Исчезновения в Гальштате

Игорь Сурков, 2021

Таинственная история подростка из провинциального российского детского дома, который оказался втянутым в загадочные и зловещие события, происходящие на протяжении нескольких веков в небольшом городке, затерянном в Австрийских Альпах.

Автор сердечно благодарит Александра Брунша, послужившего прообразом главного героя этой книги, а также других воспитанников одного из детских домов города Новокузнецка.

Часть первая. Новокузнецк — Москва

Глава 1

Я снова проснулся ночью. В этот раз дерево за окном почти не шаталось. Оно молча опустило ветки и терпело холодный осенний дождь. Вода с приглушенным шумом стекала по его ветвям и листьям и заливала землю вокруг ствола. Я тоже терпел. Терпел все время, сколько себя помню, с того самого момента, когда начал себя осознавать. Может, я так привык к этому состоянию, что уже совсем перестал его замечать… Отчего я так часто вдруг просыпаюсь ночью? Сижу, уперев подушку к изголовью кровати, и смотрю в окно… А там это дерево… Оно стоит там всегда. Может, оно знает, что я за ним наблюдаю… И тоже смотрит в мое окно. Следит, как там спит, укрывшись одеялом от всего и всех, или просто думает с закрытыми глазами мальчик «Я». Напротив моей кровати еще одно завернутое в одеяло существо. Это спит Витямба. Он не просыпается ночами и не смотрит в окно… Он спит крепко и беспробудно… А утром иногда рассказывает мне свои сны. Когда они какие-нибудь необычные и он их не забыл. А мне почему-то сны не снятся. Может, мне они и не нужны. Наша учительница по литературе говорит, что я иногда на уроках витаю где-то в облаках, просто грежу наяву. Наверное, таким, как я, сны вообще не требуются. И так хватает присутствия в нереальности. А Витямба, наоборот, на уроках всегда очень активен. Тянет руку и задает учителям кучу вопросов. По английскому он вообще лучший во всем нашем детском доме. И по истории и географии делит пьедестал с Любой и Аверьяновым. И хотя у Витямбы большие проблемы по математике и физике (не очень-то он их понимает), но все же все учителя, да и ребята тоже, считают его умным и способным парнем. А меня таким не считают… Но я Витьке совсем не завидую. Я рад за него. Он мой настоящий друг. Мы живем в одной комнате еще с пятого класса. И сначала постоянно ссорились, иногда даже дрались. Но потом мы друг с другом свыклись. И я теперь считаю, что Витямба — наилучший вариант в качестве соседа… Он добрый, преданный, веселый… а еще хорошо, что он ночами спит как убитый… Не мешает мне смотреть в окно. Наверняка он даже не знает, что дерево за нами наблюдает…

…В детском доме вокруг тебя постоянно много других людей. Все время рядом кто-то бегает, воспитатели орут, малышня плачет или хохочет. В детском доме редко бывает тихо. В какой-то мере это как в кукольном мультфильме «Праздник непослушания». Там родители уехали от своих детей, и детишки оторвались на полную катушку. Курили, пели блатные песни, девочки густо мазались маминой косметикой, и все вволю объедались сладким, чипсами и гамбургерами. А колу глотали литрами… Как-то так там было, кажется. Я мультфильмы, конечно, давно не смотрю. Хотя они бывают прикольные.

Так только, иногда поглазею телик, когда заглядываю за компанию с Любой в малышовую группу. У Любы там младший брат. В смысле — самый младший. Так вообще у нее четыре младших брата и еще младшая сестра. В нашем детском доме Лапушкиных целых шесть человек. Это рекорд. Ну есть и у других братья и сестры в детском доме, и много, но все же Лапушкиных больше всех. Они все, мне кажется, похожи друг на дружку. Ну, кроме Любы. Люба — брюнетка. А все остальные у них белобрысые. Внешне похожи, но при этом очень разные по характеру. Младшего Пашку Люба называет Лапочка. Люба среди них самая умная. Но есть еще и второй по старшинству брат, Сашка. Мой тезка. У нас в детском доме вообще почему-то очень много Саш. Так вот этот Сашка Лапушкин прямо дико способный. Наш историк Игоряша иногда так грустно на него смотрит и говорит, вздыхая, что «если бы ты, Александр, оказался в хороших руках, ты бы мог стать просто суперзвездой. Типа ребят из телевизионной передачи «Умники и умницы». Потенциально у тебя суперспособности и огромный потенциал». Я потом специально в одну из суббот посмотрел по ящику этих умников. Нам, конечно, такими никогда не быть. Это надо не один год готовиться индивидуально с мощным преподом и иметь нормальных родителей, которые такого препода могут оплатить и своему ребенку помогать в учебе, а не алкашей…

У нас вообще-то у большинства родители имеются. Но почти все они не просыхают. У некоторых есть мамы на отсидке, кое-кого отдали сюда на время, но потом вроде как забыли забрать назад. Есть и подкидыши, конечно. Но их мало. Подкидыши сразу же попадают в ясли, а там тебе на девяносто девять процентов обеспечена олигофрения. Но с такими диагнозами к нам не попадают. В Новокузнецке для умственно отсталых есть другой специнтернат. А в наш распределяют только более или менее нормальных. Ну, конечно, и у нас не все такие, как Люба, ее Сашка, Витямба или Ромка Аверьянов, но и в целом у нас считается уровень несколько выше, чем во всех прочих казенных детских учреждениях Кемеровской области.

Я бы тоже, наверное, смог бы быть в числе лучших в нашем классе. Тем более что, в отличие, например, от Витямбы, у меня нет каких-то там провальных предметов. В общем-то, почти по всем предметам четверки. Ну иногда тройки. Бывают и пятерки. Особенно часто по литре…

…В окне третьего этажа справа дрожит какой-то едва заметный мутный огонек. Это как раз спальня потенциального умника Сашки Лапушкина. Кто-то там у них в комнате решил ночью, пока никто не видит, покурить прямо в окно. Там их трое живет. Не думаю, что это Сашка смолит. Он вроде, Люба говорила, так и не начал по-настоящему курить. Так только, балуется с пацанами иногда. Что удивительно; он и матерится как-то очень нечасто. Во всяком случае, он не разговаривает матом, как многие наши не только пацаны, но и девки. Хотя и ругается иногда. А курить ему вообще, по-моему, не стоит. Сашка слишком худой, белобрысый и большеротый подросток, с ломающимся, еще совсем детским голосом и наивным и любознательным взглядом. На хрена такому вообще курить?!

…Вроде погас огонек. Наверное, захлопнули окно и улеглись спать дальше. Завтра воспиталка унюхает запах табака в спальне, и им будет невесело… Иногда кажется, что в детском доме типа нашего у взрослых крайне мало возможностей воздействовать на детей. Поэтому там анархия и подросткам наплевать на замечания и наказания воспитателей и преподов. Но на самом деле у администрации есть мощнейшее средство против любого непослушания. Оно звучит так: «Если ты не понимаешь моих замечаний и не выполняешь моих требований, значит, ты дебил и твое место не в нашем учреждении для нормальных детей, а в заведении для идиотов. Поэтому я подам документы на медкомиссию, которая признает тебя умственно неполноценным и определит в соответствующую твоему статусу закрытую школу, где тебе будут регулярно давать специальные лекарственные препараты. В результате ты кончишь свою жизнь в специнтернате за железной решеткой в компании неадекватов…» А поскольку у детей любого детского дома всегда имеется информация о некоем другом детском доме, который намного хуже нашего, то этот довод действует на любого детдомовца магически. Потому что мозги ребенка, у которого нет взрослых, способных его защитить, полны всякими страхами. Иногда мифическими, но часто и вполне реальными.

…Дождь все льет. А дерево все терпит. Хотя нет. Оно не терпит. Просто стоять под дождем, пронизывающим ветром или утопать в холодном сибирском снегу — это и есть его жизнь. У него не может быть никакой другой жизни. Оно ведь дерево. Выросло тут из какого-нибудь там зернышка, которое случайно выронила из клюва пролетающая птица. Вот и растет тут, посреди нашего детдомовского двора. Как оно называется? Я тысячу раз рассматривал его из окна, но так и не узнал почему-то, что это за вид. Ну оно точно не береза и не дуб. Березу и дуб я знаю. И не осина. Может, это клен или каштан? У нас в Кемеровской области вообще растут каштаны?..

…Витька во сне перевернулся на правый бок. Видно его ухо. Оно оттопырено. Второе ухо такое же. Витямба очень лопоухий. С коротко стриженной светло-русой головой, с правильным римским носом, и при этом он считается у нас самым смазливым в школе. А еще он очень стройный и спортивный, хотя и невысокого роста. Я намного его выше. Но все же Витямба считается у нас красавцем, и по нему вздыхает немало девочек не только из нашего девятого класса, но даже и из десятого и одиннадцатого. По мне вот никто не вздыхает. Я какой-то незаметный, наверное. Да и как-то я не лезу на первый план. Даже наша библиотекарша как-то заметила, что ни на одной фотографии, снятой на каком-либо мероприятии, меня почти не видно. Где-то там, на заднем плане, мутновато угадывается моя голова в кадетской фуражке или простоволосая. Но всегда я как-то сбоку, в углу. Хотя это еще связано с тем, что я выше других ростом. Вообще, ребята в детских домах обычно некрупные. Низкорослые и худощавые. Почти все выглядят на два-три года моложе своего реального возраста. Я же по росту вполне вписываюсь в стандарт пятнадцатилетнего подростка. Поэтому при фотографировании меня всегда ставят в последний ряд, а впереди обычно малыши, потом девочки, и в центре, конечно, украшение любого снимка — мой друг и сосед по комнате Витямба.

Но я совсем ему не завидую. Просто у него такая стезя, как часто выражается наш историк Игоряша. А у меня, наверное, стезя другая. Вот у дерева тоже есть его стезя. Оно не выбирало, где ему появляться на свет, как расти. Оно не могло повлиять на то, сколько осадков выпало этой дождливой осенью. Или на то, как глубоко вскопают землю вокруг его ствола наши пацаны на субботнике. Оно просто живет. Живет в тех условиях, которые уготованы ему. Кем уготованы?.. Мы все здесь как это дерево. Растем там, где нас посадили. Вернее, где нас бросили. Как зерна в почву. Но это не перелетные птицы с нами сделали, а родители. И мы растем как можем. Вообще-то, поросль получается довольно сорная и неказистая. Многие так никогда и не станут взрослыми деревьями с мощными стволами, глубоко укоренившимися в землю.

…Бросили родители почти всех. А моя мама меня не бросала. Она просто умерла. Все мое детство я верил, что она жива, что она где-нибудь есть… Вот просто она сейчас никак не может меня забрать отсюда. Но она обязательно скоро за мной придет, и мы пойдем домой. И она будет меня прижимать к себе и целовать мое лицо… Когда я был маленьким, я так живо представлял себе все это, что ночами заливался слезами в подушку от этой несказанной и так и никогда не испытанной радости ее касаний. Я знаю, мне сказали, что в моем личном деле записано, что мать умерла, когда мне было только три года. Но я все равно продолжал верить, что она есть и она меня, своего сыночка, любит и жалеет. Иногда я говорил ей с упреком: зачем же ты покинула меня, за что я так наказан самым любимым моим человеком?.. Но я рос и с каждым годом все яснее осознавал, что ее нет. И никто за мной не придет. Я почти свыкся с мыслью, что я навсегда один, что у меня никого нет, кроме моих друзей. Конечно, есть еще мой отец, но вот как раз о нем я почти не думаю. Хотя он мог бы за мной прийти. И раньше он, хоть и очень редко, но все же приходил. Приносил два раза в год дешевую карамель и купленные здесь же, рядом, в палатке за углом, жареные в прогорклом масле пирожки с повидлом. Пытался как-то неловко меня обнять… Но я отстранялся. От него пахло спиртом и нестиранной одеждой. У него всегда было небритое лицо, грязные зубы. Он курил какие-то жутко вонючие сигареты и говорил как-то натянуто и невнятно. Мне всегда казалось, что нам трудно о чем-то с ним говорить. Ну что можно ответить на вопрос: «Ну, как учишься, Сашок?» — от родного отца, который к тебе не приходил месяцев восемь? Внутри меня все рвалось, чтобы крикнуть ему: «Да какая разница, как я учусь?! Ты бы лучше спросил, как я тут каждую ночь чуть не вою от тоски и обиды!.. Как мне иногда жить не хочется! А ты после смерти матери все пропил. И меня, своего ребенка, ты тоже пропил. Вот меня от тебя и забрали. Обычная история. Наверняка, как и у всех здесь в ДД. Сидит малыш один дома, голодный и грязный. Повезло, если хоть соседи подкармливают. Вот и забрали сюда, чтобы я, пока ты пьешь, с голоду не умер!..»

…Не то чтобы я стеснялся его. Нет. К другим нашим приходят родственнички и похуже. Наш Игоряша в июне на выпускном по этому поводу остроумную речь толкнул. Он вообще необычный мужик. Совершенно отличается от всех наших других преподов и воспиталок.

Так вот, когда все выпускники построились на сцене в актовом зале… Парни в новеньких костюмах, белых рубашках, при галстуках. Девчонки в вечерних платьях, с замысловатыми прическами. В зале шефы, учителя, представители администрации нашего Заводского района, ветераны. Так вот Игоряша должен был торжественную речь толкнуть. Он вышел на сцену к микрофону. Ну он, конечно, как всегда, одет с большим вкусом и элегантно. Посмотрел на наших выпускников, а затем говорит им:

— Какие же уроды…

Все аж замерли — и на сцене, и в зале. Просто обалдели от неожиданности. А Игоряша так еще выдержал паузу и продолжил:

— Какие же уроды ваши родители!

Тут все немного выдохнули, особенно наш директор детского дома. А Игоряша продолжает:

— Только законченные уроды могли отказаться от таких детей, как вы. Вот посмотрите, например, на Аню Балакову. Она же просто мечта, а не девушка. Умная, хозяйственная, очень добрая. У нее же просто золотой характер!.. Как? Как можно было отказаться от такой девочки?!

При этом наш Игоряша, как всегда, очень эмоционально разводил руками и вопрошал всех присутствующих, требуя немедленного ответа на свой риторический вопрос. И так он рассказал про каждого. И всех похвалил и для каждого из десяти наших выпускников нашел теплые и очень нетривиальные, но совершенно индивидуальные слова. И кое-кто из девчонок даже слегка всплакнул от его речи. Так он проникновенно говорил о каждом! А закончил Игоряша тоже очень необычно:

— Выпускникам обычно желают, чтобы они выросли, выучились, создали семьи, нарожали детей и потом привели своих детей к нам в школу. Так вот. Я вам этого не желаю. Пусть ваши дети живут с вами, а не в интернатах. Пусть каждый из вас сможет отдать всю свою любовь и нежность вашим близким и более всего — вашим будущим детям. Пусть они растут в тепле и со своими родителями. А детские дома хорошо бы вообще закрылись…

…Вообще, Игоряша — это, конечно, особый персонаж. Он появился у нас полтора года назад и произвел на всех наших ребят просто неизгладимое впечатление. Никто из нас такого человека, конечно, никогда не встречал. Он вообще уникум. И всеобщий любимец. Когда в этом году семиклашкам (как раз класс, где учится Сашка Лапушкин) его поставили классным руководителем, они реально прыгали от радости и даже обнимались от избытка чувств. И все остальные классы очень даже понимали, чего это они в такой ажиотаж впали. Короче говоря, Игоряша однозначно самая яркая и, возможно, единственная звезда нашего детского дома.

…Ох… Надо спать… В дождь ведь так хорошо спится. Дерево, пока! Помаши мне ветками. И смотри — следи за Витямбой. Он что-то сегодня много вертится во сне… и сопит… Я тоже буду спать. И пусть мне приснится что-нибудь такое, что со мной никогда не сможет случиться. Например, мама… А-а-а-а-а… Завтра будет необычный день. Видеоанкеты приедут снимать. Не забыть ногти подстричь…

Глава 2

— Эй!… Вставай! До завтрака пятнадцать минут. — Витямба трясет меня за предплечье, дергает за руку. Если я немедленно не проснусь, он перейдет к следующему этапу — будет стаскивать с меня одеяло или даже усядется на меня задницей и начнет прыгать. В коридоре забегали ребята, Лидуха (так у нас проходит воспиталка нашего девятого класса Лидия Хасанова) подгоняет их своим требовательным меццо-сопрано. Я, возможно, единственный в нашем детдоме воспитанник, который знает, что это такое — меццо-сопрано! Какое красивое слово! Но сейчас совершенно некогда об этом размышлять. Надо скорее просыпаться. Тем более что Витямба не успокоится, пока я не встану.

И я наконец-то встаю. Витямба сразу же успокаивается и, схватив с тумбочки зубную щетку, устремляется в мальчиковый санузел. В дверях только мелькнула его голая спина и мятые треники. Вставляю ноги в пластиковые тапки и тоже натягиваю такие же, как и у всех в нашем классе, треники. Тапки, треники и футболки у всех пацанов в нашем классе отличаются только размерами. Хорошо хоть другая одежда у нас разная. Пацанам это не особо важно, но девицы наши строго чтут свою тряпичную индивидуальность. Перед тремя умывальниками скопились все пятеро пацанов нашего девятого класса. Витямба просочился в первый ряд и трет детским мылом физиономию.

У нас теперь весь детский дом, начиная с седьмого класса, несколько раз в день мылит морды. Эту моду, как, впрочем, и многие другие, ввел у нас Игоряша. Как-то он застал кого-то из девочек восьмого класса всю в слезах и с явным желанием повеситься от огромного количества прыщей на лице. Игоряша обдумал вопрос с прыщами пубертатного периода и понял, что проблема есть, и ее надо как-то решать. В обычной ситуации эту проблему подросткам помогают решать любящие свое чадо родители. У детдомовских такой возможности нет. В медпункт к медсестре не набегаешься. Дежурный терапевт тоже не считает эту проблему важной. Он призван лечить детей от серьезных недугов. Типа ветрянки или соплей. А прыщи, по их мнению, мелочи, которые не заслуживают серьезного внимания. Сами пройдут, когда немного подрастет… А вот Игоряша — он сразу понял, что прыщи волнуют подростков много больше, чем ОРЗ и грипп. Что они, прыщи, могут стать причиной поломанной любви или дикого падения самооценки. Учитывая, что у детдомовцев с самооценкой и так большие проблемы, любая ситуация, понижающая ее, ведет к серьезным психологическим проблемам. Короче говоря, Игоряша решил в этой теме досконально разобраться и быстро выяснил, что многие наши, насмотревшись по телевизору и в интернете всякой рекламы, копят каждую копейку, чтобы купить себе в аптеке уцененных товаров какой-нибудь вшивый «Клерасил». Игоряша в конце урока оставил пять минут от объяснения новой темы и начал говорить со всем девятым классом на тему прыщей. Как всегда, невероятно убедительно и очень тактично. Для начала он сообщил, что прыщи — признак того, что мы взрослеем и превращаемся из маленьких детей во вполне самостоятельных взрослых. Затем он рассказал, от чего бывают прыщи и угри, про закупорку пор выделениями сальных желез и всякие там бактерии, развивающиеся в кожных покровах. На следующем этапе своего спича Игоряша предложил нам сообща рассмотреть две, как он выразился, «премилые мордашки». «Возьмем для примера физиономии Виктора Бушилова (а это и есть мой друг Витямба) и Руслана. В настоящий момент мы можем наблюдать у первого из рассматриваемых объектов почти полное отсутствие прыщей — при наличии, впрочем, царапины на левой брови, происхождение которой мы пока не станем рассматривать. (Тут Витямба уже начал беззвучно хохотать.) Причина такого отсутствия прыщей не является свидетельством задержки в половом развитии вышеназванного объекта Бушилова. (Тут уже весь класс начинает разогреваться перед дружным хохотом.) Отсутствие прыщей мы можем объяснить весьма просто. Он, Виктор Бушилов, скорее всего, имеет довольно сухую кожу от природы, что является весьма распространенным явлением среди многих представителей вида гомо сапиенс. А значит, его сальные железы работают не так мощно, как у Руслана. У второго рассматриваемого нами объекта, а именно у Руслана, прыщей как раз наоборот — весьма много. И это не означает, что он такой мачо, очень мужественный и всем может и хочет морду набить. (Думаю, что с этой фразы у нашего Руслана навсегда пропали комплексы по поводу его несколько неординарного внешнего вида.) И учтите, что в молодости жирная кожа — проблемная, провоцирующая прыщи, в старости — она гарант хорошего внешнего вида. Сухая кожа в молодости — отсутствие проблем. В зрелом возрасте она становится проблемой. Так-то, мои дорогие друзья! (Игоряша частенько называл нас дорогими друзьями, коллегами и даже юношами и девушками, вынужденными делить с ним во время урока свое драгоценное время.) Так устроена природа. Но об этом, о законах природы, мы с вами поговорим как-нибудь потом. А сейчас я бы хотел дать вам пару рекомендаций, как вам все же минимизировать закономерный и на самом деле позитивный процесс изменения состава вашей кожи в период полового созревания.

Во-первых, вам следует выкинуть и никогда не пользоваться никакими так называемыми «клерасилами». В мусор это почти бесполезное дерьмо! (Игоряша, при всей своей интеллигентности, иногда выражается крайне экспрессивно.) Во-вторых (и в-последних), надо регулярно снижать сальность кожи лица. Тем, у кого кожа сухая, это делать совсем не надо. Но тем, для кого прыщи — проблема, надо регулярно, два раза в день умываться с мылом. И еще одна вещь, которая будет полезна прежде всего нашим прекрасным девочкам. Помните, мои дорогие, когда вы пытаетесь маскировать прыщи под толстым слоем грима, используя крем-пудру и прочую штукатурку, вы делаете себе еще хуже, так как закупориваете ваши поры еще сильнее. Чем чище будет ваше лицо, тем больше оно будет дышать, обветриваться, подсыхать на солнце. А значит, прыщей станет меньше. Надеюсь, что ни Руслан, ни Виктор не обиделись на меня за то, что я приводил в пример именно их. На самом деле хоть с прыщами, хоть без прыщей вы оба очень хорошие парни, и я рад, что я ваш учитель.

Да, вот еще. У меня тоже была в юности ужасно жирная кожа, и я страшно из-за этого переживал. И прыщи у меня появлялись даже в тридцать лет. Но сейчас их уже нет. Последний довод Игоряши, связанный с внешностью, явился одним из самых действенных. Так как наш историк, кроме того, что он замечательный преподаватель, очень классный человек и общепризнанный любимчик всех ребят из нашего девяносто шестого интерната, еще и очень импозантный дядька. Во всяком случае, у него есть тайные воздыхательницы практически во всех классах с первого по одиннадцатый. Да и среди педколлектива, состоящего практически из одних женщин, его реноме на очень высоком уровне. Реноме… Тоже очень красивое слово. Его начали применять у нас в девяносто шестом с легкой руки того же Игоряши. Впрочем, в начале, когда он только появился у нас, его встретили наши остальные учителя не слишком приветливо. Но это целая отдельная история. Сейчас некогда об этом думать…

Да-а, Игоряша весь в этом. Он умеет как-то, не напрягая нас, говорить с нами даже на самые щекотливые темы. Я только потом оценил, как тонко он решил эту проблему с прыщами. Причем решил ее глобально. Иначе Витямба, я, Руслан, Ромка Аверьянов и даже Кирюша, у которого до созревания еще дело в принципе не дошло, — все мы не стали бы так упорно тереть проблемные зоны наших морд мылом утром и вечером. При этом Игоряша сумел снять комплексы среди нас, прыщавых подростков, возникшие из-за этой темы, заставил относиться к себе с некоторой долей самоиронии, которая всегда совершенно отсутствует у детдомовцев. Для самоиронии ведь нужна уверенность в себе. А у нас-то она откуда? Почти каждый из тех, кто долго живет в детском доме, начинает считать, что все то зло, которое с нами случилось, происходит оттого, что мы плохие. Хороших-то родители не бросают.

…Кирюшу, как обычно, совсем оттерли от умывальника, но вот и до нас с ним очередь дошла. Витямба в отличном настроении, как обычно. Решил обрызгать Аверьянова холодной водой. Ромка не выносит эти закаливающие процедуры и всегда умывается теплой. Ромка тут же обозвал Витямбу придурком и попытался дать ему пендаля, но Витямба, естественно, увернулся и со смехом через закрытый рот с зажатой в нем зубной щеткой умчался одеваться. Честно говоря, я и Кирюша не участвуем в этой каждодневной битве за умывальники, за то, чтобы оказаться перед ними первым. Призы тут распределяются вполне явственно, хотя никто никогда не обсуждал, какой именно из трех умывальников является золотой медалью, какой серебряной, а какой бронзовой. Оно как-то само собой распределилось. Начну по возрастающей. Бронза — у умывальника, который находится слева, сразу же у двери и дальше всего от окна. Во-первых, он на третьем месте из-за того, что все, кто входит или выходит в дверь, постоянно тебя задевают. Во-вторых, потому, что это очень удобно: уже выскакивая из санузла, походя шлепнуть моющегося в третьем умывальнике влажным полотенцем по спине или по заднице. В-третьих, там чего-то с краном не то. Его почти невозможно настроить. Вода идет то слишком холодная, то слишком горячая.

Умывальник-чемпион, обладатель золотой медали, находится дальше всех от двери, у самого окна. Он прекрасен тем, что, когда ты чистишь зубы, можно глазеть на то, что происходит за окном. Вдобавок мимо тебя никто не шастает и тебя не толкает. Умывальник посередине — второе место и, соответственно, серебро. Про него особенно нечего написать. Он промежуточный этап между лучшим и худшим. Поскольку мы с Кирюшей не участвуем в битве претендентов на три призовые промывочные места, борьба ежеутренне ведется между четырьмя оставшимися участниками: Витямбой, Ромкой Аверьяновым, Русланом и еще одним Сашей из нашего класса — звездой нашей детдомовской футбольной команды — Медведевым. Но сегодня Медведев в битве участия не принимал, валялся в изоляторе с ангиной.

…В нашем детском доме, вообще, классы не особенно большие. Я слышал, что в обычных школах в Новокузнецке классы человек по двадцать пять — тридцать. А у нас даже в младшей школе не более двенадцати человек. В нашем девятом классе нас девять. Шесть мальчиков и три девочки. У девочек, естественно, свой санузел, и там тоже три раковины. Поэтому нашей девчачьей половине обеспечено тихое и бесконфликтное утро.

…Кирюша чистит зубы и проверяет, глядя в зеркало, не поправился ли он хоть немного со вчерашнего вечера. Он вытягивает вперед грудь и надувает живот. Но это не помогает. В свои пятнадцать лет Киря продолжает выглядеть в лучшем случае лет на одиннадцать. Он очень маленький, худенький и имеет какие-то невероятно тонкие ножки и ручки. Прибавьте к этому полное отсутствие волос на теле и совсем детское личико с наивными глазами — и вот перед вами несчастный человек, которому «повезло» не только очутиться в нашем заведении, но еще и выглядеть мелким заморышем. Тяжело быть маленьким и слабым, когда за тебя некому постоять. Впрочем, это только внутри нашего детдома Кирю можно считать слабеньким. Если на детдомовца наедет какой-нибудь любой самый борзый пацан, то даже такой на вид хлюпик, как наш Киря, порвет его на части. Я это уже много раз для себя уяснил. У наших есть злость и отсутствует тормоз в драке. Мы привыкли к психологическому состоянию, что за нас некому постоять. Только мы сами за себя и наши же детдомовские ребята. Короче, не дай бог обидеть детдомовца — можно и инвалидом стать. Так как детдомовец не будет думать о последствиях, он будет бить всем, что попало, и без расчета силы удара. Если кого-нибудь из наших обидеть, за него могут в реальности горло перегрызть.

