Растревоженный эфир
Мрачные времена маккартизма, подозрительности и страха. В студии популярной радиостанции неспокойно: сотрудников обвиняют в том, что они коммунисты, журнал угрожает раскрыть эту информацию, череда незначительных событий приводит к катастрофам, и режиссер Клемент Арчер вновь и вновь встает перед трудным выбором… «Растревоженный эфир» – это книга о беспрерывной внутренней борьбе, о вере и расплате за свои убеждения, о сделанных и несделанных выводах, о разных ценностях и о том, как порой сложно донести их до другого человека. Роман был опубликован в 1951 году. После того как Ирвина Шоу обвинили в сочувствии коммунистам и занесли его имя в «черный список Голливуда», он покинул Соединенные Штаты и на двадцать пять лет переехал жить в Европу.
Оглавление
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Растревоженный эфир предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Глава 3
Четверть часа спустя Арчер открывал дверь своего дома. Наверху горел свет, и он понял, что Китти не спит.
— Китти! — крикнул Арчер из прихожей, закрывая за собой дверь. — Китти, я дома!
— Клемент, — приплыл с лестницы голос Китти. Даже когда она произносила только его имя, в голосе слышалась радость. — Я в постели, дорогой.
— Хочешь чего-нибудь? — спросил Арчер, бросив пальто на стул. — Я могу принести.
— Ну… — Он без труда представил себе, как Китти сидит в кровати и выпячивает губки, думая о том, чего же ей хочется. — Ну… в жестянке на кухне свежее печенье. И стакан молока. Полстакана.
— Уже несу. — Через гостиную Арчер прошел на кухню. В вазочке стоял букетик фрезий, наполняя комнату тропическим, летним ароматом. Служанка, прежде чем уйти, аккуратно расставила стулья и поправила подушки на диване. Гостиную отличало приятное глазу смешение стилей. Столы раннего американского периода мирно соседствовали с викторианскими стульями, обитыми ярким шелком. Чувствовалось, что художника по интерьерам дальше порога не пускали. Дом, удовлетворенно думал Арчер, дом. Здесь он мог позволить себе расслабиться, забыть об О’Ниле, программе, листке с версткой статьи из «Блупринт», что лежал сейчас в кармане.
Когда он вошел в спальню, неся на подносе печенье и молоко, Китти, подложив под спину подушки, сидела в кровати с синим платочком на голове, так как вечером она вымыла волосы. Плечи ее были оголены, она выглядела на удивление молодой, была похожа на девушку из приморского городка, готовую отправиться на пляж. Арчер поставил поднос, наклонился, поцеловал Китти в плечо.
— Так будет со всеми, кто посмеет лежать в постели полуголым, — прорычал он.
— М-м-м… — Китти похлопала рукой по кровати, показывая, что хочет видеть его рядом. — В этом заведении обслуживание с каждым днем становится все лучше.
Арчер снял пиджак, бросил его на стул, расстегнул воротник рубашки, снял галстук, а уж потом сел на кровать. Китти пила молоко. Прямо-таки послушная маленькая девочка за обеденным столом.
— Я стала прожорливой, — призналась она. — Пролежала здесь весь вечер, думая о еде. Знаешь, на что я надеялась?
— На что?
— Я надеялась, что кому-то придет в голову заскочить в «Шраффт» и купить пинту мороженого. Кофейного.
Арчер рассмеялся, похлопал жену по коленке, прикрытой одеялом.
— Завтра. Обещаю, что завтра заскочу.
— Я пыталась воспользоваться телепатией. — Китти откусила кусочек печенья. — Говорила себе, вот сейчас он идет по улице, поравнялся со «Шраффтом», и тут моя мысль заставляет его остановиться. «Я слышу голос, — говорит он себе. — Этот голос требует кофейного мороженого». — Китти захихикала. — Я растолстею до трехсот фунтов.
— Об этом не волнуйся, — улыбнулся Арчер. — Так хорошо ты никогда не выглядела.
— Мне стыдно за себя, когда я вхожу в кабинет доктора и он ставит меня на весы. — Китти взяла второе печенье. — Он считает, что у меня полностью отсутствует самоконтроль. Я вижу это по его глазам.
— Именно такой и должна быть моя жена, — ответил Арчер. — Без самоконтроля.
— Это ты идеальный муж, — удовлетворенно промурлыкала Китти. — Абсолютно идеальный муж.
— У тебя был хороший день? — Арчер встал, начал раздеваться.
— Большую часть времени я провела в кровати. Не читала. Не вязала. Не подходила к телефону. Не сказала Глории, что приготовить на обед. Мне в голову не пришло ни одной мысли. Тебе стыдно, что у тебя такая ленивая жена?
— Естественно. — Арчер снял рубашку и на мгновение замер, держа ее в руке.
— Стенной шкаф, — напомнила Китти. — Повесь ее в стенной шкаф. Я вижу, что ты уже собрался бросить рубашку на стул.
Арчер улыбнулся и направился к большому стенному шкафу, половину которого занимала его одежда, а вторую — разноцветные наряды Китти.
— Когда-нибудь, — он повесил рубашку и брюки и надел пижаму, — ты зайдешь с чтением мыслей слишком далеко.
— Неужели тебя это раздражает? — игриво спросила Китти.
Арчер вернулся к кровати, на ходу надевая пижамную куртку.
— Как здорово! — воскликнула Китти, не отрывая от него глаз.
— Что здорово?
— У тебя совсем нет живота. Как только я замечу признаки живота, сразу улечу в Рино. А мне бы этого не хотелось. И будь осторожен с шеей.
— С шеей у меня все в порядке. — Арчер обеими руками ощупал шею.
— Я только сказала: будь осторожен. Ненавижу толстые мужские шеи.
— Ну и ну. — Арчер застегнул пуговицы пижамной куртки. — Большие у тебя, однако, запросы.
— Я хочу, чтобы ты был красивым. По моему разумению, не такая уж это большая просьба. — Китти поставила пустой стакан на столик и вздохнула. — Есть печенье на ночь — это грех. Что хорошего произошло сегодня в мире?
Арчер замялся. Нет, решил он, незачем ей все это рассказывать.
— Все нормально. — Он присел на краешек кровати. — Передача тебе понравилась?
— Дорогой, — в голосе Китти послышались виноватые нотки, — я забыла послушать. Задремала и забыла. Ты меня простишь?
Арчер рассмеялся.
— Только не говори спонсору.
— Я стала такой рассеянной, — пожаловалась Китти. — Ничего не могу запомнить. Наверное, у тех, кто собрался стать матерью в столь преклонном возрасте, что-то происходит с головой. Я просто лежу и думаю, хочу ли я, чтобы у нашего ребенка были синие глазки, и облысеет ли он к двадцати пяти годам. — Китти протянула руку и коснулась Арчера. — Тебя это обижает, дорогой?
— Я ухожу в клуб, — с важным видом изрек Арчер. — Пожалуйста, проследите, чтобы туда пересылалась вся адресованная мне корреспонденция.
— Ты идеальный человек, Клемент, и ты это знаешь. Но нельзя же надеяться, что у мальчика до старости будет густая шевелюра, не так ли?
— Нельзя, — согласился с ней Арчер. — Но с чего ты взяла, что будет мальчик?
— По тому, как он толкается. Он весь день марширует взад-вперед, словно рота морских пехотинцев. Джейн вела себя гораздо деликатнее. Лишь изредка давала о себе знать. Да… Джейн приезжает на уик-энд. Мальчик поведет ее в театр, но завтра нам придется накормить их обедом, потому что мальчик, по словам Джейн, бедный. Если я очень устану, ты справишься сам?
— Если мальчик не будет смотреть на меня свысока. Как ее прошлый кавалер. С факультета органической химии.
— С этим у нее все кончено. Он что-то отчудил на танцах. Как хорошо, что Джейн не стесняется своей беременной матери.
— Перестань, Китти, это нелепо.
— Она такая взрослая и современная, наша Джейн. Все ее забавляет, даже родители. Если бы моя мать начала раздуваться, когда мне было восемнадцать, я бы целыми днями пряталась в церкви.
