День города

Илья Пряхин, 2020

Вадим – бывший военный и бывший бизнесмен, – пережив тяжелую контузию, потерю бизнеса, развал семьи и предательство друзей, возвращается на свою малую родину – тихий, провинциальный городок Шмаров, затерянный на просторах сибирской тайги, чтобы тихо зализывать нанесенные судьбой раны, ни на что больше не претендуя и ни к чему не стремясь. Но безобидный и мало кому известный Шмаров, неожиданно для всех, становится центром пересечения интересов людей, считающих себя хозяевами города. В Шмаров приходит беда, и Вадиму, случайно оказавшемуся в эпицентре катастрофы, придется решить самый важный в своей жизни вопрос: кто он? Тихо спивающийся неудачник или человек, способный взять ответственность за себя и за других людей? В книге присутствует нецензурная брань!

Глава четвертая

1.

Сменный, двенадцатичасовой график, вечная беготня на работе, попытки поймать хотя бы несколько минут отдыха, чтобы присесть, расслабиться, а иногда и слегка вздремнуть, привили Насте способность засыпать и просыпаться по внутренней команде в любое время суток. Поэтому, договорившись на работе о коротком пятидневном отпуске, она заранее предвкушала удовольствие, с которым будет отсыпаться ночами, как положено нормальным людям, и неторопливо подниматься поздним утром, а не скакать по комнате в предрассветной мгле, ежеминутно поглядывая на часы.

Проснувшись в десять утра, она позволила себе еще полчаса поваляться в расслабленной полусонной неге. Радость от того, что не надо бежать на работу слегка омрачалась мыслью о неизбежной уборке запущенной за неделю квартиры. Поняв, что заснуть больше не удастся, Настя поднялась, накинула легкий халат, сунула ноги в шлепанцы и вышла в коридор. По пути на веранду заглянула в комнату к брату.

Антон сидел в одних трусах за низким столиком, на котором были разложены детали детских конструкторов вперемежку со вполне взрослыми инструментами — отвертками, пассатижами и ключами и что-то сосредоточенно мастерил. Телевизор с выключенным звуком демонстрировал суетливые похождения мультяшных героев.

— Давно встал? — как всегда при общении с братом Настя непроизвольно повышала голос, хотя никаких проблем со слухом у Антохи не было. — Ты хоть умывался? Чего молчишь? Вижу, что нет. А ну, быстро к умывальнику, и штаны одень. Есть приготовлю — позову.

Она вышла на застекленную веранду, летом выполняющую роль гостиной и кухни, достала из угла большое пластиковое корыто, свалила в него накопившееся за неделю грязное белье, залила водой из бака и присыпала порошком. Зажгла плиту, машинально отметив, что пламя совсем маленькое, значит, скоро предстоят расходы на смену баллона, и занялась приготовлением завтрака.

Как обычно, матери в это время дома не было, — она, по давно заведенной привычке, с самого утра отправилась к подруге, живущей на соседней улице, вернется, очевидно, к вечеру и в сильно поддатом состоянии.

Когда Настя уже выставляла на стол посуду, дверной звонок разразился непрерывной, настойчивой трелью. Она подошла к окну, чуть отдернула занавеску и бросила короткий взгляд на крыльцо. Отшатнулась, болезненно поморщившись, как от внезапной зубной боли, застыла посреди веранды с тарелкой в руках. Мелькнула трусливая мысль: «Не открывать. Пусть подумает, что никого нет», но через секунду, взяв себя в руки, она зло поджала губы, поставила тарелку на стол и решительно подошла к двери.

За порогом, упираясь рукой в косяк и по-прежнему нажимая кнопку звонка, стоял Манцур-младший.

— Привет, Настена, — произнес он с добродушной, хоть и слегка натянутой улыбкой.

Настя пихнула его руку, сбрасывая палец с кнопки.

— Чего трезвонишь? Тоху напугаешь!

Она поплотнее запахнула халат, скрестила руки на груди, хмуро глядела на незваного гостя, всем своим видом показывая, что не настроена на долгий разговор.

— И потом, я сколько раз тебе говорила, чтобы сюда не шлялся? Тебе чего, «Пит-Стопа» мало?