Завтрак. Скорее в столовку. Сегодня дежурит седьмой класс. Сашка Лапушкин и его дружбан Женька (небось, это как раз он ночью в окно курил) оба в фартуках и белых полотняных поварских колпаках. Или не в поварских, а в поваренковских… Разносят по столам тарелки со сваренными вкрутую яйцами, блюдечки с кусочками масла и беловатого сыра, который, как выразился как-то Игоряша, «даже не подозревает, что сыры вообще-то должны созревать некоторое время». На столах уже стоят глубокие тарелки и разложены ложки. В маленьких плетеных корзиночках — выкрутасы интернатовского сервиса — нарезанный плоскими кусочками белый хлеб. Женька, держа двумя руками за ручку тяжелый металлический чайник, разливает из него какао по кружкам. Я больше люблю, когда на завтрак не какао, а кофе с молоком. Мне вообще очень нравится запах кофе. Иногда, когда мы с Витямбой или Любой слоняемся по «Планете» (так называется самый большой торговый центр в Новокузнецке), я специально захожу в самую лучшую кофейню и просто нюхаю этот чудный, терпкий и горьковато-сладкий запах. Правда, долго там находиться нельзя: официанты не то чтобы нас гоняют, но как-то следят за нами издалека. Один раз ко мне даже подошел администратор, спросил очень вежливо на «Вы»: «Чем я могу Вам помочь, молодой человек? Я могу предложить Вам вот этот столик у колонны и посоветовать, что лучше заказать…» Он, конечно, прекрасно понял, что я не их клиент. Это был способ выпроводить меня оттуда поскорее. Я дико растерялся. Как-то чуть не убежал оттуда. Только успел промямлить, что просто ошибся, что не туда зашел, ищу своего товарища, думал, он тут; нет, не буду ничего заказывать… Как бывает стыдно!.. Но что же мне делать — у нас нет вообще никаких денег. Государство обеспечивает нас всем необходимым. Едой, кровом, учебниками. Многим другим. Но иногда нестерпимо хочется самому что-то выбрать и купить. Иногда, правда, к каким-нибудь праздникам выдают кое-какие смехотворные суммы, но это такие гроши…

Сашка Лапушкин и еще одна девочка из их класса везут на металлической тележке дымящуюся кастрюлю с пшенкой. Она подает тарелки, а Сашка накладывает в них половником кашу. Процесс это повторяется каждое утро. Так же, как будящий меня Витямба и ежедневная битва за призовые умывальники. Два стола на шесть человек каждый стоят рядом. Эти места в общей столовой закреплены за нашим классом. До прошлого года наши девчонки втроем сидели за одним столом. А все шесть парней — за другим. Но чем старше класс, тем девочки и мальчики все больше перемешиваются. В этом году (я имею в виду учебный год, с сентября) за стол к девчонкам переместились Витямба и Ромка Аверьянов. Они там шутят все время, девицы наши кокетничают, а мы с Кирей и Русланом просматриваем на них с некоторой завистью. Как-то им удается быть с девчонками такими остроумными и непринужденными…

Хорошо, что по средам у нас всегда именно пшенная каша. Она моя любимая. А вот манку я недолюбливаю. А Игоряша, который иногда не успевает дома позавтракать и поэтому садится есть кашу с нами, называет манку «блюдом для дистрофиков». Обычно учителя не ходят в столовую на завтрак, едят дома, хотя по правилам они имеют право на завтраки и обеды бесплатные, как и мы. Обедать учителя все приходят, а вот завтракать нет. Тетя Лена относит им в учительскую тарелки с хлебом, маслом и сыром, и преподы трескают там и запивают все это кофеем. Но их кофе пахнет не так прекрасно, как в кофейне в «Планете».

Игоряша же частенько приходит позавтракать именно с нами. Обычно садится со своим седьмым классом и ест то же, что и мы. Кстати, в столовой после его появления у нас тоже произошли некоторые изменения. У нас появились ножи. Сначала Игоряша заявил в учительской, что детей надо научить красиво есть и держать себя за столом. Что необходимо добавить к ложкам и вилкам еще ножи. Все учителя, естественно, заявили, что, если раздать нашим деткам ножи, они их либо сопрут, либо порежут друг друга. Химоза, известная противница начинаний нашего Игоряши, даже съехидничала: «Может, вы, Игорь Петрович, им еще палочки разделите, будут ими макароны ковырять». Но Игоряша нашелся и сердечно поблагодарил Нину Николаевну, за ее «как всегда прекрасную идею».

— Непременно! — заявил он. — Палочками есть наших ребят тоже надо непременно научить! После этого Игоряша отправился прямиком к нашему директору и предложил ему приобрести хотя бы двадцать четыре самых простых и дешевых столовых ножа. Директор, ясное дело, ответил, что в смете таких покупок не предусмотрено и следует согласовать вопрос в вышестоящих инстанциях. Хитрый Игоряша заверил директора, что, несомненно, он убедит любых вышестоящих в необходимости вооружения ножами хотя бы старшеклассников девяносто шестого интерната. В этот же вечер он пообщался с ключевыми лицами в наблюдательном совете и основными спонсорами, сделав их горячими приверженцами своей идеи. Через пару дней директор сообщил, что покупка столовых ножей обязательно войдет в бюджет следующего полугодия, и самое позднее в феврале ножи будут закуплены на условиях обязательного тендера. Игоряша выпучил глаза и сообщил директору, что, кажется, тендер выиграл как раз он, Игоряша. Через пару дней он купил за свои деньги двадцать четыре ножа и пришел к нам на обед. Далее была, как всегда, яркая и убедительная речь о том, как важно научиться правильно и цивилизованно вести себя за столом и что с сегодняшнего дня дежурные по столовой должны будут класть ножи справа от тарелки лезвием влево каждому десяти — и одиннадцатикласснику. Далее Игоряша сообщил, что будут проведены специальные тренировочные занятия по правильному владению столовыми приборами и столовому этикету. Причем удачно освоившие навыки владения столовыми приборами через некоторое время получат письменные приглашения на званый ужин. Игоряша не уточнил, что это такое вообще — званый ужин, но все естественно решили, что надо во что бы то ни стало насобачиться жрать при помощи ножа и побывать на этом самом званом ужине.

Короче говоря, столовые ножи были введены, и все наши с энтузиазмом бросились их осваивать. Правда, семи-, восьми-, и девятиклассники хотели тоже потребовать себе ножи и последующий, уже мифологизированный, званый ужин, но распоряжением директора было решено пока поэкспериментировать только на двух самых старших классах: десятом и одиннадцатом. И вот если они не устроят поножовщину, то тогда можно будет распространить инициативу и на ребят помладше.

Но на завтрак ножи не раздавали. Не станешь же есть кашу при помощи ножа?! Впрочем, у меня есть версия, что причина отсутствия ножей во время завтрака кроется в том, что на обеде присутствуют почти все учителя, а на завтраке только Игоряша, да и он не всегда. А значит, контроль за «детками» ослаблен и как бы чего не вышло… Опять я отвлекаюсь, а надо столько еще успеть сделать до того, как придут нас снимать для видеоанкет!.. Не забыть про ногти. Ногти, говорят, это очень важно для усыновления.

Все уроки только и думал про запись видеоанкет. Это для нас всех целое мероприятие. Втайне все детдомовцы, даже те, у кого за стенами нашего заведения есть какие-никакие родители, мечтают, что найдется семья, которая их примет. Малышня, конечно, ждет именно своих родных папу и маму, которые наконец-то бросили пить, исправились и с невероятной силой заобожали своих чад, которых ранее сдали для содержания и воспитания государству, или у которых их отобрали в связи с опасностью для здоровья и благополучия малышей. Мелкие ждут каждый день, что к ним придет их пьяная любимая мамочка или грязный обоссанный папенька.

Но чем старше детдомовец, тем меньше у него иллюзий по поводу своих родных родителей. У нас ведь есть и дошкольное отделение. Младший Любин брат Пашка Лапушкин как раз в такой старшей малышовой группе пребывает. Вот и получается, что ребенок ждет исполнения своей заветной мечты чуть ли не всю свою жизнь, лет так с трех и до тринадцати-четырнадцати. А они все не забирают и не забирают его, родного, домой… Но постепенно все больше и больше подросток прощается с иллюзиями по поводу родных и начинает мечтать о других хороших людях, которые его полюбят и примут его к себе, и тогда все изменится, и он тоже станет совсем другим. Станет добрым и ласковым сыном или дочерью, будет помогать матери по хозяйству, водить в детский сад младшую сестру, строить с отцом сарай на даче и ходить с ним на рыбалку… И тут у каждого, конечно, свои мечты. Еще в прошлом году мы иногда по душам говорили об этом между собой. Ну так… Когда только вдвоем и хочется кому-то открыться… И тогда можно поделиться с Кирюшей, Витямбой или с Любой сокровенными мечтами. Впрочем, очень многие из наших относятся к процессу опеки или усыновления крайне цинично. Стараются разжалобить или просто понравиться именно хорошо обеспеченным людям, из которых потом можно будет постоянно тянуть деньги и прочие материальные ценности. Им родители на самом деле совершенно не нужны. Тут присутствует в чистом виде меркантилизм.

…Этим летом разговор о родителях у меня состоялся с Кирей. Мы отдыхали в летнем лагере и пошли с ним гулять по лесу недалеко от нашей территории. Ребятам после седьмого класса не возбранялось отходить недалеко от забора, «на ненадолго». Мы просто гуляли, собирали и тут же ели чернику. И вдруг Киря спросил меня:

— Ты мечтаешь о том, чтобы для тебя нашлись родители?

— Конечно, — ответил я. — Было бы неплохо. Но я в это не верю.

— А ты хочешь, чтобы они были какие?

Я подумал, что для Кирюши этот вопрос особенно актуален. Ведь он чуть ли не единственный в нашем доме подкидыш. Его привели и поставили пред дверьми какого-то приюта в Новокузнецке, когда ему было года полтора. Ну, сколько точно было ему тогда лет, никто не знает, но врачи определили, что около полутора. Никакой записки при подкидыше обнаружено не было. Кто его привел, тоже осталось невыясненным. Говорить малыш еще не умел, и на вопрос, как тебя зовут, говорил: «Киня». Ну тогда так и решили, что, наверное, он Кирилл. Только выговорить «р» и «л» еще не умеет. Я потом спрашивал своего друга:

— Может, ты вообще никакой не Киря, а там типа Кеша, Иннокентий? Но Кирюша всегда отрицал подобные «уродские» версии и уверенно говорил, что никакой он не Иннокентий, а именно Кирилл.

Я молча обдумывал Кирин вопрос, а он между тем продолжил фантазировать:

— Я вот хотел бы, чтобы меня усыновила семья из нашей области. Как-то мне не хочется далеко отсюда переезжать. Здесь у нас природа хорошая и вообще… Я тут уже привык как-то жить.

— Это странно. Я думал, что все хотят жить где-нибудь на теплом море. В Сочи, например, или там на островах, Мальдивах… А ты не хочешь никуда отсюда?!

— Нет. Я тоже на острова хочу съездить, покупаться там, позагорать на белом песке, прокатиться на такой надувной колбасе, которую привязывают к моторной лодке. Забыл, как она называется… И в Сочи тоже интересно попасть. Но только съездить так на месяц-два, а потом вернуться сюда, домой. Я бы хотел, чтобы у нас свой отдельный дом был.

— А я бы хотел уехать отсюда.

— Почему? Тебе что, не нравится Новокузнецк? Сибирь?

— Ну… нравится. Но я бы хотел жить в большом красивом городе. Столице какой-нибудь там — в Париже или в Лондоне… Хотя нет. Я языка хорошо не знаю. А без языка что я буду там делать? Наверное, я в Москве жить хочу. Там очень красиво. Высокие дома, Кремль, много всего интересного, театры всякие, музеи, дворцы.

— Зачем тебе много музеев и театров? В Новокузнецке тоже есть музей, кино и два театра. Мы ж были, вспомни, Санек! На крайний случай можно на автобусе в Кемерово сгонять. Там вообще куча всего такого.

— Нет. Москва — это совсем другое дело. Там, я уверен, очень интересно и хорошо жить. Я бы хотел, чтобы меня в Москву усыновили.

— Как — усыновили? У тебя ж родной отец тут есть?!

— Да и что толку, что есть! Он ко мне в последний раз года полтора назад приходил. Я даже не знаю, о чем с ним говорить. Так… Помолчим… Дежурные вопросы… Как дела, сын? Ты в каком классе? Как учишься? Я ему в последний раз съязвил даже: «Может, тебе еще дневник принести?» Может, он обиделся… Потому и не приходит больше.

— А ты жалеешь, что он не приходит теперь?

— Не знаю даже… ну, может быть, немного.

— Я бы, наверное, очень из-за этого переживал. Все-таки отец родной…

— Да это тебе так кажется, потому что у тебя их нет, родителей… Может, тебе даже и проще из-за этого. Нет лишних переживаний. Можно мечтать об идеальном отце и матери и не рвать нутро из-за реальных, которым ты на фиг не нужен…

— То есть ты, Саня, думаешь, что мне легче из-за того, что я подкидыш? Ты серьезно?

— Киря… Ну что ты меня выспрашиваешь?.. Я не знаю, лучше тебе, чем мне, или хуже. Какая разница? Всем нам непросто живется. И у каждого своя история… Но у всех из наших она есть.

— Саня… Поверь. Мне хуже всех… Я даже не знаю, кого числа мой день рождения по-настоящему. Это мне его в милиции придумали, куда меня привезли маленького регистрировать. Прикинули, что мне полтора года, отсчитали назад от даты, когда меня нашли, и так и записали — 10 июля. И что им не написать тогда хоть на пару месяцев раньше или позже, когда каникулы еще не начались и можно справить нормальную днюху с кучей подарков от спонсоров и попечителей… А в лагере что за день рождения? Так, одна пародия… В общем, мне дико не везет в жизни. А уж про мой рост (и вообще — тело) даже думать противно. Вот тебе повезло… Ты самый высокий в классе. Ты даже выше всех десятиклассников! Это большое счастье! Я такому росту могу только завидовать…

— Да хватит тебе, Киря, на жизнь жаловаться. Ты еще обязательно вырастешь. Просто ты медленно растешь. И ты внешне точно не урод какой-нибудь. Я считаю, что у тебя вполне привлекательная внешность. Наверное, тебя даже можно считать миловидным.

— Миловидным? Вот ты словечко выискал! Я бы хотел выглядеть крепким мужиком, а не мимимишным котенком. Мечтаю быть брутальным! — И тут Киря залился своим детским смехом. Я тоже захохотал удачной и неожиданной шутке. А Кирюша продолжал развивать тему семьи и дома: — Я бы вот хотел, чтобы моя мама не работала и всегда была дома. Пусть только отец на работу ходит. И чтоб у нас машина была. Лучше всего, конечно, джип. Типа как у Игоряши. И мы будем всей семьей ездить…

— А куда ездить?

— Да все равно куда. Можно в цирк… мне понравилось в цирке. Или в парк на аттракционы. В лес за грибами или вот за черникой.

— Ты даешь, Киря! Зачем тебе в лесу джип? Ты вот сейчас ходишь по лесу, жрешь чернику, и никакой тебе джип не нужен.

— Да неважно, куда ехать. Главное — всем вместе. Семьей. А ты бы, Сань, хотел бы, чтобы твой отец кем работал? Я бы вот хотел, чтобы мой оказался полицейским или военным.

— Почему именно ими?

— Ну, даже не знаю… Просто мне так кажется, что, когда отец в форме ходит на работу и все его уважают и даже боятся, это очень хорошо. Ну, он будет строгий ко всем и справедливый. Ну, кроме меня, конечно… Меня он будет любить и всему, что надо, учить. Опять же, военные и милиция все вооружены. Я бы хотел, чтобы у моего отца обязательно был пистолет. Мы с ним будем вместе ходить в лес стрелять по мишеням или пустым бутылкам. А мама будет нас провожать и просить быть осторожными. Но она все равно будет волноваться за нас с папой.

— Да. Здорово ты все это, Киря, придумал. Я вот не знаю даже, кем бы хотел, чтобы был мой отец. Ну-у-у… Может, он преподает в каком-нибудь московском вузе студентам науку. Или, например, он там… архитектор какой-нибудь знаменитый. Проектирует частные виллы и даже консерваторию. Нет. Все, я понял теперь, кем будет мой отец. Он будет дирижер.

— Кто? Дирижер? — Киря сделал совершенно круглые глаза, которые у него и без этого всегда были круглыми и удивленными. — То есть чтобы он оркестром всем руководил? На фига, Саня, тебе это надо?

— Вот хочу. Я ж тебя не спрашиваю, зачем тебе сдался папаша с пистолетом? А я вот хочу, чтобы мой был дирижером симфонического оркестра. Он будет с оркестром ездить на гастроли, а я с ним тоже. Весь мир объездим. Я во всех музыкальных театрах побывать хочу.

— Совсем ты, Санек, поехал на своей любви к классике. Ты, по-моему, у нас в классе один, может, даже во всей школе единственный, кто любит это слушать.

— Вот и не один. Люба тоже иногда слушает. Я ей на телефон недавно сбрасывал все мелодии из музыки «Пера Гюнта». И ей, кстати, очень понравилось.

— Че за Перагюнт?

— Это типа сказка про одного парня из Норвегии. А музыку к ней сочинил композитор Григ. Очень хорошая музыка. Просто ты не слышал ее. Если бы ты послушал, тебе тоже, может, понравилась бы.

— Не. Я современную музыку люблю. Рэп.

— Ну, как хочешь. Если надумаешь, я тебе тоже кину на мобилу…

Мы помолчали каждый о своем. Киря присел на поваленное дерево. Все-таки он действительно еще очень маленький и быстро устает. Я присел рядом. Еловая ветка в моих руках то и дело поддевала с ковра сосновых иголок раскрытые шишки.

— Знаешь, Саня… Зря мы все об этом мечтаем. Ну, я про отцов-полицейских и архитекторов, о ласковых мамах. Не будет ничего этого. Усыновляют маленьких, потому что их можно перевоспитать. А нас уже не получится. К тому же мы мальчики. А усыновители любят девчонок. С ними вроде как проще справиться. А нам уже по пятнадцать лет. Никто нас не усыновит. Мы никому не нужны.

И тут вдруг Кирюша заплакал. Даже не заплакал. Просто он тихо заскулил. Его наивные круглые глаза наполнились слезами. Они капали на коричневые сосновые иглы. Я молча сидел рядом и просто ждал, когда несчастный Кирюша выплачет все свое безутешное горе и успокоится. Когда слезы перестали капать, я сказал, чтобы успокоить его:

— Вообще-то, Кирюха, не так уж нам хреново живется. На самом деле, вполне сносно. Немало и плюсов есть. Свободы-то уж точно побольше, чем у домашних. Я вот уже привык в ДД жить. Тяжело, но сносно. Все равно ждать-то нам особо нечего. На себя надо надеяться, и только на себя. Ну и друг на друга. Ты поверь мне, Кирюх… Я всегда готов быть тебе другом. Помогать чем могу. Сочувствовать.

— Да я знаю, Саня, спасибо тебе. Редко кто, кроме тебя, умеет и выслушать, и понять. И я тоже всегда готов ради тебя на все. Ты единственный, с кем я могу об этом говорить… Мы помолчали еще немного и пошли в лагерь. По дороге Киря немного еще хлюпал носом.

Но сейчас как-то у нас стало не принято, что ли, обсуждать свои представления о желанной семье. Все молчат об этом. Как будто вдруг возникло некое внутреннее табу на эту тему. Но все, конечно, очень хорошо понимают, что шансы на усыновление и даже на опеку у нас микроскопические. Мальчик пятнадцати лет — это безнадежный случай. И все же я продолжаю верить. Верить в чудо-чудо, что для меня найдется семья, которая захочет меня взять к себе. Я даже стал читать в интернете сайты, где всякие люди обсуждают, как они выискивали себе детей в детских домах. На что обращали внимание. Но главное — я хотел знать, что для этих усыновителей было самым важным фактором, который заставил их усыновить именно этого конкретного ребенка. Ну, про малышей, которые смотрели наивными печальными глазенками, тянули к мамочке рученьки и просили их забрать, я сразу же пропускал. Это не мой случай. Меня, естественно, интересовали варианты, когда усыновляли именно подростков. Вернее, почему их усыновляли. Никакой закономерности мне найти так и не удалось. Но я заметил, что нередки случаи, когда подростки какое-то время общаются с будущими родителями, типа оказываются рядом с ними в больнице, в походе, или это волонтеры — а потом сами просят напрямую взрослого: возьмите меня, пожалуйста, к себе. И взрослые, которые уже имеют опыт общения именно с этим конкретным подростком, бывает, что и соглашаются.

Если бы я видел пред собой взрослую женщину с мужем, которые ищут себе детеныша, то, наверное, я бы смог как-нибудь там определить, что это за люди, и попытался бы вести себя так, чтобы быть им интересным. Но когда записывают видеоанкету и перед тобой один лишь только оператор, ты должен говорить и изображать нечто такое, что понравилось бы сразу самым разным людям. И простым людям, живущим где-нибудь в селе, и интеллигентным городским откуда-нибудь из Кемерово, одиноким женщинам и моложавым бездетным парам… А это очень трудно — понравиться всем. Вот Витямба как-то умеет это делать, причем непринужденно, даже не прикладывая никаких усилий. Но его решили не снимать в этот раз. Количество видеоанкет ограничено. Это ведь денег стоит. Жребий (или это было решение директора, или попечительского совета) в этот раз пал только на четверых из нашего класса. Люба, Сашка Медведев, Кирюша и я. Все мы ужасно волновались. Ведь это был хоть и микроскопический, но все же шанс. Медведев сказал, что, несмотря на свою ангину и пребывание в изоляторе, все равно будет записываться на видео во что бы то ни стало. И если его медсестра не отпустит, он в окно выпрыгнет и прям в трусах к оператору сбежит… Поскольку этого вполне можно было от нашего футбольного фаната ожидать, то и решено было Сашку временно из изолятора выписать и разрешить ему тоже участвовать с нами троими. Медведев, правда, страшно переживал, что у него немного расцарапана физиономия. Где-то он неудачно приземлился на корявый край мата после очередного броска на самообороне. Сашка, кроме футбола, увлекался и всеми остальными видами спорта: борьбой, скалолазанием, волейболом, лыжами, настольным теннисом, воркаутом и даже бодибилдингом. В общем, лицо у него было довольно заметно поранено. Хорошо, что тут подвернулся — как всегда вовремя — Игоряша. Он зашел в изолятор навестить Медведева и притащил ему мармелад и финики. После спорта на втором месте по любви у Сашки было сладкое. Короче, Игоряша, выслушав стенания своего ученика на несправедливость жизни, немедленно вызвал двух девиц из одиннадцатого класса, весьма сведущих, судя по толстому слою макияжа, в делах маскировки всяческих там лицевых недостатков, для приведения расцарапанной физиономии Медведева в надлежащий вид. Девицы с энтузиазмом взялись за Сашкину морду. Уходя, вечно любящий пошутить Игоряша наказал девицам вовремя остановиться и не красить Медведеву губы помадой, не накладывать ему голубые тени и не румянить в свекольный цвет. Все, как обычно, ржали, и это как-то сняло напряженную обстановку подготовки к съемке.

Игоряша также посоветовал Сашке не разглагольствовать все полторы минуты записи про футбол и вообще спорт, а постараться показать себя разносторонней личностью. И хоть немного об учебе, мечтах, планах, любимых книгах, фильмах, музыке… Сашка позвал на помощь Витямбу, чтобы тот помог ему придумать, что ему говорить. Типа раз Витямба все равно не участвует, пусть хоть посоветует другу, что делать и как. Витямба, кстати, и правда все придумал очень классно. Во-первых, он запретил Медведеву даже упомянуть про рэп, потому что взрослые люди все считают, что это не музыка, а говно. Поскольку Сашка ничего, кроме рэпа, и не слышал, было решено, что о музыке Медведев вообще будет молчать. И про книги тоже не стоит: слишком будет неестественно, если Медведев станет рассуждать о том, чего отродясь в руках не держал. Расстроенный Медведев уже чуть не плача спросил Витямбу, о чем же ему тогда вообще говорить, раз про все нельзя? Витямба посоветовал остановиться на мечтах. Но и тут у Сашки возникли трудности, так как все его мечты были накрепко связаны с футболом. Мечту о том, как он будет играть в футбол в «Барселоне» вместе с Криштиану Роналду, Витямба раскритиковал. В общем, Медведеву осталось только срочно придумать себе мечту о счастливой семье, в которой он мечтает жить. Сашка закатил глаза и мечтательно произнес, что он грезит, как у него есть отец… чемпион Кемеровской области по самбо, с которым он будет каждое воскресенье ходить на стадион смотреть футбольные матчи. После этой мечты Витямба схватился за голову и обозвал Медведева законченным долбообом. Сашка крикнул ему вслед с укоризной: «А я тебя считал своим другом!» Успокоившись немного, ужасно обидчивый Медведев решил, что будет записывать видеоанкету в костюме и брюках и еще в темных ботинках и галстуке. Таким образом он собирается придать себе вид интеллигентного развитого мальчика. После этого Саня наконец-то успокоился, уверенный в том, что костюм гораздо больше свидетельствует о наличии у него бездонно глубокого внутреннего мира, чем всякие там разговоры. И вообще, он будет больше молчать и сдержанно улыбаться…

…Кирюша, собственно, и не готовился. Он прямо как по сценарию написал себе текст и его выучил так, чтобы произносить без запинки. Я не хотел разочаровывать своего друга, но мне показалось, что его текст получился какой-то уж больно усредненный, без изюминки. Такой текст вряд ли запомнится. Но я поддержал идею Кири сниматься в спортивной майке и трусах, чтобы продемонстрировать потенциальным усыновителям, что Кирилл, несмотря на свой рост и худощавость, вполне развитый физически парень. Мы решили попросить снять меня и Кирю в спортивном зале, где мы будем подтягиваться и качать пресс. Но тут, будь ты не ладен, влез Витямба. Он упорно советовал Кире, наоборот, стараться выглядеть как можно мимимишнее. Типа усыновляют как раз именно малышек, и Кире надо постараться выглядеть лет на десять-одиннадцать, тогда его шансы очень возрастут… можно даже немного посюсюкать… Тут уж Киря не выдержал и послал Витямбу в жопу. Тот вовремя убежал.

Проще всего было с Любой. Она вообще ни на что не надеялась. Взять в семью всех шестерых Лапушкиных не смог бы вообще никто. Таких людей в природе не существует, говорила Люба, и при этом, как всегда, обаятельно улыбалась. Я думаю, что, если бы Люба была одна, без четверых братьев и сестры, ее наверняка бы кто-нибудь усыновил. Ведь она такая добрая, приветливая, умная. Игоряша как-то сказал нам на уроке, глядя на Любу, что, когда иногда она так смотрит, как бы с нежной полуулыбкой, его сердце тает, и он готов поставить ей сразу же пятерку за урок, четверть, полугодие и вообще за весь год… Игоряша вообще умеет про каждого своего ученика сказать так, что потом вся школа про это говорит, а сам объект его высказывания наверняка запомнит его слова на всю жизнь. Я вот его слова о себе очень часто себе же повторяю… Но вернусь к Любе. Как это ни печально, но в таком составе надежды у нее не было никакой. При этом она так любила своих младших, что и помыслить не могла о том, чтобы ее кто-то забрал в семью без Коленьки, Саши, Гали, Вовки и маленького Пашки. Она всегда была очень умной и заботливой. Пожалуй, даже самоотверженной. Как-то Люба (мы тогда вместе дежурили по столовой и расставляли тарелки) сказала мне, что было бы лучше, чтобы в видеоанкете присутствовали не все они шестеро, а только трое из них.

— А кто именно из трех? — спросил я.

— Ну, не я. Я уж скоро выпущусь из детдома, пойду учиться дальше, работать буду. Не пропаду. Я думаю, что есть шансы, что кто-то заберет, только если будет не больше троих детей. Коля тоже уже довольно взрослый. К сожалению, он уже сильно испорчен. Ну, ты сам все знаешь. И курит по-взрослому, и пьет конкретно, как мать, шляется где и с кем попало. Если его усыновят, то все равно вернут сразу, а с ним и всех остальных забракуют. Сам знаешь. Эта тема с наследственностью очень для опекунов актуальна обычно. Остается четверо: Сашка, Вова, Валя и Пашуня. Выбирать троих надо.

— Ну и что тут выбирать. Все понятно. Трое младших. Младшим мать нужнее.

— Казалось бы, что все очевидно. Но мне кажется, что надо, чтобы Сашка был в этой тройке обязательно. Он ведь главный мотор среди нас всех, Лапушкиных.

— Я думаю, Люба, что это ты мотор. Они все тебя обожают. Ты для них больше чем старшая сестра. Ты даже где-то им мама немного…

— Нет, Саня. Все же объективно самый удачный из нас именно Сашенька. И Игоряша, как всегда, прав, когда говорит, что у моего второго брата огромный потенциал, что его может ожидать блестящее будущее.

— Ну да. Он, конечно, очень заметный парень. Везде участвует и всегда с неизменным успехом. Он и в танцевальном ансамбле солист, и в сборной по футболу — незаменимый вратарь, в экологической команде, в туристическом кружке… И вообще, во всех мероприятиях на первых ролях…

— Вот видишь. Значит, ты со мной согласен. Мой Саша, если его с другими моими братьями и сестрой все же кто-нибудь заберет в семью, — это гарантия, что их назад не вернут ни при каких обстоятельствах. Такого мальчика, как он, любая семья почтет за счастье иметь. Он же для младших будет как паровоз для вагончиков. Да и для малышей он отличный пример для подражания. Ведь и Галя, и даже маленький Пашенька — все они ему подражают. И хорошо, что ему, а не Коле… Беда нам с Колей. Но тут уж ничего не поделаешь… Поэтому Саша должен быть обязательно.

— Тогда кто будет исключен из предполагаемой тройки?

Люба помолчала:

— Вова… он из трех оставшихся старший. И он не так предан своим братьям и сестрам, как другие. Он на брата Колю похож становится… И я боюсь этого очень, но не знаю, что с этим поделать. Пусть лучше хоть троих кто-нибудь усыновит, чем все шестеро без единого шанса останутся.

— А ты поговори об этом с Игоряшей. Он что-нибудь придумает.

— Нет, Саша. Это наше внутреннее семейное дело. Лапушкиных. И нам самим как-то придется его решать или горевать… Да и сколько можно всем свои бесконечные проблемы на Игоряшу вешать. Это только кажется, что он все решает легко и весело. На самом деле это только видимость. Он каждую нашу проблему через себя пропускает. И каждого жалеет. А это очень тяжело. Потому все в девяносто шестом его и любят и любой из наших ребят глотку за него порвет.

— Откуда ты знаешь это про Игоряшу?