— Позволь тебе напомнить, что в восемнадцать ты сама уже забеременела.
— Это совсем другое дело, — безапелляционно заявила Китти. — Ты не собираешься почистить зубы перед тем, как лечь спать?
Арчер задумчиво провел пальцем по передним зубам.
— Нет, — решил он.
— Почему нет?
— Мой рот слишком хорошо пахнет. Я ел вкусную еду, пил хорошее виски. Проснувшись ночью, я хочу провести языком по зубам и вспомнить, как хорошо я поужинал. Никакая мята не заменит такое удовольствие.
— Ты грязнуля, — вынесла вердикт Китти. — Я вышла замуж за грязнулю. Здорово, правда? Это самое лучшее время дня — сидеть и болтать ни о чем.
— Да, дорогая, — согласился Арчер.
— Думаю, что теперь большую часть времени я буду проводить в постели. Я устаю, когда хожу по дому, и не хочу, чтобы случилось что-то плохое. И ничего мне не хочется. Только лежать, дремать и ждать твоего возвращения.
— Ты должна чем-нибудь заняться, — покачал головой Арчер. — Вязать или вышивать. Найти себе какое-нибудь хобби.
— У меня есть только одно хобби.
— Какое?
— Ты.
Оба рассмеялись. Арчер потянулся и выключил свет.
— Полежишь со мной? — В голосе Китти зазвучали сладострастные нотки.
— Я так спать не могу.
— Зато я могу. — Китти хихикнула, и Арчер улегся на кровать.
Она перекатилась на его руку, поцеловала в шею.
— Клемент, Клемент, — прошептала она, потом повернулась на спину. — Сегодня я так хорошо себя чувствую. Первый день, когда я действительно хорошо себя чувствую. Сегодня меня не тошнило от запаха губной помады, и я попыталась понюхать свои духи. Два аромата мне даже понравились. — Голос ее звучал все тише и тише, и через несколько мгновений она уснула.
Арчер прислушивался к ее дыханию, к шуршанию штор от легкого ветерка. Неудивительно, что женщины живут дольше мужчин. Они знают, как засыпать.
Арчер закрыл глаза и попытался убедить себя, что дремлет. «Я не должен думать об этом сейчас, — убеждал он себя. — Я пролежу без сна всю ночь, и завтра, когда придется принимать решение, я буду нервным и вымотанным. Не сейчас, — говорил он себе. — Не сейчас. Покорны, Уэллер, Атлас, Матеруэлл, Эррес. Арчер. Эррес. Не открывай глаза. У меня есть две недели. Сделай десять глубоких вдохов, вытяни руки на одеяле. Арчер. Эррес. Что я знаю о своем друге? Разве после стольких лет дружбы можно воспринимать его таким, какой он есть на самом деле? Кто знает своего самого близкого друга? Кто решится суммировать все факты, шутки, ночные разговоры, совместные поездки, вечеринки, кризисы и несчастья и сказать в конце: “Вот он какой. Такой он на самом деле”?»
Впервые Арчер увидел Вика Эрреса на семинаре 22-й группы исторического факультета, в которой он вел обязательный для студентов курс «Европа от Ренессанса до Венского конгресса»[13]. Стояло индейское лето, за раскрытыми окнами зеленели трава и деревья. Семинар открывал вторую половину учебного дня, так что после ланча всех клонило в сон. Было это пятнадцать лет назад, за спиной Арчера с крюка свешивалась карта Европы XVI века, пахло свежескошенной травой, а все девушки ходили с голыми загорелыми руками. Семестр только начинался. Все еще бредили летом и думали о том, что сейчас самое время поплавать в бассейне, подремать на солнышке или погулять в лесу. Все крайне негативно относились к Европе от Ренессанса до Венского конгресса. Тридцатилетний Арчер перекладывал листочки на столе, ожидая звонка и начала учебного года. Он нервно оглядывал аудиторию, гадая, что о нем думают. Особенно девушки («Это же надо, он лысый! Настоящий книжный червь»). Надо помнить, говорил себе Арчер, дожидаясь звонка и заранее настраиваясь на конфронтацию, надо все время помнить о том, что нельзя тереть темечко. Ни к чему ему насмешники-имитаторы, напрочь лишенные совести.
А потом в аудиторию ленивой походкой вошел высокий юноша с галстуком-бабочкой, держа за руку симпатичную девушку. Как потом выяснилось, это был Эррес. Он и девушка сели в последнем ряду. «В ближайшие пять месяцев они намерены о многом поговорить помимо истории, иначе не устраивались бы так далеко от моего стола», — мрачно подумал Арчер и всмотрелся в Эрреса. Кандидат на вылет, решил он. Потом Арчер заметил свежую ссадину на переносице и фингал. Почему-то его это рассердило, словно он считал неприличным являться на свидание к Людовику XIV и Робеспьеру с синяком под глазом. К тому же костюм на юноше был получше, чем у Арчера. А ссадина и фингал, вместо того чтобы уродовать, добавляли его лицу мужественности. Богатый хулиган, сделал вывод Арчер, небось и машина у него своя, наверняка «родстер»[14]. И среди студенток и официанток окрестных городков он пользуется бешеным успехом. Не говоря уже о волосах, густом ежике светлых волос. Девушка, сидевшая рядом с ним, смотрела на него так, словно могла растаять от одного доброго слова. Да, какие только стрессы не выпадают на долю преподавателя. И ведь никто никогда не узнает, что творится у него в душе.
Потом прозвенел звонок, начался учебный год, и Арчер провел перекличку. Эррес отчеканил: «Здесь». И тут Арчер вспомнил его фамилию. Квотербек[15] футбольной команды колледжа — еще один черный шар в его корзину. Наверное, через месяц-другой к нему пожалует Сэмсон, тренер команды, с просьбой удержать мальчика на плаву до Дня благодарения[16], несмотря на то что он пропустил половину занятий. На этот раз, Сэмсон, старина, у тебя ничего не выйдет, заранее настроил себя Арчер, с этим юным героем в галстуке-бабочке ты пролетишь. Он может прийти с обоими заплывшими глазами и на костылях, принеся команде в последнем матче двадцать очков, но я не сдвинусь ни на дюйм.
Вот так он познакомился с Виком и Нэнси Эрресами, только Нэнси тогда еще не сменила свою девичью фамилию Макдональд.
— Дамы и господа! — начал Арчер, закончив перекличку и убедившись, что все, включая мистера Циммермана, замыкающего список, присутствуют на занятии. — Дамы и господа, все мы заложники истории. В двойном смысле. Во-первых, в такой чудесный день сидим в этой аудитории, хотя предпочли бы находиться где-то еще. Но этот курс обязательный, и учебный семестр уже начался. — Его слова, как всегда, вызвали вежливые смешки. Правда, ни Эррес, ни его девушка не рассмеялись. Арчер продолжал: — А во‐вторых, сейчас, в 1935 году, бытие Америки в определенной степени обусловлено некоторыми решениями, которые приняли в Париже в 1780 году, и некоторыми книгами, которые написали давно уже умершие иностранцы в самом начале девятнадцатого столетия… — Банально, конечно, но с чего-то следовало начинать, и каждому преподавателю приходится сочинять свой вариант вступления к курсу того предмета, который он преподает.
Эррес Арчера удивил. Он не пропускал занятий, слушал внимательно, лишь изредка что-то шептал красотке, которая сидела рядом (другие отвлекались на разговоры гораздо чаще), вроде бы ничего не записывал, но всегда отвечал без запинки и по существу своим холодным, уверенным голосом, не был чужд остроумию, не превращаясь при этом в шута, и, похоже, читал об истории Европы от Ренессанса до Венского конгресса гораздо больше, чем остальные студенты. Удивление Арчера сменилось недоумением, а потом благодарностью. Такой студент — тихая радость для любого преподавателя. Он уже с нетерпением ждал семинаров в 22-й группе, готовился к ним более тщательно, чем к занятиям с другими группами, и разрешал более продолжительные дискуссии, потому что ведомые Эрресом студенты гораздо быстрее усваивали материал. И когда в середине сезона Эррес подошел к столу Арчера и в свойственной ему небрежной манере предложил два билета на очередной футбольный матч, Арчер тепло поблагодарил его и пообещал прийти, несмотря на то что все субботы и воскресенья он посвящал пьесе о Наполеоне III, на которую возлагал большие надежды.
