Демоны брельского двора

Инна Мар, 2023

Разладилось что-то в королевстве Брела. Ученые мужи предрекают засуху, неурожай и голод, тут и там вспыхивают народные волнения, по дорогам бродят десятки проповедников, предвещая явление демоницы, которая взойдет на королевский трон и погрузит страну во мрак и ужас. Один за другим погибают знатные молодые люди, друзья принца Арно. При дворе появляется Далия Эртега, дочь аристократа-изменника и женщины, считавшейся колдуньей. Она пытается разгадать тайну убийств и спасти принца от участи, постигшей его друзей. Однако главная тайна заключается в том, кто же такая сама Далия?

6

Альда Монтеро-и-Бевиль стояла в парадном зале старинного фамильного особняка Льянсолей и рассматривала портрет танны Аньелы, той самой, которая двести лет назад вышла замуж за одного из спесивых Эртега. Эртега на правах одного из самых древних и славных родов Брелы были спесивы, горды, надменны и заносчивы всегда, однако два века назад, превратившись в один из столпов династии Базасов, они сделались совершенно невыносимыми. Танна Аньела поначалу жаловалась на новообретенных родственников в своем дневнике, что дескать, они смотрели на нее с таким презрением, словно она была кухаркой, а не благородной дамой, однако позже ей все-таки удалось сладить с ними.

Танна Аньела вошла в хроники, как женщина весьма выдающаяся. Хронист Элиас писал о ней «Танна Аньела Эртега была красива и очень популярна при дворе, однако же своим главным оружием она избрала не женское обольщение — в любой разговор она добавляла щепотку соли, и вскоре все к этому так привыкли, что любое другое общество казалось им пресным». В свое время танна Камилла долго ломала голову над тем, что конкретно имел в виду хронист под одной из этих странных неясных метафор, которые так любили писатели позапрошлого столетия. Она изо всех сил оттачивала искусство беседы, старательно добавляя в разговоры соли, не забывая и об обольщении, разумеется, и оба этих оружия обеспечивали ей неизменный успех. Однако, как стало понятно с недавних пор, то ли соль гнусной полукровки Эртеги была соленее, то ли дело было вообще не в соли, но Камилла медленно, но верно уступала свои позиции.

Тут она неожиданно заметила, что у дамы на портрете, похожей на нее как две капли воды, родством с которой она так гордилась, выражение лица было точь-в-точь как у проклятой Эртеги.

Танна Камилла, вконец расстроенная подобным ударом в спину со стороны почитаемой родственницы, вышла из зала. Яростно тряся колокольчиком, она вызвала слугу и приказала заложить карету. Пора было возвращаться во дворец — однако прежде следовало заехать на улицу Феррери за письмом.

Шум городских улиц со всех сторон облеплял карету, пытаясь проникнуть внутрь, но танна Камилла ничего не слышала. Мысли ее, как и всю последнюю неделю, занимала соперница. Она испытывала настоятельную потребность позлословить о ней, однако была лишена такой возможности и ужасно страдала.

Дело было не в том, что никто не желал злословить о ее врагине, нет, такого не могло произойти с брельскими придворными — как бы неплохо они к вам ни относились, они всегда готовы перемыть вам кости, на этот счет можете быть спокойными — просто стоило разговору зайти об Эртеге в ее присутствии, как на лицах собеседников появлялись какие-то двусмысленные улыбки и отвратительное сочувственное выражение, вследствие чего, Камилла решила всячески избегать упоминания о ней, изредка отводя душу в разговорах с волочившемся за ней Дамиани, которого она всячески науськивала.

Едва она обрела утерянное душевное спокойствие и веселость, как ее настиг новый удар: Дамиани переметнулся во вражеский лагерь. Предательство поклонника и союзника оказалось тяжелой потерей, однако она справилась и с этим. Прежде всего следовало наказать изменника, что было самым простым, поскольку тот имел обыкновение нести всякую околесицу, причем околесицу для него весьма опасную. Как только Сид вернулся, она рассказала ему про насмешки Дамиани, дала почитать его вирши и заказала портному новое черное платье с оторочкой из оранского кружева. Мерзавец остался жив, чему она очень удивилась, но в целом не слишком огорчилась, поскольку имела характер вспыльчивый, но незлобливый.