— Догадалась. Мы, женщины, такое сразу чувствуем. Ты вспомни, как он у нас в девяносто шестом появился. Впрочем, об этом у нас, наверное, все помнят, от дошколят до учителей. Все тогда удивились, что приехал учитель, который вообще не был похож на учителя, который вел себя и говорил не как учитель, который все делал как-то совершенно по-другому. Нам тогда заранее сказали, что теперь у нашего класса историю будет вести новый учитель. Еще и мужчина. Но когда мы с Кристинкой его в коридоре увидели, то даже не предположили, что это наш новый историк. Идет такой по коридору мужчина в шикарном ярко-голубом костюме, белая рубашка, васильковый галстук с рисунком в мелкий цветочек, из нагрудного кармана выглядывает такой же васильковый платочек. Ну и сам, конечно, весь очень импозантный, легкая седина, гладко выбрит… В общем, классический «интересный мужчина», как потом про Игоряшу высказалась Лидуха. Он прошел мимо нас, непринужденно нам улыбнулся, и тут мы, конечно, с Кристинкой почувствовали…

— Что почувствовали?

— Как — что? Запах. От него пахло чем-то таким… Ну ты знаешь, какие у него всегда обалденные туалетные воды. В общем, от него пахло чем-то нездешним, чем-то одновременно свежим и мужественным. В общем, мы с Кристинкой решили, что он откуда-нибудь из администрации города, может, даже области.

— Ну и тут он заходит прямиком в наш кабинет истории, — со смехом передразнил я Любочку, — и тут вы обе, вместе с Кристинкой, в него по уши… и без памяти…

— Не смейся, Саш. Когда ты видишь перед собой мужчину, который выглядит как реклама мужского парфюма или реклама яхт в каком-нибудь журнале, невольно становится интересно, кто же он.

— Да я шучу просто. Если ты думаешь, что он не произвел похожего ошеломляющего впечатления и на мальчиков, то заблуждаешься. Мы тоже все офигели. Витямба шепнул мне, что у этого дядьки ботинки фирмы «Ллойд», минимум за десять штук даже на распродаже. И еще я помню, что он непринужденно скинул свой красивый голубой пиджак и повесил его на стул. И я тогда увидел, что у него на рукавах рубашки не обычные пуговицы, а какие-то штуковины. Синие светящиеся камни с золотистыми ободками. Я только потом выяснил, что это называется запонки. Честно говоря, мне он вначале не то чтобы прям понравился. Но он как-то меня заинтересовал — как какой-то новый, неизвестный мне вид учителей.

— На самом деле, у всех так было вначале. Парни из одиннадцатого вообще посчитали его столичным пижоном. Но потом-то все в девяносто шестом оценили Игоряшу по достоинству и как учителя, и как человека. Но мне вот он сразу понравился. Правда, Саш. Не веришь? Но это так…

— Да я ж говорю. Вы с Кристей просто в него сразу влюбились.

— Какой же ты, Саша, дурак! Он же уже старый. Ему за пятьдесят. И к тому же у него есть жена. Между прочим, красивая. Я видела. И Кристина тоже. Но ты вспомни, как вначале и учителя тоже на Игоряшу посматривали очень даже недоверчиво. Типа вот приехал тут столичный франт. Тут такие долго не продержатся. Это вам не элитная московская школа. Тут особый контингент детей учится. Это детский дом. Машка сама слышала, как учителя это обсуждали между собой. Нет, она вовсе не подслушивала. Просто случайно услыхала. Ее англичанка попросила забрать в учительской таблицы с неправильными глаголами. Машка случайно услыхала, как Химоза говорила Леночке, что Игорь Дмитриевич — человек в детском доме совершенно ненужный, что он занимается популизмом и не имеет ни малейшего понимания, что такое педагогика, тем более педагогика в таких специфических учреждениях, как наше. И еще — что он, Игоряша, наносит огромный вред и всем другим учителям и воспитателям в детском доме тем, что постоянно потакает детям и слишком много развлекается. Дети стали наглыми и слишком много стали о себе понимать.

— И что Леночка ей на это ответила?

— Ну, Машка говорит, что не видела всей сцены, а только слышала, и то в одно ухо, и то случайно… Но вроде Леночка сказала, что на своих уроках физкультуры она ничего такого в детях не заметила и что вроде как Игорь Дмитриевич нормальный дядька и неплохой преподаватель. Во всяком случае, Людмила Сергеевна подтверждает, что программу по истории все классы выполняют вполне сносно и она даже замечает, что интерес к предмету у ребят заметно вырос. А Химоза — вот она все же сука! — не соглашалась и говорила, что надо бы проверить уровень профессиональной подготовки этого человека: «Вы даже не понимаете, Леночка! Он же даже не закончил педагогический вуз. Так, какие-то курсы».

— Ну а Леночка что? Она тоже Игоряшу не любит?

— Да нет же! Она как раз его защищала, и сказала Химозе, что Игоряша закончил историко-архивный институт в Москве. И это покруче, чем педагогический в Кемерово. И что она, Леночка, и прежде всего, конечно, Людмила Сергеевна, которая преподает свою историю уже тридцать лет, считают, что надо просто немного подождать и посмотреть на результаты работы Игоря Дмитриевича. Тем более не факт, что он сумеет у нас адаптироваться, и тогда уволится сам. И не факт, что у него все в девяносто шестом получится…

— И что Химоза?

— Машка не дослушала. Надо было таблицы забирать. Тем более она даже и не собиралась подслушивать.

— Я думаю, Люба, что это не Людмила Сергеевна сумела Игоряшу от недоброжелателей защитить. Тут были люди позначительнее.

— Так я этого и не утверждаю. Просто зашел разговор, как Игоряша у нас возник, вот я и вспомнила про Машку. Понятное дело — это директор решал. И кстати, думаю, что он трезво оценил обстановку и настроения детей. Ведь если бы тогда, когда Игоряша уже у нас три месяца отработал, его уволили, у нас бы бунт поднялся. Я тебе, Саня, точно говорю!

— А что? Такое вполне могло произойти. Скажу тебе больше. К этому бунту даже и кое-кто из учителей бы присоединился. Но знаешь, Люба, я думаю, это не директор Игоряшу отстоял. Директор, мне кажется, скорее, нейтралитет держал. Типа ждал, как дело повернется… Это попечительский совет решил, что детскому дому такой учитель, как Игоряша, нужен. Я думаю, это Альберт Моисеевич настоял. Все же он председатель совета и имеет огромный авторитет даже в мэрии. Ну и руководство «Евраза», как главные спонсоры, Альберта поддержали.

— Пожалуй, ты прав… Я как-то раньше об этом не подумала. Точно. Все так и было. Тем более, помнишь, после конкурса чтецов как Альберт на сцену вышел и про Игоряшу сказал:

— Нашему дому детства очень повезло, что в нем появился такой выдающийся преподаватель и изумительный педагог, как Игорь Дмитриевич. Скажу больше: с его приходом в девяносто шестом наступает новая эпоха. И скоро, я уверен, все здесь присутствующие это заметят, и я хочу, чтобы мы сейчас поаплодировали не только замечательно выступившим сегодня перед нами детям, но и главному вдохновителю и мотору всего этого мероприятия Игорю Дмитриевичу!

Что тогда началось и в зале, и на сцене! У нас еще никому так не хлопали, как тогда Игоряше!!!

— Да. Конечно, помню. Как тогда Медведев прям повис на Игоряше. Не мог поверить своему счастью. Еще бы! Кто бы мог предположить, что наш Саня, который никогда ни о чем, кроме футбола, не помышлял, выступит с юмористическим рассказом перед всей школой и займет первое место в конкурсе чтецов!.. Он и сам не верил, что это возможно. И тут вдруг происходит это чудо!..

Люба настояла, что сниматься не будет. И попросила шефа волонтеров записать только двоих ее братьев и младшую сестру. Только троих из шести. Я побежал за Пашкой в младшую группу. Там воспитатели одевали его во все самое красивое. Люба причесывала Галю и параллельно наставляла Сашку, что ему говорить про себя и младших брата с сестрой. Сашка был в белой рубашке и темных брюках. Ремень мог бы два раза обвить его худую фигуру. Он волновался. Но я знал, что он все сделает как надо. И Люба тоже это знала. Помощи им ждать было неоткуда, и Лапушкины готовились к съемке как к битве. Битве за свое будущее. За тот кусочек счастья, которое могло бы у них быть. Но только у некоторых из них…

У меня оставался еще час до прихода волонтеров и оператора. Ногти мои были подстрижены и даже попилены Кристининой пилкой. Я прочел на одном сайте, что детдомовцев очень выдает специфический запах «горя и одиночества» и ужасное состояние рук. Про запах я что-то не понял, да и через видео запахи все равно не передаются. А вот про руки — это в точку. У всех у нас жуткие неухоженные руки, обгрызенные ногти, все в заусенцах, чернота под ногтями и непременные цыпки с осени по весну… Я решил, что буду сниматься в своей обычной одежде для спортивных занятий, а не в костюме и галстуке, как Медведев. Ну, чтобы было видно, что я не хлюпик. Нормально физически развит и могу быть хорошим помощником и по дому, и вообще — по хозяйству. За тридцать минут до начала к нам в группу заглянул Игоряша. Хотел нас немного поддержать и успокоить. Дал несколько советов каждому. Я последний спросил его:

— А что мне лучше о себе говорить?

Он посмотрел на меня внимательно, пригладил мне челку, падающую на глаза, и сказал:

— Тебе, Саша, ничего не надо советовать. Ты и сам знаешь, что в тебе и для тебя самое важное. Просто об этом и говори. И это будет как раз то, что тебе поможет.

Я пытался что-то придумать. Что-то такое, что могло бы меня как-то выделить из общей массы нескольких тысяч видеоанкет, размещенных на сайте «Найди своего ребенка». Честно говоря, там оказалось такое количество мальчиков моего возраста со всей страны, что я несколько упал духом. Как вообще можно за полторы минуты просмотра видеоанкеты выбрать себе подходящего сына?.. Итак, как сказала женщина-волонтер, сначала поздороваться, потом представиться. Рассказать, что ты любишь и что тебе интересно. Потом любимые предметы и оценки в школе. Затем кружки творческие. Потом спорт. Далее — мои друзья и как мы отдыхаем. И, наконец, последние слова для будущих родителей. Боже мой! Почему я, как Кирюша, не выучил текст заранее?.. Почему я такой тупой! Ведь я же знал, что буду волноваться и запинаться! Сам знаешь, что в тебе и для тебя самое главное.

Меня записали вторым. Сразу же после Кирюши. Я был как во сне, почти не слышал, как он отбарабанил свой текст. Женщина-волонтер сказала, чтоб мы особо не волновались: все недостатки они потом отредактируют, дополнят наши рассказы текстом диктора о нас. Просила быть улыбчивыми.

«Меня зовут Саша. Я люблю музыку. Я слушаю музыку… Учусь играть на пианино и на гитаре. Я люблю разных композиторов, таких как Бах, Моцарт, Глинка… Бывал на разных концертах, в опере. Хочу посетить московские театры, сходить послушать современных композиторов. В школе я люблю точные науки. Математику, физику, химию. Занимаюсь спортом. Хожу на самооборону. На скалолазание. Там я научился вязать узлы, работать в команде. Я бы хотел иметь понимающих родителей…»

Вот такая получилась у меня запись. Я расстроился, что так сумбурно вышло. Но теперь уж ничего не изменить. У меня-то еще ладно. Вот Медведев — тот вообще такое наговорил с испугу… Зачем-то сказал, что его мечта — побывать в Диснейленде и увидеть там Мики-Мауса и Дональда Дака. Все это он нес, сидя в пиджаке и галстуке… Причем до этого он на камеру прошелся таким походоном, будто он идет по палубе парохода, попавшего в семибалльный шторм. Короче, он качался в разные стороны, словно пародировал какого-то брутального придурка из немых фильмов про Чарли Чаплина. Витямба хохотал, что Медведев записал ну просто отличную видеоанкету. С такой видеоанкетой его можно сразу отправлять в сумасшедший дом. Медведев страшно расстроился и пошел горевать в изолятор, долечивать свою ангину. Кирюша, как я и думал, записал нечто скучное и лишенное всякой индивидуальности. А вот трое Лапушкиных — молодцы. Маленький Пашка был очень мил и непосредственен, Галя хоть и выглядела испуганной, получилась вполне неиспорченной хорошей дочкой, ну и Сашка не подвел. Особенно сильно получилось, когда он вдруг сказал, что мечтает завести машину и будет возить на ней своих младших брата и сестру. И вообще, Сашка в очередной раз доказал, что он умный, любознательный и энергичный парень. Я ему позавидовал. Он молодец. А я вот как-то не сумел все сделать как надо…

Но что уж теперь поделаешь. Все равно шансов у меня немного — и с плохой, и с хорошей видеоанкетой. Это все глупые мечты и не больше.

Глава 3

Снег выпал уже окончательно. Больше он уже не растает. Скоро станет совсем холодно, малышей будут выводить на прогулку в теплых куртках, шапках и варежках. Но они все равно будут болеть. И будут течь сопли, и будет ОРЗ. И у многих наших будут обветренные красные воспаленные пятна под носом и вокруг губ. И их будет щипать от ветра, и они будут саднить. Но кто у нас в детском доме обращает на эту боль внимание? У каждого в ДД есть совсем другая боль. Но и она стала привычной…

За полтора месяца с момента записи наших анкет так никто и не заинтересовался нами. Никем из нас. Никто из нас это не обсуждал, но все, конечно, понимают, что уже и не будет ничего и незачем было обольщаться. Мы, конечно, совсем никому не нужны. И каждому из нас не слишком приятно это ощущать. Уж лучше б и не было этого «Найди своего ребенка» вообще. Только душу травят своими надеждами. Ну, конечно, они хотят как лучше. Пытаются нам помочь. Но нам помочь нельзя… Надо уже перестать надеяться на чудеса. Стать уже взрослым и начать самому строить свою жизнь. Правда, непонятно, как ее строить. Игоряша вот говорит, что это ерунда, что все якобы от человека зависит. Верующие люди (а их ведь очень много) считают, что все зависит от Бога. А есть те, которые думают, что все решает случай. Я думаю, что Игоряша прав. Ну ничего мы не можем поделать с тем, что мы «государственные дети». И наши возможности стать кем-то более или менее значимым хоть в какой профессиональной сфере явно ниже тех, у кого с детства есть семья, дом и близкие.

Медведев вот считает, что его видеоанкета никого не заинтересовала, потому что он неудачно там распространялся про мечту о Микки-Маусе. Он винит во всем себя. А на самом деле — неважно: что бы он там ни наговорил, на окончательный результат это все равно не влияет. Кстати, Игоряша, просмотрев наши анкеты на сайте «Найди своего ребенка», сказал нам, что мы вполне хорошо все выглядели и о себе рассказывали. И если Сашка Медведев жить не может без футбола и вообще без спорта — незачем ему делать вид, что он обожает читать классику и исполняет бальные танцы. Ведь даже если и проскочит — все равно потом откроется. И тогда его новые родители поймут, что он совсем не такой мальчик, как они думали, и его вернут. Медведев, поразмыслив над словами историка, успокоился и перестал корить себя за бестолковость.

…А мне Игоряша сказал потом наедине, что я большой молодец, что моя анкета, возможно, вообще лучшая на всем этом сайте и что он так и знал, что я сумею сказать все самое главное про себя из того, что сам я про себя знаю.

— А что, Игорь Дмитриевич, вы считаете, я про себя не знаю?

Но Игоряша не ответил, только улыбнулся и слегка, ободряюще похлопал меня по спине. Я подумал, что текст, который в видеопаспорте, кроме меня, произносила еще какая-то женщина, был ей дан вовсе не Лидухой и не старшим воспитателем, а именно Игоряшей. Пока я в кадре отжимался от пола и лазал по искусственной скалолазной стене, женский голос говорил, что «у способного романтичного мальчика не возникает трудностей с освоением школьной программы, что он обладает развитым эстетическим вкусом, обожает красоты природы. Саша умеет ценить тишину». Это мог во мне почувствовать только такой тонкий и внимательный психолог, как Игоряша.

Кстати, характерно, что только он имел такую почти ласковую кликуху среди ребят в девяносто шестом. Ну, еще, правда, есть у нас учительница по физре — Леночка. А так все учителя и воспиталка имеют в лучшем случае прозвища нейтральные. Я несколько раз пытался выяснить, кто же, собственно, так назвал нашего нового историка, но безуспешно. Хотя есть версия, что это был наш Витямба. Он вообще горазд придумывать клички. Поразительно, что все его клички всегда прилипают к их объекту так намертво, что человек уже и из детдома выпустился по возрасту, а кличка все с ним продолжает жить. Я думаю, что это у Витямбы такой настоящий филологический дар. Недаром он и по английскому лучший во всей школе.

Но вернусь к Игоряше.

С его приходом внеклассная жизнь в нашем заведении начала очень резко меняться. Правда, мы сначала этого не заметили, а вот некоторые учителя (и особенно Альберт Моисеевич) — да. И это даже удивительно, что наш старенький бывший директор, который давно уже на пенсии и который и создал когда-то, чуть не тридцать лет назад, наш детский дом именно в том виде, в котором он функционирует и поныне, который заложил все его основы, выработал традиции и методы работы с детьми, именно он первым осознал, что символизирует приход в девяносто шестой такого новатора и разрушителя всего окостеневшего и неэффективного, как Игорь Дмитриевич. Причем Альберт Моисеевич, который почти всем учителям говорил «ты» и даже директора называл Женя, Игоряшу всегда называет только на «Вы». Причем явно не из некоторой от него отстраненности, а из-за огромного уважения, которое он испытывает к Игоряше. Когда на педсовете неугомонная Химоза предъявляла Игоряше очередные претензии (якобы он своими действиями разрушает многолетние традиции проведения тех или иных мероприятий), Альберт всегда говорил, что вообще-то такую форму этого праздника придумал когда-то именно он. И он же считает, что в современных условиях это стало уже устаревшим и стало восприниматься детьми как что-то скучное. Что невозможно палками загонять современных детей на повторяющиеся из года в год однотипные концерты, экскурсии и встречи с ветеранами. Альберт требовал изменений того, что сам же когда-то создал. А Игоряша оправдывался, что он не собирается ничего из прежних традиций ломать. Что Химоза его не так поняла. Он всего лишь старается сделать внеклассную, как, впрочем, и классную жизнь детского дома, занимательной для ребят.

Все эти сведения нашим девятым классом были получены, естественно, через всегда бывшую в курсе всего Машку, которая, как обычно, “и не думала подслушивать”. Всего в нашем классе было только три девчонки: многодетная сестра Люба Лапушкина, красотка Кристинка и эта самая Машка. Она была довольно полненькой, носила очки на маленьком носике и целых три ряда колечек в правом ухе. Она не была такой стандартизированной вылизанной куколкой, как Кристина, и не обладала такой невероятной миловидностью и улыбкой Джоконды, как Любочка. Машка была совершенно иным типом. Впрочем, как это ни странно, все наши девочки, хоть и обладали совершенно разными характерами и темпераментами, прекрасно друг с другом ладили, что нельзя сказать обо всех остальных классах нашего детдома.

Машка была из семьи потомственных наркоманов. Она никогда этого не скрывала, даже частенько бравировала своим брутальным происхождением. При этом она частенько повторяла своим низким деловым голосом:

— Это счастье, что я оказалась в казенном учреждении, это просто счастье! Иначе я бы уже давно была на панели или в каком-нибудь притоне!

Все это Машка произносила таким интеллигентным тоном, что было совершенно очевидно, что с такой опытной и рассудительной девицей такого точно никогда не могло бы произойти. Для придания себе еще большей оригинальности Машка рассказывала и про своего старшего братца, который, по ее утверждению, «полностью переселился в иную реальность и там застрял навсегда». Витямба, естественно, давился со смеху от Машкиных перлов и постоянно ее пародировал. Он надевал на кончик своего носа чьи-нибудь диоптрические очки, вешал себе на нас проволочное кольцо и сообщал всем совершенно Машкиным грудным голосом:

— Это счастье! Это настоящее счастье, что я нахожусь на помойке. Потому что мой брат недавно немного повесился, и все из-за того, что он не живет на помойке…

Ну так далее, все в таком роде. Но Машка, когда видела Витькины пародии на себя, только говорила все тем же грудным деловым голосом чрезвычайно опытной и много повидавшей женщины:

— Какой-то детский сад! Утренник дошколят.

…Первым же мероприятием, которое организовал у нас Игоряша, был конкурс чтецов юмористических рассказов. Идея его возникла из ничего. Просто как-то в седьмом у Сашки Лапушкина классе заболела литературичка. Игоряша тогда еще не был их классным руководителем. Он был еще на испытательном сроке, и классное руководство ему, естественно, доверить не могли. Короче, литературичка заболела, и завуч попросила заменить ее и провести в седьмом урок истории. Но, придя в класс, Игоряша выяснил, что по литре они проходят Чехова. “Му-му” там, что ли… Игоряша сказал, что истории не будет, а будет, как по расписанию, урок литературы. Но так как он к уроку не готовился, то и опрос вести не будет. Просто он почитает ребятам один рассказ Антона Павловича Чехова, а они просто тихо послушают. И насладятся прекрасным русским языком великого писателя. Он достал свой навороченный планшет, быстренько нашел в нем какой-то текст и начал читать. Рассказ назывался «Оратор». Там один мужик, еще до революции, должен был речь на похоронах сказать про одного чиновника, но перепутал покойника и рассказывал про другого мужика. А тот, про которого он говорил, тут же рядом, у могилы, стоял. Сашка Лапушкин и его лучший друг Женька потом множество раз пытались передать, как Игоряша им читал. Особенно то место, где Игоряша, говоря об облагодетельствованных покойным чиновником детях и сиротах, внезапно поцеловал Женьку в затылок. А потом, правда, в угол сплюнул. Короче, они ржали как сумасшедшие! И все группы девяносто шестого детского дома потом хотели знать, почему седьмой хохотал так долго и мощно, что в кабинет литературы пришли одновременно директор, завуч и даже Химоза. Все думали, что у детей приступ какой-то. Женька пытался показать, какие рожи строил Игоряша, когда читал то за одного, то за другого персонажа, как он интонировал на разные голоса и, несмотря на то что весь класс просто умирал со смеху, умудрился даже ни разу не улыбнуться. По информации Машки, директор хотел объявить Игоряше выговор за нарушение дисциплины, но за него вступилась наша другая историчка, очень авторитетная Людмила Сергеевна. Она спросила директора: «А за что Вы, собственно, хотите наказать Игоря Дмитриевича? За то, что теперь весь седьмой класс начнет понимать и ценить великого писателя? Так за это ему надо благодарность объявлять». В общем, выговор не состоялся. Но и тема не рассосалась. Витямба и Ромка Аверьянов из нашей группы набрались смелости и попросили Игоря Дмитриевича и в нашем классе провести внеклассный урок литературы. Типа у нас все очень любят Чехова и мечтают услышать «Оратора». Игоряша тут же нашелся и предположил, что самым большим почитателем чеховского стиля в нашем классе наверняка является Александр Медведев. Но он подумает, как можно удовлетворить наше любопытство и внезапную любовь к русской классической литературе.

На следующее утро Игоряша попросил Любу и Кристину написать крупными буквами и вывесить на самом видном месте в столовке следующее объявление: «12 декабря, в пятницу, в 16-00, в актовом зале состоится конкурс чтецов юмористических рассказов. Вас ждут шикарные призы и очень много веселья! Запись участников производится у Игоря Дмитриевича в кабинете истории в любое время. Выбор репертуара будет производиться лично каждым участником. Об индивидуальных репетициях будет объявлено дополнительно».

Такого в девяносто шестом еще не было. И вначале как-то никто не решался идти записываться на конкурс. Надо сказать, что из детдомовцев вообще редко кто не боится выглядеть смешным. Проблема самооценки у нас стоит всегда очень остро. Но Игоряша и не думал опускать руки. Он решил, что раз никто не идет и все боятся, он сам начнет приглашать ребят из разных классов войти в состав конкурсантов. Самое удивительное, что он не стал зазывать к себе наших продвинутых, участвующих на первых ролях во всех мероприятиях ребят вроде нашего Ромки Аверьянова или того же Сашки Лапушкина. Он прямо на уроке, перед самой переменой, сообщил нам, что считает, что от нашего класса в конкурсе непременно надо участвовать Александру Медведеву. Впрочем, и другие, по желанию, могут присоединиться.

Сашка Медведев — человек, который все время либо играет в футбол, либо его смотрит по телевизору, — будет выступать со сцены перед всей школой на конкурсе чтецов?! Этого просто нельзя было даже предположить. Медведев, когда это услышал, просто онемел и почему-то встал… а потом сразу сел. Но Игоряша невозмутимо сообщил, что он уверен в большом потенциале Александра в качестве актера. И что ему непременно следует попробовать. И даже рассказ Игоряша ему уже подобрал.

…Никто не знает, что Игоряша сделал с Медведевым, как это вообще могло произойти, но выступление нашего суперфутболиста стало настоящей сенсацией. Игоряша изначально ввел очень жесткое правило: никто из участников до самого момента показа номера не имеет права никому говорить, какой рассказ он будет читать и даже какого автора. Иначе не будет эффекта неожиданности. И вообще — полная дисквалификация. Все репетиции проводились строго индивидуально и только один на один с Игоряшей. В общем, вся эта конспирация в течение всего месяца подготовки к 12 декабря до того подогрела всеобщий интерес в ДД, что в день конкурса зал был забит до отказа. Пришли все. Учителя в полном составе, попечительский совет весь до единого, кураторы от «Евраза» всех наших классов. Даже некоторые выпускники прошлых лет.

Стульями заставили все проходы в зале, малышню старшие ребята разобрали себе на колени.

В общем, был страшный ажиотаж. В первом ряду сидела за столом конкурсная комиссия в составе Альберта Моисеевича, заведующей нашей библиотеки, генерального директора «Евраза», и певицы-солистки нашего оперного театра. Жюри возглавлял аж главный режиссер новокузнецкого театра драмы.

Тон всему мероприятию задал, конечно, сам Игоряша. Прозвучала небольшая звуковая заставка, и в зале приглушили свет. На ярко освещенную сцену вышел Игоряша, и все ахнули. Он был во фраке и с бабочкой. Ну, у нас все привыкли, что Игоряша всегда очень элегантен и с большим вкусом одет. Но в этот раз это было что-то совершенно офигенное! Некоторые даже стали аплодировать. Игоряша непринужденно улыбнулся и, пожелав всем доброго вечера, несколько разрядил обстановку фразой:

— И что я сегодня так разоделся? Правильно, Ваня, ты подумал: выпендриваюсь… Но для сегодняшнего мероприятия этот антураж как раз самый подходящий. Ведь вы услышите, как выступающие чтецы будут исполнять классику русской юмористической литературы конца девятнадцатого — начала двадцатого веков. Мы заранее произвели жеребьевку. Таким образом, все наши двенадцать участников будут последовательно выходить поодиночке к микрофону и читать перед вами выбранный рассказ. После того как все выступят, мы объявим небольшой перерыв минут на двадцать. В перерыве наше уважаемое жюри будет определять обладателя главного приза нашего конкурса, а также приза за второе и третье место. В это время по залу пройдут наши ассистенты и раздадут всем присутствующим в зале специальные пронумерованные бланки для голосования. Вам надо будет поставить в бланке номер того участника, который, по вашему мнению, наиболее достоин обладать призом зрительских симпатий. Затем ассистенты соберут у вас заполненные бланки и передадут их счетной комиссии, составленной из наших самых лучших и самых неподкупных математиков из разных классов. Последние суммируют поданные голоса за каждого участника нашего конкурса и объявят того, кто станет обладателем приза зрительских симпатий. Итак, все участники готовы. Жюри… зрители… мы начинаем. Первым перед вами выступит один из самых младших участников нашего конкурса — ученик шестого класса Алексей Моисеев. Он прочтет рассказ Надежды Тэффи «Переоценка ценностей».

…И тут началось. Маленький, с тоненьким голосочком Леша на разные голоса и очень живо не просто читал, но и показывал юных дореволюционных гимназистов, которые детскими голосами бунтовали, требовали реформ, равноправия с женской гимназией и политических свобод. Когда же Лешка завопил писклявым голоском, что плюс к экономическим и политическим требованиям он еще требует жениться, в зале начали хохотать в голос. Короче говоря, первый же выступающий задал всему мероприятию самую высокую планку актерского мастерства. При том, что в зале время от времени вспыхивали аплодисменты и дружный смех, Лешка ни разу даже не улыбнулся. Он находился в образе, вернее, в нескольких образах и только делал паузы, ожидая, пока зал стихнет. Ровно так же реагировали на зал все двенадцать чтецов. Очевидно, Игоряша и это с ними отрепетировал.

Все до одного участника выступили уверенно и успешно. Аплодисменты и смех в зале достались каждому. Однако конкурс был только до выступления Медведева. После него уже было понятно все. И всем.

…Люба, которая руководила работой девочек-ассистенток, потом рассказывала нам всем в группе, как наш Сашка дрожал перед выступлением за сценой, как он то бегал беспрерывно, выглядывая из-за кулисы в зал, а то вдруг скукоживался где-то в углу на табуретке и погружался в некое полукоматозное оцепенение… Как он сам потом нам говорил, он корил себя за то, что согласился на этот безумный шаг — участие в конкурсе, он вдруг решил, что позабыл текст, что никак не может вспомнить даже первую фразу. Как он хотел убежать, но не мог подвести Игоряшу…

… — Под десятым номером в нашем конкурсе выступает ученик девятого класса Александр Медведев.