Стадионом назывались две дощатые трибуны, протянувшиеся вдоль футбольного поля. В день матча здесь царила праздничная атмосфера. Зрителей хватало, во время разминки играл оркестр, на октябрьском ветру развевались флаги. Эррес дал Арчеру билеты на самый верхний ряд, пояснив: «Это единственное место, откуда вы сможете оценить футбол по достоинству. Если сядете ниже, то не увидите ничего, кроме двух толп громил, два часа мутузящих друг друга». Сидя в последнем ряду, между Китти, которая по этому случаю купила желтую хризантему и выглядела моложе большинства студенток, и Нэнси Макдональд, со всей серьезностью играющей роль хозяйки, Арчер поверх деревянного забора, окружающего стадион, сквозь кроны деревьев с облетевшей листвой видел здания колледжа. В этот серый день они излучали спокойствие и надежность, и Арчер ощутил неразрывную связь с ними и радость от осознания того, что проводит здесь свою жизнь.
— Вон он, Вик, — бесстрастным голосом сказала Нэнси. — Двадцать второй номер. Сейчас он выходит на перехват, но во время игры это случается редко. У него другие задачи.
— Какой он большой! — воскликнула Китти. — Это же несправедливо: позволять такому здоровяку играть с этими маленькими мальчиками, которых, похоже, плохо кормили в детстве.
Они рассмеялись. Глаза Китти сияли. Она обожала вечеринки, танцы, любые мероприятия. Искоса поглядывая на нее, Арчер почувствовал укол совести, потому что практически все время держал Китти взаперти. Сам он не любил шума и больших компаний, поэтому при малейшей возможности оставался дома. А Китти, хотя и вздыхала, когда он заставлял ее отказаться от очередного приглашения, не докучала ему жалобами.
Арчер отыскал на поле номер 22. Поднес к глазам бинокль, который захватил с собой из дома. В окулярах возник Вик Эррес. В шлеме, с наплечниками, он действительно выглядел огромным. Вот Эррес поймал мяч, брошенный с центра, пробежал несколько шагов, бросил его другому игроку. В его движениях чувствовались скука и расслабленность, тогда как остальные участники матча вибрировали от нервного напряжения. В сравнении с плечами бедра Вика казались очень узкими, а вот ноги, обтянутые шелковыми рейтузами, были длинными и сильными. Глядя на него, Арчер понял, что означала расхожая фраза спортивных журналистов: «Атлет знает себе цену».
— Мистер Арчер, — прошептала Нэнси, когда тот положил бинокль на колени. — У меня есть кое-что для согрева.
Арчер повернул голову и увидел серебряную фляжку, выглядывающую из-под полосатого пледа. Должно быть, на его лице отразилось изумление, потому что Нэнси тут же добавила: «Фляжка Вика. И виски тоже его. Он сказал, что настаивать не следует, но при первых признаках обморожения надо действовать быстро». Она улыбнулась, и Арчер решил, что Нэнси очень милая девушка.
— Китти, — он посмотрел на жену, — молодое поколение искушает нас спиртным. Посмотри.
Китти перегнулась через него, увидела фляжку. На ее лице отразилось сомнение.
— Прямо здесь? — Она стрельнула глазами по студентам, преподавателям, выпускникам и родителям, которые сидели ниже.
— Вик сказал, что ради этого он и взял для вас билеты на последний ряд. Сзади никого, и все смотрят в другую сторону.
— Вик Эррес — самый предусмотрительный человек из тех, кто играет в этом году за студенческие команды. Я прямо сейчас готов рекомендовать его во Всеамериканскую сборную[17]. — Арчер взял фляжку и протянул Китти.
Китти рассмеялась и взяла фляжку.
— Порочная юность, — изрекла она. — Я чувствую себя преступницей. Словно «сухой закон» еще не отменен. — Китти отвернула пробку, прикрепленную к фляжке тонкой серебряной цепочкой, выпила, высоко вскинув подбородок над воротником старого зимнего пальто, такая юная и озорная. Арчер улыбнулся, вдруг вспомнив их первую встречу. Выпив, Китти удовлетворенно чмокнула губами и вернула фляжку Арчеру. — Надо бы мне поближе познакомиться с виски. Скандал в кампусе. Жену преподавателя каждый субботний вечер находят в церкви пьяной.
Арчер вновь улыбнулся, довольный тем, что поход на стадион пришелся Китти по душе. Затем повернулся и предложил фляжку Нэнси.
Девушка покачала головой.
— Вик дал мне на этот счет четкие указания. Не пить.
— Я ему не скажу, — пообещал Арчер. — Буду нем как могила.
— Нет, — отказалась Нэнси. — Вик говорит, что, выпив, я начинаю вести себя глупо, и он прав.
— А Вик много пьет? — полюбопытствовал Арчер.
— Да. — В голосе Нэнси не слышалось осуждения. — Дважды мне приходилось затаскивать его в общежитие. Он весит тонну и очень опасен, когда пьян. Может сделать все, что угодно. Последний раз прошел по водопроводной трубе над оврагом у озера. Ночью. На спор. Овраг там глубиной двадцать футов. Когда мы попытались его остановить, он и слушать не стал. Сшиб с ног Салли (это номер семнадцатый, он играет по центру), потому что Салли встал у него на пути. А Салли — его лучший друг.
Похоже, решил Арчер, этот студент исторического факультета свободное от занятий время посвящает не только подготовке домашних заданий. И маленькая Нэнси Макдональд не так проста, как может показаться, если смотреть на нее в аудитории, через шесть рядов разделяющих их столов.
Он поднес фляжку ко рту, выпил. Бурбон, очень мягкий и крепкий. Этот квотербек, одобрительно отметил Арчер, не поит старших по возрасту всякой дрянью.
До начала игры оставалось всего ничего, и Сэмсон, тренер команды колледжа, повис на руке Эрреса, что-то нашептывая ему на ухо. Эррес нетерпеливо кивал, стараясь отделаться от Сэмсона, словно уже не раз слышал все то, что втолковывал ему тренер, и слова последнего не вызывали у него ничего, кроме скуки. В бинокль Арчер наблюдал, как игроки, собравшись в кучку, настраивались на игру — с напряженными, застывшими лицами, хлопая друг друга по плечам, по спине. Арчер заметил, что Эррес стоит с краю, не принимая участия в священнодействии, но терпеливо взирая на эту суету, словно взрослый, наблюдающий за играющими детьми. А когда кто-то из игроков энергично шлепнул его по спине, Эррес раздраженно повел плечами. Перед тем как игроки рассредоточились по полю, номер 17, Салли, встал на колени и перекрестился. Вот тут на лице Эрреса отразилось презрение.
— Зря он так, — покачала головой Нэнси. — Вик всегда высмеивает Салли за то, что тот крестится перед игрой, хотя знает, что Салли обижается. Вик утверждает, что Салли только отвлекает Бога по пустякам. Он говорит, что Богу придется забросить куда более важные дела, если по субботам Он будет смотреть футбол.
— Друзья так не поступают. — Китти происходила из религиозной семьи и с уважением относилась к каждому, кто перед важным делом обращал свои помыслы к Создателю. — Наверное, мистер Салли ненавидит его за это.
— О нет. — Нэнси покачала головой. — Салли любит Вика. Каждую субботу утром он идет в церковь к мессе и молится за то, чтобы в игре травмы обошли Вика стороной. Вик ужасно злится.
