Странница

Илья Веткин, 2009

Корней Велес – успешный юрист, женат вторым браком, любит жену Ингу и ее дочь Майю. Корней надеется на то, что у них появятся и общие дети, но в душе его зарождается сомнение. Он узнает, что Инга вместе с дочерью тайком от него часто выезжает в ближайшее Подмосковье. Неожиданно Корней обнаруживает дома акварель – женский портрет, исполненный по образцу работы Веласкеса «Венера перед зеркалом»: на ней изображена женщина, обращенная к зрителю спиной и рассматривающая свое отражение в зеркале. С одной разницей: на акварели в зеркале отражается лицо нелюди, кошмарный образ, будто извлеченный из дурного сна. Вместо подписи в нижнем углу картины исполнен выцветшей старинной вязью шифр. Велес пытается разгадать загадку, но выбирает для этого, вероятно, не самый удачный момент.

Трое в джипе

9

Вся эта хренотень началась тогда, когда они ближе к вечеру отъехали от офиса Докучая и Ленчик предложил заехать к Курскому — прикупить девок. Поскольку базаром все остались довольны и настрой был благостным, предложение легло в масть. Адресовано оно было, собственно, Артемычу, блаженно развалившемуся на заднем. Он мог дать санкцию, но мог и не дать. Артемыч дал. Он был утомлен и расслаблен: три часа тереть с Докучаем — то еще удовольствие. И до конца ведь было не ясно: простит ли он задержку с выплатой. Оказалось — простил. И перспектива теперь строилась вполне даже реальная, а местами сладкая до одури. То есть за пятый магазин нужно было еще вносить, но четыре-то переходили в собственность Артемыча и уже приносили прибыль.

Еще не доехали до Курского, спокойно себе перли по Нижегородской в первом ряду, как вдруг Паша, сидевший за рулем, изрек:

— Оба! Смотри, стоит уже одна!

Бледное небо над Москвой еще не отпустило августовский день, вечер был еще светел и свеж. Ленчик удивился искренне:

— Ты чего порешь-то? Им рано еще. Да они здесь и не стоят.

Но Паша, вглядываясь и усмехаясь, притормозил, и они неспешно проплыли мимо пустой автобусной остановки. Ленчик пожал плечами:

— Никого ж нет! Ты чего?

Паша, однако, все так же ухмылисто скользил взглядом по обочине, и лишь спустя пару секунд усмешка его будто застыла. И была это уже не усмешка, но скорее — выражение оторопи. Сразу же машина резко рванула — Паша дал по газам. Артемыч сзади его обругал, но про эпизод тут же забыли. У Курского они парканулись, немного не доезжая, по подземному переходу перешли на другую сторону Садового кольца, дотопали вперевалку до длинного заведения без окон. Внутри было, как всегда, дымно и шумно. Девки сидели за столиками над бокалами с пойлом и вдоль стойки — тоже с пойлом и вполоборота — витриной в зал. Часто слышалась английская речь — то с русским дубовым акцентом, то с каким-то другим. Тут терлось немало гостей столицы из стран Европы — в простых с виду рубашках и джинсах, в загаре, в дорогих очках. Тут же шевелили плечами хмурые парни — тупые быки, либо охраняющие кого-то, либо пасущие. Еще крутились тощие, томные юноши, стоившие зачастую дороже девок. Кавказа, кстати, не было вовсе. Сильно и густо пахло косметикой.

Преобладал третий сорт: грудастые девицы с грубыми, наштукатуренными мордахами. Но можно было выискать и исключение. Паша, протолкавшись, указал Артемычу на угловой столик. Там рядом с хорошенькой китаянкой тянула через соломинку сок юная блондинка с довольно правильным лицом и глазами молодой оленихи. Они протиснулись к столику ближе. Паша, опершись лапищами, низко склонился к блондинке и поинтересовался. Получив ответ, транслировал его через плечо Артемычу, который уже дышал рядом — крупный и потный. Хмыкнув, он тоже склонился к столу.

— Ну, ты чего, — сказал с принужденной усмешкой, — сбавь на сотню, тогда поладим.

Китаянка, стоившая, вероятно, не столь дорого, смотрела на него во все щелки. Девушка же с глазами оленихи лишь взглянула косо.

— Мы не на рынке, — ответила с улыбкой и неожиданной дерзостью.