— Так я это… в «Пит-Стопе» был, сказали — ты до среды в отпуске, телефон у тебя отключен, а у меня дело… то есть, не то, чтобы дело, а так, предложение. — Нагловатое и развязное добродушие, с которым он, очевидно, готовился провести разговор, сползало с него прямо на глазах. — Что, и в дом не позовешь?

— Не позову.

С настороженным удивлением Настя отметила, что Манцур, похоже, абсолютно трезв. Это было непривычно — как правило, общаясь с ней, он предварительно изрядно принимал «для храбрости», а как вести себя с трезвым воздыхателем она пока не представляла. К тому же, их последний разговор, состоявшийся еще зимой, казалось, подвел окончательную черту под хамоватыми ухаживаниями сегодняшнего гостя, Настя давно убедила себя в этом, поэтому внезапный визит застал ее врасплох.

— Ну, ладно, можно и здесь, — пробормотал Манцур, явно страдая от отсутствия алкогольного допинга. — Короче, такое дело. Завтра, короче, праздник, мы тут с пацанами решили, как гулянка кончиться, на берегу, короче, продолжить. Ребята, девчонки клевые все, место хорошее, километров пять от города, мангалы, там, природа, все дела. Ну, я, короче, подумал: Настену надо пригласить. Мы еще, может, и пораньше туда двинем — чего мы тут не видели? Развлекухи для лохов, короче. И вообще, — он изобразил загадочную ухмылку. — Народу в городе будет до хрена, мало ли чего, вдруг шухер какой, или, там, пиротехника бракованная, или менты праздник испортят? В своей тусовке всяко спокойней. Короче, Насть, давай с нами…

— Короче, Дима, я тебе уже много раз объясняла: мне не интересны твои развлекухи, твои клевые чуваки и чувихи, я тебя, короче, просила мне не звонить и, тем более, не приходить сюда.

Понимая, что сынок самого богатого жителя Шмарова, при желании, вполне мог организовать ей проблемы на работе, Настя старалась лишний раз его не злить, говорила ровным, чуть скучающим тоном, лишь язвительно выделяя его излюбленное слово-паразит.

— Тебе что, девок не хватает? Чего ты прицепился, короче? Ни в какую Москву я к тебе не поеду, и здесь у нас с тобой никогда ничего не будет.

Некоторое время он стоял молча, опустив голову и ковыряя носком кроссовка землю перед крыльцом, потом, не поднимая глаз, глухо произнес:

— Я ведь могу и по-другому. Могу просто приехать в «Пит-Стоп», заплатить бабки, и пойдешь, ты, Настена, со мной наверх.

— Не пойду. У нас любая может отказаться идти наверх со стремным клиентом.

— Так то со стремным, — усмехнулся Манцур. — А я к Сазоновой подойду, заплачу втрое, посмотрим, каким стремным я для нее буду.

— Подойди — посмотрим, — ответила Настя равнодушно, но равнодушие это было напускным.

Да, официантка могла подняться с клиентов в верхние комнаты только по обоюдному согласию и только в том случае, когда ее было кем заменить в зале. Обычно девушки занимались подобной подработкой после окончания смены, что негласно приветствовалось заведением, забирающим себе половину дополнительной выручки. Были, конечно, и такие, кто наверх не ходил принципиально, но по странной закономерности надолго они в «Пит-Стопе» не задерживались.

Но в случае с Манцуром все казалось сложней: он действительно мог предложить Сазоновой, номинальной хозяйке заведения, такую сумму, ради которой весьма демократичные традиции будут с готовностью нарушены, и Настю отправят на второй этаж в приказном порядке. К тому же, зная об изобретательности Манцура-младшего на предмет всевозможных гадостей и скандалов, Сазонова вряд ли решится злить его отказом.

— Ладно, Настена, — произнес Манцур тихо. — Ты свое слово сказала. Теперь очередь за мной.

Все так же, не поднимая головы, он резко развернулся и торопливо пошел в сторону калитки. Проходя мимо оборудованного Демидовым «места для релаксации», затормозил, секунду постоял, словно о чем-то раздумывая, потом резким ударом ноги опрокинул чурбак, служащий Настиному соседу импровизированным столом, и покинул двор, с силой захлопнув за собой калитку.