Наблюдая, как Эррес готовится ввести мяч в игру, Арчер подумал, что не видит необходимости молиться за то, чтобы этот парень закончил игру целым и невредимым. Двигался он спокойно и уверенно, не чувствовалось в нем нервного напряжения, которое поначалу сковывало остальных игроков, сильное тело находилось под его полным контролем. Однако, как только начался матч, Эррес сразу удивил Арчера. Играл он с холодной безрассудностью, поддерживая линию защиты или бросаясь на нападающих с абсолютным, по мнению Арчера, пренебрежением к элементарным правилам самосохранения. Арчер не отрывал бинокля от глаз, следя не за игрой, а за Эрресом. При контакте Эррес причинял игрокам команды соперника боль, то принимая нападающих на корпус, то броском в ноги укладывая их на газон, даже когда игрока, владеющего мячом, останавливали другие и атака захлебывалась. Когда же мячом владела его команда, он бесстрашно лез напролом, прорывая линию обороны, и по ходу игры удары становились все сильнее и сильнее. Если мяч оказывался у Эрреса, он и не пытался обвести или обмануть соперника ложным маневром. Нет, он рвался вперед, сшибая защитников с ног, топтал тех, кто упал, тащил повисших на нем. Несмотря на то что Арчер практически ничего не знал об американском футболе, ему хватило нескольких минут, чтобы понять, что играть против Эрреса — удовольствие небольшое.
И манерой поведения на поле он отличался от остальных игроков. Во всех его действиях сквозило полное безразличие к происходящему. Он всегда держался в стороне, пока остальные поздравляли кого-то из игроков или друг друга с удачным розыгрышем мяча или добытыми очками. Между розыгрышами Эррес стоял особняком, сложив руки на груди или уперев их в бока. Он не слушал других игроков, не замечая их, а в перерывах между таймами уходил к кромке поля, опускался на колено и спокойно разглядывал зрителей.
— Не следует ему так себя вести, — услышал Арчер осуждающий голос Нэнси, когда в перерыве Эррес, как обычно, отошел к кромке поля, повернувшись спиной к игрокам своей команды, собравшимся вокруг паренька, который принес бутылки с водой.
— Ты это о чем? — спросил Арчер.
— Не следует вот так уходить, — пояснила Нэнси. — Другие ребята обижаются. Считают, что он зазнайка.
Арчер улыбнулся.
— Это не смешно, — продолжала Нэнси. — Салли приходил ко мне, хотел, чтобы я попросила Вика этого не делать. Ребята действительно обижаются. Они думают, что Вик их ни во что не ставит. Салли говорит, что в следующем году Вика не выберут капитаном, хотя он лучший игрок команды.
— Ты с ним поговорила?
— Нет.
— Почему?
— Потому что Вик никого не будет слушать, — очень серьезно ответила Нэнси. — Особенно свою девушку. Такой уж он человек. Хотите выпить?
Арчер пристально посмотрел на нее. Да, это не просто мальчик и девочка, которые сидят в аудитории взявшись за руки. И если бы он спросил, любовница ли она Эрреса, Нэнси бросила бы на него удивленный взгляд, прежде чем ответить: «Конечно. Разве вы не знаете?»
— Да, — кивнул Арчер. — Выпью с удовольствием.
— И я тоже, — подала голос Китти. Щеки ее раскраснелись от холода, лепестки хризантемы желтым снегом засыпали пальто. — Я закоченела. — Она приложилась к фляжке. — Все, становлюсь спортсменкой. Ты счастливая, Нэнси. У тебя мужчина, который каждую неделю выводит тебя на свежий воздух.
«Я не уверен, — подумал Арчер, беря фляжку из руки жены, — что Нэнси так уж счастлива».
Перед окончанием игры на поле завязалась потасовка. Команда гостей безнадежно проигрывала и очень болезненно реагировала на каждое нарушение правил. И когда одного из защитников уложили на траву после свистка, он бросился на обидчика с кулаками. Через десять секунд вокруг собрались все игроки, включая запасных. Только Эррес стоял ярдах в двадцати от толпы, насмешливо улыбаясь и качая головой. Когда запасной команды гостей пробегал мимо него, Эррес вскинул руки, приняв боксерскую стойку. Запасной остановился и в недоумении уставился на Эрреса. На трибунах засмеялись. «Нет, молодой человек, — подумал Арчер, — в следующем сезоне тебя не выберут капитаном».
Судьи и тренеры развели драчунов, игра возобновилась. Еще через две минуты раздался финальный свисток, и толпа зрителей высыпала на поле, чтобы поздравить своих любимцев.
— Мне пора. — Нэнси встала. — Я должна встретить Вика у раздевалки, а он всегда выходит первым. Не задерживается ни на минуту. — Она потрясла фляжку, приблизив ее к уху, и улыбнулась, увидев, что Арчер и Китти наблюдают за ней. — Вик любит выпить после игры.
— Тренер об этом знает? — спросил Арчер.
— Я уверена, что знает. — Нэнси пожала руку Китти. — До свидания. Спасибо вам за компанию.
— Передай мистеру Эрресу, что на последнем ряду сидела его преданная болельщица. И бурбон пришелся очень кстати, особенно во второй половине игры.
— Обязательно передам. Я знаю, ему будет приятно услышать об этом.
— Ты думаешь, он сегодня напьется? — спросил Арчер, хотя и отдавал себе отчет, что не следует задавать такой вопрос.
— Скорее всего, — беззаботно ответила Нэнси и сложила плед.
— Что же, желаю вам хорошо провести сегодняшний вечер.
— Спасибо, мистер Арчер. — Девушка вышла в проход между секторами и по лесенке спустилась вниз, унося с собой плед и фляжку с остатками бурбона, предназначенного для ее любимого, который сейчас снимал в раздевалке пропитанный потом свитер. Арчер смотрел, как она уходит, счастливая, юная, лишившаяся невинности, и думал о том, что пропасть между ним и молодежью становится все глубже.
Домой он шел медленно, держа Китти за руку. Он поцеловал жену, когда они поднялись на крыльцо, даже не зная, что его к этому побудило. Лицо Китти похолодело от ветра, кожа пахла хризантемой, осенью и здоровьем.
— Я чувствую себя на девятнадцать лет, — прошептала она. — Действительно, мне сейчас девятнадцать, и ни днем больше.
Арчер решил, что знает, почему Китти чувствует себя девятнадцатилетней. Но сам он в этот осенний вечер ощущал себя гораздо старше.
Дома Китти позвала Джейн, начала готовить ей ужин, а Арчер прошел в кабинет, зажег свет, сел за стол и подвинул к себе полтора написанных акта пьесы о Наполеоне III. Начал читать. Пустые, мертвые слова. А ведь еще в одиннадцать утра ему казалось, что его герои живут полнокровной жизнью.
Арчер откинулся на спинку стула, думая о том, что сейчас самое время напиться.
С этого дня Арчер ходил на все игры, ограничив субботнее общение с Наполеоном III первой половиной дня. Эррес все так же держался особняком, играл жестко, не упускал случая насмешливо улыбнуться. Он стал причиной небольшого скандала, отказавшись прийти на собрание команды накануне встречи с традиционным соперником. Нэнси потом рассказала Арчеру, что остальные игроки прямо-таки кипели от возмущения, узнав, что вместо собрания Эррес пошел в кино. Как и предсказывал Салли, в следующем году капитаном выбрали другого.
Но настоящий скандал разразился в следующем сезоне, когда Эррес учился уже на последнем курсе. К тому времени он и Арчер стали друзьями. Эррес и Нэнси частенько захаживали к Арчерам, играли с Джейн, которой сразу пришелся по душе Вик, после обеда помогали Китти мыть посуду. По просьбе Китти зимой Эррес вытаскивал Арчера на каток, а весной, летом и осенью — на теннисный корт. Китти боялась, что Арчер растолстеет, и требовала, чтобы тот занимался спортом. Но до появления Эрреса Арчер все свободное время проводил в кресле или на диване, пропуская ворчание жены мимо ушей. Эррес и в теннис играл хорошо, так что Арчер, по природе медлительный и неуклюжий, в достойные соперники ему не годился. Но Эррес не возражал против того, чтобы проводить с Арчером на корте три-четыре часа в неделю. Он с улыбкой на губах гонял Арчера по корту, посылая мячи в разные углы, дабы у того, как и хотела Китти, не завязывался жирок.