Однако то, при каких обстоятельствах произошло возмездие, стало для нее очередным потрясением. Беспечно улыбаться под пристальными злорадными или сочувствующими взглядами было настоящей пыткой, однако она с двенадцати лет жила при дворе и умела держать себя в руках при любых обстоятельствах.

Альда решила, что самым разумным будет сделать вид, что ничего не произошло, и в общем-то так и было, хотя ее и подташнивало от ужаса при мысли, что Меченый может последовать за Дамиани. Следовало дождаться удобного случая и нанести удар наверняка. Главное было не поддаваться панике, наблюдая, как врагиня, словно вода, просачивается повсюду и заполняет все окружающее пространство. Самое поразительное, что мерзавка Эртега вовсе не отличалась какой-то льстивостью, угодливостью или просто чрезмерной любезностью, как можно было ожидать от человека в ее положении. Казалось даже, что она вовсе и не стремится к успеху и признанию. Тем не менее, Камилла с бессильной яростью наблюдала, как каждый день сдается на ее милость очередная крепость. Последний бастион пал не далее, как вчера: это была принцесса Мелина. Танна Камилла возлагала на нее большие надежды, поскольку принцесса вовсе не обрадовалась появлению в своем ближайшем окружении особы столь сомнительного происхождения и воспитания. Все фрейлины принцессы являлись блестящими светскими девицами из лучших семей страны, а Эртега, как ни крути, была бастардом и наполовину простолюдинкой, к тому же совершенно незнакомой с дворцовыми порядками, и первое время ей приходилось туго, как докладывали Камилле служанки (она повсюду имела своих людей). На Эртегу насмешки и нападки свиты принцессы не производили ровно никакого действия, иногда даже казалось, что они ее забавляют, во всяком случае, ни гнева, ни огорчения она не проявляла, а иногда отвечала так, что девицы прикусывали языки. Однажды, впрочем, она предложила принцессе избавить ее от своего присутствия, поскольку, как она сказала, она видит, что ее общество не доставляет удовольствия ее высочеству. Мелина, которой такой поворот событий грозил объяснением с королем, сквозь зубы процедила, что танна Эртега ошибается, и ей нужно просто больше стараться, чтобы соответствовать своему высокому положению. То ли этот разговор возымел какое-то действие, то ли принцессу и ее фрейлин утомили потуги задеть новенькую и вывести ее из себя, однако вскоре они оставили ее в покое. Камиллу, тем не менее, утешала мысль, что при дворе все-таки остались люди, которые терпеть не могут ее новоявленную родственницу.

И вот вчера, когда танна Камилла зашла к принцессе передать приглашение королевы составить ей вечером компанию в театре, она стала свидетелем следующей сцены. Комната была завалена ворохом платьев, они ровным слоем покрывали пол, кресла, диваны камеристок и фрейлин, державших по три штуки в каждой руке. Мелина стояла посреди комнаты в одной рубашке, красная от злости и кричала на несчастную камеристку, лихорадочно рывшуюся в огромном шкафу.

— Сиреневое шелковое платье, в котором я была три недели назад на приеме у алва Лефрэ, говорю я тебе, бестолочь ты такая, не это сиреневое, и не это, другое шелковое! Вот это, да! Добрый день, танна Монтеро, — почти спокойно проговорила принцесса, сделав над собой усилие. — Я сегодня как-то не могу решить, что надеть на прогулку. — Она приложила к груди долго искомое сиреневое платье. — Как вам оно? Нет, мне кажется, сиреневый мне все-таки не к лицу. — Не дожидаясь ответа Камиллы, она повернулась к фрейлинам — Что скажете?

Бедные девицы вострепетали, поскольку бледно-сиреневый цвет очень холодного оттенка действительно нисколько не красил смуглую темноволосую и темноглазую принцессу, однако памятуя, что критику ее высочество не жалует, особенно в таком дурном настроении, проблеяли что-то одобрительное, робко предложив рассмотреть еще пару вариантов.

В этот момент мерзавка Эртега, которая стояла у окна безо всяких платьев в руках, неожиданно заявила:

— Ваш цвет красный, ваше высочество, — тон ее был невозмутим и не слишком почтителен. Камилла увидела в зеркале лицо принцессы и обрадованно подумала, что выскочке конец, однако та продолжила, — Наденьте алое атласное платье, расшитое золотыми лилиями, в нем вы выглядите бесподобно.

— Это старье? — закатила глаза Мелина. — я вижу, вы совсем не разбираетесь в моде.