Настя прикрыла дверь, развернувшись, оперлась на нее спиной, с тоской в глазах оглядела неширокую веранду — металлический умывальник в углу, бак с водой, двухконфорочная газовая плита, установленное на двух табуретках корыто с замоченным бельем, накрытый к завтраку стол.

Тоха стоял на пороге противоположной, ведущей в дом двери и смотрел на сестру остановившимся, ничего не выражающим взглядом. В его глазах нельзя было прочесть любопытства, вопроса, осуждения или одобрения — вообще никаких эмоций, но Насте, всегда неуютно чувствовавшей себя под этим взглядом, казалось, что брат внимательно изучает ее, фиксирует и запоминает слова и поступки, чтобы потом, оценив и разложив по полочкам всю полученную информацию, молча что-то решить, сделать окончательный, одному ему ведомый вывод.

— Ну, что уставился? — зло бросила она и, кивнув головой в сторону стола, с усталой обреченностью добавила: — Садись, давай. Вот, тоже, повис на моей шее.

Она накормила брата, перестирав белье, развесила его на натянутых поперек двора веревках, вынесла накопившийся за неделю мусор, навела порядок в комнатах Антона и матери. Механически выполняя рутинную, давно ставшую привычной работу (мать после смерти отца начала пить — сначала изредка, по вечерам, но быстро увеличивая частоту и дозы, останавливаться, судя по всему, не собиралась, и в домашних делах пользы от нее практически не стало), Настя обреченно чувствовала приближение очередного, хорошо знакомого приступа черной тоски. Как всегда, перед мысленным взором с удивительной четкостью возникла живая картинка: лошадь, перевозимая куда-то в специально оборудованном для этого автомобильном прицепе. Голова высунута наружу, и можно беспрепятственно рассматривать весь окружающий дорогу пестрый и шумный мир. Но только рассматривать — этот мир стремительно бежит мимо, и все, на чем останавливается взгляд, неумолимо удаляется, исчезает, скрывается за очередным поворотом. Лошади ничего не мешает, места в ее высокой будке достаточно, да и дорога оказалась не слишком ухабистой. Но она грустно глядит на проносящуюся мимо жизнь, потому что надежно запертая дверь фургона подпирает ее под самую шею, и нет никакой возможности выбраться, прикоснуться к миру, влиться в него и стать его частью.

Когда накатывал вдруг приступ тоски, Настя с болезненной остротой чувствовала, что, подобно воображаемой лошади, грустно провожает взглядом каждый уходящий день, что дорога никуда не свернет и водитель не нажмет на тормоз, что ее сегодня перейдет в ее завтра и послезавтра и так будет теперь всегда.

…В «Пит-Стоп» Настя пришла на следующий день после выпускного вечера, сразу же заявив, что готова на любые «сверхурочные заработки». Решение это созрело давно, — последние пару лет, после того, как мать совсем перестала работать, и в семье, кроме мизерного пособия на Антона, не осталось ни одного регулярного источника дохода, навсегда запомнились беспросветной, унизительной нищетой. Сазонова, весьма откровенно, но с явным одобрением осмотрев молодую соискательницу с ног до головы, заглянула в паспорт и, не скрывая сожаления, отказала, поскольку не собиралась рисковать своим и без того двусмысленным положением. Прощаясь, она предложила девушке, если, конечно, та не передумает, прийти через семь месяцев, когда исполнится восемнадцать.

Эти семь месяцев Настя проработала на электродном заводе, что не сильно улучшило материальное положение семьи, поскольку завод, перманентно находясь в предбанкротном состоянии, выплачивал мизерные зарплаты от случая к случаю, а день совершеннолетия стал первым днем работы новенькой официантки в мотеле «Пит-Стоп».

