Дорога в Аризону

Игорь Чебыкин, 2023

Главные герои: советские школьники и учителя, жители советского городка в Подмосковье; в конце книги – бывшие одноклассники, выросшие и изменившиеся, встретившиеся через много лет в изменившейся стране.Место и время действия: СССР, 80-е годы XX века; Россия, 90-е годы XX века (последние главы).

Глава 9

Парк аттракционов представлял собой радушный балаган под открытым небом, где взрослым без ущерба для служебной и партийной репутации официально разрешалось впадать в детство в свободное от работы время. Живой достопримечательностью парка был его сторож Валерьяныч — высокий костлявый старик с широкими плечами и потухшим лицом. Круглый год Валерьяныч ходил в одной и той же потерявшей цвет, но не запах рубахе, которая, по некоторым приметам, когда-то была бежевой в бурую полоску и поверх которой зимой напяливались колючий свитер со струпьями свалявшейся шерсти и телогрейка. Дополняли непритязательный гардероб старика серые засаленные брюки и непонятного размера боты. В таком виде он чем-то походил на Гавроша, дожившего до пенсии. В кармане брюк Валерьяныч хранил резко контрастирующий с его клошарским обликом роскошный серебряный портсигар с выдавленными на крышке кружевными готическими шпилями и надписью Das schone Schloss¹, который он начинял папиросами"Прима".

Лишь один раз в год сторож менял свой наряд самым кардинальным образом — 9 мая. В этот день он облачался в древний, но вполне себе еще пристойный черный костюм, чей пиджак с левой стороны был укрыт сиюящей кольчугой медалей, а также в невесть откуда взявшуюся белую сорочку и сандалии, из прорезей которых выглядывали абсолютно целые носки. 9 мая переодетый во все чистое и праздничное Валерьяныч покупал букет гвоздик и шел с ними к Вечному огню, где с утра собирались ветераны. Валерьяныч клал гвоздики на темную гранитную плиту, стоял, опустив голову и думая о чем-то своем, потом выпивал вместе с боевыми друзьями, иногда — выпивал немало и возвращался к себе в сторожку усталым, но ровным шагом. При парке он состоял не только сторожем, но и дворником.

В свое время, при царском режиме, на месте парка высился Храм Архангелов Господних с колокольней, небольшим церковным кладбищем и цветником, где летом смиренно произрастали пионы, маргаритки и тигровые лилии. В начале 30-х годов хмурым весенним утром храм взорвали. Валерьяныч, тогда совсем юный комсомольский активист, в уничтожении церкви принимал непосредственное участие, как и другие местные комсомольцы.

Взволнованные оказанным им доверием ребята, суетясь и толкая друг друга, помогали энкавэдэшникам выносить из церкви утварь. Иконы выдирали из окладов и вместе с книгами швыряли в разведенный во дворе костер. Выложенные драгоценными каменьями кресты и оклады, чаши и раки складывали в мешки и грузили на телегу. Очистив храм от всего, что, по мнению сотрудников НКВД, представляло для новой власти мало-мальскую ценность, начали закладывать динамит. Протоиерей отец Димитрий, рыхлый мужчина с залысинами и проcвечивающей бородкой, угрюмо наблюдавший за страшными приготовлениями, неожиданно встрепенулся и со словами"Я не уйду из храма! Взрывайте меня вместе с ним!"зашагал внутрь. После небольшого замешательства следом, коротко ругнувшись, кинулся оперуполномоченный. Через минуту он выволок во двор отца Димитрия, из носа которого капала черная кровь, сдернул с него пояс и зачем-то бросил протоиерея лицом на землю."Парень, помоги-ка! — крикнул оперативник застывшему рядом Валерьянычу. — Прижми его коленом!". Ошарашенный Валерьяныч послушно опустился на корточки и уперся ладонью в спину батюшки, хотя тот не сопротивлялся. Энкавэдэшник связал поясом заломленные руки священника. Затем, отстранив юного Валерьяныча, рывком поднял батюшку на ноги и отвел к телеге. Старушки, сбившиеся поодаль в воронью стаю, закрестились и зашептали молитвы с удвоенной силой. Когда храм, почуяв смертельный удар в сердце, вздрогнул, и надломившийся купол, словно снесенная топором голова казненного, полетел вниз, старушечий шепот вырос в визгливый вой, тут же потонувший в страшном гуле и грохоте…