— Оно прекрасно, ваше высочество, — с прежней уверенностью продолжила Эртега. — В день моего представления ко двору, помню, когда вы проходили мимо, молодой альд Лозан сказал, что вы в этом платье умопомрачительны, и за такую красоту он готов выйти пешим против лигорийской конницы.

Несколько секунд стояла практически гробовая тишина, потом зардевшаяся словно пресловутое алое платье принцесса неуверенно протянула:

— Пожалуй, оно действительно недурно, и я его давно не надевала. Что ты стоишь, как вкопанная? Неси атласное алое платье! — рявкнула она на камеристку и, повернулась к Эртеге: — наверное, стоит ли надеть к нему рубиновое колье или это будет чересчур?

Камилла была вне себя от изумления: как могло оказаться, что принцессе нравился этот хлыщ Лозанн, а никто, кроме проклятой Эртеги, этого и не заметил?

Вспомнив о вчерашнем происшествии, танна Камилла немного приободрилась. Да, пусть еще один союзник утерян, однако сама ситуация открывает новые перспективы. Нет никаких сомнений, что севардская проходимка разыграет эту карту и станет посредницей между Лозанном и принцессой, и ей останется лишь открыть глаза королю. Главное, сделать это в нужный момент, после того как свершится грехопадение. Тогда Лозан, вероятнее всего, отправится в изгнание, а то и на плаху (жаль беднягу, но что поделать), проходимка как сообщница — в Пратт, где проведет ближайшие несколько лет, а принцесса — замуж за какого-нибудь старикашку — соседского короля.

При последней мысли Камилла скривилась. Во-первых, она напомнила ей о ее собственном, далеко не безопасном положении. Если правда выплывет наружу, то в Пратт отправится она сама, и даже Сид ее не спасет. С его величеством королем Эрнотоном шутки были плохи. Конечно, с ее стороны было разумнее держаться в стороне от этого дела, но беда заключалась в том, что никого не интересовало, что было бы разумнее для танныу Камиллы.

Вторым неприятным моментом было напоминание о ее собственном замужестве. В современной Бреле девушки могли не выходить замуж чуть ли не до двадцати пяти лет, и при этом не считаться старыми девами, но юной танне Льянсоль не довелось воспользоваться этой счастливой возможностью: она вышла замуж в семнадцать лет за тана Монтеро. Жених не отличался привлекательностью, принадлежал к семье откупщиков и был старше ее на тридцать три года, однако с лихвой компенсировал эти незначительные недостатки огромным состоянием. Это был классический союз дряхлеющей обедневшей аристократии в лице Камиллы и молодых денег в лице тана Бевиль, чей титул альда Монтеро, полученный за заслуги в Первую Базасскую войну, еще не успел обрести должного блеска. Кроме того, сын альда скончался от холеры, и тот испытывал потребность в новом наследнике. И хвала небесам, получив его, он оставил Камиллу в покое, позволив ей развлекаться в свое удовольствие, насколько это было возможно в провинциальной Мерло — после Второй Базасской войны Монтеро был назначен наместником этой провинции.

Два года назад муж сменил пост наместника ради места королевского советника, и супруги переехали в столицу. Вскоре советник подал в отставку, поселившись с сыном в предместье, а Камилла осталась при дворе, периодически навещая их. В последний ее визит на прошлой неделе она была неприятно удивлена, обнаружив за обеденным столом в качестве хозяйки бывшую экономку, ужасно толстую и вульгарную особу. Перед уходом Камилла светским тоном предложила найти ему достойную его сана компанию, например, сказала она, вдова Тапине прекрасная обходительная женщина, которая будет рада скрасить его одиночество и станет прекрасной воспитательницей их сыну.

В ответ на ее невинное замечание супруг побагровел и завопил дурным голосом, чтобы она перестала уже, наконец, лезть в его дела, и занялась своими; что в ее возрасте пора уже начать немного думать головой, а не иным местом, как она привыкла; что она связалась с весьма опасными людьми, которые в конце концов свернут ей шею, словно курице, каковой она и является, если только раньше Меченый не спустит ее с лестницы, как свою несчастную жену; что он вычеркнет ее из завещания, и при его жизни она тоже больше не получит ни золотого, так что пусть попробует прожить на ренту фрейлины, и идет в задницу вместе со своей костлявой подружкой вдовой Тапине, которой место в супе, а не в его постели.

Камилла с пылающими щеками поднялась из-за стола и направилась к двери.

