Собака мордой вниз

Инна Туголукова (2009)

Соню Образцову справедливо считают сильной, независимой женщиной. Но кто может представить, сколько страданий пришлось ей пережить, чтобы научиться этой силе и независимости? Предательство возлюбленного — циничного и жесткого человека, выгодно использующего свою привлекательность в борьбе за покорение столицы… Печальная и недолгая связь с женатым мужчиной, вовсе не намеренным разводиться. После такого женщине трудно поверить в искренность чувства представителя «худшей половины человечества» — особенно такого, как ее новый шеф, преуспевающий предприниматель Арнольд Гусев. Поначалу Соня вообще принимает ухаживания Гусева за глупый розыгрыш. Однако Арнольд не намерен отступать. Он уверен, что Соня — именно та женщина, с которой он будет счастлив.

6

Если вам кажется, что все кончено, перекреститесь, ибо жизнь продолжается, просто теперь она будет другая и, вполне возможно, гораздо лучше прежней.

— Слава Богу, выдралась из этого отстойника! — обрадовалась Марта, всегда умевшая рассмотреть оборотную сторону любой неприятности. — Тухла бы там до пенсии среди маргиналов.

— Рано или поздно я бы все равно поменяла работу. Но сама!

— Свежо предание. Болото затягивает, особенно таких, как ты.

— А какая я?

— Унылая. Пригорюнилась, как Аленушка на пеньке.

— Аленушка горюнилась на камушке.

— Ну так у нее братец был серенький козлик. А тебе-то с чего?

— А мне, ты считаешь, не с чего! — вскинулась Соня. — Жених с лучшей подругой помахали ручкой на пороге загса, ребенка потеряла, с работы выгнали как воровку без права реабилитации, а мне все хрен по деревне! Кто это побежал там, такой веселый? Да то Соня из ансамбля имени Кащенко!

— Тащишь по жизни былые обиды? Я думала, все это в прошлом.

— Я тоже так думала.

— Забудь его, Соня. В твоей жизни он больше не объявится, да и не дай тебе Бог.

— Я знаю.

(«Знаешь ты сюсю, да и то не усю», — поговаривал, бывало, главный редактор, ни дна ему ни покрышки. Еще он смачно высасывал из дуплистых зубов остатки корма, говорил «в двух тысяча таком-то году» и не всегда застегивал ширинку.)

— Ладно, Сонька, не горюй! Поторгуешь телефонами, все не семечками на базаре. А там посмотрим.

— Если возьмут.

— Возьмут, куда денутся.

Никуда не делись, на работу взяли и определили в салон на Тверской, в нескольких минутах ходьбы от дома, что уже можно было счесть большой удачей. Впрочем, обстоятельство это оказалось единственным со знаком плюс. В остальном же жизнь переменилась кардинально и отнюдь не в лучшую сторону. На смену вольным редакционным хлебам пришли жесткий график, железная дисциплина и зеленая тоска. Потому что какая же тут радость, скажите на милость, с утра до вечера продавать мобильные телефоны, сим-карты и иже с ними? Ни-ка-кой!

В жизни вообще мало радости. А может, это лишь видимость, поскольку нас все время манят иные вершины, которые и представляются счастьем.

Соне казалось, будто она бежит и бежит по кругу, где всего две остановки — салон мобильной связи и каморка в коммунальной квартире. А единственная собеседница — Нинка Капустина, та самая, из Одинцова.

Впрочем, собеседницей Нинку можно было назвать с большой натяжкой. Скорее рассказчицей. Ибо чужое мнение ее абсолютно не интересовало, и в тех редчайших случаях, когда, потеряв бдительность, она позволяла слушателю завладеть инициативой в разговоре, глаза ее тускнели и выключались — она ждала паузы, чтобы немедленно вклиниться и продолжить собственное повествование.

Любая фраза, чудом досказанный эпизод чужой жизни или опрометчиво заданный вопрос рождали глубинный поток сознания, где реальные события минувшего дня и ночи обрастали воспоминаниями, ассоциативными вторжениями в иные темы, зарисовками из жизни никому не ведомых или всем хорошо известных реальных и литературных персонажей, а также, понятное дело, обзором телепередач и печати — Нинка много читала в электричке.

В такие моменты, к счастью, не слишком частые, Соня, стиснув зубы, молила: «Господи! Пожалуйста! Пусть она заткнет свой фонтан и отвалит!», с ненавистью глядя на неутомимую щебетунью. Но вскоре научилась мысленно отключаться, думая о своем, девичьем, и вздрагивая, когда Нинка в кульминационных местах тыркала ее в бок:

–…Представляешь? На двадцать миллионов!

— Чего? — очнулась Соня, возвращенная в реальность увесистым тычком. — Долларов?