А потом Эррес записался в драматический кружок и получил главную роль в очередной пьесе.
— Зачем это тебе? — как-то вечером спросил его Арчер. Он действительно не понимал мотивов Эрреса. За исключением футбола, тот не принимал никакого участия во внеучебной жизни кампуса. Дружил Эррес только с Салли и Арчерами, сторонился любых общественных мероприятий. Даже в общежитии жил один, полагая, что это гостиница, а не родной для студента дом. — Я не знал, что ты мнишь себя артистом.
— Наверное, нет, — улыбнулся Эррес. — Но я хочу приглядывать за Нэнси. — Нэнси блистала в драматическом кружке и после окончания колледжа собиралась поехать в Нью-Йорк, чтобы попробовать себя на сцене. — Не нравится мне, что она возвращается домой в час ночи в сопровождении главного героя после того, как вечером они репетировали любовную сцену. А теперь главный герой — я, так что никуда она от меня не денется.
Начиналось все как шутка. Но потом Эррес принес Арчеру два билета на премьеру и обратился к нему с куда более серьезной просьбой.
— Послушай, Клемент, я хочу, чтобы ты очень внимательно наблюдал за мной. Не выпивай перед спектаклем и постарайся забыть о том, что ты мой друг. Считай себя газетным критиком, которому плевать на авторитеты.
К просьбе Эрреса Арчер отнесся с пониманием. Пьеса называлась «Волосатая обезьяна», и Эррес с его светлыми, коротко стрижеными волосами и аристократическим лицом не очень-то подходил на роль гориллообразного лесоруба, однако решительность и непоколебимая уверенность в себе позволили ему вжиться в образ, так что спектакль он как минимум не провалил. Все это и выложил ему Арчер в тот же вечер. Эррес жадно ловил каждое слово, кивал и соглашался, когда Арчер указывал на мелкие просчеты, обусловленные недостатком мастерства. Уходя, он с неожиданной теплотой крепко пожал Арчеру руку, сказав: «Спасибо тебе. Именно это я и хотел услышать. Спасибо за честность».
В постели, погасив свет, Арчер поделился своими мыслями с Китти.
— Вик такой странный. Податься в актеры. Вот уж от него я такого не ожидал. И его действительно волнует, какое он производит впечатление.
— О Вике Эрресе можно не волноваться, — заметила Китти. — От него требуется одно — лечь под деревом. А спелый плод сам упадет ему в рот.
В то лето Эррес и Нэнси устроились в летний театр на востоке. Работали по четырнадцать часов в день, играли маленькие роли, посещали классы актерского мастерства, красили комнаты, чтобы оплатить жилье. Тем же летом Арчер закончил пьесу о Наполеоне III и выбросил ее в корзину.
Скандал разразился после второго футбольного матча, и Арчеру так и не удалось избавиться от ощущения, что он приложил к этому руку. Как-то вечером Эррес заглянул к ним после тренировки, поиграл с Джейн, а потом спросил Арчера, не сможет ли тот уделить ему несколько минут. В кабинете от свойственной Эрресу уверенности не осталось и следа, и Арчер долго набивал трубку, чтобы Вик мог собраться с мыслями.
— Я хочу попросить тебя об одолжении.
Понятно, подумал Арчер, Нэнси залетела, и он пришел к старшему товарищу, чтобы тот посоветовал, у кого сделать аборт.
— Я играю в новой пьесе, — продолжал Эррес. — Мне опять дали главную роль. Репетиции идут уже две недели. Сегодня у нас прогон. Я хочу, чтобы ты пришел и посмотрел на меня. А потом честно, как и весной, высказал свое мнение. Летом я много работал, но результат вызывает у меня сомнения. Я хочу, чтобы ты сказал, могу я состояться как актер или нет. Ты единственный, кому я могу доверять. Вопрос этот для меня очень важен. Потом я объясню почему.
— Конечно. — Арчеру стало стыдно за свои мысли. «Больше не буду читать эти реалистические романы», — сказал он себе. — Обязательно приду.
— И мне нужна только правда. — Эррес пристально смотрел на Арчера. — Ничего, кроме правды. Если ты покривишь душой, Клемент, я до конца своих дней тебе этого не прощу.
— Послушай, друзьям такого не говорят. — Слова Эрреса тревожили и раздражали Арчера.
— Я серьезно. — Эррес поднялся. — Начало в половине девятого. — Он вышел из кабинета.
Усевшись в последнем ряду, Арчер понял, что предупреждение Эрреса по-прежнему не дает ему покоя, и постарался отключиться от его последних слов, чтобы они не мешали объективному восприятию происходящего на сцене. Играли студенты пьесу Сидни Хауарда «Они знали, чего хотят». Эрресу досталась роль молодого ковбоя, который соблазняет официантку, жену фермера-итальянца. Нэнси в роли жены произвела на Арчера самое благоприятное впечатление — нежная, трогательная, сексуальная. И он дал себе слово воздерживаться от оценки исполнительского мастерства Эрреса до окончания спектакля. Едва упал занавес, как Эррес и Нэнси одновременно появились из-за кулис. Играли они без костюмов, и Эррес на ходу надевал пиджак.
— Быстро уходим, — сказал он поднявшемуся навстречу Арчеру. — Пока этот идиот Шмидт не порадовал нас своей очередной находкой.
Говорил он про режиссера, который одно время работал у Рейнхардта[18] в Германии и обожал долго и нудно анализировать игру актеров. Идиотом называл Эррес и Сэмсона. Выходя из зала, Арчер в какой уж раз отметил, что Эрресу не свойственно уважение к старшим, особенно к учителям, которые пытались его чему-то научить. Он даже задался вопросом, а что говорит Эррес о нем, выходя из аудитории после очередного семинара. Но в данном случае Эррес не грешил против истины. Оценивая педагогические таланты Шмидта и Сэмсона, Арчер охарактеризовал бы их точно так же.
Как только они вышли из здания, Арчер повернулся к девушке.
— Нэнси, сегодня ты играла великолепно.
— Во втором акте, — уточнила Нэнси. — Во втором акте я играла неплохо.
Арчер улыбнулся. Похоже, ее пора принимать в Актерскую ассоциацию за справедливость[19].
— Нэнси, — сказал девушке Эррес, когда они поравнялись с корпусами женского общежития, — тебе самое время пожелать нам спокойной ночи и идти спать.
— Я не хочу идти спать, — запротестовала Нэнси. — Еще рано.
— Спать, — ровным, спокойным голосом повторил Эррес. — Клементу и мне надо кое-что обсудить. Мужской разговор.
— Я ненавижу мужчин. — Нэнси надула губки. — Я думаю, мужчин следует упразднить.
— Да, дорогая. — Эррес наклонился и по-домашнему поцеловал ее, не обращая внимания на присутствие Арчера. — А теперь иди.
— Ты даже не проводишь меня? — В голосе Нэнси звучала обида.
Арчер понимал, что она окрылена своим успехом и хочет поделиться радостью с близкими ей людьми.
— Нет, дорогая.
— Надеюсь, вы быстро наскучите друг другу. — Она повернулась и пошла к своему корпусу.
Умение держать женщин в узде — врожденный талант, с завистью думал Арчер, глядя ей вслед. Или он у тебя есть, или нет, этому никогда не научишься. Вот он никогда не мог заставить Китти сделать то, что ему хотелось, за исключением критических ситуаций.
— Я хочу пива. — Эррес направился к кафе. — Жажда замучила.
— А если узнает Сэмсон? — Арчер пристроился рядом. — Сезон в самом разгаре. Он не поднимет шум?
— Да пошел он… — бросил Эррес, и Арчер напомнил себе, что хотел поговорить с Эрресом насчет его лексикона. Он и поговорил, но десять лет спустя.
О спектакле они заговорили лишь после того, как сели за угловой столик и получили по стакану пива. Эррес одним глотком ополовинил свой, поставил стакан на стол и повернулся к Арчеру.