Когда Игоряша его объявил, Сашка медленно поднялся и пошел, как осужденный к месту казни. Игоряша шел ему навстречу и еще до того, как Сашка добрел до микрофона, он остановил его, заставил посмотреть себе в глаза, что-то шепнул Медведеву на ушко. Все ждали с особенным нетерпением именно этого выступления. Все знали Медведева. Все знали, что он обожает футбол и что он никак не может сосредоточиться на учебной деятельности. Что он страшно обидчив и вспыльчив. Что никогда не участвует ни в каких творческих мероприятиях, кружках. Потому что ему вообще мало что интересно. В общем, как бы это ни было обидно для Сашки, все считали его неплохим парнем, но недалеким и, в общем-то, плохо развитым интеллектуально. Даже историю, которую так безумно интересно, легко и талантливо преподавал Игоряша, он едва тянул. Хотя, конечно, по другим предметам его успеваемость была еще хуже. Все: и учителя, и попечители, да и все наши ребята — на самом деле не верили, что такое возможно. Но я знаю точно — все этого для Сашки очень хотели. И когда это произошло, все были по-настоящему счастливы за него. Медведев, ранее испытывающий счастье только когда он забивал гол и его команда побеждала, вдруг был счастлив от чего-то другого, ранее неведомого. Чего-то странного, щемяще-прекрасного. От чего-то, чего у него раньше никогда не было. И все мы, детдомовские дети, не умом, а только всем сердцем осознавали, что с одним из нас произошло чудо, которого не бывает. И вот оно! Вот сейчас. Здесь. Прямо на наших глазах…

Сашка читал гениально! Это был рассказ Тэффи «В поезде» — диалог двух дам, едущих в одном купе. Нереальное мгновенное перевоплощение из маленькой вертлявой еврееечки со сдавленным сопрано в грубоватое контральто крупной видной женщины. И тут же назад, и потом снова, и так весь рассказ. И нигде ни малейшей нарочитости или игры на публику. И при этом невероятно, невероятно смешно! Каждое слово, жест, даже взгляд обыграны настолько необычно и ярко, что весь зал просто оцепенел. Сашка был в белой рубашке и темных брюках, но казалось, что там, на сцене, стоят сразу две совершенно разные нездешние женщины и ведут между собой диалог. Когда он закончил, отошел от микрофона на шаг и поклонился, несколько секунд стояла просто гробовая тишина. Потом все начали орать. Не только хлопать и кричать «браво» — именно орать: «Медведев! Медведев!» Многие повскакали с мест. Людмила Сергеевна стояла во втором ряду и молча смотрела на сцену, Лидуха схватилась ладонями за щеки и покачивала головою из стороны в сторону. Главреж молча сидел, зажав рот рукой. Люба и Кристинка, страшно переживающие за нашего Сашку, тоже молча обнялись за сценою. Зал не умолкал. Медведев еще раз поклонился, а потом попятился назад, направляясь за занавес. И в эту секунду ему навстречу вышел в своем фраке Игоряша. Он быстренько развернул Медведева назад к рампе и снова подвел его в центр авансцены. И опять что-то ему сказал на ухо. Но как раз это Медведев хорошо запомнил и потом нам рассказывал. Игоряша сказал ему тогда:

— Вернись. Постой чуть-чуть перед ними. И запомни. Запомни эту минуту на всю жизнь.

Игоряша отошел в глубь сцены, оставив Сашку одного наслаждаться своим триумфом, но вдруг Медведев повернулся, нашел взглядом в глубине сцены Игоряшу и внезапно подскочил и прижался к нему головой и грудью. Только на секунду, и где-то в глубине темной сцены, но все увидели этот Сашкин порыв благодарности и преданности. Потом Сашка скрылся за занавесом, чтобы теперь самому оказаться в объятиях Любы и Кристины, а улыбающийся Игоряша вышел к микрофону, в несколько секунд установил тишину и сказал как-то даже заговорщицки, что он уже сегодня получил свой главный приз. И все поняли, про какой приз он говорит. Потом он постарался, чтобы все успокоились и внимательно посмотрели выступления еще двух замечательных чтецов.

Но в принципе, хоть одиннадцатый и двенадцатая участники выступили очень достойно и явно чувствовалось, что Игоряша очень много поработал не только с одним Медведевым, но и со всеми остальными одиннадцатью девочками и мальчиками, все же борьба велась только за второе и третье место. Судьба же гран-при была уже предрешена. В перерыве жюри сгрудилось вокруг главрежа театра, а зрители эмоционально обсуждали и голосовали. Было очень шумно. Все были возбуждены, и, хотя прекрасно понимали, кто победил, никто не расходился. Все ждали объявления результатов и награждения.

За сценой все участники тоже были возбуждены, но теперь не испуганы. Ведь все было позади. Каждый получил свои по-настоящему бурные аплодисменты и смех. У всех все получилось. И в этом и был весь Игоряша. Если он помогал ребенку что-то сделать, у того обязательно все получалось. Наш Сашка улыбался и даже иногда непроизвольно подпрыгивал — и он не думал ни о каком месте. Он просто наслаждался тем, что все позади, тем, что он смог все сделать так, как отрепетировал с Игорем Дмитриевичем. Что больше нет этого продолжавшегося целый месяц напряжения, мыслей, что он не сможет, что у него это просто не может получиться… Люба принесла в жюри расчет от счетоводов-математиков. Все были готовы к заключительному акту конкурса.

Дальше все было просто очень здорово. Очень приятно и красиво. Но теперь уже спокойно, без нервов и шоков. Все выступившие вышли на авансцену. Председатель жюри поблагодарил всех участников конкурса, отдельно отметив, что уровень всех чтецов оказался неожиданно высок. Причем очень. Потом Главреж как-то потеплел и перешел от официоза к нормальному языку. Он повернулся к залу и сцене вполоборота и как бы сразу для всех — и тех, кто на сцене, и тех, кто в зале, — сказал:

— Ребята! Когда ваш учитель истории приехал ко мне и попросил быть в жюри, я сначала не хотел этого. Я думал, что это будет дурновкусная самодеятельность. Но решил, что поеду. Просто чтобы детям, живущим без родителей, как-то посодействовать… Я потом сидел в этом зале и все время думал. Смеялся и думал. Господи! Какие необыкновенно талантливые дети! Какие у них друзья и учителя… Как они все болеют друг за друга! Как радуются успеху каждого! И как же этого не хватает в театре… Там все артисты всем завидуют, и там так не хватает вот этой свободы самовыражения, которую я тут вдруг ощутил. Мне надо было сюда не одному ехать, а всю труппу захватить. Пусть бы посмотрели, как можно читать. Играть. Дружить… Друг за дружку болеть. И еще хочу сказать: так, как сегодня, мне кажется, лет десять не смеялся. Некоторые из вас просто потрясающе выступали. Ну а ваш Саша Медведев — это, конечно, нечто особенное! Это большой талант! Настоящее дарование. Я бы хотел тебя, Саша, пригласить выступить перед нашими артистами на новогодний вечер. Я уверен, что ты произведешь фурор. Я тридцать пять лет в театре, но еще ни разу не видел, чтобы кто-нибудь так читал Тэффи. Это высший класс!..

Потом раздали всем участникам подарки, победителям — призы и грамоты. Медведеву в качестве главного приза достался новый мобильник. Он дико обрадовался и все не мог на него наглядеться. Главреж долго жал ему руку и презентовал абонемент на все спектакли драмтеатра на весь сезон. Оперная певица и Сашку, и всех остальных наших обнимала и целовала. В общем, все было просто классно! Вот только все это было снова без меня… Я отчего-то не участвовал и на всех фотографиях стою где-то в заднем ряду, сбоку…

Глава 4

Дерево за окном теперь совсем занесло снегом. И мне кажется, что так ему лучше, чем когда оно стояло с голыми ветками под холодными осенними дождями и ветром… И весь наш двор занесло снегом. И весь наш Заводской район. И весь город. Малыши катаются с горы на санках. Вон Пашка Лапушкин с какой-то девочкой пытается скатать снежную бабу. Но баба не катается — снег еще очень рыхлый. Бабу можно будет слепить после оттепели, когда он станет сырым и липким. Вон Кристина побежала через весь двор в сторону, заскочила в подъезд спортивного зала. Ах да… Пять часов вечера — у них репетиция танцевального кружка. Витямба уже там. Он у них солист. Обычно в танцевальных кружках одни девчонки занимаются. Но у нас в девяносто шестом как раз парней не меньше. Малыши каждой группы поголовно обязательно круглый год репетируют всякие там народные и характерные танцы. Причем все они обожают выступать в ярких костюмах перед ветеранами и вообще любыми зрителями. Потому что все им хлопают и умиляются. Но в подростковых группах такие занятия уже только по желанию. Впрочем, желающих во всех классах немало. Тот же Сашка Лапушкин и его друг Женька — постоянные участники нашего школьного танцевального ансамбля. И к седьмому классу у них накопился уже значительный репертуар, который они демонстрируют на всех наших культмассовых мероприятиях. Но все же постоянно занимаются танцами в старших классах далеко не все ребята. В нашем классе только трое — Витямба, Руслан и Кристинка. Ну, с Витямбой вообще понятно. Как говорит и Леночка, и другие наши физруки, Бушилов щедро одарен физически. И это правда. Он легко выделывает всякие акробатические трюки вроде сальто назад или колесо, может, стоя на руках, сделать шпагат ногами или крутить ими в разные стороны и даже показывать брейк-данс. Витямба очень спортивный, но, в отличие от футболиста Сашки Медведева, он еще и невероятно гибкий. Когда их данс-ансамбль выступает, всегда бывает заметно, что Витямба все делает как-то очень легко и мягко. Вроде бы все вокруг стараются, сосредоточены на том, чтобы не перепутать движения, а Витька, кажется, даже не напрягается. И еще очень заметно, что он чувствует музыку и передает ее характер. Вот наша Кристина — та даже не улыбается, хотя наш хореограф постоянно всем напоминает, что во время исполнения надо обязательно улыбаться. Когда Кристинка, как и все остальные, вспоминает об этом — она выдает такую застывшую и неестественную улыбку, что, кажется, уж лучше бы и не пыталась. Она старательно выполняет все, что говорят, но иногда кажется, что ей вообще все равно, подо что она танцует. Хоть грустное, хоть заводное, хоть лиричное — она просто делает движения в ритм. Витямба, конечно, не такой! За ним интересно наблюдать, когда он танцует. Кажется, что он вообще не думает, что выражает его лицо. Он просто погружается в музыку и ощущает ее характер. И он как бы внутри музыки. Его тело в ней живет, двигается. Я думаю, Витямба — очень музыкальный человек. Много раз я хотел его затащить с собой на занятия по гитаре или пианино, но он ни в какую! Говорит, у него нет никакого музыкального слуха и что он хоть и не отрицает классику, но все же любит ритмичную современную музыку. Как жаль! Ведь с ним мне было бы очень интересно обсудить и произведения моих любимых Баха и Моцарта. Он, конечно, смог бы сказать много интересного о том, что услышал. Потому что Витька — тонко чувствующий человек. И он, конечно, яркая личность. В отличие от меня… Во всяком случае, обо мне все так думают. Говорят (может быть, между собой), что «Белов — никакой». Но ведь я в этом сам виноват. Но обидно…

…Вон на репетицию помчались Сашка Лапушкин с Женькой, и с ними еще какие-то девчонки. Хоть бы оделись потеплее. В кедах и шарфы на рубашки… Хотя, конечно, бежать недалеко, только двор пересечь. Женька дождался, пока девочки окажутся как раз под моим деревом, и подпрыгнул, специально сбивая с ветки легкий снег. Прямо девкам на голову упал сугробик. Обе незло ругают его дебилом. Одна пытается слепить и кинуть в Женьку снежок. Все забегают в подъезд. Дерево покачивает им вслед снежными ветвями. Я смотрю в окно и вспоминаю… Хотел делать уроки, но что-то окно меня сегодня отвлекает. Я смотрю в него и сам не знаю, что чувствую… Скоро Новый год. Будут каникулы, подарки, экскурсии. И все так же хорошо, как и в прошлом году, и в позапрошлом. Как и во все года, что я себя помню. И так с трех лет. Но почему-то мне тоскливо. Это мой пятнадцатый Новый год. И я не знаю, каким он бывает, когда не здесь. Не в детском доме. И скоро, всего через два года и два Новых года, я отсюда уйду. И тогда уже окончательно перестану быть ребенком и так и не узнаю, каким может быть Новый год, когда ты еще ребенок, но ты дома, с мамой и папой. И тогда окончательно и уже навсегда не узнаю этого, не почувствую… Почему все это так?! Почему со мной? Разве я виноват? Разве все мы виноваты? Почему все так несправедливо? Блин… За что?

…Я вспомнил мою бабушку. Вернее, она была не моя бабушка. А чужая бабушка. У нее был свой внук, и она часто мне о нем рассказывала и показывала его фотографии. И я смотрел на этого сначала толстого мальчика, который постепенно становился выше и худее. И у него появлялись прыщи и длинные волосы. Его ползунки сменялись брючками, потом джинсами, потом увешанными цепочками штанами. А волосы из светло-русых превращались в темно-русые, а потом окрашивались в густой черный цвет. Бабушка любовалась этим мальчиком в любом возрасте, одежде, в любом виде. Она про него много рассказывала и часто одно и то же. Я молчал и слушал. Иногда она спохватывалась и, переведя взгляд в очках с фотографий на меня, говорила:

— Кажется, Саша, я тебе уже этот случай в булочной рассказывала.

Я кивал: да, рассказывала. Но вскоре она снова принималась за ту же историю. А я зачем-то слушал в сто пятый раз. Наверное, мне было как-то странно ощущать все это. Ведь такого со мной никогда не было. Я зачем-то приходил к ней и все это слушал и листал с ней альбом. И не мог разобраться в своих ощущениях.

Мы познакомились с Марией Александровной на улице, случайно. Была вот такая же зима, как сейчас. Падал снег. Она поскользнулась на тротуаре и хотя и удержалась на ногах, рассыпала по заледенелой мостовой апельсины из белого полиэтиленового пакета с ручками. Я полез собирать их, засовывать в ее пакет. Она благодарила меня и хотела угостить апельсином. Я не согласился, зная, что у пенсионеров и так мало денег и им, как нам, детдомовцам, никто их даром не принесет. Все надо покупать. Кажется, она все же потянула ногу и тронулась с места явно с трудом. Я предложил ей помочь дойти и донести апельсины. Там в пакете была еще какая-то крупа и несколько куриных ножек на белой пластиковой подложке. Шли медленно. Она боялась поскользнуться. Спросила меня, как меня зовут и в каком я классе. Про то, из какой школы. Я ответил, что из девяносто шестой. Это детский дом, что ли, заводской? Я ответил, что да. Мы еще немного шли молча. Морозный воздух превращал мои выдохи во влажные кристаллы. Кристаллы оседали на моей шапке с опущенными ушами. В окнах зажигались первые вечерние огни. Люди собирались в своих квартирах, включали телевизоры на кухнях и спрашивали своих о том, как прошел день…

— А меня зовут Мария Александровна. Спасибо тебе, Саша. Ты, наверное, замерз? Я ведь медленно хожу — успеешь тут заледенеть. Давай-ка я тебя напою горячим чаем. И варенье есть. Смородину летом сварила. Пятиминутка. Все витамины сохраняет.

Я не хотел есть. До ужина было не так уж много времени. Но я согласился и поднялся с Марией Александровной на ее третий этаж. В квартире были темноватые лампочки, пахло засушенной лавандой от моли, в санузле были крашенные в ярко-зеленый цвет стены и веревка, протянутая вдоль ванны. Я помыл и вытер руки сероватым застиранным полотенцем, висящим на крашенной в тот же зеленый цвет загнутой трубе, и сел на предложенный мне потертый темный стул у кухонного стола. Она налила мне заварку из серовато-беловатого чайника с неярким розоватым цветочком. Чашка была с рекламой чая Липтон. Но пахло не заваркой, а душистой геранью, которая не цвела в коричневом керамическом горшке.

Я грыз сладковатые сушки челночок (нам такие тоже часто давали в столовой) и ел чайной ложкой варенье из стеклянной розетки. Бабушка тоже пила со мной чай. Но она ничего не ела, а только смотрела, как ем я. Я отчего-то старался пить чай маленькими глотками и варенье ел тоже по чуть-чуть. Мы молчали… Мне не было тут как-то не по себе, хотя детдомовцам часто бывает очень трудно ощущать себя комфортно в чужом, неизвестном, не казенном доме. Я Марию Александровну ни о чем не спрашивал в тот наш первый вечер. Но я почувствовал, что она живет в этой маленькой квартирке в пошарпанной пятиэтажке совершенно одна. И я тоже был один. Странно… Но я был все так же одинок и когда приходил к ней. Но все же я иногда заходил.

…Дерево сегодня почему-то нарядное. Оно готовится к Новому году… Эй! Незачем! Ты же не новогодняя елка! Тебя никто не станет украшать лампочками, гирляндами и блестящими шарами. Тебя все равно никто не заметит. Этот праздник не про тебя.

Нет. Уроки сегодня я не смогу сделать… Это очевидно. Может, выйти погулять? Люба, наверное, сейчас с сестрой Галей у Пашки в группе. Может, Кирюша захочет пройтись по воздуху? С ним так хорошо бывает гулять. С ним комфортно молчать. Можно просто смотреть в сумерки морозного неба и слушать, как легко поскрипывает снег под легкими, как у игрушечного кукленка, тоненькими Кирюшиными ножками. Можно даже не смотреть в его лицо и при том знать, какое оно сейчас. Тихая полуулыбка и ласковое выражение его глаз никогда не меняются. Кирюша живет всегда именно с таким выражением лица. Он просто не знает, что мог бы быть другим. Злым, завистливым, самовлюбленным… Иногда я думаю о том, какими мы станем, когда пройдет много лет, мы уйдем из нашего грустного дома, разъедемся по разным городам, надолго потеряем друг друга.

А потом вдруг, может, даже случайно, — именно вдруг снова увидимся, и я узнаю в этом худощавом маленьком неказистом человеке с выцветшим глазами и устало опущенными плечами моего Кирюшу. Того самого, безобидного, тихого, с кем я мог так искренне молчать, который был так доверчив и так горько и беззвучно плакал, сидя или идя рядом со мной. И тогда я, наверное, крепко и надолго обниму его. Потому что я никогда не делал этого тогда, давно, когда мы были одинокими детдомовцами, которыми мы все равно остались и теперь. Я откуда-то точно знаю, что через много лет я увижу и застыну, прижав к себе моего друга детства, которому я так и не сказал тогда, то есть сейчас, как он много значит в моей жизни, как часто я думал о нем и как знал, чем обернется его жизнь. Как же иногда в моей голове все перемешивается… И то, что происходит сейчас, и то, что уже было, и то, что неминуемо еще произойдет. Произойдет не только со мной, но и с другими людьми, которые уже промелькнули и еще промелькнут в моей предстоящей судьбе.

…На улице совсем стемнело, и мне уже надо было как можно скорее бежать в детдом. Если я слишком сильно опоздаю на ужин, меня начнут искать. И поскольку я не «бегунок», будут реально волноваться. Среди наших есть целый специфический контингент регулярно убегающих. Так вот за них особо и не беспокоятся. Не первый раз. Но если пропал кто-то, кому бежать некуда и не к кому, вроде меня — сразу подключают полицию. Тем более сразу вызывает беспокойство, что пропал ребенок, который в детдоме с раннего детства, вроде меня. Я засобирался. Поблагодарил ее за чай и приют. Бабушка смотрела, как я судорожно собираюсь, и на прощание пригласила обязательно заходить, как время будет. Я побежал в детдом.

Через неделю я, хотя и не планировал этого, почему-то зашел к Марии Александровне опять. Я не знал, пригласила ли она меня тогда, в первый раз, только из вежливости, но, придя к ней еще раз, вдруг почувствовал, что она рада моему приходу. Мы снова пили чай. Но теперь уже гораздо больше разговаривали. Она спросила меня, несколько смущаясь, о том, как я попал в сиротский приют. Она так называла наш девяносто шестой. Я рассказал, чтобы она уже больше про это не спрашивала. Рассказал и про умершую, когда я был еще маленьким, мать, про отца, который с собой не справился, про то, что через три года я уже выпущусь, но пока не знаю, чем буду заниматься. А потом начала рассказывать она. Сначала о себе, о своем детстве во время войны. Про то, как не хватало еды, так как все отправляли солдатам на фронт. Как потом работала маляром и жила в общей комнате в бараке. Как много лет ждала отдельную квартиру, как родилась дочь, и ей потом дали-таки квартиру в новом доме, в этом самом, просто тогда он был новый. Еще в ее жизни была поездка вместе с маленькой дочерью на Черное море, в Анапу, свадьба дочери, рождение внука Паши. И вот, собственно, и все. Вся ее жизнь так и прошла. И было в этой жизни так немного хорошего, так немного того, чего бы хотелось вспоминать, что Мария Александровна очень быстро рассказала мне обо всем, а затем по много раз повторяла одни и те же немногочисленные яркие моменты. Я вскоре уже знал их наизусть, но продолжал который раз слушать ее пояснения к фотографиям в альбоме. Я никогда не задавал бабушке никаких вопросов о том, почему она живет одна и почему ее дочь и внук к ней не приезжают. Но постепенно у меня сложилась картина ее настоящей одинокой старости.

Она была из небольшой деревни под Кемерово. После войны ее мать с отцом перебрались в город. Отец работал в Новокузнецке на заводе, мать на стройке. Жили в бараке. Когда ей исполнилось девятнадцать — вышла сдуру замуж. Парень, как она говорила, был пропащий. Через полгода его и след простыл. А она вскоре родила девочку. Назвала Галочкой. Хоть и были еще мужчины у нее, но замуж больше не вышла. Так и жила со своей Галей, пока та не подросла. После восьмилетки Галя уехала учиться на экономиста на Урал, в город Пермь. Там закончила техникум и поступила на работу бухгалтером в облторг. Там и осталась. Про личную жизнь Галочки Мария Александровна особенно не распространялась, но, похоже, дочь повторила неудачную женскую судьбу матери. Так появился Пашенька. Он, конечно, был удивительный мальчик, чуть постарше меня. Сейчас ему восемнадцать.

— Вот только 11-го ноября исполнилось.

Паша был всегда очень умненький, рано начал говорить, ходить. А уж какой выдумщик! Дальше следовали истории о том, как внучок прекрасно пел песню «Голубой вагон бежит, качается», знал наизусть и про бычка, и про «Наша Маша громко плачет…», и про резиновую Зину… Паша рос настоящим вундеркиндом. Однако где-то лет с тринадцати истории о талантливом мальчике как-то вдруг заканчивались. И мне все время казалось, что Мария Александровна про своего восемнадцатилетнего внука толком ничего не знает. Историй больше не было. Одни только немногочисленные фото. На этих фото на меня смотрел довольно самовлюбленный малосимпатичный пацан в кожаной косухе с длинными выкрашенными в черный волосами, в грубых высоких ботинках на платформе и с цепочками повсюду. Я, конечно, не говорил об этом бабушке, но ее внук выглядит как раз точно так, как те представители инфантильных «неформалов», которые регулярно получают в зубы от кого-нибудь из наших, детдомовских. Мне как-то не был симпатичен этот Паша. И я никак не мог понять, почему он и его мать Галочка никогда не навещают Марию Александровну, которая так их обоих любит. Мне казалось, что они оба, дочь и внук, жестокие и неблагодарные люди. Иногда я думал об этом Паше и даже завидовал ему немного. Ведь это такое большое счастье, когда у тебя есть родные люди, которые так тебя любят…

…Пришла весна. Я продолжал один-два раза в неделю навещать мою бабушку. Она тоже ко мне привыкла. Всегда держала в буфете про запас халву, которую я очень люблю. А на день рождения связала мне шерстяные носки и купила футболку с какими-то надписями на английском. Я тоже на восьмое марта сделал ей подарок. Денег на него у меня не было, но спонсоры подарили нашим девчонкам китайские наборы для маникюра — красные пластмассовые коробочки, где были щипчики для ногтей, пилка и еще пара каких-то финтифлюшек. Наборов оказалось на один больше, и Люба отдала его мне. Не знаю, был ли нужен моей бабушке косметический набор, но у меня все равно ничего, кроме него, не было.

…А потом она умерла. Я не знал, болела ли она чем-нибудь, или она просто была старенькой, но один раз, когда я поднялся на ее третий этаж и позвонил в дверь, мне никто не ответил. Я сидел на лестнице и ждал, когда она вернется из магазина или собеса. Из соседней квартиры высунулась соседка и сказала, что Мария Александровна заболела, в больнице лежит, я ушел. Через два дня зашел еще раз. Но снова никто не открыл. Я теперь уже не ждал, а решил, что приду еще через несколько дней, но буквально на следующий день Лидуха сказала, чтобы я прямо сейчас шел к директору, он меня вызывает. Я точно знал, что ничего такого не сотворил, поэтому не боялся идти. У него в кабинете сидела полноватая некрасивая женщина с одутловатым заплаканным лицом.

— Это к тебе, Саша, пришли, — сказал директор и предложил мне сесть на стул рядом с ней. Она посмотрела на меня немного удивленно, но без интереса и сказала, что ее зовут Галина Семеновна и она дочь Марии Александровны. Помолчав несколько секунд, она с трудом выдавила из себя:

— Мама умерла… Инфаркт. Она написала нам с сыном записку. Там про тебя, мальчик, тоже было… Ты приходи, пожалуйста, к ней… к нам на квартиру завтра в двенадцать… На поминки. Твой директор разрешил тебе пойти…

— Да, Саша. Можешь пойти, — с готовностью подтвердил директор. Я сказал, что приду, попрощался и ушел.

…Вот и еще одного человека я потерял. Почему мне не мою бабушку, а себя жалко?.. Я пришел к двенадцати. Народу было несколько человек. Галочка, две соседки и Паша. Он оказался старше, чем я думал. Женщины раскладывали по тарелкам блины и кутью. А он курил тут же, на кухне, в открытую форточку. А бабушка не знала, что ее Пашенька начал курить… Он поздоровался со мной за руку и предложил сигарету. Я не стал курить. Просто сел на стул, на то самое место, где всегда сидел все эти полгода, что ходил к моей бабушке. Да. Именно к моей бабушке. А не к его. Мы оба молчали. Соседки рассказывали, как она жила все эти годы и, конечно, как они ей, одинокой, помогали. Галя время от времени благодарила их. Они были этим довольны. Потом женщины понесли тарелки с едой в комнату. Там стоял непонятно откуда взявшийся стол. Мы с бабушкой никогда не ели в комнате. Всегда на кухне. Паша закурил еще одну сигарету и сел напротив меня. И тут я понял, что он очень переживает. Да. Очень. Я чувствовал, что для него моя, вернее, его бабушка, — страшная потеря. Что у этих людей, которым бабушка была, как мне казалось, совершенно не нужна, горе. Настоящее, большое, сдавливающее душу горе.

…Нас позвали в комнату. Я ел, не замечая вкуса, блин с чем-то сладковато-пресным. Галя стала рыться в буфете.

— Где же тут у мамы рюмки?..

— Они не здесь… На кухне, внизу стола, на средней полке. — Она посмотрела на меня какими-то пустыми выцветшими глазами, вдруг села и заплакала. Соседки стали успокаивать ее. Но она никак не могла остановиться, закрывала лицо руками и рыдала.

Я не смотрел на нее. Сын подсел к ней и обнял ее. Так они сидели, наверное, с минуту. Обнявшись, молча. Я вдруг заметил в углу на полке большую фотографию женщины лет пятидесяти с черной ленточкой в верхнем углу. Я присмотрелся и узнал мою бабушку. Раньше я никогда не видел этой ее фотографии. В альбомах все больше были Галочка и Пашенька.

— Спасибо вам, дорогие соседки, что вы были с ней до конца, помогали, опекали, — благодарила их успокоившаяся Галина.

— Да не за что, Галя. Ты вот Сашу поблагодари, — указала одна из соседок на меня. — Он к ней очень часто заходил проведать. Чай пили, разговаривали. Без него ей бы очень одиноко было. Бывало, если долго Саши нет, она жаловалась, что скучает по нему. Все говорила, какой он парень хороший, скромный, добрый очень и все-все понимает. Ни слова про него худого ни разу не слышала. Всегда она Сашу только хвалила.

— Спасибо тебе большое, — вдруг обратился ко мне Паша. — Даже не знаю, как тебя благодарить.

— Никак… Не надо благодарить. Я к ней не только для нее. И для себя тоже ходил. Она любила вас очень обоих… Я ее буду помнить. Мне надо уже идти.

— Подожди. Я сейчас тебе адрес наш в Перми запишу. Вдруг ты там окажешься. Ты тогда заходи. Обязательно. — Галя судорожно нашла листочек бумаги и что-то написала там. — Вот возьми это. Не забывай нас.

Я спрятал листок в карман и попросил ее:

— Можно мне одну вещь забрать себе… на память о бабушке?

Она замолчала в нерешительности, но потом ответила:

— Да, конечно, Саша. Возьми то, что считаешь нужным.

Я пошел на кухню и вынул из буфета стеклянную розетку для варенья.

— Вот это. Я это возьму. Первый раз, когда я сюда пришел, бабушка мне свою пятиминутку сюда положила. Спасибо.

Розетка лежит у меня в тумбочке, и я больше никогда ничего из нее не ем. А записка с адресом как-то очень быстро куда-то задевалась.