— Каких долларов? — грозно нахмурилась Нинка. — Или ты меня не слушаешь?

— Я слушаю, — торопливо заверила Соня. — Просто не поняла, в какой валюте.

— У тебя что, программа зависла? Я говорю, прочитала в газете, мужиков у нас в стране на двадцать миллионов меньше, чем женщин. Ты хоть понимаешь, что это значит? А я-то недоумеваю, кто вокруг меня вьется — козел на козле сидит и козлом погоняет. Двадцать миллионов! Страшная цифра! Теперь давай считать дальше. Ты меня слушаешь?

— Да, — честно ответила заинтригованная Соня.

— Из оставшегося ничтожного количества вычеркнем наркоманов, алкоголиков и бытовых пьяниц — раз, гомиков и импотентов — два, дебилов и уродов — три, братков, бомжей и уголовников — четыре, стариков и юнцов — пять! — Нинка торжествующе показала крепко сжатый кулак.

— Женатых — шесть, — подсказала высоконравственная Соня.

— Да ты что? — покрутила пальцем у виска Нинка. — Кто же тогда остается?

— Ну, я не знаю. Разведенные…

— Ты вообще представляешь масштабы трагедии? Где-то тусуется последняя жалкая кучка нормальных мужиков, вымирающих, как уссурийские тигры, а мы даже не знаем где, чтобы начать охоту!

— А я не собираюсь охотиться.

— О, я совсем забыла! Ты же у нас девушка романтическая! Вот так и будешь ждать, когда «счастье вдруг в тишине постучится в двери»?

— Вот так и буду.

— Хрен дождешься.

— Дождусь, — сказала Соня и как в воду смотрела.

…Однажды в сумерках долгого летнего вечера, взгромоздив стремянку на журнальный столик, она крепила оконную занавеску, выстиранную и выглаженную матерью, когда в дверь постучали.

— Войдите! — не оборачиваясь, крикнула Соня в полной уверенности, что пришел сосед, владелец стремянки Костя Стариков, грозившийся помочь.

— Привет, старушка, — послышался знакомый голос.

То есть даже не послышался, а грянул как гром небесный, и ошеломленная Соня обернулась с вознесенной рукой и открытым ртом, словно Родина-мать на Мамаевом кургане.

(Последнее досадное обстоятельство долго ее потом мучило. Она даже в зеркале пыталась восстановить дикую маску своего лица в тот судьбоносный момент и огорчалась почти до слез. Вот ведь нелепость какая: воображение рисует достойные сцены в различных жизненных обстоятельствах, а действительность захватывает тебя врасплох с какой-то обезьяньей гримасой. Ну что могло быть хуже? Наверное, только пукнуть или описаться от избытка чувств…)

— Ты что, повеситься собралась? — непринужденно осведомился Даник.

— Да, — только и могла вымолвить Соня, каменея на своей стремянке.

— С чего бы это?

— Сама не знаю. Дай, думаю, повешусь. Для разнообразия…

Она спустилась со стремянки, в шортах и короткой маечке на голое тело. Он протянул ей руку, помогая сойти с журнального столика, и Соня машинально на нее оперлась, мучительно соображая, как повернуть ситуацию в свою пользу и снова оказаться на высоте. В смысле не на стремянке, а…

Но додумать до конца не успела. Потому что он уже рванул ее к себе, сжимая спину горячей сухой ладонью. И Соня, объятая мгновенным пламенем, сгорела в нем со всеми своими принципами, обидами и благими намерениями.

Потом они лежали на разложенном диване, и занавеска, так до конца и не повешенная, свисала над ними приспущенным траурным флагом.

Конечно, можно было бы еще и сейчас встать в позу и гордо указать на дверь. Но не смешно ли, право слово, вставать в позу после всего, что только произошло?

— Слушай, старушка, — прервал Даник ее нравственные страдания. — Все хотел у тебя спросить: Егорыч еще функционирует?

— Еще как функционирует.

— Все там же? На прежнем месте?

— Не-ет, он теперь у нас передовик капиталистического производства, — похвалилась Соня. — Мистер Твистер, почти что миллионэр.

— А машинами больше не занимается? — огорчился Даник.

Она толком не успела его рассмотреть. Неловко было, да и вообще… А сейчас подняла глаза и впилась, не в силах оторваться — так захватили ее подробности происшедших с ним перемен.

Он теперь коротко стригся. Наверное, потому что волосы заметно поредели. И возле глаз залучились первые морщинки. А на щеках — модная нынче трехдневная щетина. (Соне эта дурацкая мода не нравилась, казалась неопрятностью, особенно на тронутых временем лицах). И руки, такие большие, крепкие, покрытые мягкими темными волосками. А на груди, тоже теперь сильно заросшей, волосы были жесткими и курчавились, подступая к самому горлу, по плечам перетекая на спину, шелковой дорожкой сбегали по плоскому животу и снова жестко курчавясь.