Завалы разобрали быстро и споро. Надгробия на кладбище снесли. Землю разровняли, засеяли газон, посадили деревья, и уже через полгода на месте бывшего храма и прилегавшей к нему территории красовался городской сад с деревянной эстрадой, танцплощадкой, шахматным павильоном, пивным ларьком и лодочной станцией на пруду. Отсюда, из этого сада, под рвущие сердце звуки духового оркестра Валерьяныч уходил на фронт в июне 41-го. Войну он прошел от начала до Берлина, удачно избежав тяжелых ранений и получив в награду, помимо медалей, и тот самый портсигар с надписью Das schone Schloss. Серебряная коробочка досталась ему в январе 45-го года при освобождении старинного польского городка на западном берегу Вислы. Немцы оборонялись осатанело, вгрызаясь намертво в каждый дом и двор. На улицах завязалась бойня еще более ожесточенная, чем на подступах к городу. Рота автоматчиков, в которой служил Валерьяныч, потеряв половину своего состава на площади перед изувеченной ратушей, к полудню при поддержке артиллерии все же выбила швабов из здания. Прочесав полуразрушенные этажи, чьи стены и перекрытия еще хранили жар и ярость только что завершившейся схватки, солдаты обнаружили в запертом подвале несколько сотен согнанных туда евреев из местного гетто. Немцы хотели взорвать их перед отступлением, но не успели. Подвал был объят зловонием человеческих испражнений и животным страхом. Люди, проведшие многие часы в ожидании смерти, но так и не дождавшиеся ее, выходили на свет, как живые мертвецы из преисподней, повторяя:"Дженкуе!..".² Какая-то темноволосая женщина с белым искаженным лицом и сросшимися на переносице бровями, хватала солдат за рукав и целовала их сухими трясущимися губами, сдерживая клокочущие в горле рыдания. За ней неотступно следовал маленький перепуганный мальчик, замотанный в девчачий платок. Неожиданно женщина остановилась, открыла свою набитую чем-то холщовую торбу, судорожно порывшись в ней, достала портсигар и протянула стоявшему к ней ближе всех солдату. Им был Валерьяныч."Упоминек! Проше! Проше!"³, — тщетно пытаясь улыбнуться, сказала женщина. Валерьяныч неуверенно оглянулся на товарищей, на старшего лейтенанта Ряхно, который курил, привалившись к стене и держа самокрутку здоровой рукой. Вторая рука у него была на перевязи."Чего ж ты — бери, раз дарят от чистого сердца", — разрешил Ряхно, поймав вопрошающий взгляд Валерьяныча.

Позже бойцы частенько использовали портсигар как повод для добродушных подшучиваний над Валерьянычем."А ведь эта паненка неспроста именно тебе его подарила, — говорили ему во время перекура. — Понравился ты ей, парняга, вот что. А ну как жена начнет тебя после войны пытать: откуда портсигар, кто подарил? Как тогда будешь выкручиваться, а?". Выкручиваться не пришлось: жену и детей Валерьяныча, как выяснилось, немцы убили еще осенью 41-го во время оккупации. Пьяные солдаты с канистрами бензина шастали по улицам, вытаскивали людей из домов, обливали бензином и поджигали, восторженно горланя:"Die Weihnachtenfeuer!"⁴. Жена Валерьяныча вспыхнула, как свечка, но успела бросить грудную дочку шестилетнему сыну Мишке и крикнуть:"Беги, сынок!". Мишка далеко не убежал: ефрейтор, выглядевший единственным трезвым и невозмутимым среди этой вопящей кодлы, полоснул его автоматной очередью по спине. Подошел, деловито перевернул тело мальчика сапогом, полоснул еще раз — для порядка, и следующей очередью прекратил истошный плач лежащей рядом на снегу Мишкиной сестренки. Мать Валерьяныча немцам на глаза не попалась, но после гибели невестки и внуков у нее отнялись ноги. Старуху взяла к себе сердобольная соседка, у которой в доме она и умерла уже после освобождения города Красной Армией. Написать Валерьянычу на фронт о страшной кончине его родных соседка не решилась. Правду Валерьяныч узнал только после войны, вернувшись домой, которого у него больше не было.