— Ладно. Выкладывай. И помни… — опять предупреждение, — …никаких уверток. Ты жил в Нью-Йорке, ты видел настоящие шоу и можешь разглядеть в актере искру таланта. Я все лето вкалывал как проклятый, но так и не понял, получится из меня второй Джон Барримор[20] или я ни на что не гожусь. И сегодня ты окажешь мне неоценимую услугу, сказав правду. Я хочу знать твое мнение: есть ли у меня шанс на актерскую карьеру в Нью-Йорке?
— Перестань, Вик, — запротестовал Арчер, — этого тебе никто не сможет сказать. Столько разного может случиться…
— Слушай, давай обойдемся без очередной статьи о проблемах американского театра, — прервал его Эррес. — Я знаю, что случиться может много чего. Меня это не интересует. Если и случится, то не со мной. Я счастливчик, а потому при резких поворотах судьбы мои шансы подняться только возрастают.
Какое самомнение, подумал Арчер, какое нужное, полезное самомнение! В возрасте двадцати одного года верить, что ты счастливчик и твои шансы предпочтительнее, чем у других.
— От профессора я хочу услышать только одно. — Эррес холодно сверлил его взглядом. — Я хочу знать, считает ли профессор, что у меня достаточно таланта, чтобы ехать в Нью-Йорк и зарабатывать на пропитание на сцене. Короткое и ясное «да» или «нет», произнесенное просвещенным зрителем.
— Обычно такое решение принимают иначе. — Арчер попытался уйти от прямого ответа. — Человек должен почувствовать, что не может без этого жить. Почувствовать, что он не только хочет, но и может играть.
— Я ничего не хочу чувствовать, — отрезал Эррес. — А могу я многое, не только играть на сцене. Так что давай вернемся к моей просьбе.
— Хорошо. — Арчер понял, что деваться некуда. — Я думаю, у тебя незаурядный актерский талант и ты многому научился за лето. Внешность — еще один твой плюс. Короче, велика вероятность того, что ты станешь душой всех детских спектаклей, которые дают по средам.
— Это хорошо. — Эррес кивнул и допил пиво. — В июне я еду в Нью-Йорк. Ищи мою фамилию на афишах. — Он улыбнулся и сразу помолодел лет на пять.
— Подожди, подожди, — затараторил Арчер. — Не полагайся только на мое слово. Ты ставишь на кон свое будущее, и я не хочу…
— Не волнуйтесь, профессор. — Эррес похлопал его по руке, вновь улыбнулся. — Я не буду винить вас в том, что закончил свою жизнь в доме призрения для старых актеров.
— А теперь скажи, что все это значит. — Арчеру не понравилась покровительственная интонация, которую он уловил в голосе Эрреса.
— Обязательно. — Эррес махнул рукой официантке, чтобы та принесла еще два стакана пива. — Нэнси Макдональд. После окончания колледжа она собирается жить в Нью-Йорке, и в этом все дело. Мой отец нашел мне работу в «Дженерал моторс», но это в Детройте, а Нэнси не хочет жить в Детройте. А я не хочу разлучаться с ней на пару лет. В Нью-Йорке слишком много красивых парней. В конце концов она окажется в постели с кем-то из них и забудет своего приятеля-джентльмена из Детройта. А я хочу, чтобы она каждый день была со мной, чтобы мы вместе ездили в отпуск и каждый вечер виделись за обедом.
А ведь этот человек — фанатик моногамии, подумал Арчер.
— Послушай, а с ней ты это обсуждал? — спросил Арчер. — Предлагал выйти за тебя замуж и поселиться в Детройте?
— Да, — кивнул Эррес. — Бесполезно. А если мы будем жить в разных городах, она отказывается говорить даже об обручении. Не хочет, впервые попав в Нью-Йорк, обременять себя связью с фантомом. Мужчина, находящийся на расстоянии тысячи миль, для нее — фантом.
— И поэтому ты решил, что до конца своих дней будешь актером? — в изумлении спросил Арчер. — Только по этой причине?
— Именно так. — Эррес выпил половину второго стакана. — И, конечно, в Детройт меня тянет гораздо меньше, чем в Нью-Йорк. Детройт я знаю. Вот я и прикинул, каким образом смогу зарабатывать на жизнь в Нью-Йорке. Составил списочек. И первую строчку занял театр. Для меня нет особой разницы, чем заниматься. Я готов играть на сцене или делать «бьюики». Не надо изумляться, профессор. Девяти из десяти американцев наплевать на свою работу. Ты вот преподаешь историю. В этом твое призвание? — с вызовом спросил он.
Арчер отпил пива.
— Не уверен, — ответил он.
— Я твердо знаю, что хочу только одного: до конца своих дней жить с Нэнси Макдональд. Это мое единственное желание. Все остальное — ерунда. Возможно, этим я позорю свою семью и конституцию Соединенных Штатов Америки, но так уж вышло. Короче, за свадьбу и за актерский грим. — Эррес поднял стакан. — В таком порядке.
— Дейвид Гаррик[21] корчится от боли, — вздохнул Арчер. — Где бы он ни был.
— Пускай корчится, — усмехнулся Эррес. — Даже если этого старого лицедея сведет судорога, не беда. Где бы он ни был. Как-нибудь навести нас в Нью-Йорке.
А на следующий день разразился грандиозный скандал. Эррес подошел к Сэмсону перед тренировкой и сказал, что завязал с футболом. С этой самой минуты. Чтобы посвятить все свободное время репетициям в драматическом кружке. Бедняга Сэмсон многое повидал на своем веку. У одних возникали проблемы с учебой, другие приходили на тренировку пьяными, третьи подхватывали триппер после выездных игр. Но чтобы футбол меняли на театр, такого он и представить себе не мог. Сэмсон не мог поверить своим ушам и чуть не плакал, уговаривая Эрреса не торопиться с решением, отыграть еще хотя бы одну игру… Эррес слушал, но оставался при своем мнении. Он уделил Сэмсону ровно пять минут, повернулся и ушел с футбольного поля.
На следующий день сообщение об этом появилось на первой полосе газеты колледжа под набранным аршинными буквами заголовком «ЭРРЕС УХОДИТ». В статье Эрреса обозвали предателем, словно его схватили с поличным, когда он собирался поджечь научный корпус или продать соперникам командные сигналы.
Сэмсон пришел к Арчеру, интуитивно чувствуя, что тот каким-то боком имеет отношение к принятому Эрресом решению. Тренер что-то сбивчиво говорил о взаимной ответственности, о традициях колледжа, о том, что не найти ему другого квотербека, который может сцементировать оборону и организовать атаку. А в конце своей речи потребовал, чтобы Арчер повлиял на Эрреса и уговорил его вернуться.
— А теперь послушайте меня, — ответил ему Арчер, злясь и на Сэмсона, и на Эрреса, поставившего его в столь нелепое положение. — Моя работа — преподавать историю. Мне платят не за то, чтобы набирать игроков в футбольную команду. И даже если бы я хотел помочь, а такого желания у меня нет, с Эрресом ничего поделать нельзя. Вы достаточно хорошо его знаете, чтобы это понимать.
— Он неблагодарный. — Сэмсон печально покачал головой. — Бездушный. На всех ему наплевать, кроме себя. Он — чертов интеллектуал.
— Тогда вам надо радоваться его уходу, — заметил Арчер. — Он не сможет обратить других в свою веру.
— Да. — Сэмсон провел громадной рукой по грубому, иссеченному ветром лицу. — Да. Он сделал это в лучшем для меня сезоне, потому что не любит меня. Лично меня. Он смотрит на меня свысока. И не трясите головой, Арчер. Этот сукин сын смотрит на меня свысока. В два раза моложе, а относится ко мне так, словно я — его приехавший из провинции племянник. Я это терпел. И готов терпеть и дальше ради престижа колледжа. Но мне нужна помощь. Мне некем его заменить. Есть О’Доннелл. — Тут Сэмсон начал озвучивать грустные мысли, которые роились у него в голове с того самого момента, как Эррес заявил о своем решении. — Но он не блокировал полузащитника с тех пор, как закончил среднюю школу. Опять же у него травмировано колено. Есть Шиварски, но моя мать пробежит сто ярдов быстрее, чем он. А когда речь заходит о командных сигналах… — Сэмсон с тоской вскинул глаза к потолку. — Поручить ему это дело — то же самое, что дать швейцарские часы обезьяне.
