеёнке и куря сигарету за сигаретой. Он чувствовал, что предстоит очень нелёгкая борьба. Он уже твёрдо знал, что обязательно будет бороться на стороне этого парня. Только бы Ланка его поняла и поддержала, только бы она не испугалась… Ей ведь рожать скоро.

А дальше был очень тяжёлый год. После первой статьи Олега подожгли ферму Павла, только половина стада уцелела. После второй статьи Олег получил пулю в лёгкое, чудом выжил. После третьей статьи Павлу устроили автомобильную аварию. И опять только чудом можно объяснить то, что Павел остался жив. А потом — то ли олигарх нашёл себе землю получше, то ли понял, на чьей стороне Бог, то ли все-таки восторжествовала законность — Стечкина оставили в покое и даже выплатили моральный и материальный ущерб. Павел тогда приехал в Москву, повёл Камневых в ресторан.

— Москвич, — сказал он тогда, — не знаю, как ты на это посмотришь, но я считаю, что у нас с Алёнкой родни прибавилось. Кровной! И долг за мной огромный. Дай только на ноги как следует встать…

Спустя несколько лет у Стечкина уже было два мясомолочных комбината.

У Олега же дела шли не так хорошо. Вернее, если посмотреть со стороны, то вроде бы грех жаловаться. Он был заместителем главного редактора «Новостей России» — одной из крупнейших газет страны. Однако Олега это мало радовало. «Самая высокая должность в журналистике — репортёр», — это его слова Ланка теперь повторяет.

И вот лет пять тому назад вызвал Пётр Гаврилович Олега и сказал:

— Ухожу на пенсию. Устал. Думаю, тебя поставят на моё место.

На другой день Олега вызвали «наверх» и предложили возглавить «Новости России». Олег попросил время на раздумья. «Наверху» очень удивились, но подумать разрешили.

В редакции главный ждал его в коридоре, сразу повёл к себе в кабинет, спросил с лёгкой ноткой ревности:

— Ну что, тебе дела сдавать?

— Погодите, Пётр Гаврилович, я еще не решил…

— Это как — не решил? — возмутился редактор. — Я на кого газету оставлю? Это нечестно! Ты уже давно вместо меня работаешь, я только как свадебный генерал… Да ты что?!

— Погодите, Пётр Гаврилович! Я вам честно скажу: не хочу я быть руководителем. Мне совсем не нравится в ножках у спонсоров валяться и рекламодателей обольщать. Это так далеко от журналистики…

Редактор, багровый от гнева, открыл рот, готовясь громко выразить свое мнение, как он это умел, — ох, и умел же! — но в это время заговорила по селектору секретарша:

— Прошу прощения, Пётр Гаврилович, Олегу Дмитриевичу звонят. Важный человек…

В голосе секретарши слышался почтительный трепет. Редактор трудно сглотнул, словно подавившись гневной тирадой, махнул рукой:

— Иди, беседуй со своим важным человеком. Потом договорим.

Олег снял трубку в своём кабинете.

— Слушаю вас.

— Привет, москвич! — пробасил знакомый голос.

— Пашка! Ты откуда звонишь?

— Да в машине сижу возле вашей редакции! Спуститься можешь?

…За два года до этого они всей семьёй провели отпуск в доме Павла. Этот месяц оставил неизгладимые впечатления в сердце Платоши, которому тогда было шесть лет. Павла он с тех пор обожал и без конца рассказывал всем знакомым, как они тогда с дядей Пашей, папой и Колькой, дяди-Пашиным старшим сыном, ходили рыбачить на утренней зорьке. А потом уху на костре варили — из рыбы, которую сами поймали, и уху сами варили, на костре! Как грибы и ягоды в лесу собирали, а тётя Алёна потом пироги с ними пекла, шаньги называются, — объедение… А еще у дяди Паши есть Аришка — хоть и малявка, но ничего девчонка, не вредная…

С тех пор Олег с Павлом не встречались, только перезванивались, и в конце каждого разговора Павел загадочно говорил: «Скоро приеду. Не просто так».

Ну вот, приехал-таки.

Олег схватил сумку, заскочил к главному редактору:

— Мне надо срочно уехать до конца дня!

И не слушая, что кричит Пётр Гаврилович, выскочил из кабинета, побежал вниз по лестнице, не дождавшись неторопливо ползущего лифта.