— Вам следует расширить дверные проемы, — как бы невзначай обронила она, метнув презрительный взгляд в сторону экономку, и с достоинством удалилась.

Из всего сказанного взбеленившимся мужем ее больше всего задело сравнение вдовы Тапине (которая была примерно того же роста и веса, что и она сама, только, разумеется, не могла похвастаться столь дивными формами) с суповым набором, однако по прошествии времени она всерьез обеспокоилась. Тан Монтеро приятельствовал с Сиверрой, начальником тайной полиции, наводнившем Морени своими шпионами, и тот вполне мог шепнуть ему что-то по дружбе. Что именно ему известно? Она терзалась этим вопросом на протяжении нескольких дней подряд, и в конце концов пришла к выводу, что ничего, и он нес эту чушь, чтобы ее позлить, либо просто уже успел налакаться до обеда.

…Ведь не убивал же Сид свою жену, хотя будь даже это так, танна Монтеро не смогла бы его за это осудить. Танна Рохас была в высшей степени несносной женщиной. Она не разделяла общепринятого в аристократических кругах взгляда на брак, как на союз ради рождения наследников и укрепления собственного благополучия и положения в обществе, и словно обычная лавочница досаждала мужу своей любовью и ревностью, нимало не смущаясь отсутствием какого-либо повода — до Камиллы никаких любовниц у Меченого не было, по крайней мере, при дворе (впрочем, она подозревала, что он питает слабость к мясистым вульгарным девицам из простонародья и даже не брезгует шлюхами — хороший вкус, увы, в число его достоинств не входил). Однако же при их первой встрече он выглядел совершенно потрясенным, словно с небес ему спустился ангел, а от его взгляда могла бы раскалиться и треснуть даже каменная статуя, не то, что Камилла, истомившаяся в провинции и готовая вспыхнуть от любой искры. Через несколько дней она полыхала вовсю — в охотничьем домике, в павильонах, беседках, в тайных комнатах дворца, специально для этого и спроектированных, и даже в спальне королевы.

После этого жена его стала совершенно невыносимой: она грозила разводом, однако не переставала следить за ними и устраивать безобразные сцены. Камилла даже подумывала о том, чтобы ее отравить, однако все же решила, что игра не стоит свеч. Сид обещал, что жена больше не будет ей досаждать. Конечно, втайне она мечтала выйти замуж за него, и даже их неравенство со временем перестало ее волновать, однако оставался еще и муж Камиллы, и можно было даже не надеяться, что он войдет в положение и покинет этот мир в качестве жеста доброй воли. По правде сказать, танна Камилла рассматривала возможность отравить и его, однако это было, во-первых, чересчур опасно, во-вторых, у мужа было огромное количество полезных связей, которыми мог воспользоваться когда-нибудь ее сын, да и она сама, и в конце концов, ей было его жаль, не чужой все же человек. Подсчитав количество своих врагов и просто мешавших ей людей, которым спасло жизнь ее благородство и добросердечие, танна Камилла ощутила законную гордость за себя.

К счастью, танна Сорина очень удачно запуталась в платье и свалилась с лестницы, и они с Сидом зажили спокойно — до недавнего времени.

Его носило неизвестно где больше двух месяцев, и по возвращении он даже не счел нужным толком ничего ей объяснить, отделавшись туманными общими фразами о тайном и страшно важном поручении короля. Камилла кипела, как оставленная нерадивой хозяйкой кастрюля с супом, однако помня о тщетности прошлых попыток устрашить негодяя немилостью или воззвать к его совести (ввиду ее полного отсутствия), она предпочла излить свою ярость иным способом: наябедничала Сиду на изменника Дамиани, после чего обрушилась на проходимку Эртега:

— Подумать только, поначалу я, как и все при дворе, считала ее простушкой, — она разразилась длинной обвинительной речью, в которой были тщательно перечислены все военные преступления захватчицы и узурпаторши. Охваченная негодованием, она уже практически забыла о присутствии любовника: — А в последнее время она словно нарочно пытается лишить меня всех моих…друзей, — она немного запнулась, ведь не упоминать же в присутствии Сида про поклонников. Впрочем, к ее друзьям все вышесказанное относилось в равной мере. Вспомнив об этом, она совершенно вышла из себя: — Предатели проклятые! А ведь они наперебой уверяли меня, что я красивее ее!

— А что еще они могли тебе сказать? — пожал плечами Меченый.