— Я очень сожалею, Сэмсон, — вздохнул Арчер, — но ничем не могу вам помочь.
— Вы могли бы поговорить с ним. Что вам стоит? Попытка не пытка. Парни говорят, что он к вам благоволит. Парни говорят, что во всем кампусе этот бесчувственный сукин сын может прислушаться только к вам. Попытайтесь.
— Он уже принял решение, — ответил Арчер. — Так что к субботе вам надо найти другого квотербека.
— Да. — Сэмсон поднялся и нервно хохотнул. — Только и всего. — Он взял шляпу. — В этом кампусе меня окружают враги, — пробормотал он, открывая дверь. — Очень им хочется выжить меня отсюда.
Даже декан вызвал Эрреса к себе и очень тактично попытался уговорить его вернуться в команду. Эррес был предельно вежлив, но не отступил ни на шаг. После разговора с ним декан очень расстроился и даже задался вопросом, а не теряет ли он связь с подрастающим поколением.
— Ко мне заходил этот дефективный редактор, — сообщил Эррес Арчеру на следующий день после разговора с Сэмсоном. — Сказал, что хочет быть объективным. Заявил, что готов предоставить мне место в газете, чтобы я обосновал свою позицию. Хотел, чтобы я объяснил, по его словам, мое предательство интересов колледжа, изложив истинные причины принятого мною решения.
— И что ты ему на это ответил? — полюбопытствовал Арчер.
Эррес улыбнулся.
— Я сказал ему, что собираюсь податься в гомосексуалисты, а парни, играющие в футбол, не в моем вкусе. Меня не удивит, если он все это напечатает. Дай человеку возможность написать пару колонок, и он полностью утратит чувство реальности. Верность колледжу! — фыркнул Эррес. — Да ничего я этому колледжу не должен! Я плачу за обучение, сдаю все зачеты и экзамены, не бью преподавателей. А кроме всего прочего, надоел мне футбол. Игры еще ладно, но тренировки просто обрыдли. И если команда проиграет из-за меня пару игр, почему я должен из-за этого волноваться? Почему вообще кто-то должен из-за этого волноваться? У нас есть полузащитник, Сэм Росс, так он плачет в раздевалке всякий раз, когда мы проигрываем. Двадцать три года, двести семь фунтов — и пятнадцать минут хнычет, как младенец. Его место не в колледже, а в больнице. Однажды он полез со мной драться, услышав, как я насвистываю в душе после проигрыша. А эти разговоры, что футбол закаляет характер! Ты знаешь, укреплению каких черт характера способствует футбол?
— Каких? — с неподдельным интересом спросил Арчер.
— Жестокости, садизма, двуличности, — без запинки перечислил Эррес. — Я это понял задолго до того, как объявил Сэмсону о своем уходе. Я и играл-то в футбол только потому, что мне нравилось сшибать людей с ног. В прошлом году я сломал одному парню ногу, шел рядом с носилками, изображая скорбь, а на самом деле был очень доволен собой. Смотрел, как он кричит от боли. Хороший американский мальчик, которого учили, что в здоровом теле здоровый дух, который каждую субботу укреплял характер на футбольном поле. — Он бросил на Арчера насмешливый взгляд. — Как, по-твоему, я должен написать все это редактору?
— И все-таки, — слова Эрреса не удивили Арчера, который помнил, с какой холодной жестокостью тот крушил соперников, — я считаю, что ты должен написать в газету тактичное письмо, чтобы сгладить возмущение.
— Да пусть возмущаются, — отмахнулся Эррес. — Это не их дело.
— Вик, — медленно начал Арчер, несогласный с позицией юноши, — до определенного предела самоуверенность молодости вполне приемлема, даже желаема. Она являет собой независимость души, мужество, веру в себя. Но, переваливая этот предел, она превращается в тщеславие, жестокость, пренебрежение к окружающим. Это грех гордыни, Вик, возможно, самый худший из всех.
Эррес улыбнулся.
— Вот уж не знал, что закон Божий стал в этом кампусе обязательным предметом.
Арчер сдержал злость.
— Я говорю с тобой не как священник, но как учитель и друг. Есть минимум приличий, который необходимо соблюдать в обществе, в котором ты живешь. Если твой поступок расценивается как странный, наносящий урон, недружественный людьми, с которыми ты учишься или работаешь, которые в той или иной степени зависят от тебя, мне представляется, что они вправе рассчитывать на какое-то объяснение. Ты живешь среди этих людей, они живут рядом с тобой, и они должны знать твое место в окружающем их мире.
— Тут вступает духовой оркестр, исполняющий гимн колледжа, — покивал Эррес. — Я никому ничего не должен. Если мне отведут определенное место в окружающем их мире, я тут же перееду. А если я страдаю от греха гордыни… — его брови насмешливо взлетели вверх, — …я этому только рад. Спасибо за ваше участие, профессор. Завтра пойдем на футбол?
После его ухода Арчер долго сидел, уставившись в пустой камин, взволнованный, подавленный. «Я воспринимаю все это слишком серьезно, — думал он. — Не надо забывать, что ему только двадцать один год».
На следующий день проход вдоль трибуны в компании Эрреса и неторопливый подъем по ступенькам стали для Арчера одним из самых тяжелых испытаний в его жизни. Люди замолкали при их приближении, а те, кто сидел дальше, вставали и смотрели на них с холодными, непроницаемыми лицами. Арчер, который хотел, чтобы люди всегда любили его, чувствовал себя очень неуютно и одиноко рядом с Эрресом, сам же «виновник торжества» словно и не замечал реакции окружающих. Он непринужденно вел разговор, кивал знакомым, хотя те и не отвечали на приветствия, смеялся над собственными шутками, а как только они сели, на этот раз не в последнем ряду, достал серебряную фляжку и предложил Арчеру. Тот, чувствуя на себе тысячи взглядов, отказался, ругая себя за трусость. «Этот день не прибавит мне популярности», — мрачно подумал он. Эррес выпил чуть-чуть и убрал фляжку.
Во время игры, когда команда не могла перевести игру на половину соперника или ее дожимали на лицевой линии, соседи с укором смотрели на Эрреса, но взгляды эти ничуть не волновали его. Он объяснял Арчеру комбинации, обращал его внимание на ошибки игроков, предсказывал результат розыгрышей, время от времени прикладываясь к фляжке. То ли этот парень закован в непробиваемую броню, с восхищением думал Арчер, то ли он один из величайших актеров нашего времени. В последней четверти Арчер и сам глотнул бурбона, холодно, подражая Эрресу, оглядев осуждающие физиономии сидящих вокруг.
— Премия «Серебряная фляжка», — улыбаясь, прошептал Эррес после того, как Арчер вернул ему фляжку, — присуждается мистеру Клементу Арчеру за выдающееся мужество, проявленное перед лицом всеобщего неодобрения.
В каждой шутке есть доля правды, и Арчер достаточно хорошо знал Эрреса, чтобы понять, что тот очень доволен его поступком. «Мне надо повнимательнее приглядываться к этому молодому человеку, — сказал он себе. — Я смогу многому у него научиться».
После игры (колледж, конечно же, проиграл) Эррес и Арчер прошли сквозь толпу, сопровождаемые негодующим шепотом, и неспешным шагом направились к дому Арчера. Внезапно Эрреса разобрал смех. Арчер, на которого, наоборот, навалилась тоска, в недоумении посмотрел на него.
— Над чем смеешься?
— Над великим моментом. Моментом истины. Когда ты наконец-то выпил и «опустил» всех взглядом. Цезарь, наблюдающий гладиаторов. Вы выдержали испытание, профессор. Я проверял вас весь день, и вы с достоинством преодолели все преграды. У вас сильный характер, профессор, вы тверды как скала, и я восхищаюсь вами.
