Рубль – не деньги

Ирина Бова, 2019

Жанр рассказов Ирины Бова определить сложно – они и комичны, и трагичны, и трогательны одновременно. Ведь это все о нашей жизни, а она, как мозаика, состоит из мелких кусочков – в целом смотрится как единая картина, а уж какое на кого произведет впечатление, это индивидуально. Наше бытие не меняется от того, жили ли мы в советскую эпоху, или живем в постсоветскую. Это так же, как менять страну проживания… Мы вывозим на ПМЖ самое себя, а не чемоданы и контейнеры. Время нельзя разделить на «до» и «после», просто у каждого оно свое, но и относится к нему каждый по-своему. Так же и эти рассказы: любой из них мог бы быть драмой, детективом, сатирой, только автор увидел их сюжеты именно так. Как любят говорить психологи, «каждый видит и слышит то, что он хочет». И если вы хотите (или не хотите) обратно в СССР, просто начните читать эту книгу.

Социализм с человеческим лицом

Его звали Димитрос Теодоракис. Он приехал из какого-то городка под Афинами. Ну как если бы он жил в Гатчине — вроде и Санкт-Петербург, но в тоже время пригород. Впервые я увидела его в кабинете декана, где он уточнял процедуру оплаты экзаменов. Говорил Димитрос живенько, а его акцент навевал мысли о Китайской Народной Республике.

— Я не понимаю: сначала платить или сначала сдавать?

— Иди в кассу, — говорил декан, судя по тону, раз в пятый — и плати, а чек об оплате отнесешь в учебный отдел.

— Зачем в учебный отдел? — удивлялся наивный Димитрос. — Лучше преподавателю, я ж ему буду сдавать.

— Иди в кассу, а потом в учебный отдел, — не сдавался декан.

— А сдавать когда? — в свою очередь не сдавался грек.

— Иди плати, — простонал декан.

— А сдавать когда?

Декана слегка повело влево, а лоб покрылся испариной. Надо было выручать.

— Дима, — я говорила медленно и доходчиво, как разговаривают с клиническими идиотами, — иди в кассу и оплати сдачу экзаменов, чек отнесешь в учебный отдел, а потом приходи опять сюда.

— Я ничего у вас не понимаю, — честно признался Димитрос. — Вот оплачу, а когда сдавать? — Но все-таки вышел из кабинета.

Нас разобрал истерический хохот. Но смеялись мы рано — это было только начало.

Дима действительно ничего не понимал в нашей жизни. Мальчиком он оказался легким, откровенным и коммуникабельным. Весь факультет целыми днями выслушивал его удивленные жалобы на российскую действительность и его семейное бытие. Дело в том, что Дима был женат на русской и приехал с ней сюда. По его словам, день ото дня жена становилась все злее, требовательней и ревнивей, а в конце прошлого семестра начала его побивать и не отпускала на летнюю практику. Для всех ситуация была предельно ясна, и только наивному Теодоракису не могло прийти в голову очевидное: она выходила замуж за грека, рассчитывая жить в Греции. И даже в страшном сне девочке не могло привидеться, что молодой муж потащится в Санкт-Петербург, да и еще поступит платно учиться в институт. Было от чего озвереть! Мы дружно удивлялись, как она его еще не убила.

Наряду с семейными неурядицами Дима не уставал удивляться русским идиоматическим и сленговым выражениям — половина занятий уходила на то, чтобы удовлетворить его неподдельный интерес к русскому языку. Читал он много, еще больше слушал, поэтому результат непереваренного им объема информации часто заводил в тупик. Никогда я не могла вообразить, что придется отвечать на вопросы типа «почему человек человеку друг, товарищ и брат» или «что такое „социализм с человеческим лицом“».

Голова мутилась не только от Диминой тяги к знаниям — других проблем тоже хватало. Я стала замечать, что путаю студентов, и стоит мне увидеть знакомое лицо в коридоре (а они все знакомые!), я сразу начинаю проявлять служебнопедагогическое рвение:

— Идем в аудиторию!

На что больше половины студентов резонно отвечало:

— Да у нас же не вы сейчас по расписанию.

Еще не хватало, чтоб я и расписание стала путать!

Пораскинув умом я пришла к выводу, что до каникул в таком режиме я не дотяну. Институту пользы никакой, а в Греции день моей безвременной кончины вряд ли объявят национальным днем траура. На выходные села в электричку и поехала к друзьям в пригород — может, на воздухе мозги проветрятся.

Пригород, воздух, друзья — это великолепно. Я, вроде бы, стала отходить, но студенты в общей массе и Дима со своими вопросами в частности не выходили из головы. Решила поделиться. Стала рассказывать… и вдруг, по аналогии, вспомнила.

— Слушайте, ребята! Ведь с этими бедными студентами, как на даче с бычком. Сейчас объясню. У нас дача, как известно, на Украине. Участок идет вниз, там яр, а за яром вверх поднимается бугор — это уже колхозные угодья. Мои девчонки обычно загорают на бугре, и я как-то пошла звать их к обеду. Смотрю — там бычок. Кто его там в лицо разберет — чей, и я решила, что это бычок моей тетки. Я и говорю, мол, девчонки, давайте сделаем доброе дело — отведем сбежавшего бычка тете Гале. Ну, эту корриду надо было видеть! Я боюсь бычка, он — вероятно, меня. Мы его с дочками тянем, он упирается. Шуму! Вверх, вниз! Жара — плюс тридцать пять градусов. Какие-то колхозные дети к нам приблудились. Еле дотащили бычка. И так гордо: «Тетя Галя, мы вашего бычка привели!» На что тетя Галя — довольно удивленно — «Та це ж ни мий».

Галка с Мишкой отсмеялись. И вдруг Галка мне так серьезно говорит:

— А ты что ж, бычка не узнала, да?

Я несколько обалдела.

— Галка, как же можно узнать бычка?!

Галка тут же наставительно заявила:

— Вот у моей тетки в деревне среди коров не ошибешься. Каждую в лицо можно узнать. Сами черные, вокруг глаз — белые пятна, а во лбу звезда…

— Горит, — закончил за жену Мишка. И грустно добавил: — Вот он, социализм с человеческим лицом.

Эх, жаль, что Дима не слышал!