Игра в античность

Игорь Ягупов

Этот роман – история античной пряжки, которая по легенде принадлежала когда-то богу красноречия и торговли, легкокрылому посланнику олимпийского сонма Гермесу. На перекрестках тернистой дороги времени много сотен лет передается она из поколения в поколение в одной греческой семье. В романе представлены художественно переосмысленные страницы истории российских греков.

Глава 3

Трудный разговор

— Сынок, зайди ко мне, — позвал седой мужчина.

Он сидел на диване в тесно заставленной комнате и вертел в руках какую-то коробочку.

— Чего, батя? — в дверях показался высокий смуглый молодой человек в футболке и полинялых тренировочных штанах.

— Поговорить надо, — словно через силу выдавливая слова, сказал мужчина.

— Батя, я на море хотел сбегать, — замотал головой молодой человек, — искупаться. Может, вечером, а?

— Вечером? — как будто даже с облегчением переспросил мужчина, но потом, вновь добавив нажим в голос, продолжил: — Нет, Коля, море от тебя никуда не денется. А я этот разговор давно откладывал. Удели уж мне немного времени.

— Да уж уделю, — добродушно фыркнул молодой человек, зайдя в комнату и присев рядом с отцом на диване. — Что случилось?

— Вот, смотри, — неловким движением мужчина открыл коробочку, которую держал в руках, достал из нее какой-то блестящий предмет и протянул сыну.

— Что это, брошка? — хмыкнул молодой человек, вертя в руках изогнутую дугой золотую вещицу.

— Пряжка, — буркнул мужчина, словно оттягивая дальнейшие объяснения и давая себе тем самым время собраться с мыслями, — мне так говорили.

— Работа классная, — снова хмыкнул молодой человек, разглядывая украшение, по выпуклой золотой дуге которого, взявшись за руки, бежали в бесконечном хороводе прекрасные юноши и девушки. — Это я тебе как профессионал говорю.

— Коля, да ты же у нас на литейщика учишься в институте, а не на ювелира, — расхохотался мужчина, который, похоже, рад был отвлечься еще хоть на пару минут от неизбежной и явно неприятной ему темы разговора.

— Я и говорю как литейщик, — тоже захохотал в ответ молодой человек. — Литье отличное, тонкое литье.

— Да, — вновь посерьезнев, согласился мужчина, — греческое. Античное. Говорят, эта пряжка принадлежала самому богу Гермесу.

— Чего? — вновь расхохотался молодой человек. — Это который летал на своих крылышках? Мы в школе проходили. Помню.

— Сандалии у него были крылатые, — как-то нехотя поправил юношу мужчина.

— Ах да, сандалии, — хмыкнул молодой человек. — Батя, какой Гермес? В прошлом году человек в космос полетел. Вот это сила! Ты бы лучше Юрию Алексеевичу Гагарину про своего Гермеса рассказал. Чтобы он посмеялся. Думаю, он на орбите никакого Гермеса не видел.

Седой мужчина в ответ через силу улыбнулся.

— Ты эту брошку маме купил? — поинтересовался молодой человек.

— Нет, — отмахнулся мужчина.

— Ольке, что ли? — продолжил свой допрос молодой человек, все еще вертя тяжелую золотую пряжку в руке.

— Это тебе, — пробормотал мужчина и тут же поправился: — Твоя она.

— Мне купил? — растерянно переспросил молодой человек. — Зачем?

— Да не купил я ее, — нахмурился мужчина. — Я же сказал: древняя вещь. Где ее купишь? Повторяю: твоя она, твоей семье принадлежит.

— Нашей семье? — снова переспросил молодой человек.

— Твоей, — упрямо повторил мужчина и, словно с разбегу кинувшись в холодную воду, быстро и строго произнес: — Ты меня, Коля, выслушай и не перебивай. Ладно? Потом можешь вопросы задавать. Но сейчас дай мне сказать. А то я собьюсь и так и буду мямлить.

— Хорошо, батя, — кивнул молодой человек, явно напуганный серьезным тоном отца, — молчу.

— В общем, так, — обреченным голосом начал мужчина, — я тебе не родной отец. И мать…

— Тоже не мать? — хмыкнул молодой человек, пытаясь, очевидно, разрядить обстановку.

Но его шутка явно не удалась. Мужчина лишь вздохнул, упрекая юношу в нарушении обещания хранить молчание, и продолжил:

— Мы для тебя приемная семья. А твои настоящие родители — греки — были нашими соседями. До войны еще. Квартиру эту, как ты и сам помнишь, мы получили, когда я в отставку вышел, и мы с Севера вернулись в Мариуполь. Вернее, в Жданов уже. А до войны мы жили в частном доме в старом городе. А они рядом — родители твои: Никифор и Дориса. И твоя сестра Майя. А тебя звали не Николаем, а Эвклидом.

— Как? — растерянно, но все еще стараясь сохранить некую иронию в голосе, переспросил молодой человек.