Соня коснулась пальцами упругих завитков, и Даник снова резко притянул ее к себе, к волосатой, щекотной груди.

— А я, дурак, все боялся к тебе прийти. Думал, прогонишь, начнешь выяснять отношения — все эти бабьи идиотские фокусы. Во! — полоснул он ребром ладони. — Сыт по горло!

Он говорил долго и несвязно, будто откалывал от себя кусок за куском, просыпая камушки слов. И обнажался перед ней, чистый и непорочный. И получалось, что не было у него в жизни ничего лучше этой крохотной комнатушки и единственная женщина, которую он действительно любил, это она, Соня. А летучие годы без нее он не был счастлив, хотя и многого добился, работая на износ. И ничто никогда не давалось ему без боя. И всем-то он что-то должен и обязан своей благодарностью, неизвестно, правда, за какие коврижки. А он, между прочим, тоже не пальцем сделан, и время еще покажет, за кем останется последнее слово.

Даник посмотрел на часы, поиграл желваками.

— Я тут по дурости вляпался в одну передрягу. Тесть купил себе новую тачку, крутую, и поставил в своем коттедже. Он себе домину в Снегирях отгрохал и съехал туда с молодой женой, а теще квартиру в Москве оставил и дачу старую с барского плеча, чтоб несильно убивалась. А сейчас уплыл вместе с телкой в круиз по Средиземному морю, а нас с Полиной просил пожить в коттедже — кот у них там и две собаки. И дернула меня нелегкая смотаться в одно место на его тачке. Дурак! Полный дурак! Простить себе не могу! Подъезжаю к переезду, а его вот-вот закроют. Думал, проскочить успею, газанул, а шлагбаум, сука, прямо по ветровому стеклу долбанул — и вдребезги. Я назад резко сдал и задним бампером в «газель». С мужиком мы на месте разошлись, без ментов. Машину в гараж поставил. Через неделю тесть приезжает. И надо мне ее за эту неделю отремонтировать так, чтобы комар носа не подточил. И чтоб с ценой не борзели. Тачка-то крутая, сразу, суки, сумму удваивают. В общем, выручай, Соня. Только на тебя вся надежда. Поговори с Егорычем. И чтоб деньги частями…

— Вот тебе и мотив, — презрительно фыркнула Марта. — Черт с ней, с машиной, Егорыч за работу деньги получит. Но тебя-то как угораздило опять в это дерьмо вляпаться?

— Ты не понимаешь…

— Да это ты не понимаешь, малахольная! Он же без мыла в любую задницу влезет! Он тебя использует, а ты плетешься, как коза на веревочке. И это после всего, что было!

— Наверное, со стороны все так и выглядит. То есть именно так и выглядит. Но это не так! Ты же ничего не видела! Он не играл! Нельзя сыграть страсть!

— Охотно верю! Конечно, не играл! Зачем? Он ведь и так кипел страстями — тесть вот-вот нагрянет, машина разбита, денег нет, поневоле возбудишься. Кому это надо? Он тебе жизнь испортил!

— Я его люблю! — упрямо набычилась Соня.

— О, ё-моё! А как же твои принципы? «Женатые мужчины для меня не существуют»?

— Это совсем другой случай.

— Случаи всегда одинаковы! Мужчина или женат, или свободен.

— Он не любит свою жену.

— Но живет с ней, спит и рожает детей. Значит, не твое это собачье дело!

— Насколько мне известно, сама ты не слишком придерживаешься этих принципов, — ядовито заметила Соня.

— Так я их и не декларирую. И уж никогда не стала бы связываться с заведомым подлецом и предателем.

— Ты все перевернула с ног на голову! Это у меня его украли! Не забыла? А он все эти годы… Он просто боялся, что я укажу ему на дверь. Надо быть милосердной! Любой может совершить ошибку, в том числе и ты, такая непогрешимая.

— Я просто пытаюсь уберечь тебя от неизбежного зла.

— Ну хорошо, — задумчиво сказала Соня. — Допустим, что ты права и Даник действительно пришел сюда, чтобы с моей помощью решить свои проблемы. Я не звала его и не пыталась удержать. Но ведь все познается в сравнении. И если он хочет быть со мной, значит, там ему плохо. Ну, или не очень хорошо. Это его решение и его проблемы. Его жизнь, понимаешь? Если я скажу ему «нет», ничто не изменится. Он только еще больше утвердится в своих желаниях, потому что уже почувствовал разницу. Что скажешь?

— Только одно: мы всегда готовы поверить в то, чего нет, и не хотим замечать очевидного. Но ведь ты все равно меня не услышишь…