Паша сокрушенно щелкнул языком. Артемыч секунду еще стоял, нависая над столом, и вдруг сделал молниеносное движение правой рукой, зажал оленихе небольшой изящный нос между указательным и средним пальцами. Олениха безуспешно дернула головой и заверещала по-заячьи. За громом музыки из-за стойки ее почти не было слышно. Артемыч тут же отпустил, вошел плечом в толпу и утолкался к выходу, Паша за ним еле успел. Уже на улице Артемыч хмуро заметил:

— Оборзели они тут. Это итальяшки их избаловали. Давай, что ли, на Ленинградку.

Паша с Ленчиком, знавшие, что спорить бесполезно, двинулись к машине.

Прочесали Ленинградку до Зеленограда и даже немного дальше, угодили у Кольцевой в капкан пробки, где потеряли минут двадцать. Выбирать останавливались трижды, но всякий раз Артемыч, придирчиво и хмуро заценив варианты, все отвергал. Он завелся. Это Паше с Ленчиком было знакомо.

Лиловые сумерки сошли на столицу. Вдоль трассы расцвели лимонные светила. Под одним из них компаньоны Артемыча, притормозив, попытались убедить шефа.

— Игорь Артемыч, — упрашивал Ленчик, — вон те две — рыжая и с сумочкой — ничего вроде. Вы взгляните поближе, а?

Но хозяин четырех магазинов не желал вылезать из машины: буравил товар брезгливым взглядом из салона.

— Ты спешишь, что ли? — спросил резко и скомандовал Паше, — на Волоколамку поехали. Там небось уже тоже стоят…

Развернулись у Сокола, дернули на Волоколамку. Там и вправду за мостом через Сходню стояли две — способные угодить вкусу разве что похмельного сержанта милиции или усталого дальнобойщика. Артемыч только посмотрел — строго и скорбно. Когда мчались у Красногорска, ему дозвонилась Анечка — гражданская жена. Артемыч орать на нее не стал, наоборот — ласково рассказал, как разошлись с Докучаем (переживала), и объяснил, что теперь должен еще переговорить с Горбом, к которому и направляется. Горбу звонить, проверять, Анечка, ясно дело, не стала бы. Она напомнила только, что завтра они собирались в театр, и от липла. У Нахабина снова тормозили, приценялись, и снова Артемыч все похерил. Поскольку дальше переть не было смысла, погнал Пашу обратно в Москву — через Кольцевую на Ленинградку. Там, после того как они очередной раз бесплодно пообщались с толстой «мамой» и ее пятью «дочками», Артемыча понесло. Он орал на Пашу и Ленчика, останавливал у ночного магазина и со скандалом покупал коньяк, материл из окошка одиноких прохожих.

10

Паша неожиданно предложил свернуть вправо, на Флотскую улицу: мол, там парк, там тоже стоят, и даже вдвое дешевле. Может быть, ему хотелось разрядить обстановку. Они свернули. Пустынная боковая улица была озарена йодистым светом фонарей, легко было убедиться, что вдоль обочины тут нет одиноких странниц. Артемыч собрался было обложить Пашу со всей созревшей яростью, но тут водитель радостно махнул рукой вправо:

— Смотри! Вот это супер!

Артемыч и Ленчик вытаращились в указанном направлении. Ленчик взволновался:

— Где? Я не понял?!

— Да вон она, у остановки! — Паша резко сбросил скорость. — Блондинка! Ноги-то какие! Игорь Артемыч, она голосует! Ну!

Джип медленно приблизился к пустой автобусной остановке. Паша от руля склонился к Ленчику и открытому окну.

— Подружка! Ближе подойди.

Он просунулся к окну еще ближе, тесня сильным плечом Ленчика — тот видел, как блестят веселым хищным блеском Пашины глаза. Потом эти глаза расширились. Паша резко дернулся назад, сжал руль, перевел бешеный взгляд на приятеля.

— Ленька! Чего у нее с мордой-то?

На заднем сиденье шумно сопел Артемыч. Паша еще раз взглянул.

— Бля, это что? Проказа, что ли?.. Э! Да чего она в окно лезет-то?

Джип дернулся и пронесся метров двести — триста вдоль вереницы тусклых фонарей. Артемыч с Ленчиком почти одновременно заорали, и машина остановилась. Несколько секунд в салоне слышно было лишь сопение Артемыча. Потом он разом выдохнул:

— Пшел с руля! Ну! Я сказал — пшел!

Когда Паша медленно вылез, оставив дверцу открытой, хозяин добавил:

— Наркоман гребаный… С кем я работаю, бля…

Ленчик припомнил кстати эпизод, изумивший всех тремя часами раньше:

— Паха, ты чё — опять эту бабу видел? Как на Нижегородской? Ты чё — серьезно? Паш, ну, не было там никого.