— Эвклидом, — повторил мужчина. — Ты тогда младенцем был. Так что ничего не помнишь. Когда перед оккупацией греков вывозили из Мариуполя, твоя мать, настоящая мать, я имею в виду, отдала тебя моей жене Татьяне. Я тогда на фронте был. Впрочем, мое возвращение ты уже и сам помнишь. Большой был. Отдала она тебя, чтобы ты не пропал по дороге. Выжил, значит, чтобы. Так что ты ее за это винить не должен. Она тебя спасала. Это мать. И пряжку эту она отдала Татьяне вместе с тобой. Вещь старинная. В их семье она передавалась из поколения в поколение. И по легенде…

— Я помню, принадлежала богу Гермесу, — перебил мужчину молодой человек. — Да бог с ней, с пряжкой этой. Ты мне про семью мою греческую расскажи. Куда она делась-то?

— Этого я не знаю, — с усилием произнес мужчина. — Не вернулись они. Сгинули где-то. Может, в Средней Азии так и остались. Греков туда вывозили. Но только я думаю, что нет их в живых. Мать бы тебя все равно нашла. Пешком бы пришла из Узбекистана, но вернулась бы.

— Понятно, — бесцветным голосом произнес молодой человек. — Знаешь, батя, если бы не твой серьезный тон, я бы решил, что ты меня разыгрываешь.

— Прости, сынок, — пробормотал мужчина, низко опустив голову, словно старался рассмотреть какой-то мелкий предмет, оброненный на пол.

— А что же вы с мамой раньше ничего мне не рассказали? — поинтересовался молодой человек.

— Прости, сынок, — снова пробормотал мужчина.

— Да что ты все извиняешься? — перебил его молодой человек. — Я ж ни в чем тебя не виню. Я просто говорю: можно же было раньше мне все это рассказать.

— Сначала нельзя было, — устало, но с некоторым облегчением от того, что самое трудное уже было высказано, замотал седой головой мужчина. — Не те времена были, страшные времена. Тогда бы ни меня, ни всю нашу семью за такое по головам бы не погладили, не наградили. Тогда сажали за все: за то, что в плену был, что в концлагере фашистском выжил, что на соседа не донес. А тут — укрывательство сына врага народа! А когда все стало проще, я уже сам боялся. Не энкавэдэшников теперь, а того, как ты это воспримешь. А мать твоя тем паче боялась. Когда, сказала, сможешь, тогда и говори обо всем сыну. А я, сказала, при этом даже присутствовать не хочу. Сердце, сказала, не выдержит. Да и у меня уже сколько лет язык не поворачивался. Ты прости меня. Трус у тебя отец, сынок.

— Ты, батя, не трус, — обхватив мужчину за плечи, дрогнувшим и разом севшим голосом произнес молодой человек, — ты кадровый офицер, герой войны. Ты нашу советскую родину от фашистов спас. Не тебе в этой жизни перед кем бы то ни было извиняться.

— И все же подкачал твой батя. Да и не батя даже получается… — мужчина осекся, и на его глазах заблестели коварные слезы.

— Так мне тебя Степаном Петровичем теперь прикажешь называть, да? — огрызнулся молодой человек.

— Это уж, сынок, как тебе удобнее будет, — пробормотал мужчина. — Я все приму.

— Батя, да ты что, совсем расклеился, что ли? — затряс молодой человек мужчину за плечи. — Ты для меня единственным отцом был и будешь всегда. А мама — мамой. Других родителей я не знаю. Может, они не захотели меня искать, может, погибли. Да только разница невелика. Нет их. Вы у меня одни есть. И Олька с Андрюхой, конечно. И чтобы больше все эти нюни ты мне здесь не разводил. Понял?

— Понял, сынок, — с готовностью кивнул седой мужчина, украдкой утирая кулаком глаза.

— И матери скажи, чтобы не дурила, — продолжил молодой человек. — Не о чем тут разговаривать. Скажешь?

Мужчина снова с готовностью кивнул.

— Только и ты уж мне одну вещь пообещай, — продолжил он.

— Какую? — недоверчиво переспросил молодой человек.

— Пообещай, что расскажешь о греческих своих корнях детям, — твердо произнес мужчина.

— Сам и расскажешь, — озорно прищурившись, фыркнул молодой человек. — Я в холостяках долго засиживаться не собираюсь.

— Обещай, — серьезно повторил мужчина. — Это память будет о родителях твоих настоящих…

— Я же сказал тебе, что… — перебил его молодой человек.

— Я помню, сынок, — продолжил мужчина. — И ты нам родной — был и всегда будешь. Но только твои настоящие родители не воспитали тебя не по своей вине. Такое время нам всем досталось. Спасли они тебя, я так думаю. И ты должен это знать и помнить. И детям своим расскажешь. Так будет правильно. И пряжку эту им передашь. Обещаешь?

— Хорошо, батя, — кивнул молодой человек, все еще вертя золотую пряжку в руке, — давай коробочку, что ли? Положим вещицу.