Глава 5

Надо все-таки заняться наконец-то уроками. Нельзя все только вспоминать что-то или мечтать. Зашел Ромка Аверьянов. С учебником физики в руках, в очках. Он не часто их надевает. Только когда пишет или читает. Спросил, решил ли я задачи по теплоте. Я не решил, и даже еще не приступал.

— Да-а… — разочарованно протянул он. — Ну, я тогда пойду сам еще раз попробую. Когда будешь решать — приходи к нам в комнату.

Ушел. Он наверняка и сам решит. Ромка умный. Я думаю, что он и Витямба — самые способные и развитые из всех наших старшеклассников. Это признают даже учителя. И планы у них соответствующие. Не как у всех. Военное училище, полиция, техникум — это не для них. Витька и Люба собираются поступать в вуз — Кемеровский педагогический институт. Оба на географический факультет. Хотя Витямба мог бы, не напрягаясь, и на физкультурную специальность пойти. Все наши физруки говорят, что он необычайно одарен физически. Но Витька говорит, что это слишком легко для него. Он хочет быть предметником. В общем-то, профессия учителя всегда была популярна у детдомовцев. Это связано с тем, что это чуть ли не единственная специальность, о которой им, нам всем, все досконально известно. Если у тебя есть родители, родственники, друзья семьи — круг самых разнообразных взрослых у тебя наверняка окажется очень широк. Тетя у тебя — инженер, папа — агроном, друг семьи — архитектор. И ты как бы с детства знаешь об этих профессиях много всего. Другое дело — детдомовцы. Их знания о мире взрослых крайне ограничены общением с учителями и воспиталками.

У нас, правда, есть особая специфика. У нас в девяносто шестом есть Игоряша. Человек, очевидно по жизни очень успешный, добившийся многого и при этом всеми нашими ребятами очень не только любимый, но и уважаемый. Лидуху вот мы все в группе тоже любим. Но не так чтоб сильно уважаем. А его — очень! К тому же он преподавал свой предмет так увлекательно и легко, что всем нам кажется, что быть учителем может, если немного постарается, почти каждый, что это довольно нетрудно и даже весело. Начиная с седьмого класса, у нас чуть не половина девочек и мальчиков собирается пойти в учителя истории. Но среди старшеклассников культ Игоряши хоть и был распространен широко, все же не успел еще охватить и сферу будущих профессий. Как говорил Витямба, они с Любой идут на географический из-за того, что Игоряша сильно опоздал и появился в девяносто шестом чуть больше года назад. А так бы и их непременно затянуло в историки.

…Игоряша ненавидит ставить плохие оценки. Уже вроде и наметился в журнале двойку кому-нибудь вкатить, а рука у него прям отказывается ее вписывать. Мучается человек. Переспрашивает того же Медведева всегда:

— Может, ты, Саша, подготовишься получше и придешь ко мне дополнительно сдавать эту тему?

Если ты не выучил домашнее задание — лучше не врать, а до урока подойти к Игоряше и предупредить, что не готов к уроку. Причем никаких объяснений давать не надо. Но тогда эту тему ты должен сдавать уже в обязательном порядке и во внеурочное время.

…На уроках истории у нас всегда захватывающе интересно. Игоряша частенько притаскивает всякие интересные штучки, и мы всем классом, сгрудившись у первой парты, рассматриваем и трогаем руками то настоящую старинную римскую монету с профилем императора Адриана, то точную копию британского ордена Чертополоха или нашу — «святого Георгия», или старинную японскую фигурку нэцкэ, выточенную из кости, нотную страницу семнадцатого века с квадратными знаками и распевными слогами под ними на латыни, английский медный морской компас девятнадцатого века и много всякой другой занимательной всячины. Он все эти, как он их называет, артефакты приобретает на интернет-аукционах и потом по почте получает. А как-то раз Игоряша рассказывал семиклассникам про производство сыра во Франции и в конце урока достал откуда-то из-под парты тарелку, обтянутую полиэтиленом. Снял упаковку, и там оказались маленькие кусочки французского сыра с зеленой плесенью на кусочках белого хлеба. Весь класс попробовал. Ему друзья из Питера с оказией передали. Мог бы их и дома с женой съесть. А он принес своим ученикам попробовать хоть понемногу. После на перемене Сашка Лапушкин и Женька бегали и орали, что Игоряша их класс кормит деликатесами, потому что они типа его любимчики. Впрочем, все остальные классы тоже так про себя считают. В пятом недавно изучали тему по великим географическим открытиям. Так Игоряша принес в класс плитку какого-то горького шоколада редкого сорта, рассказывал им, как из какао-бобов добывают и производят шоколад, как он попал в Европу, а потом, при Петре, еще и в Россию и много еще чего интересного. Потом они плитку разделили и сожрали прямо на уроке. Витямба хохмит, что надо Игоряшу как-нибудь сподвигнуть рассказать про производство спирта. Может, он тогда на урок литр самогона ученикам принесет для демонстрации вкуса и аромата.

Да сам класс истории у нас оформлен очень интересно. По глухой, противоположной от окон стене раскинулась сделанная из картона так называемая река времени. Сверху там написаны даты, а под ними, мелким шрифтом, в столбик — события, которые тогда произошли. Вначале, правда, целые столетия указаны, но ближе к нашему времени уже десятилетия и даже конкретные годы. Сами надписи сделаны очень кратко, только как подсказки. Ну, например, параллельно идут надписи: даты правления — Василий III, Россия; Генрих VIII Англия, Франциск I Франция, Леонардо да Винчи, Шекспир, Пик испанской империи Габсбургов, замки Луары, реформация в Чехии и т.д. В общем, достаточно взглянуть на конкретную дату или период на нашей реке времени — и становится ясен, как говорит Игоряша, исторический, культурный и научный контекст любого исторического события. Кстати, события записываются в столбик под датой самими учениками по согласованию с Игоряшей. Некоторые годы уже почти от пола до потолка долезли. Причем в зависимости от того, к экономическому, политическому, религиозному или культурному аспекту относится то или иное событие, оно записывается разного цвета ручками. Это позволяет легче ориентироваться в материале.

Сначала почти все наши прочие учителя оценивали педагогические новшества историка с неодобрением. Говорили, что Игорь Дмитриевич слишком много забирает времени у детей на свой предмет в ущерб другим преподавателям. Но вскоре выяснилось, что умение готовить устный ответ, делать презентацию и грамотно докладывать у доски весьма благотворно отражается и на других школьных предметах. К тому же быстро выяснилось, что Игоряша — настоящий эрудит и прекрасно разбирается и в других предметах, причем отнюдь не только в гуманитарных, но и в физике, биологии и математике. Как-то раз, изучая на уроке тему «Культура и наука в Британии в 17–18 веках», он сумел за четыре минуты так разъяснить нам все три закона Ньютона, что Витямба потом заявил, что даже он наконец-то понял, в чем их суть. Когда Игоряша рассказывал, например, о пиратстве, он умудрялся сообщить нам массу сведений про кораблестроение, навигацию, животный мир островов Тихого океана, про цингу, пищевые особенности моряков, виды якорей, о том, как ориентировались по звездам в южном и северном полушарии, про производство джутовых веревок и рома, про специи, акул и еще бездну всего ужасно интересного. Все это он сообщает нам мимоходом, совершенно не напрягаясь. Возникает ощущение, что он может так импровизировать до бесконечности и только звонок напоминает нам и ему, что урок окончен. Естественно, что, затрагивая параллельно и все другие науки, помимо истории, он способствует увеличению наших знаний и по ним тоже. В общем, вскоре не только дети, но и учительская команда оценили Игоряшу как настоящего новатора и очень разностороннего человека.

Впрочем, все не так благостно. С учениками у Игоряши тоже бывают заморочки. Особенно с новенькими. Дело все в том, что новички обычно воспринимают учителей и воспиталок как врагов, которые только мешают жить своими требованиями и правилами. Им, обычно брошенным и замученным своими «близкими», педагогами и надзирателями в интернатах и закрытых школах, бывает очень трудно поверить, что учитель может быть вот таким, как наш Игоряша. Добрым, веселым, интересным, всегда готовым прийти на помощь каждому из нас. И в девяносто шестом уже есть масса всяких историй и даже почти легенд, как Игоряша смог помочь, выручить, отстоять своего ученика или ученицу. Тот же Ромка Аверьянов, например.

…Он появился у нас в детском доме сравнительно недавно, чуть позже самого Игоряши. Ромка — единственный сын из полной, непьющей, очень благополучной семьи. Его отец — бизнесмен городского масштаба, в семье есть иномарка, даже каменный дом со всеми удобствами есть. Мать тоже нормальная. Была нормальная, пока они всей семьей в аварию не попали. За рулем вроде как раз его папаша был. Машина вдребезги. Но на Ромке — ни единой царапины. А вот мать его очень сильно пострадала, серьезная травма головы, с тех пор не встает. Не говорит и почти ничего не соображает. Даже есть сама не может, никого не узнает, и Ромку. Ну, папаша с ней помучился три месяца, а потом сдал ее в специальное заведение, где за ней как за овощем ухаживают. А еще через полгода преданный папаша с ней развелся официально, и у Ромки новая «мама» появилась. Как он ее описывает, с наращенными сиськами, ресницами, ногтями и даже жопой. Губы как у рыбы. Сама тварь конченая. Ромка ее сразу возненавидел, как и она пасынка. И началась у них война. Война за Ромкиного папу. Кто ему важнее — эта сука генномодифицированная или родной сын. Короче, как Аверьянов говорит, она его спровоцировала. Сначала он вроде сдерживался, особо ее не обзывал, просто игнорировал, плевал на ее замечания и вообще — делал вид, что ее не существует. Но потом произошел случай, когда он не сдержался.

…Приходит из школы и видит, что она в шкафу вещи перебирает, которые его матери принадлежали. Ну он не выдержал, накинулся на нее и ударил ее, в лицо ударил. Она сразу в истерику, побежала в полицию, побои сняла. Вечером у Ромки разговор с отцом был. И он все отцу сказал, что про его шлюху и про него самого думает. Тот свою заставил заяву из полиции забрать, но Ромку было решено временно от новой мамочки изолировать. Короче, отправили его сначала в закрытую частную школу-интернат для богатеньких деток, но Ромка там вел себя буйно, дрался со всеми, учителей посылал и вообще на занятия не ходил. Короче, папаше предложили мальчика от нормальных детишек изолировать в какую-то школу попроще, где не такая элита, как у них, учится. Папаша вроде хотел его назад домой вернуть, но его эта б… ни в какую. Либо он — либо я! Решено было его пока, на время определить где-нибудь поблизости в детский дом, но чтобы с нормальными детьми, не дебилами.

Так он у нас и оказался. И сначала очень нам Аверьянов не показался всем. Поселили его в комнате с Русланом, там была свободная кровать. Там он до сих пор, кстати, и живет. Через час Руслан вышел из комнаты и говорит нам с пацанами:

— Что мне за говно подселили? Я чувствую, я ему сейчас морду начищу!

Люба, добрая душа, ему:

— Подожди хоть до завтра. Человеку же трудно сразу тут освоиться.

Короче, Руслан решил, что утром посмотрит, что там дальше будет. Наутро Руслан чуток смягчился. Рассказал, что новенький так в одежде всю ночь и просидел на кровати. Даже воды не пил, хотя Руслан ему предложил. Короче, весь в себе, злой какой-то, неприветливый. Ни слова не произнес. На завтрак в столовку тоже не пошел.

Когда все пошли на урок, этот даже не шелохнулся. Лидуха ему говорит: звонок, надо на урок идти. Он посмотрел на нее и как заорет матом:

— Да пошла ты!..

Ну, Лидуха вызвала на подмогу нашего старшего физрука. Он у нас мужчина крепкий, борец-вольник. Тот пришел, Аверьянова с кровати болевым приемом поднял и со словами: «У нас тут так не положено» — резко проводил его в класс. А первым уроком в тот день у нас как раз Игоряша был, история. Новенький на свободное место плюхнулся и сидит, исподлобья смотрит. Даже не встал со всеми, когда Игоряша вошел. Ну, Игоряша, конечно, заметил, но пока вида не подал. Спрашивает новенького, как всегда, уважительно и весело:

— Очень рад видеть в нашем классе нового ученика. Надеюсь, вам у нас понравится. У нас как раз в этой группе все ребята просто замечательные. Вам повезло. А меня зовут Игорь Дмитриевич. Давайте знакомиться. Как вас зовут?»

Тут новенький снова:

— Да пошел ты!..

Игоряша ему примирительно:

— У нас, молодой человек, не принято так общаться между собой. И я, и мои ученики никогда не позволяем себе оскорблять друг друга. Мы относимся друг к другу с уважением и стараемся, независимо от оценок в дневнике и успеваемости, сохранять между собой дружеские человеческие отношения. Но поскольку вы у нас в коллективе пока человек новый, я дам время сегодня просто осваиваться и входить в курс изучаемого материала.

Весь урок Игоряша Аверьянова ни разу не спросил, а тот сидел злой как истукан и тяжело молчал. После звонка на перемену Игоряша попрощался с нами и вышел. Мы, все пацаны, подошли к этому уроду Аверьянову. У нас у всех просто уже руки чесались этого ублюдка отметелить. Девчонки даже не попытались нас остановить. Просто ушли из класса. Витямба говорит этому:

— Ну-ка, быстро встал, козел! Ты че-то попутал? У нас не принято так себя дерзко вести.

А этот сидит, куда-то в сторону смотрит. Ну, Руслан его поднял и как треснет в челюсть. Аж хрустнуло. Тут и Медведев прицелился. Всем нам эта гнида не понравилась. И за Игоряшу обидно было. Короче, замес намечался капитальный.

…И тут вдруг Игоряша. В класс вернулся. Вроде бы забыл что-то. Но, наверное, он подозревал, что мы сейчас с эти разбираться будем. Или это Люба с Кристинкой ему сказали.

— Это что это вы тут надумали?! Ну-ка, быстренько все из класса вышли… давайте-давайте… а новенький пусть останется… Мы должны с тобой поговорить — сразу перешел Игоряша с официального тона на «ты».

— Я, Рома, ознакомился с твоим личным делом у директора. И я понимаю твое состояние. С тобой ведь такая беда случилась!.. Настоящее горе. Это все очень тяжело пережить, особенно когда тебе только пятнадцать лет, но что ж теперь поделать — надо как-то с этим жить… Здесь ведь у нас все такие, у кого горе. Счастливые сюда, сам понимаешь, не попадают. И почти у всех здесь ситуация еще и похуже, чем у тебя. У кого родители пьют или колются. У Кирилла их вообще нет. И не было никогда. У Саши Белова — это который самый высокий — мать в раннем детстве умерла. У Вити мать в тюрьме сидит, и других многих тоже… ты пойми, Рома. Как раз именно они, вот эти самые ребята, тебя по-настоящему понять смогут. Потому, что они уже много всего тяжелого в жизни повидали. И они действительно хорошие ребята. Ты очень скоро поймешь это, и у тебя здесь будет много друзей, причем настоящих. Каких в других местах и найти-то трудно… И всем детям здесь несладко. Но нельзя терять надежду. Думать, что все взрослые — предатели. Хотя… среди детей такой грех намного реже встречается — может, я потому и работаю здесь. Впрочем, неважно. Я успел? Не сильно они тебя побили? Покажи-ка подбородок… ну ссадина есть… зубы-то на месте? Ну, хоть это радует. Ты сегодня, как мне сказала Лидия Хасановна, даже не ел ничего; пойдем пока к вам в группу. Она там тебе из столовой бутерброды принесла. Чайку выпьешь… что ж голодным-то ходить? Пошли-пошли. Физику сегодня пропустишь. Ничего страшного. Потом нагонишь; дурачком ты уж точно не выглядишь.

На большой перемене Игоряша собрал нас, кого поймал, в углу коридора третьего этажа и кратко рассказал, что случилось с новеньким, как он у нас оказался: про то, как его предал собственный отец, непьющий причем. Ну, в общем-то, мы все прониклись. Непросто парню, особенно без привычки. Он всегда дома жил, не то что мы — с детства по домам малюток, приютам да интернатам. Для него тут все новое, непривычное, страшное. Решили, что надо ему как-то помочь адаптироваться ко всему, пожалеть. Игоряша очень просил нас быть с новеньким хотя бы в первое время помягче, проявить немного заботы и участия. Ну и мы, конечно, обещали, что больше не тронем его даже пальцем. После уроков Игоряша пошел вместе с нами к нам в группу. Позвал из комнаты новенького и представил его нам. Мы с ним все поздоровались за руку. Предложили пойти в футбол поиграть. Или в зал для скалолазания. Но он хоть и поблагодарил, решил пока не идти и остался в комнате. Через часик к нему постучались Люба с Кристинкой и принесли домашнее задание по алгебре. Новенький сделал его тут же. Видать, школьная подготовка у него была на высоте.

Вскоре все уже называли его Ромкой. С Русланом они жили душа в душу. Причем Руслан дико радовался, что Ромка так силен чуть не по всем школьным предметам и всегда дает списать. Вскоре он начал так же, как Витямба, вовсю кокетничать с нашими барышнями, участвовать в ежеутренней битве за умывальники и самозабвенно играть и болеть в футбол вместе с Медведевым. У меня и Кирюши тоже были с Аверьяновым хорошие, ровные отношения, но какой-то близости, какая была со всеми остальными, у меня с ним не возникло. Почему-то он был мне немного параллелен. Кстати, отец пытался его вернуть домой. Приезжал несколько раз на иномарке, просил позвать сына, но Ромка так и не простил ему и всегда говорил:

— Передайте ему, что он свой выбор сделал. Не надо менять детей на б…

Отец привозил ему свертки с модной одеждой и всякие гаджеты, но Аверьянов ни разу ничего у него не взял. Все тут же возвращалось. Вскоре новая рыбогубая мамаша родила своему милому зае мальчика, и папаша стал приезжать к своему старшему сыну намного реже. Ромка отрезал от себя отца полностью. И удивительно, что этот реально домашний успешный подросток, который вроде бы так сильно должен был бы отличаться от всех нас, на самом деле не слишком тяготился нахождением в детском доме. Ромка даже как-то сказал Витямбе, что в девяносто шестом ему нравится. Тут много свободы. Никто особо не контролирует тебя. Никаких тебе тайных осведомителей родителей типа папиного охранника или соседей. Да и учителя тут в основном нормальные люди. Помогают, жалеют, не давят. Опять и всякие секции: скалолазание, самооборона. А в футбол можно вообще играть хоть до ночи. Правда, Ромка никак не мог привыкнуть к нашей кормежке. Каша по утрам его почти бесила. Ему всегда хотелось фруктов и разных йогуртов. И еще его тяготило то, что он не имеет возможности выбирать себе сам одежду, рюкзак, кроссовки. При этом Роман понимал, что отец обязан по закону предоставить ему отдельное комфортабельное жилье, а больше ничего от отца он брать и не собирался. Ромка хотел стать врачом, и он был уверен в том, что он им обязательно станет. Что будет хорошо зарабатывать и сможет быть вполне успешным и самостоятельным человеком.

Кажется, именно это — какое-то исходящее от него спокойствие и уверенность в себе и своем будущем — и привлекало в нем Любу. Именно это отличало Аверьянова от нас, всех остальных. Я думаю, что Ромка ей очень нравится. Хотя Люба никогда не подает виду. Она даже как бы вроде и общается больше не с ним, а с Витямбой и Русланом. Но я уверен, что реально нравится ей именно Ромка.

…А кто нравится мне?.. Раньше мне очень импонировала Кристина. Мне нравились ее густые волосы, стройная кукольная фигурка, ее нежные ручки и даже это глуповатое выражение лица. Кристина, конечно, красотка, хотя примитивная и скучная. За нее всегда думает Люба. После того как мы выпустимся и Любы рядом уже не будет, Кристина быстро наделает множество всяких глупостей, абортов, никчемных влюбленностей, глупых покупок, необдуманных поступков… В общем, она слишком типичная детдомовская милашка, и когда уйдет отсюда, то станет типичной детдомовской выпускницей. Со всеми вытекающими. Просто раньше она меня как-то волновала. Я иногда представлял себе, как лежу с ней, голый, прижимаю к себе ее упругие бедра и наши соски трутся друг о дружку… и эти видения были так осязаемо реальны, что мне казалось, что ее губы обхватывают мои и она гладит меня нежно по спине и затылку своими маленькими нежными пальчиками…

Кристина возбуждала меня чисто телесно, но при этом она была мне какой-то чужой. Я никогда не знал, о чем с ней говорить. Она всегда была для меня не больше чем невнятное дополнение к Любе. Даже толстенькая, вся в пирсинге Машка кажется мне намного содержательнее.

Сейчас мне почему-то никто особенно не нравится из девчонок. И это странно. Ведь, достигая юношеского возраста, все детдомовские девочки и мальчики начинают влюбляться как по команде. Друг в друга, в тех, кто рядом. Дефицит родительской любви начинает компенсироваться удвоенной страстью к противоположному полу. Если тебя никто никогда не обнимал и не прижимал к себе с самого раннего детства, если ты всегда был лишен как психологического, так и физического контакта с теми, кто тебя любит, ты готов прижиматься и целоваться с девочкой до бесконечности. Как будто пытаешься пройти с ней заново все те моменты, когда в детстве мама должна была тебя обнимать, гладить по голове, кутать в одеяло, шептать тебе на ушко о том, что ты ее самый-самый любимый мальчик…

А поскольку контроль воспиталок не может полностью заменить родительский, то очень скоро детдомовские девочки и мальчики начинают жить как муж и жена. Только как муж и жена, у которых нет дома и нет права быть мужем и женой. В каждой группе ведь есть и мальчики, и девочки, и их спальни находятся по соседству. И они вместе не только в школе, но и за завтраком, обедом и ужином, за уроками, у телевизора, в кружках, на экскурсиях, на прогулках… Да практически везде. Возможностей для общения, включая и в постели, очень много. Почти все наши пацаны имеют сексуальный опыт уже лет с четырнадцати. Тот же Витямба уже год встречается с Катей из десятого класса. Они считаются чуть ли не самой красивой парой в нашем детском доме. Руслан и Сашка Медведев тоже имеют девушек. Но там все не так серьезно, как у Витямбы с Катей. Что касается Аверьянова, то он особенно и не стремится к тому, чтобы иметь постоянную девушку. И это понятно. Он-то как раз не был лишен с самого раннего детства ни материнской, ни отцовской любви. Ромка считает, что спешить с этим незачем. И ведь правда написана в книгах: влюбляются те, кто внутренне готов влюбляться. Так вот, Ромка — не готов. А вот Кирюша на девочек смотрит, но страшно комплексует из-за своей детской фигуры, тоненьких ножек и маленького роста.

…А вот почему девочки нет у меня — этого я не знаю. Я, конечно, не так неотразим внешне, как Витямба, и не имею такого авторитета интеллектуала и столь ярко выраженной жизненной перспективности, как Ромка, но все же я не так уж и плох внешне. Я высокий, а это среди детдомовцев, потребляющих белковую пищу в меньших объемах, чем их домашние сверстники, редко встречается. И я хоть и не так силен, как Медведев или Руслан, все же вполне хорошо развит физически. Самооборона, скалолазание, футбол не являются для меня чем-то священным, как у Медведева, но я всем этим занимаюсь. Правда, без особого энтузиазма. Ну, прыщи, конечно, бывают, но все же не так они меня мучают, как Руслана. Еще у меня один недостаток — это немного кривой зуб сбоку слева на верхней челюсти. Он как будто бы немного завален из общего ряда. Но этого почти не видно. Только если я очень громко хохочу и широко открываю рот. Но я очень редко так хохочу. Для этого почти не бывает повода.

У меня, конечно, тоже есть любимые предметы в школе. И это не физра, как у девяноста двадцати процентов наших пацанов. И не труды, где надо прикладывать не голову, а руки. Ну, конечно, я, как и все у нас в девяносто шестом, люблю уроки истории. Но это и так понятно: Игоряша!.. Но все же самые мои любимые предметы — это литература и музыка. Мне нравится читать. Особенно как раз художественную литературу. По этому предмету у меня всегда одни пятерки. Сашка Медведев, который вообще не читает книг, всегда перед литрой просит, что бы я ему коротенечко пересказал, че там в этом «Евгении Онегине» или в «Отцах и детях». И стихи я тоже люблю. Пушкина много читал и Есенина. Очень люблю стихи про природу и разные времена года. Так хорошо и приятно все это представлять в голове!.. И мечтать о том, что это все происходит со мной и что я хожу по влажным осенним полям, перепрыгиваю в лесу через лужи или валяюсь на печной лежанке, заложив руки за голову, и хочу сейчас встать, велеть запрячь санки и прокатиться по заснеженным полям и лесной дороге, окруженной заметенными снегом, сверкающими, как белые брильянты, высокими елями… А вечером девушка в голубом платье будет играть на фортепиано, а я буду сидеть поодаль и любоваться ею. И на ее лоб будет спадать локон светло-русых волос, и она будет поправлять его и смотреть на меня немного украдкой и потаенно…

…И еще я очень люблю музыку. Современную, вообще-то, тоже. Но все же больше всего классическую. Я полюбил ее еще в детстве, когда на музыкальных занятиях нас, малышню, готовили к концертам и праздникам. Даже тогда мне нравились эти звуки, льющиеся из большого черного пианино. И я отказывался петь со всеми песенку или подыгрывать музыкальному работнику на металлофоне или на бубне. Мне казалось, что наш нестройный хор и фальшивые звуки примитивных инструментов только портят эти волшебные, то веселые, то торжественные, то грустные звуки, льющиеся из пианино. Мне нравилось слушать. И если в помещении группы, пока мы все играли в машинки и строили из конструктора, играло радио, я всегда к нему прислушивался. Если воспитательница или нянечка пытались его переключить на что-то другое, я устраивал крик и требовал вернуть «песенку» назад. Два года тому, когда я уже учился в седьмом классе, к нам пришли преподаватели из музыкальной школы и предложили нам по доброте душевной, кто хочет, начать заниматься музыкой. Я к тому времени постоянно ходил на наш детдомовский хор. Но тут предложили не просто петь, а предложили индивидуальные занятия по обучению игре на музыкальных инструментах. Можно было выбрать один какой-нибудь, но я попросился на два — фортепиано и гитара. Преподаватели приходят к нам раз в неделю, и некоторым, включая и меня, разрешили тренироваться на инструменте и в другое время. По вечерам, когда в актовом зале пусто, я сажусь за пианино и разучиваю гаммы и пьесы, которые мне дает учительница музыки. Ее зовут Валерия Ильинична Лежебрух. Ей на вид лет тридцать пять, наверное. У нее короткая стрижка с неровной челкой на круглом лице, одновременно грустные и счастливые темные глаза и костистые кисти рук. Она часто берет меня за руки, как бы поправляя их, и тогда мне делается так волнительно и хорошо, что я перестаю следить за нотами и много ошибаюсь. Но она всегда добра ко мне и никогда меня не ругает. Только иногда поправляет:

— Саша, будь внимательней. Тут же в нотах все написано: легато. А ты играешь стаккато. И не злоупотребляй, пожалуйста, педалью.

А год назад я стал еще ездить в музыкальную школу на отдельные уроки. Я узнал у Валерии Ильиничны, что в музыкальной школе есть групповые занятия по сольфеджио и музыкальной литературе, и попросился туда сходить послушать. Она сказала, что меня вряд ли туда пустят. Там сформированы группы по классам обучения, и все эти занятия платные. Сама она приходила к нам в детдом и учила нас бесплатно, просто от доброго сердца. И я знал об этом и ценил наши с ней занятия очень. Разве можно не выучить задание, если человек приехал в свое свободное время и задаром, чтобы тебя учить такой прекрасной штуке, как музыка! Я старался. Еще и потому, что мне очень хотелось, чтобы Валерия Ильинична видела, что у меня получается и она ездит к нам не просто так. Что и у нас тоже есть успехи.

Но мне так хотелось попасть в музыкальную школу, чтобы хоть посмотреть, что это такое и как там все происходит, что я не послушался ее и, узнав, где эта самая музыкальная школа находится, пошел в нее пешком. Правда, оказалось, что само здание находится почти в самом центре города, очень далеко от нашего отдаленного Заводского района. Проездных нам не выдают, только тем, кто уже после девятого класса поступает в техникумы или колледжи. Зачем ребенку проездной, если он обязан находиться на территории детского дома, а школа — в соседнем здании? В маршрутку меня не пустили. И я пошел пешком. Только через полтора часа я дошел до места. Уже вечерело, и двухэтажное небольшое задание музыкальной школы подмигивало мне желтоватыми зашторенными окнами. Я постоял невдалеке и посмотрел, как из дверей время от времени выходят ребята с нотными папками, некоторые в сопровождении взрослых, бабушек. Многие несли скрипки в футлярах или гитары в чехлах. Я наконец-то решился и пошел внутрь. В коридоре было много банкеток и ожидающих своих детей родителей. Я прошел мимо них и уперся в гардероб.

— Давай свою куртку и шапку в рукав засунь. Потеряется — сам будешь искать.

Я снял куртку и отдал ее пожилой гардеробщице в синем халате. Раздался звонок, и из классов стали выходить небольшими группками дети. Я примостился в сторонке у окна и осторожно наблюдал, как взрослые достали свертки с бутербродами и печеньем и термосы и начали подкармливать ребят. Другие просто болтали между собой, смеялись. У всего этого здания была какая-то невероятная, еще неведомая мне звуковая палитра. Из разных комнат доносились звуки самых разных инструментов: пианино, виолончель, несколько флейт одновременно. И все они играли каждый свое, но при этом весь этот хаос звуков совсем не казался мне какофонией. Наоборот. Мне нравилось это слушать. И казалось, что это очень здорово, когда на двух этажах во всех комнатах одновременно учатся играть так много людей!