Павел ждал его, прислонясь к капоту внедорожника, словно созданного для его мощной фигуры. Потёртые джинсы, простенькая футболка — кто скажет, что это мясной магнат?

— Что-то ты бледный, москвич, — вместо приветствия сказал он, пожимая в своей медвежьей манере руку Олега. — Что, замучился писать?

— Да если бы писать, Паша! — тоже забыв о приветствии, пожаловался Олег. — Руководить замучился. А тут еще главным хотят сделать…

— Вот тля зелёная! — растерянно сказал Павел. — Тебе что, правда так в лом боссом быть?

— В лом! Не просто в лом, а… Паш, какой из главного может быть журналист? Главный деньги должен добывать. А я со спонсорами дружить не умею. Я с ними всю жизнь на ножах… Да что я тебе говорю, сам все знаешь.

Павел постоял, что-то соображая, потом, видимо, приняв какое-то важное решение, сказал:

— Ладно. Садись в машину. Поехали в кабак, там поговорим.

Олег в машину сел, но предложил свой вариант:

— И с какого перепугу я с тобой в кабак поеду, когда меня дома беременная жена и сын ждут? Поехали в Жуковское, а то Ланка обидится.

— А-а, так вы тоже прибавления ждёте? Молодцы! Только нас с Алёной вам не догнать: у нас четвёртый на подходе!

— Четырежды молодцы! Алёнка по-прежнему бухгалтерией занимается?

— А то! Кому я еще финансы доверю считать? Только Алёнке моей. Ты посиди, я тут ненадолго… — Павел свернул за угол, остановил машину и убежал.

Вернулся минут через двадцать, увешанный пакетами, с огромным букетом роз.

— А теперь подсказывай, как ехать…

— Я, Олежка, про одну газету интересную от батиной знакомой узнал… — устроившись на балконе в плетёном кресле с дымящейся сигаретой, начал главный разговор Павел. — Ее группа журналистов, можно сказать, возродила из дореволюционной губернской газеты. И больше десяти лет держались, как могли, часто без зарплат и гонораров сидели, чтобы сохранить газету как независимое издание. А потом все-таки продали свой «Объектив». Новый хозяин поставил там главным редактором какое-то чудище болотное. А до него славная была газета. Да я привёз — и под старой редакцией, и под новой, почитаешь… Ну, так я к чему всё это… Сейчас ее можно перекупить. И ты будешь хозяином своей газеты. Хоть ты и не любишь руководить… Об этом я мечтаю с того дня, как тебя по моей вине чуть не убили. Мне, можно сказать, высшие силы такое задание дали, а сами пообещали, что ты выживешь… Ну во-от! Что не так? — видя, что Олег молчит, рассматривая кончик своей сигареты как нечто необычайно интересное, встревожился Павел. — Да знаю я, знаю, какой ты честный и щепетильный! Но и меня пойми: ты мне не только жизнь — ты мое честное имя спас! Это ничем оценить нельзя. По-честному, я тебе половину моих доходов отдавать должен. И я тебе предлагаю альтернативу: своя газета, такая, как ты хочешь. Ни под каких спонсоров ложиться не будешь… Ну чо? Согласен, чо ли?

Олег оторвал, наконец, взгляд от истлевшей до фильтра сигареты, загасил ее в пепельнице и посмотрел в глаза друга. В них было тревожное ожидание.

Олег снова опустил голову:

— Паш, я так не могу…

— Не могу-у? А под пули за меня мог? А с редактором своим собачиться за каждую строчку в тех статьях — мог? От взяток нехилых отказываться тоже мог — легко мог! — Павел замолчал, сердито пыхтя «Житаном», на который, уступая своему новому статусу, променял любимую «Приму». — Ладно! Ладно. Ты очень щепетильный человек, и тебе не нравится брать деньги, пусть даже у меня… У меня, тля зелёная, денег он взять не может! — вдруг заорал он так, что на балкон испуганно выглянул Платон. Павел спохватился и виноватым тоном объяснил: — Ничего-ничего, Тошка, это я бате твоему анекдот рассказываю.

Платоша испытующе посмотрел на отца и, увидев, что тот улыбается, успокоился и пошёл опять смотреть свои мультики. Зато на смену ему пришла Лана.

— Вы уже надымились или мне опять на кухню уходить?