Он все тонко чувствует, подумал Арчер, и для своего возраста слишком много знает. Но по словам Эрреса чувствовалось, что поведение Арчера на трибуне произвело на него впечатление. Эррес не расточал комплименты, и, пожалуй, впервые он столь откровенно похвалил своего старшего друга. Шагая к дому, Арчер думал о том, что ему будет недоставать Эрреса, который в июне заканчивал колледж. В следующем учебном году здесь будет скучно, решил он.
От порыва ветра жалюзи стукнули о стекло, Арчер, моргнув, чуть не подскочил от внезапного шума. Китти спала, чуть слышно посапывая. Он взглянул на светящийся циферблат часов, стоявших на прикроватном столике. Почти три. «В хорошей же форме я буду завтра утром», — подумал Арчер.
Осторожно выскользнув из кровати, он босиком подошел к окну. По небу плыла луна, окрашивая лишенные листвы деревья в серебристый цвет.
Арчер поправил жалюзи, взглянул на Китти и покачал головой, словно стараясь изгнать из памяти тот далекий осенний вечер в Огайо. Его охватила меланхолия, и две фигуры, исчезнувшие с улиц воспоминаний, казались ему такими юными и полными надежд, словно именно тогда они пережили лучшие мгновения своих жизней. Действительно, в те времена все было гораздо проще. И чтобы доказать свою верность другу, от него требовался сущий пустяк: поднести к губам серебряную фляжку на глазах у сидевшего в соседнем ряду декана.
Арчер постоял в проходе между кроватями, глядя на спящую Китти. Наклонился, нежно поцеловал ее в лоб. Она чуть шевельнулась во сне.
Арчер лег на свою кровать, закрыл глаза.
Позвоню Вику, как только проснусь, сказал он себе.
Телефон звенел на прикроватном столике, но Арчер не открывал глаза, надеясь, что трубку возьмет кто-то еще. Но звонки не прекращались. Он приоткрыл один глаз. Часы показывали половину одиннадцатого. Автоматически Арчер отнял от десяти с половиной три. Семь с половиной часов. Значит, выспаться ему удалось. Он открыл второй глаз и увидел, что кровать Китти пуста. Телефон все звонил. Арчер протянул руку, взял трубку, поднес к уху, не отрывая головы от подушки.
— Алло.
— Клемент, — услышал он напористый голос О’Нила. По телефону тот всегда разговаривал, как высокопоставленный чиновник, требующий от своего подчиненного быстрого и полного отчета. — Ты проснулся?
— Почти. Что-нибудь случилось?
— Ты простудился?
— Нет. — Вопрос удивил Арчера. — С чего ты это взял?
— Голос у тебя странный. Очень низкий.
— Я лежу, — ответил Арчер. — Вот и голос у меня сексуальный.
О’Нил не рассмеялся, и Арчер понял, что повод для звонка серьезный.
— Я подумал, ты простудился. Послушай, Клемент. Мне очень жаль, но я вынужден дать задний ход. Сегодня утром я говорил с Хаттом, и он чуть меня не разорвал.
— Послушай, Эммет, — начал Арчер, — ты говорил…
— Я знаю, что я говорил. Пожалуйста, Клемент, дай мне закончить. Все не так плохо, как ты себе представляешь.
— Выкладывай.
— Хатт чуть не пробил потолок, но потом вернулся на грешную землю и пошел на уступки. Он даст тебе две недели, потому что я тебе их обещал.
— Отлично. О большем я и не прошу.
— Он даст две недели всем, — продолжил О’Нил, — кроме Покорны.
Наступила тишина. О’Нил ждал ответа Арчера. Но Арчер молчал.
— Я спорил с Хаттом до посинения, — нарушил паузу О’Нил, — но с композитором ничего не выходит. Он готов уволить всех, включая меня и тебя, если мы будем держаться за Покорны.
— А как насчет следующей передачи? — спросил Арчер. — Музыка уже принята.
— На это он согласен. Но не более того.
Арчер внимательно изучал потолок. У окна по побелке пошли трещины. Скоро придется делать ремонт, отметил Арчер.
— Клемент, — донесся из трубки голос О’Нила. — Клемент! Ты меня слышишь?
— Слышу.
— Так что ты на это скажешь?
— Я позвоню Покорны, — с неохотой ответил Арчер. — Скажу, что на следующие неделю или две он нам не понадобится. Временно.
— Хорошо. — В голосе О’Нила слышалось облегчение. — Я думаю, это разумное решение.
— Да, очень разумное.
— В конце концов, Хатт согласился дать остальным две недели.
— Поблагодари мистера Хатта от моего имени.
— Он хочет видеть тебя. Сегодня в четыре.
— Я приеду.
— Клемент… — Голос О’Нила изменился, интонации чиновника бесследно исчезли. — Я сделал все, что мог.
— Я знаю, — ответил Арчер. — Я в этом уверен, Эммет.
— Тогда до встречи в четыре.
Арчер положил трубку на рычаг и вновь уставился в потолок. Позвонить Покорны прямо сейчас или сначала встать? С чего лучше начинать день? Что доставит ему больше радости: немедленное действо или затяжка времени? Когда лучше увольнять сотрудника: до или после завтрака? А может, гораздо проще перезвонить О’Нилу и сказать, что с этого самого момента он уходит в отставку? Да только в этом случае он без боя сдаст еще четверых. Отставка не годится, сказал себе Арчер. Это безответственное решение.
«Покорны, — подумал он, потянувшись к телефону, — тебя придется принести в жертву. Ты арьергард, выводящий из-под удара основные силы. И мы надеемся вызволить тебя позже, при обмене пленными. Придется тебе держать удар».
— Алло, — послышался в трубке голос Покорны. — Кто говорит? Кто говорит? — Голос был нервный, пронзительный, словно Покорны ничего хорошего не ждал от телефонных звонков.
— Манфред, это Клемент Арчер.
— О, мистер Арчер, я так рад, что вы позвонили, — затараторил Покорны. — Я хотел извиниться. Прошлым вечером я наговорил лишнего. Вы меня понимаете, насчет дирижера. Я очень разнервничался. Наговорил много того, чего говорить не следовало. Это моя дурная привычка, моя жена постоянно указывает мне…
— Ничего страшного, Манфред. По существу вы были правы.
— О, благодарю вас, мистер Арчер. Я не мог заснуть, я…
— Не волнуйтесь об этом, — прервал его Арчер. — Я звоню по другому поводу. — Он помолчал, подбирая нужные слова. — Понимаете, Манфред, мы хотим внести в шоу некоторые изменения. Поэкспериментировать…
— Да, конечно, — Покорны заранее соглашался со всем, — всегда надо заглядывать впе…
— На следующие одну или две недели, Манфред, мы хотим использовать другую музыку.
— Какую угодно. Какую вам будет угодно. — Голос Покорны стал еще более пронзительным.
— Я имею в виду, что мы хотим попробовать кого-то еще. Другого композитора. — С противоположного конца провода доносилось шумное дыхание. — Временно.
— Да, — пискнул Покорны. — Да, разумеется.
И в трубке послышались гудки отбоя. Арчер положил ее на рычаг. «Все оказалось гораздо проще, чем я предполагал», — подумал он, встал с кровати и начал одеваться.
Оглавление
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Растревоженный эфир предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Примечания
13
Венский конгресс (сентябрь 1814 — июнь 1815) — конгресс европейских государств (за исключением Турции), который фактически завершил войны коалиции европейских держав с Наполеоном I.
14
«Родстер» — двухместный спортивный автомобиль с открытым верхом и вместительным багажным отделением.
17
Всеамериканская сборная — список лучших игроков студенческих футбольных команд, по традиции ежегодно составляемый экспертами и публикуемый в журнале «Коллиерс». Составляется с 1889 г.
18
Рейнхардт, Макс (1873–1943) — знаменитый немецкий актер и режиссер. В 1905–1933 гг. возглавлял Немецкий театр. В 1933 г. эмигрировал из Германии, умер в США.