Зарплаты вместе с чаевыми хватало на то, чтобы лишь прокормить троих и купить лекарства Антону, но заработок второго этажа давал возможность не только покупать иногда кое-какие вещи, но и что-то по мелочи откладывать. Чувство жгучего стыда, страх, что увидит кто-то из знакомых, мысли «И кто тебя теперь замуж возьмет? Весь город знает, чем тут официантки занимаются» — все, что испытывала Настя в первое время, поднимаясь с очередным клиентом наверх, быстро прошло. Взамен пришло озлобленно-циничное «Столько, сколько здесь, ты нигде в городе не заработаешь. На твоей шее пьяница и даун, так что, давай, девка, подмахивай веселей и нехера скулить, вспомни лучше, что у поваров тебя ждет вчерашняя заначка, грамм двести мартини».

В общем, Настя быстро рассудила, что в ее положении такую работу можно считать чуть ли не идеальной: маленький, но стабильный заработок официантки ощутимо дополнялся чаевыми и еще более ощутимо — бонусами со второго этажа. Все лучше, чем у «плечевых», в любую погоду кучковавшимися вдоль трассы почти без всякой защиты и не знающими, где и чем закончится для них сегодняшний день.

2.

Впервые она увидела Манцура полгода назад. Поздним вьюжным вечером, когда фары медленно ползущих по трассе машин, редких в такое время и в такую погоду, с трудом пробивали ватную пелену крупных, косо несущихся к земле хлопьев, стеклянные двери кафе резко распахнулись, и в натопленный уют зала, сопровождаемая унылым подвыванием морозного ветра, ввалилась большая, шумная и явно подвыпившая компания парней и девиц. Располагались они основательно, по-хозяйски: небрежно свалив всю присыпанную снегом одежду на подоконник, сдвинули несколько столов, громко обмениваясь веселыми матюками, стали извлекать из объемного баула и расставлять на столе разномастный алкоголь.

Несколько водил-дальнобойщиков, которые до этого неторопливо поглощали нехитрый ужин, вполголоса обменивались дорожными новостями и изредка провожали заинтересованными взглядами порхавших по залу официанток, сосредоточенно, недобро замолчали, устремив на вновь прибывших хмурые взгляды работяг, наблюдающих праздно гуляющую молодежь.

Один из парней, которого все называли Димон, демонстративно не участвуя в подготовительных хлопотах, сразу уселся во главе длинного стола, требовательно обхватив за талию, усадил к себе на колени ближайшую девицу и небрежно махнул рукой, подзывая официантку.

Настя обслуживала ту часть зала, в которой обосновались шумные гости, поэтому, прихватив с барной стойки несколько книжек меню, поспешила к клиентам. Димон, не сводя оценивающего взгляда с подошедшей официантки, громко проговорил, явно для нее, хоть и обращаясь к сидящей на его коленях подруге:

— Короче, пожрать, Светик, у них еще можно, а вот бухло тут — говно. Бодяжат, козлы. Так что, догоняться будем своим, проверенным, из «Купца». Ты вот что… Настена, — посмотрев на бейдж, распорядился он, — ты давай-ка нам закусить сооруди мигом…

Меню не понадобилось, — Димон, не утруждая себя выбором, заказал всего три блюда легкой закуски, правда, в большом, на всю компанию, количестве. Настя отправилась на кухню, чтобы передать заказ и слегка притормозила, проходя мимо скучающего в дверях охранника.

— Сереж, эти, — легкий кивок головы в сторону клиентов, — со своей выпивкой. Надо, наверно, Сазоновой сказать?

— Ты чего, Насть? — весело изумился охранник. — Это же Манцур-сынок гуляет. Сазонова связываться не будет — себе дороже. Я так понял из их базара, что днюха у него сегодня. Это до утра теперь. Плохо. Главное, чтобы водил цеплять не стали, у тех с ответом не заржавеет, ментов вызывать придется. В общем, девочка, — заключил он, то ли с сочувствием, то ли с легкой издевкой, — не в кайф у тебя сегодня смена. Намучаешься с ними, а чаевых — хрен на блюде.

Пророчество умудренного опытом охранника на этот раз не сбылось. Уже к двум часам ночи компании заметно скисла, — видно, на «Пит-Стоп» выпала завершающая стадия длящейся весь день пьянки. Когда прибыли несколько вызванных из города такси, участники застолья были едва в состоянии натянуть на себя одежду, путаясь в рукавах и помогая друг другу. Потом будили тех, кто давно заснул, уютно пристроив голову на заляпанной скатерти, хрипло матерясь, за ноги вытащили из-под стола товарища, предпочитавшего отдыхать в горизонтальном положении, и долго пытались его одеть.