Меня, кажется, никто не замечал. Так я простоял всю перемену, делая вид, что я тоже один из этих детей, которых привели сюда родные, чтобы обучаться музыке. Раздался звонок на занятия. Из соседнего класса вышла строгая женщина в больших очках и всех позвала на занятия. Увидев меня, одиноко глазеющего у окна, она немедленно обратилась ко мне:

— Тебе что — нужно особое приглашение?

Я и сам не понял, как очутился в небольшом классе и сел за одну из десяти парт, стоявших там. Это был урок музлитературы. Женщина в очках рассказывала про пятую симфонию Бетховена, наигрывала время от времени на фортепиано музыкальные отрывки и часто заводила на проигрывателе целые отдельные куски. Все слушали ее и записывали в тетради, когда она говорила, что это надо записать. Мне было писать нечем и не в чем. Я нашел в парте какой-то обрывок бумаги и углубился в него, боясь даже приподнять голову. Я был страшно испуган, что меня обнаружат и выпроводят отсюда с позором. Вдруг очкастая заметила, что я не пишу, и спросила меня все так же строго:

— В чем дело? Почему ты не конспектируешь? Экзамены ты как сдавать собираешься? Ты что? Потерял ручку? На вот, возьми карандаш пока, пиши им. И в следующий раз надо сразу сказать, что нечем записывать.

Она дала мне простой карандаш, и я принялся старательно писать все, что она говорила. Так я пробыл там весь урок и на перемене вышел со всеми из класса в диком стрессе. Какая-то девочка, которая сидела за соседней партой, окликнула меня:

— Эй, новенький! Ты что, не знал, что сюда надо приходить с тетрадью и альбомом для нотной записи?!

— Что за альбом такой? — не понял я.

— Да вот же. Странный ты какой-то… — И она показала мне тетрадь, страницы которой были разлинованы пятиполосными строками во всю ширину листа. — На, держи. Вырву тебе страницу для сольфеджио. Сейчас после перемены у нас эта муть начинается. Терпеть я не могу эти диктанты писать! Ну ладно, увидимся, меня папа ждет.

…Так я начал посещать музыкальную школу. Инкогнито. И бесплатно. И продолжалось это целых два месяца. Была зима. Я одевался потеплее, чтобы не замерзнуть по дороге, и шел пешком полтора часа туда и полтора обратно, чтобы одолеть музыкальную науку. Я вынужден был там прятаться на переменах, чтобы Валерия Ильинична вдруг не обнаружила меня, научился осторожно проскальзывать в классы, дабы избежать вопросов о том, кто я такой и что здесь делаю. Я носил с собой собственноручно сделанную нотную тетрадь, где я по линейке разлиновал нотный стан. Я знал, что рано или поздно меня поймают и тогда мне не избежать позора, но я готов был вытерпеть и это, лишь бы подольше поучиться здесь. Я дико старался использовать эту возможность и ловил каждое слово очкастой музлитераторши. Я вникал в каждую мелочь на уроках сольфеджио и вскоре уже вполне догнал остальных ребят. Труднее всего было во время переклички, когда преподавательница зачитывала имена и фамилии из журнала, а ученики отвечали с места «я» или «здесь». Иногда мне удавалось оставаться незамеченным. Но если учительница спрашивала, что почему-то моей фамилии нет в журнале, я, набравшись самообладания, отвечал, что не знаю почему:

— А вы запишите. Я Белов Александр.

Дело раскрылось внезапно. Неожиданно. А все потому, что у меня в музыкальной школе появился друг. Его звали Миша. Это был толстый белобрысый мальчик на год младше меня. Мы иногда разговаривали на переменах, а когда я подтянул по сольфеджио, он частенько списывал у меня музыкальные диктанты, в которых я, кстати, тоже лепил кучу ошибок. Мишу водила на занятия мама — молодая красивая женщина, на которую Миша был совсем не похож. После уроков он поедал бутерброды и йогурты, которые давала ему мама. Как-то раз он представил меня ей.

— Это Саша Белов. Из нашей группы.

— Здравствуйте!

— Здравствуй, — улыбнулась она приветливо. — Хочешь тоже яблоко?

— Нет. Спасибо, — отказался я из скромности и соврал: — Мне надо домой идти. Меня ждут. До свидания.

— Подожди-подожди! — запротестовала она. — Давай мы тебя на машине подкинем. Сейчас Мишин папа подъедет и заберет нас. Ты где живешь? Мы тебя довезем. Уже темно на улице, а тебя никто, смотрю, не забирает из родителей. Не стесняйся, Саша. Это же нетрудно. Нам с мужем будет очень приятно немного помочь товарищу нашего сына. Ты далеко живешь? Какая улица?

— Нет. Спасибо большое, но я отсюда далеко живу. Надо ехать на маршрутке. Я побегу, до свидания! — И я поскорее рванул от них.

Но в следующий раз Мишина мама снова стала предлагать мне ехать на машине. Причем Мишин отец был тут и, улыбнувшись мне, взял обе наши с Мишей сумки и понес их в машину. Мне пришлось идти за ними. Я судорожно вспоминал хоть какой-нибудь адрес поблизости, но в голову от волнения ничего не лезло. И когда мы сели в машину, мы с Мишкой на заднее сидение, я назвал один единственный адрес, который знал:

— Заводской район, улица Климасенко, дом 7.

— Ого! — удивился Мишкин папа, и они переглянулись с его женой. — Однако ж далеко ты забрался. Но раз обещал довезти — довезу.

Мы поехали. Я весь дрожал и не знал, что мне делать. Надеялся только на то, что они не знают, что находится по этому адресу. Но он знал. Когда мы подъехали к самому чугунному забору детского дома, я попросил высадить меня здесь, выскочил из машины, судорожно попрощавшись, и перешел на другую сторону улицы, чтобы они подумали, что я живу в пятиэтажке напротив нашего заведения. Но тут как назло меня поймал за шиворот наш старший физрук.

— Ты почему, Белов, до сих пор не на ужине? Где ты шляешься по ночам?

И он, взяв меня под руку, повел назад через улицу, прямо в наш двор. Сопротивляться и убегать было бесполезно… Машина все еще стояла на месте со включенным фарами. Меня проводили прямо в ворота детского дома, и они, конечно, все видели… Я шел не оборачиваясь. А машина стояла и удивленно провожала меня…

В общем, они все поняли. Все сошлось. И то, что меня никто не приводит в музыкалку, и то, что никто не забирает из нее. Меня никто не кормит на переменах. Я плохо и бедно одет. Я детдомовский. Теперь они это знают. Ну и пусть. Главное — чтобы об этом не узнали в администрации музыкалки… Через день я снова пошел туда. Я боялся, но шел, всю дорогу успокаивая себя тем, что мне ведь, собственно, ничего не могут сделать. Ну ходил я два месяца бесплатно на уроки музыки, ну врал, что меня в журнале по ошибке не вписали. Что мне будет? Чего меня лишат? Возможности посещать музыкалку? Ну ничего. Переживу и это. На самом деле лишить чего-либо того, кто и так почти ничего не имеет, просто невозможно. Плевать на все это. Я пойду. И если удастся еще даже несколько раз (пусть даже всего один раз!) послушать эту очкастую по музлитре — это уже будет хорошо!

…Отношение Миши, как и его матери, ко мне явно изменилось. Я всегда это замечаю, когда окружающие вдруг узнают, что я детдомовский. Сразу на лицах появляется какая-то растерянность, смесь жалости и некоторого испуга, что ли… Вот и они. Сразу видны изменения. У Мишки оказалась двойная порция бутербродов и йогуртов, и он вежливо и неназойливо предложил мне еду. Я поблагодарил. Теперь все равно бессмысленно отпираться и делать вид, что не хочу есть. Мамаша тоже хоть и не подает вида, а смотрит на меня с сожалением. Да не волнуйтесь, маменька, я вашего сыночка никак не испорчу и не обижу. Но понимаю, что они не подозревают, что я в музыкалку хожу инкогнито, незаконно. Наверное, решили, что это программа такая городская — типа учат детдомовских музлитературе и сольфеджио. Вот и хорошо. Пусть и дальше не догадываются. Время ведь на меня работает.

…Но я недооценил один важный фактор. Бабье любит болтать и не может без того, чтобы не похвалить себя. В общем, сидя в ожидании своего чада в коридоре вместе с другими родителями, Мишкина мать рассказала им с печальным видом, что вот какой несчастный сирота учится в нашей музыкальной школе, между прочим, дружит с нашим сыном. А она (какая щедрость!) подкармливает бедного мальчика, а ее муж даже подвозит его до его сиротского приюта. Короче, теперь вся эта кодла взрослых без всякого стеснения разглядывала меня и перешептывалась. Это было совершенно невыносимо! И на переменах мне некуда было спрятаться. Я сразу же уходил в туалетную комнату и стоял там совсем один, моля Бога, чтобы эта пытка переменой наконец-то закончилась…

После того как меня раскололи Мишины родители, я смог сходить в музыкалку только еще три раза. Видимо, кто-то капнул в администрацию, и прямо на уроке музлитературы у очкастой открылась дверь и вошла директор школы. Видная дама со строгим лицом. Она сразу же обратилась ко мне с требовательной просьбой — пройти с ней. Я вышел. Она провела меня в учительскую, где сидело несколько других учителей, многих из которых я уже знал. Все молчали. И — о ужас! — там же я увидел мою Валерию Ильиничны Лежебрух. Она удивленно смотрела на меня. Но потом, слегка мне улыбнувшись, сообщила всем присутствующим:

— Да. Это действительно мальчик из девяносто шестого детского дома, Саша Белов. Присядь, пожалуйста, на этот стул, Саша. Я занимаюсь с ним фортепиано. И это очень хороший, прилежный и музыкальный мальчик. И мне кажется, он не совершил ничего такого ужасного. Просто ходил с другими детьми на занятия и учился. Что в этом плохого? Нет, я не вижу ничего такого страшного, что он не сказал об этом. Ну, во-первых, он очень скромный парень. И, во-вторых, он вполне самостоятельный. Конечно, нам придется сообщить директору детского дома, что ребенок без их ведома посещает музыкальную школу. Но давайте решать другой вопрос — как помочь ребенку. Я не понимаю, кому трудно от того, что в классе будет присутствовать еще один ученик, который, между прочим, очень хочет заниматься музыкой, и не из-под палки, как большая часть наших детей? Который действительно хочет учиться. Замечу, за все время, что Саша посещает занятия, ни один учитель не сказал про него ни одного дурного слова. По музыкальной литературе он вообще лучший в третьей группе. Я считаю, что мы просто обязаны помочь этому ребенку. Саша, подожди, пожалуйста, меня в холле.

В общем, вся эта история закончилась для меня вполне благополучно. В детдоме меня не ругали. И даже выдали проездной на автобус, чтобы я мог добираться до музыкалки побыстрее. Я хожу туда теперь совершенно спокойно, и меня перестало как-то особенно тревожить повышенное любопытство к моей персоне со стороны родителей и детей из других групп. Я по-прежнему общаюсь там с Мишей и даже с его мамой. И с благодарностью поедаю с ним бутеры и яблоки на переменах. Миша часто перекачивает мне всякую классику на флешку, и я потом записываю ее на телефон и могу часами слушать. Игоряша очень одобряет это мое увлечение и даже как-то подарил мне хорошие дорогие наушники. Якобы за хорошую успеваемость по истории, но я-то знаю, что это повод. Он просто всегда знает, что каждому из нас в данное время больше всего требуется. Я теперь с наушниками не расстаюсь. Берегу их.

Глава 6

Сегодня очень странный день. Он начался с самого утра как-то совсем не так. Витямба не разбудил меня, как обычно, бодрыми возгласами и прыганием задницей у меня по спине. Он лежал, завернувшись в одеяло и отвернувшись к стене. Я сразу почувствовал что-то неладное и встал около его кровати.

— Вить! Ты что не встаешь-то?.. Ты заболел?

— Нет, все нормально, ты иди, Саня, в умывальник. Я скоро встану.

Я немного постоял, взял полотенце, щетку и пошел умываться. Когда я вернулся, Витямба все еще лежал в том же положении.

— Не пойдешь на завтрак? Принести тебе хлеб с маслом и сыром?

— Нет, не надо… иди, Сань, завтракай, я полежу немного.

После завтрака я застал в нашей комнате Лидуху, которая осторожно выспрашивала Витьку о том, почему он не поднимается и не пошел кушать. Витька сдавленно отвечал, что просто хочет немного полежать. Раньше такого с ним никогда не случалось. Витямбе не были свойственны нервные срывы от малейшей обиды, как это иногда случалось с Медведевым. Все привыкли в девяносто шестом, что Витямба всегда на позитиве. И Лидуха поэтому сразу разволновались и пошла за сестрой в медпункт. Я сел на свою кровать и молчал. Было тихо. Я не знал, что делать. Просто сидел рядом с моим другом и переживал. Витька вздохнул и, не поворачиваясь ко мне, вдруг тихо сказал:

— Саш!.. Мне сегодня такой сон странный приснился. Как будто я попал в глубокую яму, под землю, и лежу там в темноте один и не могу даже пошевелиться, как будто меня сдавило что-то. И мне страшно очень.

— А что сдавило?

— Не могу понять. Но это была какая-то сила, которой невозможно сопротивляться. И это был такой ужас! Такой!.. Я не могу его даже описать. Мне никогда такое не снилось. И мне кажется, что это было наяву. Не могу забыть этот ужас и никогда не смогу.

— Это просто дурной сон, завтра тебе приснится что-то приятное. Типа твоей Катьки голой, — пытался я его рассмешить. — Или как Медведев дамочек изображал на конкурсе чтецов.

— Ты не понял. После того, что я почувствовал, я уже никогда не смогу быть таким, как раньше… никогда… потому что знаю, что это есть.

— Что «это»? Что «есть»? — допытывался я.

Но нас прервал Игоряша, который пришел в нашу комнату вместо медсестры. Видимо, Лидуха не зря знает нас с детства как облупленных. Она сразу почувствовала, что дело не в плохом самочувствии, а что-то другое случилось, что-то с психикой. Вот и пошла сразу же за Игоряшей. Лучше него в девяносто шестом никто не может пацана понять и успокоить. Это уже десятки раз проверено. Я хотел выйти из комнаты, но Игоряша остановил меня:

— Посиди еще, Саша. Немного опоздаешь на урок. Не страшно.

Он подвинул стул к кровати Витямбы и сообщил спокойным мягким голосом:

— Когда я был маленький, а я был очень ранимый толстый мальчик, моя мама иногда сама разрешала мне прогуливать уроки. Придет ко мне утром, чтобы разбудить в школу… Но потом посидит у меня на кровати полминуточки, посмотрит на меня и говорит:

— Давай ты сегодня, Игоречек, в школу не пойдешь. Ну, как будто бы ты ее проспал. К третьему уроку отправишься. Я тебе напишу записку для учительницы, что у нас трубу прорвало и ты мне помогал воду собирать с пола. Соврем немножко твоей Алевтине Константиновне. А ты поспишь зато еще часик или просто так в кровати поваляешься. — Как-то мама всегда чувствовала, когда мне надо просто немного расслабиться, полениться… Все мамы, мне кажется, это у своих детей чувствуют… Жаль, что у вас обоих нет мам. Вас приходится самим регулировать свои прогулы. И свою лень.

— У меня мать есть, — уточнил Витямба, — просто она сидит.

— Да? — удивился Игоряша. Впрочем, я почему-то был уверен, что он отлично знает этот факт из личного дела Бушилова. — Не знал. А за что сидит? Какая у нее статья?

— Убийство, — отрывисто ответил Витямба.

— Ого! — опять якобы удивился Игоряша. — Так ты из крутой семейки! И кого маменька укокошила? Кого-то из родственничков? Или посторонних?

— Сожителя. — И Витька сел в кровати. — Ревность и алкоголь…

— Ну, как-нибудь расскажешь. А пока что мне пора идти. У меня урок в шестом. Небось, там уже по потолку ходят. А ты можешь еще и поваляться, если хочешь. Короче говоря, надо тебе сегодня немного полениться и проспать. Я Лидии Хасановне скажу, что с тобой все нормально, просто небольшое переутомление. Типа футбол, целовался с Катериной, еще и перепил пепси-колы…

Витямба заулыбался неожиданным словам Игоряши. Впервые за все утро. Историк ушел, а Витямба откинулся на кровать и закинул руки за голову. Он как будто немного отвлекся от тяжелых впечатлений этой ночи. И все же на его лице была какая-то тень от нее. И я почему-то чувствовал, что эта тень будет теперь возвращаться к нему иногда. Внезапно. Нечасто. Но всю его предстоящую жизнь. Что он и вправду уже никогда не сможет забыть ощущения этой ночи. Как, наверное, мне повезло, что я своих снов не помню! Я не стал его больше выспрашивать. Незачем беспокоить человека.

Кстати, о пепси-коле и вообще фастфуде. Эта тема является в девяносто шестом довольно горячей. Даже те копейки, которые появляются время от времени у наших ребят, тратятся именно в «Макдональдсе» или «Бургер Кинге». Не то чтобы нас плохо кормили в столовке; в общем-то, голодным никто не ходит. Но это совсем другое дело. Во-первых, тут ты сам выбираешь, что хочешь. Например, какой соус к картошке фри купить — барбекю, кисло-сладкий или там сырный. Ну, конечно, это выбор только между самым дешевым, что в «Макдональдсе» продается. Всякие там трехэтажные с двумя котлетами бургеры ценой выше двухсот рублей мы себе позволить не можем. Но все же минимальный выбор возможен. Во-вторых, тут можно есть то, что нам есть запрещено. То есть, как говорят наши физруки и воспиталки, всякую дрянь, вредную для здоровья. В-третьих, сам антураж привлекает. Все же это кафе, где чисто, уютно, диванчики-столики, салфетки всякие и удлиненные пакетики с сахаром, которые так классно порвать и высыпать себе в самый дешевый кофе. Впрочем, кофе, кроме меня, почти никто не берет. Это считается ваще полной дурью. Самое простое — дождаться в «Бургер Кинге», когда кто-нибудь не уберет за собой поднос со съеденным, оставит его на столе — тогда надо прихватить пустой пользованный стакан от газировки, сполоснуть в туалете и потом уже сколько хочешь наливать себе газировку в автомате. Но такая система, когда платишь (вернее, кто-то другой платит) только за пустой стакан, а наливать можно сколько хочешь раз, действует только в «Бургер Кинге». В общем, из этого стакана можно потом некоторое время пить человекам пяти-шести, и довольно продолжительное время. Конечно, потом охранник заметит, что бегаем наливать каждые пять минут, и потребует предъявить чек на покупку стакана. Но это ведь случится не сразу, и можно на халяву попить пепси или миринду всему нашему коллективчику.

Кстати, впервые наши пацаны и девчонки заценили Игоряшу именно в «Бургер Кинге». Он тогда всего-то и проработал у нас пару дней. Мы с ребятами прокатились в «Планету», чтобы пошататься по торговому центру и зайти в ресторанный дворик. Наскребли с Любой, ее братом Сашкой, Кристинкой и Русланом денег на одну картошку и два самых дешевых гамбургера и уселись все это поедать. И тут смотрим — идет наш новый историк. Потом выяснилось, что он только начал устраивать свой быт в Новокузнецке, жена тогда еще к нему не приехала. Вот он и питался всяким там фастфудом. Он нас сразу заметил. И что все из одного стакана колу пьем — тоже. Думаю, и то с ходу засек, что мы голодными глазами смотрим, как другие обжираются. Мы сначала решили смотаться сразу же. Все же не поощряется, когда нас в «Планете» застукают. Но историк только улыбнулся и помахал нам приветливо рукой. Мы решили, что тогда можно и еще тут посидеть в тепле и приятных запахах. Но еще больше мы удивились, когда он пришел с подносом и сел прямо за наш стол.

— Не помешаю вашей компании? — весело поинтересовался историк. Мы подвинулись. Он выставил свой поднос на стол и предложил нам поучаствовать в пиршестве. Прямо так и сказал витиевато:

— Не желаете ли вы, коллеги, разделить со мной эту скромную трапезу?

Вроде как он случайно накупил кучу разной жратвы, но я заметил, что он принес с собой еще и пластиковый нож. А значит, заранее насчитывал, что будет делить с нами бургеры на несколько частей, чтобы всем досталось. Так мы и ели вшестером; Люба по его просьбе аккуратно делила на половинки три здоровых многослойных бургера, а картошки и куриных крылышек и так хватило на всех. И было как-то очень весело с ним есть почему-то. И он шутил и рассказывал нам очень интересно про американскую кухню, вернее, как он сказал со смехом, про ее отсутствие. Мы удивились, что он был в США, и много у него спрашивали про то, как там. Потом он попрощался, сказал, что ищет квартиру для долгосрочной аренды, сейчас поедет одну смотреть, поблизости от нашей школы. А на следующее утро, конечно же, весь девяносто шестой знал, что новый историк угощал нас в «Бургер Кинге».

Потом, кстати, было много разговоров, что якобы Игоряша покупает любовь детей подачками. По информации Машки, именно так выразилась Химоза по этому поводу. Но мы все знали точно, что наш новый историк — просто нормальный дядька, который реально хорошо к нам относится и который заявил на эти упреки, что «он и не думал никого покупать. Но ему невозможно смотреть, как наши ребята там со столов чужие объедки доедают и всем в рот голодными глазами смотрят», на что, говорят, эта сука Химоза заметила: «Ну, если вы, Игорь Дмитриевич, такой богатый, тогда, конечно, можете их всех еще и смартфонами обеспечить». А Игоряша ей ответил, что было бы неплохо, но такими средствами не располагает, а что касается его трат, то он никого из коллег не спрашивает, на что они свою зарплату тратят. Ну Химоза и заткнулась. Это все нам Машка рассказала.

Мы потом много узнали про Игоряшу. Его жизнь как-то сама собой начала складываться из кусочков мозаики в огромную и очень яркую картину. Он родился в Москве, в семье, как он говорил, обычных советских служащих. В институт после десятилетки не поступил, так как учился, в общем, неважно, где-то на уровне нашего Сашки Медведева, да и уроки прогуливал неделями. В институт не набрал нужного количества баллов, что и сам про себя понимал. Ушел в армию на два года. Вернулся — пошел на рабфак. После него смог поступить в историко-архивный институт. Закончил. Потом как раз перестройка началась, и он решил податься в бизнес, так как жили все тогда, в девяностые, в крайней бедности. А ему хотелось очень быть обеспеченным, мир посмотреть, и одеваться красиво, и жить тоже в достатке. Про бизнес он не очень много распространялся, но было очевидно, что он вполне преуспел. Очень много по миру поездил. Причем как турист, так и по работе. Он был женат уже много лет, но детей у них не было. Пятнадцать лет назад они с женой переехали жить в Питер, откуда она была родом. Он хоть и потомственный москвич, не сопротивлялся переезду. Купили там каменный дом на берегу Финского залива. И все вроде у них было хорошо. Но у обоих была эта мысль всегда — что детей нет. Так он очутился у нас в Новокузнецке. Ходят слухи, что они какого-то ребенка присмотрели у нас в девяносто шестом через интернет, и Игоряша приехал, якобы чтобы с дитем познакомиться. Но по неизвестным причинам решил тут остаться и устроился на работу учителем к нам в детский дом. Скорее всего, все подробности наш директор знает, но, как бы то ни было, после разговора с директором Игоряша вернулся в Питер, прошел там какие-то ускоренные педагогические курсы и приехал к нам учительствовать. Сначала он был один, жил где-то в ведомственной гостинице при «Евразе», но быстро снял двушку в нашем Заводском районе, и к нему приехала жена. Через пару недель он купил в Кемерово хоть и не новый, но очень достойный «лендровер» и оформил доставку в Новокузнецк из Питера железнодорожного контейнера, который там, в Питере заполнила вещами, книгами и много чем другим его жена. В общем, за месяц Игоряша сумел полностью организовать быт своей семьи. Но еще быстрее он сумел стать в девяносто шестом самым любимым и уважаемым среди ребят учителем и человеком.

Включение во внеклассную жизнь Игоряши было совершенно экстраординарным. И оно произошло еще до триумфального конкурса чтецов юмористических рассказов.

В прошлом году в нашем городе среди школ и колледжей был объявлен конкурс групповых танцевальных номеров. Ну, это не удивительно. Раз по центральным каналам показали нечто подобное, то, значит, на следующий сезон наше местное телевидение тоже должно подхватить инициативу и сделать свой, совершенно шаблонный проект. Короче, девяносто шестой, где даже дошколята обязательно поголовно ходят на хореографию, не мог остаться в стороне. Правда, наш руководитель танцевальной студии Оксана Юрьевна больше уделяет внимание народным и характерным танцам. Но старшие группы тоже ходят, активно занимаются. А им требуется уже нечто современное. Из нашего класса непременные участники — это Кристина, Руслан и, конечно, Витямба. Руслана, правда, всегда ставят в последний ряд, так как он хоть и крепкий физически, но как-то не очень гибкий. Немного он дубовый для танцев. Но парню нравится заниматься — кто ж его выгонит! В общем, вся наша старшая группа танцевальной студии захотела непременно участвовать в конкурсе. Тем более что по телевизору будут туры показывать. Подыскали музыку. Ну что-то такое усредненное, попсовое. Вроде и песня неплохая, но уж так ее везде заездили, просто оскомина от нее. Что-то типа полонеза Огинского в классике. И музыка хорошая, но слушать это — просто совершенная банальность.

Вот тут-то и возник внезапно Игоряша. Собственно, мы с самого начала поняли, что наш историк — реально завзятый меломан. Кучу всякой музыки переслушал. Причем и рок, и попсу, и даже рэп не отрицает. Короче, Витямба решил подойти к Игоряше с вопросом. А не подберете ли Вы нам, Игорь Дмитриевич, что-нибудь такое, необычное, на конкурс, из музыки, хронометраж — три-пять минут. Ну, Игоряша обещал подумать, а после уроков пришел к нам в спортзал, где как раз происходят репетиции танцевальной студии. Просидел там все два часа молча, пока Оксана Юрьевна со старшей группой что-то там тренировала, а потом выдал:

— Я расцениваю возможности вашего коллектива как очень высокие. Но, боюсь, что, как бы вы ни старались и сколько бы ни тренировались, вы не сможете выйти в финал с этим номером. Я уверен, что нечто аналогичное готовят все. А значит, вам придется конкурировать на чужом, на общем для всех поле. Это нерационально. А выгоднее всего сделать свою поляну, где вы будете одни, вне конкуренции. Главное тут — от всех отличаться. Причем отличаться принципиально. А это включает в себя массу аспектов. И музыка, и сам танец, костюмы, хореография. А вы, мои дорогие, выбрали музыку, под которую уважаемая Оксана Юрьевна вам ничего и не сможет необычного поставить. Потому что невозможно поставить нестандартный танец на стандартную заезженную мелодию. Советую вам подумать о чем-то более необычным.

Короче, было решено, что к следующей репетиции Игоряша, а также любой, кто захочет, предложит несколько музыкальных пьес для всеобщего прослушивания и обсуждения. Надо сказать, что тут могли бы быть некоторые возражения и даже обиды со стороны нашего многолетнего хореографа Оксаны Юрьевны, но Игоряша все сумел сделать очень тактично. Так, что уже на первой же репетиции нового танца и Оксана, и историк, и все наши почувствовали себя одной командой. Просто, как говорил Витямба, роли разделились. Игоряша все придумал, разработал сам стиль этого танца, а Оксана его с нами отрепетировала. Что бы ее не обидеть, Игоряша начал активно использовать в качестве хореографа Витямбу. Он уже на репетициях заметил неординарные физические возможности Витьки вкупе с его богатой фантазией. В общем, наш Витямба, к своему неописуемому удовольствию, стал главным соавтором и проводником необычайных идей нашего Игоряши.