Именно тогда в нем произошла та странная перемена, наложившая неизгладимую печать на весь его облик. Старик, в ту послевоенную пору — далеко еще не старик, а молодой здоровый мужик, замкнулся в себе. Лицо его потухло навсегда. Не было больше на этом лице ни радости, ни жизни, ни интереса к этой самой жизни. Все засыпала зола сожженного немцами счастья. Несмотря на уговоры друзей и начальства, Валерьяныч, до войны — плотник с золотыми руками, бросил свое прежнее ремесло и устроился сторожем в восстановленный городской сад. В 70-х сад переоборудовали в парк аттракционов, водрузив на месте церкви"чертово колесо", которое сразу же стало любимейшим развлечением горожан. Однако вот уже несколько лет оно торчало посреди парка недвижно и мрачно, взирая на беззаботный люд остекленевшим мертвым глазом. Причиной остановки колеса стала беда, всколыхнувшая в свое время весь город.

Мальчишки, да и взрослые мужчины, катаясь на"чертовом колесе", взяли в привычку лихо раскручивать кабинки посредством установленных в них специальных штурвалов и, поднимаясь все выше и выше, ускорять вращение металлических скорлупок, невзирая на визги и мольбы перепуганного женского пола. Девочки верещали, мальчишки веселились от души, и все шло превосходно, но однажды во время очередного, Бог знает какого по счету оборота в колесе вдруг что-то дико скрежетнуло, хрустнуло, и одна из волчком вертевшихся кабинок, уже миновавшая высшую точку орбиты и направлявшаяся к земле, резко накренилась. Пацаны, сидевшие в ней, успели схватиться за поручни, девочку же толчком выбросило за борт с большой высоты. Умерла она сразу после того, как ее привезли в больницу.

Распоряжением горисполкома"чертово колесо"остановили до выяснения обстоятельств случившегося. Обстоятельства, в итоге, были выяснены, директор парка и мастер, ответственный за техническое состояние аттракциона, получили солидные тюремные сроки. Но колесо так и не отремонтировали, не запустили вновь. Трагедия забылась не сразу, парк некоторое время был непривычно пуст и тих, но затем шок и страх постепенно рассеялись, все, кроме колеса, вернулось на круги своя, и по вечерам и в выходные парк вновь был наводнен жаждущими культурного отдыха гражданами. Детское же население города осаждало аттракционы во все дни недели вплоть до зимы, когда карусели впадали в спячку, и заснеженные тропинки парка превращались в зону неспешных прогулок.

Сторожка, в которой Валерьяныч коротал служебные ночи, располагалась возле самого входа. Внутреннее убранство этой кургузой деревянной конуры состояло из топчана и маленького стола, декорированного электрическим чайником с вмятиной в боку и эмалированной кружкой. Радио в сторожке не было, зато была неизвестно как сюда попавшая подшивка журнала"Студенческий меридиан"за 1978 год. В углу, рядом с вешалкой, притулились метла и лопата для уборки снега. Столь же аскетично выглядела и вторая нора Валерьяныча — комната в общежитии культпросветучилища, чья сострадательная вахтерша иногда стирала старику его скудные одеяния.