Димон, выглядевший чуть трезвее остальных, бросил короткий взгляд на принесенный Настей счет.

— Не видел тебя здесь. Новенькая, что-ли? — спросил, широким жестом распахивая кожаное портмоне.

— Да, третью неделю.

— Когда теперь смена?

Настя помолчала, отвела глаза, наблюдая за тем, как Сергей мягко помогает уходящим гостям вписаться в дверной проем. Говорить правду почему-то не хотелось, врать, скорее всего, было бессмысленно, и нужный ответ никак не приходил в голову.

— Ну?

— Послезавтра, в день.

Димон, не считая, швырнул на скатерть несколько пятитысячных купюр, тяжело поднялся, опираясь о стол, несколько секунд стоял, слегка покачиваясь и не сводя с девушки тяжелого затуманенного взгляда.

— Приду, короче.

Он явился вечером, под конец смены. Пьяный, хоть и не до такой степени, как в прошлое посещение, уселся за один из обслуживаемых Настей столиков, заказал пиво. Сидел тихо, изредка прикладываясь к кружке и равнодушно наблюдая за деловитой суетой официанток и расслабленным отдыхом посетителей. Видно, отсутствие благодарных зрителей делало бессмысленным шумные выступления, и он спокойно ожидал окончания Настиной смены.

— У нас пересменок начинается, не могли бы вы закрыть счет сейчас?

Расплывшись в широкой пьяной улыбке, Димон некоторое время молча смотрел на нее снизу вверх, машинально постукивая пальцем по почти пустой кружке.

— Садись, — показал на стул напротив, — разговор есть.

— Нам запрещено сидеть с гостями.

Манцур откинул голову и громко, на весть зал захохотал.

— Лежать, значит, разрешено, а сидеть — запрещено.

Настя скорее почувствовала, чем увидела, обратившиеся на них из-за соседних столов любопытные взгляды.

— Садись, говорю, — уже тише повторил Димон.

Она отодвинула стул, присела на самый краешек, изобразив на лице вежливое терпение.

— Меня, короче, Димон зовут, если ты не в курсе, — начал он, вальяжно откинувшись на спинку стула и глядя на девушку с добродушным покровительством. — А про тебя я все уже узнал. И когда узнал, вот, что решил. Из гадюшника этого я тебя, короче, забираю. Пристрою пока в «Шмаровский Купец», мне это легко, я, вообще, куда угодно могу пристроить. Покантуешься до лета там. Ты клевая девка, понравилась мне, а те, кто мне нравятся, под пьяных дальнобоев не ложатся. Летом я в Москву сваливаю, со мной поедешь, короче.

— У меня смена закончилась, — произнесла Настя официальным голосом. — Оплатите счет, пожалуйста.

— Ты чего, подруга? — Манцур, похоже, искренне удивился. — Ты не догоняешь что ли? Тебе чего, каждый день такие расклады выдают? Давай-ка, короче, сворачивай тут свои делишки, — он положил на стол деньги, даже не взглянув на сумму счета, — и чтобы через пять минут была готова. Сейчас поедем с тобой в одно уютное гнездышко, не в такой клоповник, как у вас наверху, — у приятеля хата есть, как раз для таких случаев, освободил для меня на ночь. Так что, давай мигом.

Как только Манцур оплатил счет, Настя с облегченным вздохом сгребла деньги со стола, убрала в карман передника и последнюю фразу клиента дослушивала уже стоя.

— Вот что я тебе скажу… Димон, — устало произнесла она. — Ни в какое гнездышко я с тобой не поеду — это раз. Я про тебя тоже кое-чего узнать успела — это два. Ты, конечно, можешь подойти к Славику и попробовать договориться насчет меня, но тут тоже облом — у меня сейчас красные дни календаря. Это три. В нерабочее время прошу меня не доставать — это четыре. Сдачу сейчас принесу — это пять.