Паша стоял у машины, нервно курил, поглядывал в дальний конец улицы. Он казался подавленным, только пожал плечами. Артемыч тоже выполз из салона, продолжая изливать раздражение:

— Ты чё — грибы жрешь? Павел, тебе к наркологу нужно, ей-богу. Не, ну ты болен в натуре, ты понял? Вчера жопой в чайника въехал, сегодня ему бабы мерещатся!

Ленчик попытался аккуратно вставить — в защиту:

— Игорь Артемыч, от переутомления это. И нервы опять же. Вы ж Пашу знаете, он не болен. Нервы! Вон Усмана в том году валить пришлось — опять же Паша. Все в основном на него…

Паша неожиданно откликнулся, резко выдохнув дым.

— Да Усман-то хер с ним. А вот тут! Ну, я ж ее, как тебя, видел! Сначала вроде красивая. Как кукла, бля.

— А потом?

— Потом она ближе подошла, вплотную. И вижу, бля, не поверишь, нет у нее лица! Ну, или есть чего-то, но не лицо это, а просто жуть какая-то, вроде звериного чего-то, только хуже… Поверишь, хуже!

— Так! — Артемыч подошел к Паше, набычась. — К наркологу завтра у меня пойдешь, понял?!

— Да я разве чего… — Паша выщелкнул недокуренную сигарету. — Я сам, может быть, пойду.

— Да конечно, чего там, — Ленчик поддержал, — вместе сходим, Паш. А я к кожнику. У меня, слышь, экзема на шее уже второй месяц, не пойму отчего. Нервы тоже. Как понервничаю, так на морду перекидывается.

— Все хорош! В машину, — объявил утомленный Артемыч, — нервные… Леонид — за руль. Никого больше не ищем, хватит с меня. По норам.

Они свернули в темноватый проулок, оказавшийся улицей Смольной. Им уже не нужно было выезжать на шоссе, нужно было налево, на Кронштадтский бульвар. Улочка казалась короткой, а джип все еще полз будто крадучись. Паша подивился тому, что так пусто, но тут же вспомнил, что уже второй час ночи. Чувствовалось, что ему хочется поговорить… Артемыч сзади потребовал ускориться. Как ни странно, Ленчик не выполнил приказ, даже поехал еще медленнее. Из зеленоватого сумрака тихо выплыл очередной фонарь. В этой вкрадчивой тишине голос водителя прозвучал с болезненной оторопью:

— Слышь, Паш, она какая была? Высокая? Белая такая?

— Ну, — Паша задышал громче, — глаза вроде прозрачные… Поначалу.

После паузы Ленчик сипло произнес:

— Вижу ее. У фонаря.

Интонация его или внезапная хриплость голоса, возможно, подействовали даже на хозяина, который не нашелся для комментария. Джип еле полз вдоль тротуара и, наконец, чиркнув о бортовой камень, остановился. Далеко впереди в тишине взревел двигателем, выруливая на бульвар, тяжелый грузовик — рыщущий в поисках шоссе. Паша бросил дикий взгляд на водителя:

— Ну?! Видишь? А я — нет! Она, что ли, только тому, кто за рулем, грезится… Ох, бля.

Он шумно заворочался, быстро переводя взгляд то на светлое пятно под фонарем, то на бледное лицо Ленчика. Потом, поерзав, нашел толстым пальцем кнопку автоматического стеклоподъемника, жадно проследил за уходящим вниз краем стекла и дернулся от дикого крика Ленчика:

— Окна не открывай! Не открывай!!

Пашу прижало к спинке сиденья — джип с места набрал немыслимую скорость. Несколькими мгновениями позже он уже вылетел на ярко осве щенный бульвар. В этот момент его неровная траектория нашла точку пересечения с траекторией тяжелого грузовика, набравшего на пустой улице хорошую скорость. От грохота столкновения задрожали стекла в лоджиях, выходящих на бульвар девятиэтажек. Страшный удар отбросил джип метров на двадцать: грохнувшись о бортовой камень, машина перевернулась, перевалилась через крышу и рухнула на смятый борт. Основной удар пришелся в левую сторону и дверцу водителя — расплющенный Ленчик погиб мгновенно. Артемыч, сломавший шею, когда джип оказался вверх колесами, еще несколько минут хрипел. Дольше всех — до приезда скорой — с переломами и расколотым черепом прожил Паша. Когда усталый сержант светил фонариком вниз, он еще стонал. В двух шагах от протараненного джипа трое других сержантов, покуривая, спорили, почему тачка не загорелась. Когда извлекали тела, один из врачей обратил внимание на любопытную деталь. У одного из трупов уцелевшая часть лица была покрыта толстой коркой экземы.