Ночи в парке были безмятежными, шпана нечасто жаловала его своими посещениями: будки с пультами управления запирались на амбарные замки, сорвать которые и самовольно включить карусели было непросто. Разве что иногда на скамейки парка незаконно слетались романтично настроенные компании с гитарами и бутылками. Застигнутые Валерьянычем, который ночами обходил свои потешные владения, компании не борзели и не грубили сторожу: старика в городе любили, как местного юродивого."Все-все, Валерьяныч, уходим!", — говорили в таких случаях нарушители общественного порядка и ретировались сквозь лазейки в решетке парка. Дождавшись, когда старик уйдет, гуляки возвращались обратно. От водки или портвейна, которые ночные гости предлагали старику, тот не отказывался, но сам никогда не просил. Ему и так было хорошо.

Валерьяныч любил парк, любил его ночное безмолвие, любил бродить среди замерших спящими ящерами каруселей, разговаривать с ними и сонными деревьями. В эти минуты он был счастлив, как бывает счастлив мужчина, проводящий ночь с любимой.

Идиллия была нарушена самым странным и пугающим образом, после чего трудовые бдения Валерьяныча превратились в нескончаемый кошмар. Виной всему стало"чертово колесо". Навеки, казалось, окаменевшая карусель однажды ночью ожила. Произошло это в тот самый миг, когда мимо дозором проходил Валерьяныч. Четыре прожектора неожиданно включились без посторонней помощи, и четыре ослепительных луча ударили в ржавые ребра и сухожилия конструкции. Колесо пронзительно заскрипело и застонало, как исполинская выпь, затем дернулось, замерло, дернулось еще раз, и кабинки медленно поплыли вверх. Ошарашенный сторож, в этот самый день, заметим, не употребивший ни капли спиртного, бросился к будке у подножия колеса: замок был на месте, через стекло в двери было видно, что тумблеры на пыльной панели по-прежнему пребывают в выключенном состоянии."Может, замкнуло где-то?", — мелькнуло в голове у старика, но подумать об этом он не успел. Какие-то звуки, доносившиеся сверху, привлекли его внимание. Отступив назад, запрокинув голову и щурясь от больничного света прожекторов, Валерьяныч к ужасу своему разглядел в одной из кабинок, ползущих в чернеющее небо, детей. Своих детей. Сына и дочь. Только повзрослевших. Мишка вырос в ладного крепкого паренька с залихватским чубчиком на лбу. Танечку, родившуюся спустя два месяца после отправки отца на фронт, Валерьяныч никогда не видел. Но теперь интуитивно понял: это она. Дочка выглядела нарядной симпатюлей с пышным бантом. Рядом сидела другая девочка — постарше, в пионерской форме. На голове ее влажно темнело какое-то пятно, из-за чего волосы казались слипшимися. Чувствуя, как мурашки морозной сыпью покрывают все его тело, Валерьяныч понял, что это та самая девочка, которая разбилась на"чертовом колесе"несколько лет назад. Дети беззаботно смеялись и махали ему руками. Дочь кричала:"Папа! Смотри!". Бант у нее на макушке при этом подрагивал, как бабочка, собирающаяся взлететь. А колесо меж тем, разгоняемое незримой и неведомой силой, с каждым оборотом все ускоряло и ускоряло свой ход. И вот уже превратилось в гигантскую сверкающую, свистящую петлю. Разобрать что-либо в этом вихревом круговороте было уже невозможно, однако смех и голоса детей, то уносясь ввысь, то пикируя вниз, слышались по-прежнему внятно."Они же вывалятся!..", — обессиленно подумал Валерьяныч, белый, как луч прожектора. Он хотел крикнуть:"Деточки, не бойтесь!", но не смог, только вяло шевелил губами. Надо было куда-то бежать, просить кого-то о помощи, но ноги у старика ослабели, и он упал на колени на мокрый после дождя асфальт. Отвратительный свист становился все громче и нестерпимее. У старика начало закладывать уши. Захрипев, Валерьяныч обхватил голову руками, словно пытаясь помешать свисту и боли разнести эту голову на кусочки. Потом он ощутил в горле и в груди тошнотворную пустоту и холод, смертельное изнеможение растеклось по его телу, и вдруг прожекторы и весь мир в один миг погасли перед его взором.