…В течение следующих двух месяцев Насте пришлось изрядно понервничать, выдерживая активную и довольно плотную осаду. Манцур появлялся в «Пит-Стопе» почти в каждую ее смену и, если не заваливался в зал — один или с приятелями, — то ждал на улице в машине. Машины были всегда разные, — Димон, не имея ни собственной «тачки», ни прав, частенько рассекал по городу на автомобилях друзей, которые ему охотно одалживали. Каждый раз, находясь в различных стадиях опьянения, за то короткое время, которое оставляла ему Настя, торопливо добегающая до корпоративной «блядовозки» или автобусной остановки, он доносил до нее в разных вариантах один и тот же набор мыслей: «Все равно будешь моей, никуда не денешься. Не было еще в городе такой телки, чтобы мне отказала. Задницей навиляешься — сама потом приползешь».

Все это продолжалось до того вечера, когда Настя, всегда встречавшая призывы и реплики Димона холодным молчанием, не сумела сдержаться и, уставшая и задерганная после тяжелого дня, ответила опостылевшему поклоннику так, что уже через пять минут, испытывала нешуточный страх и проклинала свою несдержанность.

Закончив дневную смену, она спешила к автобусной остановке, когда внезапно вынырнувший откуда-то сбоку Манцур придержал ее, ухватив за рукав куртки.

— Куда торопишься, подруга? — с пьяной ухмылкой поинтересовался он. — Небось, братцу своему, дебилу, жопу подтереть не терпится?

Настя притормозила, резко обернулась, глядя на Димона расширенными от злости глазами. В голове крутились десятки ответов — одни оскорбительнее другого. Она лихорадочно подбирала слова, чтобы унизить Манцура, растоптать его самоуверенную наглость, короткой фразой отшить его навсегда, слова, в которых выразится все — и отупляющая усталость после рабочего дня, и глухое раздражение от навязчивых домогательств, и чувство тоски от беспросветной монотонности ее только начавшейся жизни. Она хватала ртом воздух, никак не находя подходящего ответа и еще больше злясь от этого.

— Молчишь? — промолвил он тихо, став вдруг сосредоточенным и серьезным. — Тогда я тебе скажу. Ты меня перед пацанами лошарой выставила: типа, Димону шлюха из «Пит-Стопа» не дает. Я такое не прощаю. Один раз предупреждаю: не одумаешься — я тебя просто пацанам отдам, они тебя сперва по кругу пустят, ну а уж потом и я попользую от души. Так что, не обижайся, если что.

Настя сама не поняла, как это случилось. Только что она стояла, злобно глядя на Манцура и пытаясь освободить рукав от его хватки, и вдруг, услышав нешуточную угрозу, выглядевшую вполне реальной, почувствовала, что ее разбирает дикий, истеричный смех. Он не был вызван эмоциями или мыслями, но, зародившись где-то внутри, настойчиво просился наружу, подкатывая к горлу тугой волной, и Настя, которой стало совсем не смешно, поняла, что не сможет противиться этому припадку веселья. Секунду она еще пыталась сдержаться, а потом расхохоталась прямо в лицо опешившего от неожиданности Димона.

— Слушай, ты, пользователь недоделанный, а ты уроки выучил? — выговаривала она сквозь смех, который хотела, но была не в состоянии остановить. — Беги скорее домой, а то папка заругает, ремня всыплет. Делать уроки, писать и спать. Да, и пипку свою мелкую перед сном не сильно дергай, а то мозоли на ладошках появятся.

Вырвавшись из ослабевшей хватки, она развернулась и бросилась к автобусу, двери которого уже начали закрываться. Отъезжая от остановки, она наблюдала в окно, как ошалевший от ее слов Димон, пришел, наконец, в себя, дернулся, как от удара током, начал размахивать руками и что-то злобно орать вслед удаляющемуся автобусу.

К усталости от работы, к постоянным хлопотам по приготовлению еды и уборке квартиры, к перманентным скандалам, которыми она пыталась бороться с пьянством матери, добавился еще и страх. Теперь каждый раз выходя из дома, Настя невольно оглядывала улицу, боясь увидеть высокую, чуть сутулую фигуру Димона, припаркованный у дома неизвестный автомобиль или курящую в напряженном ожидании группу подростков. В такие минуты она иногда начинала жалеть о своей слишком непримиримой позиции: «Тоже мне, целка-невидимка нашлась. Небось, не убыло бы от тебя. Теперь вот так и живи — короткими перебежками».