Историк предложил несколько мелодий на выбор. Тут был и очень стильный рок-н-ролл, и довольно нетрадиционное агрессивное диско под музыку группы «Belle Epoque». Но больше всего Игоряша советовал нам использовать музыку британского минималиста Майкла Наймана. Это была его тема к кинофильму «Контракт рисовальщика». Композиция носила странное название «Научный взгляд на оптическую теорию». Сначала никто вообще не понял, как под это можно танцевать, да еще и современные танцы, так как музыка была стилизацией под светские пьесы Англии восемнадцатого века. Но Игоряша доказывал нам, что это как раз то, что нам надо. Эта музыка будет в корне отличаться от того, что используют все остальные. Она начинается в среднем темпе, но он все время звучания возрастает и в конце этот менуэт переходит в галоп. Под эту мелодию есть возможность сделать очень эффектный контраст между двумя стилями и двумя веками: вычурным, салонным, игривым восемнадцатым — и жестким механическим двадцать первым. Кстати, все потом посмотрели и сам фильм «Контракт рисовальщика», от чего Химоза пришла в ужас, так как подобные картины «окончательно развратят и без того развращенных детей в девяносто шестом». А фильм оказался довольно интересным, с детективным сюжетом, хотя и действительно не совсем для нашего возраста. А Химозу историк пытался разубедить, говоря, что в танце должна быть страстность и даже любовь, а иначе и быть не может, когда танцуют молодые ребята. «Это же не дошколята, в конце концов. Тем более я дал соответствующие комментарии и объяснил ребятам, какие именно венерические заболевания все эти дамы и кавалеры маскировали под толстым слоем белил и румян, что игривые мушки прикрывали фурункулы и прыщи, а белая бледная кожа — следствие применения ртути как средства против сифилиса». Но главное — и Витямба, и Оксана Юрьевна, и все ребята смогли почувствовать сам стиль этой эпохи. Далее Игоряша предложил для танца некий сюжет, чтобы было просто интересно смотреть: в салоне светской дамы появляется некий кавалер. Весь загадочный такой. Легенда такая. Мужик этот был ранен то ли на войне, то ли на дуэли с мужем светской красотки. Все дамы от него в восторге, и одна за другой оказывают «герою светских сплетен» знаки внимания. Другие же присутствующее на вечере мужчины пытаются перетянуть внимание своих дам с этого парня на себя. Дело идет к конфликту и скандалу. Но тут появляется некая юная «фря» (так Игоряша обозвал этот персонаж), и наш светский лев в нее без памяти втрескался. Короче, «победила любовь, конфликт исчерпан, все радостно и задорно пляшут финал-апофеоз»… Оксана Юрьевна сюжет одобрила, так как, по ее мнению, он позволяет здесь поставить и групповые, и парные, и индивидуальные танцы, используя очень разные характеры: кокетство, агрессию, лирическое чувство, всеобщее веселье и т.д. В общем, и сюжет был всем интересен. Далее Игоряша предложил некоторые манипуляции с костюмами. «Для пущего эффекта все девочки выйдут в громадных кринолинах и париках высотой в полметра, а затем уже окажутся в очень современных лаконичных облегающих костюмах». Сразу же возник вопрос, откуда достать такое. Но историк сказал: «разработать и сшить». Замечу, что кринолины были сплетены из проволоки, которую нам принесли шефы из «Евраза», а в изготовлении костюмов участвовала куча народу — от женщин, курирующих наших ребят, и до наших девчонок на уроках труда. Сами модели сконструировали Игоряша с продвинутым Ромкой Аверьяновым. Кринолины были огромного размера, из проволоки, сверху оплетенной гибкой лозой, как корзинки. Они могли стоять на полу и при этом были очень легкие и чрезвычайно быстро могли быть сняты с танцовщиц. Цветные ленты, кружева и прочую фурнитуру нам пожертвовала местная ткацкая фабрика.

Однако это все были только аксессуары. Главное все же был сам танец. Очень прозорливый Игоряша при постановке выделил несколько основополагающих принципов. Во-первых, он предлагал использовать большие спортивные возможности наших ребят. «Может, в других школах танцуют и получше нас, но наши детдомовские — самые спортивные. У нас почти все могут и акробатику показать, и гимнастику продемонстрировать. Надо использовать это наше преимущество». Во-вторых, необходима абсолютная невероятная параллельность каждого из десяти участников. В-третьих, надо фиксировать каждый элемент мельчайшими паузами. То есть на секунду в любом па все должны замереть. Тогда в мозгу зрителя это па запечатлевается автоматически, на уровне подсознания. Игоряша даже дал нам посмотреть в замедленном виде видео с балериной Майей Плисецкой, где этот прием можно было наблюдать в натуре.

Сам номер придумали вместе Игоряша и Витямба. Причем каждый из них утверждает и до сих пор, что главным хореографом был как раз не он. Витямба перед сном всей нашей группе очень эмоционально рассказывал, как все это происходило. Прежде всего, Игоряша решил, что придумать основные концептуальные построения и важнейшие движения, сидя у нас в девяносто шестом, где все вечно носятся и орут, практически невозможно. Поэтому историк повел Витямбу в какой-то крутой стейкхаус. У меня есть подозрение, что Игоряша, зная про беззаветную любовь нашего Витьки к мясу, решил один раз порадовать его настоящим здоровым куском мраморной говядины прожарки медиум-рэир. Эти впервые слышимые нами термины Витямба узнал как раз после (как он сказал) «самого лучшего ужина в его жизни!!!». Но это заведение Игоряша выбрал не только чтобы порадовать своего ученика, но еще и потому, что там вообще не звучала музыка, даже фоном. Игоряша подсоединил наушники к своему плееру, и они с Витькой в сотый раз прослушали пьесу Наймана. Что было потом, Витямба рассказывал так эмоционально, что мне вся эта картина представляется настолько живой и четкой, что, кажется, я и сам присутствовал там в этом стейке-хаосе.

— Сначала мы слушали вместе, параллельно, но потом Игоряша как бы чуток отделился, что ли, от меня. Щас, говорит мне, я немного один послушаю. Закрыл глаза, руками голову обхватил и замер на пять минут в этой позе. Я сижу, даже стейк не жру. Думаю, че он делает-то? Через пять минут он открыл глаза, посмотрел на меня и говорит:

— Ну, все. Я все понял.

— А что поняли, Игорь Дмитриевич? — спрашиваю его.

А он отвечает:

— Ну понимаешь, Виктор, я в общих чертах уже весь номер видел только что. Даже многие детали в подробностях. Вот даже как и что ты будешь делать и какое лицо у тебя при этом будет. И других ребят тоже. Кого-то ярче, кого-то несколько блекло, но в общем я уже знаю, как это будет.

Ну я, естественно, Игоряшу спрашиваю:

— И как вы все это видите?

А он мне отвечает:

— Ну, понимаешь, вроде как из зала сцену наблюдаю. Из темноты вижу освещенную сцену. И там все вы, уже в костюмах и париках, и ты солируешь. И всякие перестроения и даже многие конкретные движения под музыку. И как остальные четверо наших ребят выстраивают типа лесенки, и по ней забираются высоко, а потом тебя подбрасывают, и ты делаешь сальто в воздухе и падаешь прямо на руки четырех девочек. Это случится на третьей минуте. И потом девочки как бы выскользнут из своих кринолинов и все движения станут уже современными. Что-то вроде модерна. А потом на сцене появится десятый участник — кто-то из девочек, кто сможет исполнить лирическую роль. Надо потом нам троим вместе с Оксаной Юрьевной подумать, кто это будет, — и вы с ней как бы застыли в немой мизансцене, а в это время на сцене четыре пары пляшут все быстрее и темпераментнее. Девчонки даже визжат иногда. Все кончится внезапно. Все замирают в разных позах. Я увидел, что Руслан замрет, стоя на голове, а Карпова сядет на шпагат. Да не важно, что она не умеет делать шпагат. Сумеет скоро.

— Я все это слушаю и понимаю, что он сейчас реально все это видел, типа как в кино. Я вам так скажу… Я теперь понимаю, что Игоряша, наверное, гений. А иначе как это объяснить? Как это возможно — слушать музыку и представлять у себя в голове все, что происходит под нее, в мельчайших подробностях?!

Витямба был в состоянии полного шока от всего случившегося. Он даже не мог сесть, а ходил кругами по нашему холлу, разводил руками и повторял: «Это непостижимо! Просто фантастика! Но я это видел! Это прямо при мне произошло!»

Я промолчал, хотя и знал точно, что видеть музыку вполне возможно. И это даже не очень сложно… я ее часто именно вижу. Но почему-то никому про это никогда не рассказывал. Может быть, я думаю, что это очевидно и просто. Что в этом нет ничего особенно выдающегося.

Затем начались репетиции. Они продолжались больше месяца каждый день по нескольку часов, без всяких выходных. Когда Оксана Юрьевна не могла репетировать, ее место занимал Витямба, которого все, кроме него самого, считали соавтором номера. Изменения в сценарий вносились каждый день, так как Игоряша все глубже и детальнее прорабатывал свой сценарий. К концу третьей недели все наши участники даже похудели от беспрерывных тренировок и волнений. Даже учителя прониклись и договорились поменьше спрашивать со всех десятерых наших участников. Впрочем, репетировали не 10, а 12 человек, так как было ясно, что нужны запасные на случай болезни или травмы. Отрабатывали каждое движение, каждый жест, взгляд. Важно было добиться, чтобы все работали как часы, как единый механизм. К концу месяца были готовы костюмы, парики, записан световой сценарий. Начались изматывающие тренировки в костюмах. Витька позвал меня посмотреть незамыленным глазом — как смотрится весь номер. Я, конечно, пошел. И пришел в восторг. Если от моего друга Витямбы я мог ожидать всего, что угодно, зная его физические возможности, то все остальные меня просто поразили. Все: и немного дубовый Руслан, и Карпова из десятого, даже примитивненькая Кристина — все были на офигенном уровне. Я потом сказал Витьке, что не ожидал такого от их танцевальной студии, что мне все очень понравилось и я бы еще хотел к ним на репетиции походить. Витька так обрадовался моим словам, что даже обнял меня, чего с ним никогда еще не происходило. «Мы победим, мы обязательно победим! Вот и Игоряша в нас верит!».

Вообще, за время постановки этого номера Витямба очень сблизился с историком. Они постоянно прослушивали вместе какие-то куски, что-то там горячо обсуждали, показывая друг другу разные движения и позы, даже спорили иногда. Было очевидно, что их обоих это очень увлекало и захватывало. После бурных обсуждений весь захваченный свежими идеями Витямба мчался к Оксане Юрьевне, чтобы сообщить ей свои (совместные с Игоряшей) предложения. Конкурс должен был проходить в здании самого большого в Новокузнецке крытого стадиона. Начались репетиции на реальной сцене. И естественно, что сохранить в полной тайне номер от нашего детского дома было практически невозможно. На первой же репетиции (еще без платьев и париков, а только в проволочных кринолинах) присутствовала съемочная группа предстоящей передачи: молодой парень — ведущий с телевидения и руководство городского телеканала. Наши показали свой номер, хоть и с некоторыми недочетами, но все же очень достойно. Сашка Лапушкин (он как раз и был запасным) вместе с Женькой потом рассказывали, как сидящие неподалеку от них в зале какие-то важные редакторы с телевидения говорили между собой, что номер девяносто шестого — один из основных фаворитов, а уж в финальной тройке он по-любому. Все у нас в детском доме ждали от выступления наших только триумфальной победы. За день записи программы проходил финальный прогон; все участники в костюмах, гриме — в общем, все, как должно быть в окончательном варианте. Когда наши, переодетые в огромные гиперболические платья и парики появились на сцене — все, кажется, рты пооткрывали. Я дико хотел попасть на репетиции, и Витямба меня, как лучшего друга с пятого класса, устроил вроде как помогать девкам кринолины зашнуровывать. И тут я снова убедился, как прав был Игоряша, предложивший совершенно неожиданный номер под очень нетривиальную музыку. Прямо скажем, наш номер очень выделялся на фоне модных, но заезженных фонограмм остальных, их усредненных танцевальных движений и типовых постановок. Я видел, как прочие команды смотрели из зала наш прогон, и понимал, что и они, и их хореографы обескуражены нашим как хореографическим, так и постановочным уровнем. Короче говоря, никто не предполагал, что детдомовские будут фаворитами.

…И мы, как и обещал Игоряша, победили. Наши реально в клочья порвали и зал, и жюри. Витямба частенько просит меня рассказать, как все происходило, с точки зрения наблюдающего из зала. Я его понимаю и всегда рассказываю. Вновь и вновь. И он снова радуется случившемуся еще год назад. Снова переживает свое счастье. Снова наслаждается своим триумфом. Ведь у нас так мало их в жизни бывает. Так почему бы не вспоминать почаще об этом? В ночь перед самым выступлением Витя почти не спал, не мог. От волнения. Понимал, как много завтра будет зависеть именно от него. Его роль — важнейшая. Он боялся, что сорвет свой прыжок с сальто, хотя отработал его уже сто раз, боялся, что перепутает движения, не сможет поднять Карпову в лирическом эпизоде, что облажается в чем-нибудь, в чем уже и сам не представлял. Я как мог пытался его успокоить. Убеждал поспать и говорил, что даже если он и ошибется где-нибудь, это простительно, и все, конечно, понимают, какая на нем лежит груда ответственности. Но Витька все равно страшно нервничал и даже иногда стонал, представляя сцены своего провала. Кстати, потом (по информации Машки) Оксана Юрьевна рассказывала в учительской нашим преподам, что тоже перед выступлением всю ночь не спала. И что за двадцать лет своей работы в хореографии ни разу так не волновалась. Даже когда сама еще молодой девчонкой выступала. И очень всех ребят хвалила за самоотверженность и работоспособность. Ну и Витю Бушилова, конечно, больше всех.

…Когда Витька в середине номера забрался прямо по рукам наших парней чуть не на голову Руслану и, оттолкнувшись, описал пируэт такой высоты и амплитуды, весь зал просто хором ахнул. С этого момента аплодисменты почти не затихали. Все четыре пары делали все невероятно синхронно. Особенно когда все они вдруг на секунду застывали в одинаковых позах. Это было очень эффектно! Похоже, ведущий, молодой мужчина с телевидения, тоже болел за нас. Во всяком случае, перед нашим выступлением он так прямо и заявил, что сейчас выступит его любимая команда — ребята из танцевальной студии девяносто шестого детского дома. Аверьянов сидел на пульте вместе с телевизионщиком и управлял светом. Игоряша и Оксана молча застыли за сценой, перекрестив наших ребят перед выступлением. Она потом говорила, что номер не видела. Просто не могла смотреть от волнения. Игоряша спустился в зал и наблюдал за нами оттуда. Что творилось в конце! Неописуемо! Наши все прыгали по сцене и обнимались. Руслан выставил руку со сжатым кулаком вверх и орал: «Мы сделали это! Сделали!». Потом кто-то еще следом за нами выступал, а мы все, включая запасных, Ромку, Машку, которая помогала одевать девчонок, и меня, который просто попал в зал по дружбе, и Оксану Юрьевну, сидели в крохотной гримерке и смеялись. И так нам всем было легко и хорошо, так весело! И мы так любили друг друга в этот момент и так верили в то, что вот оно — случилось чудо! И мы смогли… Только Игоряши почему-то не было.

И когда объявляли результаты, вручали главный приз за сольный танец нашему Витьке Бушилову, и когда награждали лучших хореографов — сразу двоих Оксану Юрьевну и опять того же Витямбу. Даже тогда мы так и не нашли в зале Игоряшу, хотя Аверьянов, Сашка Лапушкин и Женька обегали весь зал. Но я знаю, почему наш историк спрятался от нас. Он просто не хотел, чтобы даже маленькая часть нашего триумфа досталась кому-то, кроме нас самих. Он жаждал этого триумфа для каждого из нас. Он все делал, чтобы каждый из нас его обязательно получил и запомнил на всю жизнь. И я тогда не знал, что это однажды случится и со мной, и не понимал, каким будет мой главный день детдомовского детства. Но он приближался ко мне. И я очень, очень ждал его.

Глава 7

Скоро Новый год. Вечера стали длинные. Кажется, только было утро, пришел из школы — а уже темно. Во дворе нашего детского дома зажигают фонари, и снежные ветки дерева кажутся в их отсвете желтыми и розовыми. Можно долго сидеть, упершись локтями в заклеенный белой бумагой подоконник, и смотреть на бесконечное падение из ночного неба снежинок. Можно перестать считать время. Перестать ожидать чего-то. Можно просто грустить и чувствовать, что с каждым годом все меньшее веришь, что в наступающем году случится что-то такое… Необыкновенное. И уже давно не хочется плакать, потому что все выплакано еще в детстве. Какой в этом смысл? Я теперь взрослый и знаю, что уже ничего со мной не произойдет. А все эти видеоанкеты и сайты поиска семьи — все это пустое. А как я раньше ждал наступления новогодней ночи! Загадывал желание!.. Всегда только одно. Чтоб меня нашли и забрали к себе заботливые, понимающие люди. Так и не сбылось. И у всех не сбылось.

Вторую четверть я закончил вполне удачно. Без троек. Впрочем, и никаких особых успехов ни по одному предмету не показал. В музыкалке тоже сдал зачеты — и по сольфеджио, и по музлитературе. По фортепиано Валерия Ильинична тоже мной довольна. Я сносно отыграл на зачете и этюд Черни, и «Похороны куклы» Чайковского, и двухголосную инвенцию Баха. Впрочем, в моем возрасте обычно ребята играют произведения гораздо более сложные, но я ведь хожу в музыкальную школу только год. И я не стесняюсь, что отстаю по сложности от своих одногодок — я же не виноват в том, что некому было меня отвести в музыкальную школу на прослушивание, когда мне было только семь лет, а не четырнадцать. Мне нравится играть на пианино, и на гитаре тоже. И я буду это делать, пока у меня есть такая возможность.

И все же странно, что я так мало проявил себя. Ведь даже Сашка Медведев и тот блеснул талантом не только в футболе, но и в конкурсе чтецов юмористических рассказов. Я уж не говорю про высокий рейтинг в девяносто шестом Витямбы, Ромки Аверьянова или Любы. Пусть не такая гигантская, но все же немалая доля успеха выпала даже участвующим в танцевальной студии Кристине и Руслану. Даже всегда отстраненная от всех дел в детдоме Машка смогла получить свою маленькую каплю сопричастности с удачей. Вот только мы с Кирюшей оказались как-то вдалеке от всего. Но Кирюше, наверное, еще труднее, чем мне. Мне кажется, никому так не тяжело в нашем детском доме, как ему. Он вроде улыбается, старается не унывать, но я даже не могу себе представить, как он каждый день живет с постоянным ощущением своего все усугубляющегося физического отставания от всех нас, остальных пацанов. Как ему, наверное, тяжело смотреть на кубики пресса Медведева, мощное телосложение Руслана и гибкую стройность Витямбы. Да и мой высокий рост — тоже ему вечное тяжелое сравнение. Мне очень жалко бывает Кирюху. Как-то я сказал об этом Витямбе, и он ответил мне, что часто чувствует к Кире аналогичное чувство жалости. Мы, конечно, все, как можем, поддерживаем нашего Кирю, всегда все с ним на равных, и никто никогда не позволяет себе ни малейшей насмешки по поводу его хилого телосложения одиннадцатилетнего ребенка…

…Я больше всего любил раньше именно Новый год. Даже свой день рождения меньше. Хотя я родился по метрике в феврале, когда от Нового года еще не стерты воспоминания. Новый год — это каникулы, елки, подарки от шефов, экскурсии и поездки. Это время, когда экзамены в музыкальной школе закончились и можно просто играть на пианино в свое удовольствие, не думая о том, что перепутал палец, нажал не ту клавишу или забыл сделать крещендо. Когда можно просто поиграть и порадоваться тому, как из-под твоих пальцев с заусенцами исходит какая-никакая музыка. И я понимаю, что великим пианистом мне никогда не стать, даже уже потому, что я начал учиться играть в возрасте, когда обычно парни занятия музыкой, наоборот, забрасывают. Но мне нравится музыка. Нравится включить наушники, закрыть глаза и слушать эти загадочные звуки, эти всплески чужих чувств, которые так захватывают тебя и становятся твоими. И ты вдруг начинаешь ощущать, как все у тебя внутри отзывается на каждый мельчайший нюанс, и кажется, что это твоя музыка, ибо она живо и ярко отражает именно твои чувства и твои мысли. И тогда реальность покидает, и больше нет тоски, волнений, неопределенности. Все куда-то улетает. И ты теперь — вне времени, вне пространства, вне своего существа. Музыка — это такой вечный полет духа. Музыка — это самая моя большая страсть. И это то, что делает меня иногда счастливым, позволяя улететь от действительности, от своей никчемности, никому ненужности…

…Дерево все так же там, смотрит в мое окно. Я здесь, положил руки на подоконник, а сверху на них — боком голову. Что мне подарят на Новый год? Ну, наборы с конфетами — это как всегда. Хорошо. Я люблю лопать сладкое. Возможно, что-нибудь из одежды от администрации района или города. Футболку какую-нибудь или даже кроссовки. Но мне бы хотелось черные ботинки. В тех, в которых я хожу сейчас, мне стыдно. Они какие-то ужасные. Для дедушек. Грубые, бесформенные, с круглыми, как блины, носами. Они ужасно смотрятся со всем: с джинсами, кадетской формой, даже с обычными брюками. Мне было стыдно идти в них на экзамен по фортепиано, когда надо было сидеть за пианино, а твои ноги на виду, нажимают педали, и все видят это уродство у тебя на ногах… Но других у меня ботинок нет. Ношу какие выдали. Витямба, который разбирается в стильной одежде и вообще следит за модой, всю зиму пробегал в легких кроссовках. Он наотрез отказывается носить говнодавы. А я ношу. Но я бы хотел, чтобы мне подарили какие-нибудь другие ботинки. Не такие уродские.

Еще я бы очень хотел телефон с объемом памяти побольше. На моем нынешнем, стареньком, подаренным мне дядькой-шефом из курирующей нашу группу бригады «Евраза», память очень небольшая. Если хочу закачать туда какую-нибудь новую симфонию или сонату — я вынужден стереть что-то. Каждый раз приходится мучительно выбирать: что стирать? Глинку или Баха? Чтобы записать, например, Моцарта. Хочется оставить и того и другого в памяти, но тогда никакая новая музыка просто не влезет. Хоть бы кто подарил мне телефон помощнее или — еще лучше — плеер. У плееров, говорят, и звук намного лучше. Слава Богу, у меня есть подарок Игоряши — очень хорошие наушники. Он подогнал их мне полгода назад, сказал, что купил себе новые, намного круче. Но мне и его «не крутые» отлично подошли. Теперь бы к ним плеер!.. Но, конечно, Игоряше даже намекать не стану… стыдно; он и так сколько денег на ребят тратит. Ромка Аверьянов как-то прикинул, что почти вся Игоряшина зарплата потом на нас и уходит. Но он же бизнесменом многие годы был, и зарабатывал, по всей видимости, очень неплохо. В общем, как-то, когда Химоза в очередной раз историка стыдила, что он «любовь детей подачками покупает», тот ответил ей, что его учительская зарплата слишком мала, чтобы он смог на нее достойно жить, как он привык. И что он тратит на себя и свою семью средства, заработанные им в течение долгих лет занятий коммерцией. И вообще, «не надо считать деньги в чужих карманах. Мне нравится делать небольшие подарки моим ученикам, и никто не может запретить мне их делать. Тем более моя жена всегда поддерживает меня в этом занятии». Но все же среди ребят в девяносто шестом сложился твердый закон: у Игоряши выпрашивать ничего нельзя. Это западло будет. Он и так много чего делает и тратит на нас. Тому, кто у него начнет клянчить, думаю, сразу морду набьют. Причем не только одиннадцатиклассники, но и вообще все пацаны и девки из всех классов.

…Как мне нравится «Осенняя песенка» Чайковского из «Времен года»!.. Так бы хотел ее выучить, но вот не знаю, как получится. Там сплошные триоли — трудно играть каждой рукой в разном темпе. Но я попрошу Валерию Ильиничну попробовать. Вдруг получится? Такая грустная и нежная мелодия…

За Русланом приехала мать. Хочет забрать его на каникулы домой. Пожалуй, это единственная из родителей нашей группы, которая своего ребенка регулярно навещает, переписывается с ним в ватсапе, даже у него в друзьях во «ВКонтакте». Кстати, почему у меня нет ни в одной соцсети своей страницы? Ведь почти у всех есть. Чуть не с шестого класса. Люба говорила, что у ее вундеркинда Сашки прям процветает страница. Даже со стороны кое-кто ее читает и пишет ему. Не только из девяносто шестого, но и из других мест, вне периметра. И у Витямбы есть. Там одни девки ему пишут. Все в него по уши… А я не завел себе. Просто не знаю, что там писать. Боюсь, мое увлечение классической музыкой никому не интересно. Даже Витямбе и Любе. Вот на что тонкие и понимающие ребята, но даже их мне не удалось по-настоящему увлечь Вивальди, Моцартом и Бахом. Просто я не умею увлекать. Вот Игоряша очень хорошо это умеет делать. Мы всей группой ходили в оперный театр на Глинку, «Иван Сусанин». Так все, кроме меня, так устали слушать, что Медведев и Кристинка в натуре заснули. А мне очень понравилось.

Руслана на все каникулы мать увезет домой. Завидую ему. Будет в семье почти две недели. Хоть обстановку сменит. Все-таки какое-то разнообразие. Единственное, что я не понимаю, — это почему его вообще в детский дом отправили. Причем чуть не с рождения. Если у тебя есть мать и она непьющая, то за что ее могли лишить родительских прав? Она, когда, бывает, приезжает, мы все к ней присматриваемся. Нормальная на вид. Красивая женщина, спокойная такая, темные густые волосы, одета аккуратно и даже модно. Правда, почему-то всегда в темных очках и голос у нее какой-то очень тихий. Но в целом… в целом нормальная мать. Медведев как-то спросил об этом Руслана прямо в лоб. Тот аж побагровел, но только сказал, что он о своей матери ни с кем говорить не собирается, а кто «чтонть про нее плохое скажет» — он того порвет в лоскуты. Мы больше и не спрашиваем.

В новогоднюю ночь я не просыпался как обычно. Посмотрел со всеми телевизор до часа. Пили чай с пирогами, которые наготовили женщины, курирующие нашу группу от «Евраза», и пошел спать. Подарки все завтра будут. Лег. Слышал сквозь сон, как по коридору бегали Медведев и Витямба. Девчонки и Кирюша смеялись над их шутками. А я укрылся с головой и уснул. А наутро, когда все беспробудно спали после веселой новогодней ночи, в дверь тихонько заглянула Лидуха, на цыпочках вошла, чтобы не разбудить нас с Витькой, и тут обнаружила, что я не сплю.

— С Новым годом, Сашенька! Я думала, ты спишь. Хотела тебе кое-что положить на тумбочку, но раз ты уже проснулся… Вот, держи, тебе поздравление прислали.

Она отдала мне желтоватый конверт и тихо ушла. Витямба спал, как обычно выставив оттопыренное ухо. Я повертел конверт в руках. «Странно, — подумал я. — Если подарок — почему только мне? А Витьке что, не полагается? И почему мне Лидуха прямо в кровать его принесла? Раньше так ни разу не приносили». Конверт был заклеен. На плотной его бумаге была короткая надпись черными чернилами неизвестной рукой: «Саше Белову» — и больше ничего. Внутри прощупывался прямоугольник картона. Сердце мое вдруг забилось в предчувствии чего-то необъяснимого. Я никак не мог сначала понять, как вскрыть конверт. Решил, что не буду рвать его. Отрежу ножницами край… нет, лучше просто сбоку разрез ножом. Где нож? Вечно Витька все в столе перевернет… вот он… осторожно проделал сбоку тонкий разрез, просунул лезвие внутрь… Все, открыл… что там? Я снова сел на свою кровать и укрылся по пояс одеялом. Я замерз стоять в одних трусах — искал в нашем общем с Витькой письменном столе ножик… даже знобит немного… что там? Открытка. Неяркая картинка. Ночь. Занесенный снегом домишко в лесу. В окошках уютный свет. Вокруг синеватые деревья. У порога к стене прислонены детские санки, в небе мигают звезды. Сверху надпись: «Счастливого Рождества!». Красивая картинка… Внутри тем же ровным почерком, что и на конверте:

«С Новым годом, Саша! Желаю тебе в 2018 много счастья! Здоровья! Пусть сбудутся твои самые заветные мечты! И пусть в этом году у тебя обязательно появится любящая семья. И может быть, это будет наша семья. Завтра, 2-го января, я приеду к тебе. Надеюсь, в 11 утра мы уже увидимся». Внизу была подпись: «М. Евдокимоф»…

…Что это? Что тут написано? Еще раз перечитать… появится семья…может быть, наша… уже завтра… Сегодня же первое января! Первый день нового года. Это мне написали, там мое имя на конверте: Саше Белову. Я залез с головой под одеяло, в моей руке все еще была открытка. Ничего не могу сообразить, так растерялся! Кто это написал? Его не по почте прислали. Там же даже адреса нет: Новокузнецк, улица Климасенко… Принесли и Лидуху попросили вручить? М. Евдокимов… нет — «оф» на конце. Получается, он мужчина, но почему «оф»? Фамилия русская; может, ошибся? Да нет, это бред: как можно в своей фамилии ошибиться?! Значит, он именно Евдокимоф — так разве бывает? Просто открытка поздравительная, и приедет завтра, ко мне… Там написано, что в одиннадцать уже увидимся. А откуда он приедет? Он не из Новокузнецка? Может, и из нашего города. «Я приеду к тебе»… на маршрутке приеду… нет… не из нашего… Так бы не написал, что НАДЕЮСЬ, что приеду в одиннадцать утра — значит не знает, точно успеет ли. Нет, не наш; может быть, из Кемерово. Какая сейчас разница, зачем я вообще думаю сейчас об этом? Главное, что едет именно ко мне… он — что? Меня выбрал? Знает про меня, что я есть. «Саше Белову… С Новым годом, Саша». Господи! Неужели это свершилось?! Меня хотят в семью забрать! Нет, нельзя так себя обнадеживать, могут еще и не забрать; не понравлюсь я, передумают, другого мальчика выберут — что мне делать сейчас? Может быть, Витьку разбудить? Он сообразительный. Что делать?! Лежать под одеялом в смятении; все дрожит внутри… неужели это свершилось?! Это видеоанкета. Откуда про меня еще могли узнать? Игоряша сказал, что очень необычная у меня запись, он говорил — я ему верю. Анкета сработала, меня нашли, по ней нашли, и завтра… Я внезапно вскочил с кровати и затряс Витямбу за плечо: «Вставай!»

— Ты что? Ополоумел? — Витька протер глаза. Почему у него после сна всегда такие красные уши? — Я, блин, еще спать хочу. Ты че, Сань? Случилось что?