— О! Ланочка! Ты очень вовремя! — Павел вскочил с кресла, галантно придвинул его Лане, развернув так, чтобы она оказалась к мужу спиной. — Понимаешь, Ланочка, я тут твоему мужу свой долг отдать хочу, а он… кочевряжится.

— Па-ша! Не смей напрягать мою женщину! Беременную, между прочим… — Олег сделал страшные глаза и за Ланкиной спиной показал другу кулак.

— Цыц, бумагомарака! Молчи, когда олигархи говорить с дамой хочут, — тоже притворился грозным барином Павел и, махнув на все еще грозящего кулаком Олега рукой, уставился в глаза Ланы гипнотическим взглядом: — Видишь ли, Лана, я купил газету… Молчи, щелкопёр! — прикрикнул он на открывшего было рот Олега. — Так вот, я приобрёл газету в губернском городе не так далеко от Москвы и предложил твоему мужу владеть ею и властвовать над ней, как он того пожелает. Я-то буду далеко и, кстати сказать, ни тли зелёной в журналистике не понимаю. Молчи, папарацци! — снова прикрикнул он на мотавшего в досаде головой Олега.

Лана оглянулась на мужа, он мотал головой уже ей — отрицательно.

— Не смотри ты на этого… ух! Не смотри на него, душенька! Ты меня, меня слушай!

— Ты его слушай, конечно, но попутно думай, чего этот змий библейский тебя в оборот взял, — предупреждающим тоном сказал Олег.

— А чем вам, Олег Дмитриевич, змий библейский не угодил? — ехидно поинтересовался Павел. — Или нам безгрешной жизни хочется? Ах, как я ошибся! Оказывается, надо было монастырь покупать!.. Ладно, шутки в сторону… — Павел опять сделал гипнотический взгляд. — В общем, Олег станет хозяином издания, которое не будет нуждаться в том, чтобы искать рекламу или спонсоров. Можно будет писать в этой газете что хочешь и как хочешь. Ну, что я плохого предлагаю?

Теперь Павел наивно таращил глаза, жалобно поднимал брови и растерянно разводил руками.

— Предложение твоё, Паша, просто царское, — задумчиво глядя на Стечкина, сказала Лана. — Только о каком долге ты говоришь? Олег тогда выполнял свою работу. Какие у тебя перед ним могут быть долги? Вот если бы ты и вправду отобрал у того бедняги ферму, а Олег написал бы, что ты белый и пушистый… Плату ведь именно за такие статьи берут. Но эта история не про вас. Этого не могло быть, потому что не могло быть никогда. И поэтому спасибо тебе, Пашенька, огромное, но…

— Да вы главного не понимаете! — уже всерьёз вспылил Павел. — Вы не понимаете, что это я хочу такую газету! Я в те времена понял силу прессы, и если эта сила — вся! — будет в продажных руках — что тогда? Вы это понимаете или нет?!

На балкон снова выглянул Платон, но тут же скрылся.

— Ты не очень-то… — сказал Олег. — Не все журналисты такие продажные.

— Да ладно тебе… Вы с Ланкой вообще какие-то… не от мира сего, — махнул рукой Павел. — Я вас каждый раз вспоминаю, когда ко мне корреспонденты на интервью просятся. Я уже заранее знаю, что деньги придут выжучивать.

— Так ты решил от всех СМИ разом откупиться — приобрести Олегу газету? — насмешливо спросила Лана, обидевшись за всех коллег разом. — Ты что думаешь, это очень весело — искать спонсоров да рекламодателей, а потом розовые слюни лить про тех, кто соизволил заплатить? Гласность, свобода слова — сказкой были, сказкой и останутся… Мы, Паш, всерьёз с Олегом думаем: уедем в глушь, купим там домишко и будем жить натуральным хозяйством…

— Ох, ты моя барышня-крестьянка! — засмеялся Павел, обнимая ее за плечи. — Ты хоть раз живую курицу видела? Не замороженную, не в пакетике, а в перьях и чтоб кудахтала? Нет, ребята, вы в корне не правы и меня глубоко обижаете. — Он замолчал, задумался и привёл последний, несокрушимый довод: — Москвич! А ты представь себя на моем месте. Чо бы ты сделал?

Вот так Олег стал главным редактором и фактическим хозяином «Объектива». Фактическим, но не практическим, поскольку частично финансировал издание все-таки Павел. Иначе пришлось бы заводить в редакции рекламный отдел, et cetera, как для рифмы писал Александр Сергеевич Пушкин…