Но проходили дни и недели, а Манцур никак не давал о себе знать. Он больше не заявлялся в «Пит-Стоп», и, кажется, даже его дружки-прилипалы вдруг забыли сюда дорогу. Он не звонил и не маячил у дома Насти, ни слал эсэмески с приглашениями на «зачетную тусовку», не встречал после работы с предложением подвести до дома.

Время неумолимо брало свое, и напряжение постепенно спадало. И вот он явился вновь.

Настя взяла с подоконника пачку сигарет, вышла во двор, уселась на скамейку Демидова, грустно посмотрела на опрокинутый Манцуром чурбак, не торопясь закурила. С момента последнего, столь памятного разговора с Димоном прошло почти полгода. За это время она дважды нарывалась на неадекватно-агрессивных клиентов, после чего приходилось брать «больничный» на дополнительную подработку; однажды попался застенчивый персонаж, который, только оказавшись с ней наедине, со шкодливым видом озвучил столь экзотические пожелания, что Настя, быстро одевшись, пригрозила вызвать охрану; несколько раз ее пытались посадить в машину на выходе из кафе хорошо «отдохнувшие» любители бесплатных удовольствий; в прошлом месяце по итогам ночной смены в кассе случилась крупная недостача, которую Сазонова, не долго думая, раскидала на всех работавших в зале и за стойкой.

На этом фоне тесное знакомство с Манцуром уже не казалось чем-то ужасным, но и сегодня, едва увидев его в окно и, конечно, понимая цель визита, она уже точно знала, что откажет ему вновь. Потому что, и после месяцев работы в «Пит-стопе», и после десятков клиентов, с которыми приходилось подниматься наверх, где-то в глубине сознания все еще сохранялась странная, иррациональная, возможно, глупая и смешная уверенность: пока она держит эту линию обороны, у нее остаются основания для того, чтобы уважать себя. Все, что происходило в номерах мотеля, было просто работой, дающей возможность кормить себя и семью, а лечь под Манцура вопреки своему нежеланию, лечь не как проститутка, а как любовница, означало перейти ту неуловимо тонкую черту, за которой уже не останется возможности для самообмана.

Устало разглядывая двор — застывшую, сонную картинку, привычную с детства и не меняющуюся годами даже в мелочах, — Настя в который раз лихорадочно искала способ вырваться отсюда, достать билет в один конец, чтобы увидеть другую жизнь, и пусть она даже будет не намного лучше сегодняшней, главное — избавиться от отупляющей, беспросветной монотонности. Можно было уехать в областной центр — крупный промышленный город, — этот вариант всегда приходил в голову первым. Там не будет проблемой найти работу официанткой, там есть большие магазины, куда могут взять продавщицей, там есть вечерние и заочные курсы, где можно получить хоть какую-то специальность. Настя привычно прокручивала в голове различные варианты своего счастливого устройства в большом городе, старательно отгоняя мысли о том, почему этот путь для нее сегодня закрыт.

Она ткнула окурок в установленную Демидовым жестяную банку, вытащила новую сигарету.

Со скрипом открылась дверь третьей квартиры, и на крыльцо медленно выбрался ее единственный обитатель — дед Митяй. Опираясь на палку, приволакивая наполовину отнявшуюся после инсульта правую ногу, он двинулся по дорожке, проложенной вдоль дома и ведущей к деревянной будке общего на всех туалета.

— Здрасьте, дядь Мить, — весело поприветствовала старика Настя.

Поравнявшись с ней, он остановился, посмотрел хмуро, исподлобья.

— Все блядуешь, девка? — прокуренным голосом просипел он.

— Не без этого, дядь Мить. А ты, может, тоже интересуешься? — участливо спросила она. — Так не стесняйся — скажи, тебе, как соседу, скидочка будет.

— Вот курва, — мрачно резюмировал Митяй, обиженно пожевав губами. — Как Петька помер, так сразу обе бабы в разнос пошли.