…Очнувшись, он обнаружил себя лежащим на земле перед"чертовым колесом". Небо светлело. Кругом царили предрассветные тишина и покой. Мертвое колесо стояло неподвижно. Кабинки были безлюдны. Валерьяныч поднялся и с трудом дотащился до сторожки. Его мутило. В сторожке он свалился на топчан и до самого утра проспал бессюжетным сном.

Ночное видение у"чертова колеса", которое старик счел галлюцинацией, произвело на него самое тягостное впечатление. Весь день он пытался избавиться от жуткого воспоминания, а следующей ночью кошмар повторился. Повторился в точности, во всех деталях: прожекторы, дети в кабинке, звук рассекающего ночную тьму гигантского диска… На сей раз Валерьяныч сознания не терял и досмотрел дьявольское представление до конца. Сгинул кошмар так же внезапно, как и появился, — чтобы вернуться снова. Ужасное воскрешение чертова колеса стало происходить каждую ночь. Валерьяныч закрывался в своей сторожке изнутри, напивался вусмерть, чтобы заснуть и ничего не видеть, однако ничего не помогало: в урочный час что-то властное и неумолимое хватало его за шиворот и тащило к колесу. И без того молчаливый старик замкнулся еще больше. Целыми днями он ходил, словно в полузабытьи, не реагируя на приветствия окружающих и думая только о грядущей полночной пытке.

Спустя некоторое время к фокусам взбесившейся карусели добавились стоны, доносившиеся время от времени по ночам из зарослей кустарников в отдаленных уголках парка. Валерьяныч, прежде никого и ничего не боявшийся, на сей раз ощутил такой страх, что не осмелился и приблизиться к стонущим кустам, решив, что это стонут Архангелы Господни и души загубленных священников и прихожан стоявшей тут некогда церкви.

О том, что происходит в парке по ночам, сторож проболтался только один раз — в разговоре с мальчишками, кому он, в отличие от взрослых, доверял, почему и вступал с ними в разговоры. Прекрасно зная, что у старика мозги слегка набекрень, посвященные в ужасную тайну мальчишки, тем не менее, не могли удержаться от того, чтобы не убедиться лично в подлинности описываемых стариком событий. Однако те смельчаки, которым удавалось ускользнуть из дома и прокрасться в парк, тратили время впустую: сколько они ни таращили глаза, дрожа от ночной прохлады,"чертово колесо"не сдвинулось ни на миллиметр. Когда же мальчишки попеняли Валерьянычу за его басни, тот, ничтоже сумняшеся, ответил:"А вы и не увидите этого. Только я могу это видеть. Это для меня черти его раскручивают — наказывают за мои грехи. А вы нагрешить еще не успели". Он, видите ли, пришел к выводу, что ночные кошмары даны ему в наказание за разрушение храма.

После этого пацанов, конечно, перестали интересовать наваждения старого чудака, однако о докучающих сторожу фантомах, в конце концов, стало известно кому-то из родителей. Они тут же сообщили об этом в милицию. Милицейский наряд, несколько ночей подряд патрулируя окрестности"чертова колеса", ничего сверхъестественного не обнаружил, зато выяснил происхождение протяжных стонов. Их, как оказалось, издавали студенты местного строительного техникума — парень и его бесстыжая подружка, избравшие ночной парк местом своих любовных услад. Грянул скандал, парочку, конечно, с треском выперли из комсомола, а заодно — и из техникума. Хотели турнуть из сторожей и Валерьяныча, но потом подумали: куда его еще возьмут-то, кроме дурдома? И оставили старика в покое, наказав ему при этом строго-настрого не разводить впредь среди детей религиозную пропаганду.

Примечания

1

Прекрасный замок (нем.).

2

"Спасибо!"(польск.).

3

"Подарок, пожалуйста, пожалуйста!"(польск.).

4

"Рождественские огни!"(нем.).