Это было последней каплей. Она взвилась, как от удара кнутом.

— Стало быть, вы полагаете, что она красивее меня? Раз она вам так нравится, можете идти к ней, я вас не держу — произнесла она ледяным тоном.

За то время, что они были вместе, ей практически ни разу ни удалось с ним поссориться: мерзавец либо начинал ее целовать, и они оказывались в постели, либо, ни произнеся ни слова, он забирал свою шпагу и ретировался. На этот раз он выбрал последнее. На пороге он задержался, чтобы сказать ей:

— Не ссорься ты с этой девкой, Камилла, она тебе не по зубам, — в его голосе звучало искреннее беспокойство, отчего она умилилась, но, разумеется, виду не подала, гордо вскинув голову, — чего ты вообще на нее взъелась?

Глядя на закрывшуюся за любовником дверь, она вдруг задумалась о причинах своей ненависти к Эртеге, но так и не смогла отдать себе в них полный отчет. Дело было не в зависти или ревности: звезды зажигались и гасли на небосклоне брельского двора каждый день, Камилла научилась относиться к этому философски. Та же непонятно откуда взявшаяся жена Нелу при всей своей красоте и нарастающей популярности не вызывала у нее никаких дурных чувств, она даже питала к ней некоторую (довольно умеренную, впрочем) симпатию. Однако Далия Эртега была особым случаем: Камилла прониклась к ней неприязнью, перешедшей в ненависть с самого первого мига, как будто чувствуя в ней какую-то смутную и необъяснимую угрозу всему своему существованию.

И вот не прошло и дня с этого злосчастного разговора, как ей сообщили, что Меченый дрался на дуэли с Дамиани из-за гнусной Эртеги (о, это уже четвертая дуэль, в восторге закатывали глаза доброжелатели) и был заключен в Пратт! Ничего, она вырвет этой кобре все ее ядовитые зубы, клятвенно пообещала себе Камилла.

Карета альды Монтеро остановилась у особняка на улице Ферери. Через несколько минут к ней подошел дворецкий в лиловой ливрее, и молча поклонился и отдал конверт, скрепленный красной печатью.

Она обратила внимание на бурную деятельность внутри обычно погруженного в молчание особняка. Из окон раздавались веселые голоса и виднелись силуэты сновавших туда-сюда слуг. Навстречу ехала телега с бочками воды, свернувшая к черному входу. Дворецкий проследил за ее удивленным взглядом и произнес.

— Принц возвращается на следующей неделе, — после чего еще раз поклонился и вернулся в дом. Карета тронулась, и Камилла уставилась на письмо. Она провела пальцами по печати и подумала, что стоит немного подержать ее над паром, и она послушно отклеится. Некоторых вещей лучше не знать, она была достаточно опытна, чтобы усвоить это, но с каждым разом письма искушали ее все сильнее.

Проезжая мимо площади, Камилла увидела столпотворение вокруг старухи, каким-то образом забравшейся на постамент памятника Телю-завоевателю. Она велела кучеру остановиться и сходить узнать, в чем дело. Через несколько минут тот вернулся и доложил, что старуха — это недавно появившаяся пророчица Орфена, а говорит она, как водится, что мир погряз в грехе, что кара господняя близко и прочая. И про Трианскую дьяволицу вспомнила, куда без нее, — развел руками кучер. — Говорит, мол, все, пришло время, Трианский дьявол уже здесь, в Морени.

«Королю уже стоит запретить распространять эти байки, — подумала Камилла. — Да и как им самим только не надоело постоянно пугать себя?»

В этот миг толпа у фонтана раздвинулась, и Камилла увидела, как двое мужчин ведут старуху к ее карете. Толпа двинулась за ней. Кучер, в ожидании ее приказаний, занес кнут, готовясь к отступлению. Пророчица остановилась в нескольких шагах от Камиллы и вытянула костлявый палец с длинным грязным ногтем.

— Трианская демоница уже здесь, рядом! — объявила она, глядя на Камиллу своими белесыми глазами. — Горе тебе, твои дни сочтены! Скоро она заберет твою жизнь, да, да! Твоя смерть близка, тело твое обречено, подумай о душе!

— Гони! — в ужасе закричала Камилла, откинувшись на подушки. Кучер взмахнул хлыстом, лошади рванули с места. Вслед уносящейся карете летели вопли пророчицы: «Трианский дьявол убьет тебя!»