Он возобновил свое неторопливое шествие, а Настя, зло прищурившись ему вслед, вдруг выкрикнула со смесью обиды и ярости:

— А Антоху кормить и лечить ты что ли будешь, хрыч старый?

Все мечты о бегстве из Шмарова тут же развеялись, оставив после себя в душе лишь тоскливую пустоту. У Антохи, как это часто бывает, синдром Дауна потянул за собой целый букет болячек, развившихся в раннем детстве, но последним оглушающим ударом стал обнаруженный в прошлом году сахарный диабет. Все больше денег уходило на лекарства, да и визиты к врачам (Настя почти каждый месяц возила брата в областную больницу) получались совсем не бесплатными. Даже если бы Настя решилась оставить брата с матерью, она вряд ли смогла бы их прокормить. Жить в большом городе, в котором нет близких друзей, нет собственного, хоть и маленького огорода, означало, что придется снимать жилье, обеспечивать всем себя и оставшихся в Шмарове родных. Без специальности и опыта все придет к тому же: съем клиентов во время, свободное от основной, но малооплачиваемой работы. Но даже этот вариант она готова была попробовать, не задумываясь, если бы на мать оставалась хоть какая-то надежда. Врачи заявляли, что при правильном уходе Антон сможет протянуть еще от пяти до семи лет, и Настя, холодея от собственного цинизма, уже вела отчет этим годами, пытаясь представить, в кого она превратится через семь лет такой жизни.

Демидов, сосед из шестой квартиры, соорудил лавочку прямо напротив своего крыльца, и Настя, разглядывая старую, давно некрашеную дверь, невольно вспомнила, как баба Валя из первой квартиры, излишне говорливая, но, в общем, безвредная и простодушная старушка, собрав у своего крыльца сплоченную группу традиционных слушательниц — таких же «божьих одуванчиков» из соседних домов, — убежденно высказывала свои впечатления от нового жильца:

— Ну, поддает он, конечно, сильно — каждый день, почитай. Нас-то этим не удивишь — поди, найди сейчас непьющего-то, а так вроде бы и мужик как мужик, тихий такой, вежливый, да только вот что я, вам, бабоньки, скажу. Непрост он, тихоня, ох, непрост. Не зря говорят, что в тихом омуте бывает, — баба Валя победно оглядела подружек, у которых от предвкушения захватывающих подробностей, казалось, даже удлинились шеи. — Я, бабоньки, как в глаза-то ему поглядела — я завсегда человеку в глаза смотрю, в глазах ничего не спрячешь, — меня аж мурашки пробрали, чуть в коленках не ослабла. Точно вам говорю: дурное у этого мужичка прошлое. Может, прости Господи, и убивец какой, — бабульки заохали, мелко крестясь, а баба Валя, входя в раж от всеобщего внимания, понизив голос, зловеще добавила: — чует мое сердце, наплачемся мы еще с этим соседом, выпадет нам с ним морока.

Да, Демидов был не прост. Настя не могла похвастаться въедливой проницательностью бабы Вали, однако и она интуитивно улавливала что-то фальшивое в образе тихо спивающегося работяги, который сосед создавал весьма убедительно. Но эта едва уловимая фальшь не вызывала у нее, загруженной собственными проблемами, приступов острого любопытства; она считала, что если человек не хочет что-то о себе рассказывать, то это его выбор и его право. Настя вспомнила их последний разговор, когда она полушутя пригласила соседа вместе сходить на празднование дня города, и подумала, что идея, в общем-то, неплохая. Подружки из «Пит-Стопа» до тошноты надоели на работе, пацаны-сверстники после начала ее карьеры в мотеле стали почему-то вызывать лишь брезгливое отторжение, будто она неосознанно ставила их на место любого из своих клиентов со второго этажа, идти одной не хотелось, а сидеть дома, когда весь город гуляет, казалось просто глупым.

Затушив в банке второй бычок, она поднялась с лавки, бросила еще один короткий взгляд на дверь шестой квартиры и подумала, что вечером надо будет не пропустить момент возвращения соседа с работы, чтобы все-таки подвигнуть его на посещение праздника, на который сам он, конечно, пока не собирается.