Я молча протянул ему открытку. Он сел на кровати, открыл ее и прочел про себя, шевеля губами, закрыл, перевернул, посмотрел мельком обложку с домиком, снова открыл и еще раз прочел, посмотрел на меня:

— Это что?

— С утра Лидуха принесла. Ты еще спал, а я не знал, что делать, разбудил тебя поэтому.

Витямба еще раз взглянул на текст:

— Фигею над тобой, Белов. Усыновят тебя, может. Пишет мужик какой-то, не из простых явно. Слог литературный. Ну, здорово! Хоть ты отсюда домой уедешь. А что за фамилия с «ф» на конце — может, это вообще иностранец! Часто бывает, что русское происхождение, но по-европейски фамилия трансформируется не с «в» на конце, а с «ф» или даже с двумя «ф». Может, тебя какой-нибудь англичанин хочет усыновить? А ты, блин, Саня, по-английски даже с ним поговорить не сможешь!

— Вить. Он же по-русски пишет. Посмотри сам.

— Вообще, да. Ты прав. По-русски изъясняется этот М. Что за М… может, Максим Евдокимов или там Макар.

— Какой Макар, что ты фантазируешь! Ты бы лучше сказал, что мне делать-то сейчас?!

— А че ты сделать можешь? Только если попытаться узнать, откуда письмо взялось.

— Точно! Я пойду у Лидухи узнаю. Хорошо, что я тебя разбудил, спасибо.

— Да не за что. Подожди, я тоже с тобой пойду.

Лидуха сама толком ничего не знала. Сказала только, что этот конверт ей директор передал, чтоб она его Белову прямо с утра передала, первого января. Сказал, что это от его потенциального опекуна поздравления. Еще она предположила, что, раз директор самолично этим вопросом занимается, видимо, письмо от какого-то важного лица. А что там? Я зачем-то сказал, что пока не могу показать. «Извините, Лидия Хасановна». Она не обиделась. Что за человек хочет опекать тебя, Саша, она не знает. Но директора до завтра не будет. Первое января сегодня. Выходной у него. Только она должна тут работать, с нами находиться все праздники… когда другие дома отдыхают… и так далее, в ее обычной манере. Машка говорит, что когда Лидуха нам жаловаться начинает, ее так и тянет сказать:

— Вас что, сюда на аркане, что ли, притащили? Это ваша работа. Вам за нее деньги платят, и мы не виноваты, что у вас такая профессия. Могли бы выучиться на кого-нибудь и получше!

Но Машка это только нам говорит. А не Лидухе. Да и, в общем-то, она неплохая тетка на самом деле. Ну, немного занудная, но в других группах воспиталки бывают намного хуже. Вообще детей ни во что не ставят. Орут. Подзатыльники могут раздавать, особенно малышне, когда выведут. А есть и такие, которые на младших натравливают старших.

Короче, только завтра с утра что-то можно у директора попытаться узнать. Он вроде к девяти приходит. Сейчас Витька мне посоветовал о М. Евдокимофе не распространяться в группе. Но рекомендует к завтрашнему дню приготовить все самое лучшее. Рубашку погладить. Носки чистые приготовить, «чтоб не воняли». Ботинки проветрить мои позорные. Ну, про ногти я и так помню: на них все внимание у усыновителей. Надо еще попросить у Игоряши одеколон — брызнуться разок перед встречей. Чтоб не пахло «сиротством». Вообще, надо с ним посоветоваться. Он точно скажет, как подготовиться. Я побежал в седьмую группу. Игоряша у них классный руководитель, на их счастье. Больше всех времени именно со своим седьмым проводит. Они с ним как сыр в масле катаются. Каждое воскресенье куда-то всем классом ходят. Иногда даже Игоряшина жена их всех на обед приглашает. Они там потом и едят, и играют во всякие интересные игры. В общем, повезло ребятам.

Игоряши еще не было пока. Но Сашка Лапушкин сказал, что к двенадцати он быть обещался. Они все на лыжах собрались, с последующим пикником и жарением сосисок на костре. Его друг Женька обещал: как только Игоряша придет, сразу за мной смотается. Я решил пока взяться за дело. Рубашку белую погладил. Повесил ее на плечики в шкаф. Ботинки начистил. Они, когда блестят, не такие уродские кажутся. Все заусеницы отрезал и ногти подстриг. Даже щеткой все руки себе потер. Завтрак был праздничный — глазированные сырки. Кусочки варено-копченой колбасы, бананы. Не каша, как обычно… В одиннадцать тридцать прибежал Женька:

— Иди скорей, мы через двадцать минут уходим всем классом.

Я пошел вместе с ним. Конверт в руках… боюсь, что помну открытку в кармане.

— С Новым годом вас, Игорь Дмитриевич!

— Спасибо, Саша! И тебя! Что это ты мне за открытку даешь? Поздравить хочешь?

— Нет… извините… я открытку эту в конверте сегодня получил. Может, вы прочтете?

— Ну, мне, Саша, неудобно чужие письма читать. Это твоя личная жизнь.

— Нет, вы прочтите, пожалуйста. Мне очень надо с вами посоветоваться. Наедине.

— Ну, хорошо. Я прочту, если ты просишь. Понятно… Здорово, что нашлась потенциальная семья для тебя. Я надеюсь, что тебе человек понравится.

— А я ему? Вдруг я не понравлюсь — что мне делать? Что говорить? Я очень хочу, чтоб я понравился.

— Знаешь, Саша… А ничего не делай. Просто будь самим собой. На самом деле ты просто не можешь не понравиться. Поверь. Любая семья сочтет за счастье иметь такого сына. Только один совет тебе дам. Не замыкайся. Реагируй. Не стесняйся своих эмоций. Пусть твои возможные близкие увидят, что ты тонко чувствующий человек. Обязательно описывай свои эмоции. Почаще говори про свои мечты, про то, каким ты видишь мир, свой дом. Как можно больше описывай свои ощущения от природы, от прослушивания музыки — не стесняйся пустить этих людей в свой внутренний мир. Это твой конек. Это то, чем ты привлечешь любого человека. Тебе ведь есть что показать. И не волнуйся. Ведь эти люди — или это один человек приедет — они уже тебя некоторым образом выбрали. Он едет именно к тебе. Значит, ты уже смог собой заинтересовать. Ну а если ничего не выйдет, то тоже… жизнь продолжается, и ты еще всем покажешь, какой ты! Все будет хорошо у тебя, Саша.

Я после этого разговора как-то успокоился. Решил: будь что будет — но все-таки время от времени доставал конверт, осторожно, чтобы не помять, вынимал открытку, рассматривал картинку и снова перечитывал текст. И мне нравились и эта картинка, и этот текст. И казалось, что завтра все пойдет хорошо. Как обещал Игоряша. Хотя я никому, кроме Витямбы и Игоряши, ничего не говорил, весть о том, что «завтра к Белову приедут усыновлять» разнеслась по всему девяносто шестому. Может, через Лидуху? Или из директорской канцелярии информация просочилась… Но всех это как-то взбудоражило. Все-таки не каждый день к нам усыновители приходят. За все двенадцать лет, что я тут, может, всего-то в семьи и попало от силы человека четыре-пять. И то это всегда были малыши. И почти только девочки. Подростков у нас под опеку не брали ни разу. Какие-то шестиклассники зачем-то забежали к нам в группу, якобы в поиске Игоряши. Повертелись вокруг, на меня посмотрели, как в первый раз увидели, и смотались сразу. Из наших все, как сговорились, делают вид, что якобы ничего не случилось. Кирюша смотрит на меня почему-то с надеждой и молчит, будто это за ним завтра приедут. Медведев принес мне свой роскошный худи с символикой «Барсы». Его ему презентовали за победу в каких-то соревнованиях. То ли по борьбе, то ли по футболу. Кинул мне его на кровать и кратко сообщил:

— Тока смотри, не изговняй!

Я смотрю у нас в холле телевизор. Показывают какую-то старую советскую комедию про Новый год. Сюжет я прослеживаю, но все как-то как в тумане. Но там, кажется, смешно. Кристинка и Руслан смеются. Машка своим веским контральто многоопытной женщины:

— Что за мужик такой нерешительный! Я бы на ее месте давно его послала… Лох!

Витямба ржет:

— Маша! Ты на месте Гурченко — это реально умора! Тебе, конечно, больше бы подошел вот этот дядька, Огурцов, ах-ха-ха!..

В общем, обычный для нашей группы просмотр кинофильма с комментариями, шутками Витямбы и Аверьянова, переживаниями за героев Любы и Медведева…

На первое января запланирован концерт в актовом зале. Приедут артисты из КСП. Так переводится клуб самодеятельной песни. Несколько человек, некоторые молодые, некоторым за сорок. Все поют в основном свои песни на свои стихи. Под гитару. Они уже к нам приезжали. Ну, в стихах я не особо разбираюсь. Но можно послушать. А вот музыкальное сопровождение — это не мое. Я люблю другую музыку. Слишком у них однообразно все. Если бы не тексты, вообще было бы скучно. Я не пошел. Будут там все таращиться… После обеда и тихого часа малышам будут показывать кукольное представление. Приедут из детского театра артисты. Я лучше туда пойду. Вместе с Любой. Она хотела со своим младшим братом Пашкой-няшкой вместе посмотреть. Вот и я с ней увяжусь. Хоть там никто не будет на меня глазеть с интересом или завистью. А завидовать-то пока нечему. Кто знает, как все завтра сложится?

Что-то я не успел еще сделать… Одежда и ногти в порядке. Смотрю на себя в зеркало, висящее над умывальником. Надо было бы подстричься. Вернее, подровняться немного. Но парикмахеры придут только на следующей неделе. Нас обычно раз в два месяца стригут. Малышей-мальчишек — под машинку, девочек в основном просто подравнивают. Красить волосы, естественно, не разрешается. Но кто это слушает. Все девчонки сами краску достают и друг друга красят. Особенно Кристинка. Я ее уже в самых разных цветах видел. Сейчас она, правда, блондинка. Ей идет. Вообще, она красивая. Я иногда думаю о ней. А Люба никогда не красится. У нее свои волосы черные и красивые. Витямба всегда просит, чтоб его стригли как-то очень эффектно. Сбоку и сзади под машинку, а сверху и спереди, наоборот, густые волосы. Уши торчат в обе стороны. Но он вообще из-за этого не комплексует. Говорит, что это его изюминка, и все девки его именно из-за этих ушей и любят. Каждая норовит погладить его щечки и ушки. Когда Витямба показывает, как они его гладят и с какими лицами при этом — мы, все пацаны, угораем. Кирюха — тот вообще, похоже, себе уши перед зеркалом вывертывает и в трубочки скручивает. Уверен, что вся Витькина привлекательность как раз в ушах заключена.

Время до вечера тянулось медленно. Часы ползли по вечернему зимнему дому детей. В голову что-то ничего лезло. Я завалился на кровать, заложил руки за голову и закрыл глаза. Открытку я больше не читал, так как за день столько раз открывал ее или смотрел картинку, что выучил наизусть. И даже с закрытыми глазами я видел ее как наяву. Анализировать больше не было сил. Очевидно, что никакой новой информации из имеющихся у меня сведений и письма больше не получить. Все, что больше — это только мои фантазии и домыслы. Но пару моментов я все же для себя внутренне отметил. Во-первых, это то, что текст написал человек культурный и воспитанный. Это не работяга с «Евраза». И не из села человек. А это важно для меня. Я ведь мечтаю уехать отсюда в большой город. Я бы хотел, чтоб меня взяла к себе какая-нибудь интеллигентная семья, чтобы можно было с родителями не только на стадион и в поход ходить, но и там в театр, на концерты, в музеи — хотя, конечно, я и на стадион с походом согласен, лишь бы с хорошими отцом и мамой. И я снова погрузился в сладкие мечты-кинофильмы. Где наши только что забили гол и отец (нет, конечно, не тот человек, который раньше ко мне приходил), вскидывает обе руки в небо и на радостях обнимает меня. А мама поправляет мне футболку и достает из бумажного свертка бутерброды с колбасой, которые заранее собрала для нас всех троих на стадион.

— Нет-нет. Сначала, Сашенька, вытри руки влажной салфеткой. Вон какие они у тебя грязные!..

А потом настанет вечер, и после ужина мама будет мыть посуду, а я стою рядом с полотенцем и протираю влажные тарелки, и вдруг одну выронил, и она с грохотом разбилась об пол, но мама сказала:

— Ты не обрезался? Да Бог с ней! Главное, что руки целы.

Потому, что она больше всех любит меня…

Иногда, когда я представляю все эти мысленные кинофильмы, все эти сцены, которых никогда не было и уже никогда не будет, мне кажется, что это и есть реальность. Та самая жизнь, которую я никогда не имел. Жизнь, где меня любят и стараются понять, где мои чувства важны, а мысли значимы. Как не хочется потом возвращаться из этого выдуманного счастливого мира… Я уже давно не плачу, когда меня обижают чьи-то слова и даже когда чьи-то поступки, бестактные взгляды в мою сторону или даже оскорбительные, которые так больно ранят меня и мучат. Но я готов разрыдаться, когда я представляю себе эту прекрасную несбыточную жизнь.

Но, может быть, и сбудутся. Хоть что-то из того, что я себе насочинял. Теперь-то может такое случиться! Ведь этот мой М приедет именно ко мне. Не для того, чтобы выбирать из трех десятков подростков нашего детского дома, а только ко мне. Я уже думаю про него — «мой М». На самом деле рано это, как бы потом не пожалеть о происходящем. Но ведь так сладко, так невыразимо приятно думать о том, что меня может ожидать в семье, дома, с родителями…

В окно, покачивая ветками, заглянуло дерево. И я открыл глаза. И дерево тоже за меня переживает. Как и Витька, Кирюша, Лидуха, и Игоряша, и вообще — все ребята и взрослые. Если завтра у меня получится — для многих это будет возвращением надежды на то, что и такие чудеса бывают. Многие тогда поверят в то, что и подростка, которому в следующем месяце исполнится уже шестнадцать лет, могут забрать к себе домой хорошие люди. Я почему-то уверен, что они хорошие. А плохим-то я зачем? Правда, я читал в интернете, что и возвращают очень часто. Типа разочаровываются. Думали — берем лапочку, а он монстром оказался. За родителями с ножом бегает, младшим родным детям угрожает, матерится, дома не ночует, в школу не ходит. Поводов бывает много разных. Если меня возьмут под опеку — надо будет изучить, за что чаще всего возвращают детдомовских, и вести себя соответственно. Но сейчас-то рано еще об этом думать. Пока еще меня никто и не собирается к себе брать. Хотя нет: «И пусть в этом году у тебя обязательно появится любящая семья. И, может быть, это будет наша семья». Значит, хотят взять меня. Может, мне помолиться? Помоги мне, Господи!..

Глава 8

Спал я плохо. То и дело просыпался, доставал свой телефон с тумбочки и смотрел на время. Хотя и знал, что не просплю. До одиннадцати меня в любом случае Лидуха поднимет. Но все равно мне было тревожно. Витямба во сне разговаривал. Иногда это с ним бывает. Но я ему никогда не говорю, что слышу его голос во сне. Мне кажется, что это как-то очень не по-человечески — подслушивать чужие сны. Это еще хуже, чем читать чужие письма. Ведь во сне нельзя себя контролировать совершенно. Поэтому стыдно пересказывать человеку то, что он шептал ночью.

Поле шести утра я уже и не пытался заснуть. Просто лежал и слушал музыку с телефона, через наушники. Сначала долго не мог понять, что сейчас мне хочется включить. В результате раздумий решил, что это будут «Времена года» Чайковского. В последнее время я особенно часто именно их слушаю. Сначала мне больше всего нравились «Подснежник», «Баркарола» и, конечно, «Осенняя песенка», но постепенно я и все остальные пьесы расслушал, и теперь мне они все очень нравятся. И протяжная знойная «Жатва», и вся наполненная желто-красным лесом и сумрачным осенним небом сцена охоты. Но сейчас как-то удивительно легли мне на душу «Святки». Такая трогательная и потаенная мелодия! Кстати, у Вивальди в его четырех концертах-сезонах мои любимые месяцы тоже зимние. Может, это оттого, что я и сам февральский?.. Светает… Голубоватый снег в окне становится серым, еще немного — и он окрасится в легкую желтизну. По двору, тихо урча, чтобы нас не разбудить, проедет продуктовая машина. Значит, уже привезли свежий хлеб к нам в столовку. Скоро несколько ребят и девочек из десятого класса, зевая и растирая ладонями замерзшие непроснувшиеся лица, пойдут в запахнутых пальто и куртках на кухню. Сегодня их класс дежурит. Значит, через час и нас начнут будить. Скоро восемь… Осталось только три часа. Я почему-то вдруг понял, что совсем не волнуюсь. Что готов ко встрече. Порылся в тумбочке, нашел яркую картонную коробку в виде снеговика с морковным носом и метлой. Это подарок с конфетами, которые нам вчера привезли шефы. Перебираю свои сладкие запасы. Вот эту съем, в желтом фантике с Красной Шапочкой на этикетке. Положу ее на язык и буду, лежа на кровати, ощущать, как она тает у меня во рту, наполняя нёбо сладким ароматом. И думать о чем-то очень приятном… так… о чем? О том, что я молодец все-таки — такую видеоанкету записал с волонтерами, что меня одного после нее приехали забирать. Хотя нет. Пока еще только — «надеюсь, в 11 утра мы уже увидимся».

Пока только увидимся.

Но — «на самом деле ты просто не можешь не понравиться. Поверь. Любая семья сочтет за счастье иметь такого сына». Игоряша нам никогда не врет. Потому и любят его ребята и доверяют ему. Он до конца бывает честен. И значит, мне тоже вчера не врал. И раз так — у меня есть все шансы понравиться. Я все же не уродливый, хотя и не лопоухий красавец, не глупый. Учителя считают меня достаточно развитым интеллектуально. Даже по всем медицинским справкам у меня вторая группа здоровья и никаких психических отклонений. А ведь больше чем у половины детдомовцев проблемы со здоровьем и умственным развитием очень серьезные. Я про это в интернете читал, как-то даже пару раз обсуждали это с Витямбой и Аверьяновым — двумя нашими общепризнанными умниками. Хотя, по мнению Любы, ее Сашка Лапушкин к девятому классу намного дальше наших пацанов продвинется. Люба вообще очень гордится именно Сашкой, хотя любит их всех — и сестру, и четверых братьев — одинаково сильно.

***

Уже без двадцати одиннадцать. Я поднялся на третий этаж учебного корпуса. Там сейчас, в каникулы, никого нет. Стою у окна. Это мой наблюдательный пункт за двором. Моему М. Евдокимову неоткуда больше появится, кроме как пройти через наш двор к подъезду администрации детского дома. И даже если он в спальный корпус зайдет — все равно я его увижу. Не на вертолете же он прилетит. «Прилетит вдруг волшебник в голубом вертолете…» Отсюда весь двор как на ладони. Я присел на подоконник и наблюдаю за всем, что происходит на улице. Аверьянов как бы невзначай зашел к нам с Витькой после завтрака в комнату и сообщил, что он видел, что директор уже приехал и прошел к себе в кабинет.

Вспомнил, что я не брызнулся одеколоном. Он же отобьет «запах сиротства»… Побегу скорее прыснусь. Нет. Теперь уже не успею. Могу пропустить моего М. Черт с ним, с этим запахом. Может, он и не учует. Так-то я полностью готов: темные брюки, белая рубашка, поверх — Сашкина худи с «Барселоной». Немного все стили перемешал, как сказал, критически осмотрев меня, модник Витямба, «но в целом ты, Белов, выглядишь до неприличия приличным мальчиком! Коим и являешься. Можешь смело предстать перед взором любого кандидата в отцы, матери, даже дедушки и прабабушки! Они сразу поверят, что у тебя наклонности ботана и душа колокольчика!» Я, естественно, сообщил своему другу, что он придурок, но не злился.

— Скажу больше, — не унимался разошедшийся Бушилов, — в таком виде ты вполне можешь даже жениться. Я бы посоветовал тебе избранницу из нашего класса. Больше всего тебе, Белов, подойдет Машка. Конечно, есть шансы, что она будет тебя бить после бракосочетания, но зато с ней ты будешь как за каменной стеной. Фигура у нее атлетическая. Рука тяжелая. Характер нордический. В общем, это не женщина, а противотанковая мина. Если случайно заденешь — там такой взрыв будет!.. Все разнесет на куски!

Кирюша заливается своим детским смехом, Витямба пытается защититься от моих пинков, ржет и прячется за Любу. Короче, как-то они сумели сообща на время меня рассмешить, отвлечь от волнительного груза предстоящего события. Все-таки как здорово иметь такого друга, как мой Витька! Умного! Отзывчивого! Тактичного! Доброго! Вот уж кто понимает меня лучше и быстрее всех.

Маршрутка высадила человека прямо напротив наших ворот. Идет прямо в наш двор, уверенно посматривает по сторонам. Остановился посередине двора. Это он, наверное, окрикнул мимо пробегающего Лешку из шестой группы. Что-то спросил у него. Лешка показал рукой на подъезд канцелярии и умчался, застегивая на ходу синюю куртку. Это он… Стоит посередине двора, смотрит вокруг. Могу рассмотреть. Черное пальто, шарф намотан как-то не по-нашему. Клетчатый. На голове серая вязаная шапка. Зачем-то снял шапку, помахал ей кому-то… он мне машет! Я отпрянул от окна. Нет. Просто помахал невзначай, заходит в подъезд. Теперь надо идти к нам в группу. Директор, скорее всего, вызовет меня. Не надо бежать только. Чтобы не вспотеть. Просто иду быстрыми шагами. В нашу комнату. Где все? Рассосался девятый класс. Да, все правильно. Ушли в спортивный зал. Там сегодня футбольный матч с пятой школой. Медведев играет на позиции полузащитника, как он вчера хвалился Ромке. Я сижу на кровати. За мной кого-нибудь пришлют. А кого? На матче все. Нет, конечно; обязательно какая-нибудь мелочь с четвертого по шестой класс носится по коридору. Отловят шпаненка и отправят за мной. Или мне пойти туда поближе, торчать там недалеко от входа в канцелярию?

…Легкие шаги по коридору. Тихий стук. Заглядывает Галя Лапушкина:

— Белов. Тебя к директору вызывают. Прям сейчас иди. Он ждет.

— Спасибо. Я иду. — Галина голова пропала. Я резко поднялся и зачем-то подошел сначала к окну. Взглянул во двор, потом заглянул в ящик письменного стола, где спрятал мою новогоднюю открытку в конверте. Захлопнул ящик. Надо идти. Почувствовал, что сердце колотится в груди, готовое выпрыгнуть наружу. Спускаюсь по лестнице. Первый этаж. Вот и дверь канцелярии. Тяну за ручку, рука немного дрожит. Вхожу в комнату. Почему-то плохо вижу, что происходит внутри. Директор сидит за своим столом. Он — рядом, в кресле. Встал мне навстречу, шаг… улыбается… Я чувствую, как он пожимает мою руку, а его левая рука держит меня осторожно за локоть. Вижу его улыбающиеся глаза через очки без оправы. Его лицо совсем рядом… Как стучит сердце…

— Здравствуй, Саша. Это я тебе написал открытку, — и чуть нерешительно, — Вот приехал. К тебе. Познакомиться. Твой директор разрешил нам увидеться. Если ты, конечно, не против…

— Здравствуй, Александр. Ты заходи, не стесняйся. Вот хочу тебе представить господина Евдокимова. Он прилетел из Москвы. И собрал все официальные документы, необходимые для оформления гостевого режима для тебя. Да ты садись, пожалуйста, на диван.

Я сажусь на этот самый диван, развернувшись полубоком к директору, сидящему за столом. Он садится не в кресло, а тоже на диван, рядом со мной. И тоже вполоборота к директорскому месту. Я стесняюсь смотреть в его лицо — смотрю на директора.

— Но поскольку ты уже парень взрослый, вполне дееспособный, то я обязан узнать твое желание. Хотел бы ты пообщаться с нашим гостем? Наедине? Или в моем кабинете?

— Может быть, нам можно прогуляться вдвоем? — спрашивает Он, с надеждой глядя одновременно и на меня, и на директора.

— Для этого требуется согласие мальчика.

— Да, да, — я спохватывался, на секунду поворачиваясь к Нему. — Мне лучше пойти погулять…

— Тогда, Саша, вот тебе бумага. Подпиши внизу. Это твое согласие на вашу встречу. И Вы, Михаил, тоже вот здесь. Под Сашиной.

Он быстро поднялся. Стою с Ним рядом у стола. Он согнулся над документом. Что-то легко чиркнул в нем.

— Ну, раз вы оба согласны, можете отправляться на прогулку хоть сейчас. Обед у нас в тринадцать ноль-ноль. У вас есть почти два часа.

— Только два? — Он разочаровано смотрит на директора. — Нам этого времени будет очень мало. Столько надо всего друг другу рассказать, объяснить… Может, мы с Сашей где-нибудь в городе пообедаем? — Я чувствую, что мы с Ним уже немного заговорщики. И он решает за нас обоих. И мне это нравится. — Ведь мы же имеем право, с вашего согласия, конечно, провести вместе восемь часов. Так вот мы… я… просим этого согласия. А Саша точно голодным не останется.

— Как раз в этом я не сомневаюсь. Давайте-ка так договоримся: если Александр захочет — вы, Михаил, обещаете мне сразу же привести его назад в детский дом. А так у вас есть на общение время до ужина. Но в восемнадцать тридцать мальчик должен быть в группе.

— Конечно. Обязательно будем. Я обещаю! — Он явно обрадовался милостивому решению директора. А я радуюсь, что он радуется.

— Ну, тогда так и договоримся. Саша, ты иди одевайся пока. А мы тут еще решим несколько мелких вопросов.

— Я провожу.

Я пошел к двери. Он вышел вместе со мной. Прикрыл за нами дверь в кабинет и обрадовано мне:

— Ура! У нас с тобой теперь целый день! — Глаза у него блестят. Улыбается и смотрит на меня с доверием. — Я тебя на улице подожду. Во дворе. Там у вас дерево большое. Буду под ним. Ты потеплее одевайся только, холодно тут у вас в Сибири.

И быстро скрылся за дверью. Я не торопясь пошел к нам в группу. Хоть десять минут есть, чтобы что-то обдумать. Осознать. Мысли в голове кружились в каком-то хороводе. Я ведь даже не успел его как следует рассмотреть. Как-то даже стеснялся смотреть ему в глаза. Но он в мои смотрел. Смотрел и улыбался. И он очень обрадовался, что у нас впереди целый день. День вместе. Он просто засветился от этого! Я это даже не увидел, а скорее почувствовал. Меня прямо всего обдало его радостным возбуждением. А это значит… значит, я понравился ему. Хоть бы никого не было в группе! Не могу сейчас отвечать на их вопросы. Если бы с ходу его разочаровал — он бы не стал просить меня на целый день. Пока все идет хорошо… Какой он? Я его как-то словно в тумане видел. Но он точно немного выше меня ростом. Худощавый, глаза в очках добрые. Он близорукий. Без бороды и усов. Волосы не помню. И как одет тоже. Но он очень приятно улыбается. И когда взял меня за руку… нет, не рукопожатие, а осторожно обхватил чуть ниже локтя мою протянутую руку. У него теплые руки. Витька ждет меня в нашей комнате.

— Ну, что? Как все прошло? Как ты там?

— Ой. Даже не знаю. Но кажется, все нормально. Сейчас пойдем с ним гулять. Мне срочно собираться нужно.

— А какой он? Понравился тебе? Галька прибежала к Любе и рассказала, что его видела. Говорила, что в черном пальто, высокий, в очках. И лицо немного загорелое.

— Да? Я не заметил как-то. Но кажется, да. Немножко загар есть.

— Но так он тебе как? Понравился?

— Да. Кажется, он мне понравился. Кажется, даже очень понравился.

И тут Витямба вдруг засветился, расплылся в улыбке и кинулся меня обнимать:

— Молодец! Вот ты молодец, Саня! Я знал, что так будет. Давай собирайся скорее. Нет, знаешь чего — иди сначала в туалет зайди. А то потом от волнения и мороза вдруг захочется. Чего ж ты будешь в кустах, что ль, перед опекуном позориться. Иди прям сейчас.

Я пошел. Выглянул в окно умывальника. Дерево стояло. А его еще не было. Сердце опять застучало в ужасе. Он ушел. Решил, что я не такой. И не попрощавшись… Уехал подальше отсюда. В Москву. От этой мысли внутри у меня все перевернулось. Я поскорее вернулся в комнату. Витямба тер влажной губкой засаленные рукава моей зимней куртки.

— Его там нет, — растерянно сказал я и сел на кровать.

— Кого нет? Где?

— Опекуна. Из Москвы. Он сказал, что под деревом будет меня ждать. Он, наверное, раздумал и уехал без меня.

— Ты что? Куда он мог уйти? Просто, небось, еще у директора. Че ему? Мерзнуть, что ль, на улице, тебя ожидая? Невелика птица! Что ты расселся-то? — Витька выглянул в окно. — Да вон он, твой, стоит под деревом. Ждет. Пока его тупорылый опекаемый на кровати расселся. Одевайся давай скорей! А то и правда уйдет. Подумает, что ты, как девочка, перед выходом носик пудришь и вечно себя ждать заставляешь, — и Витямба скорчил свою обычную глумливую рожу.

Я только кинул взгляд в окно и тут же бросился натягивать свои говнодавы и куртку с влажными от Витькиных усилий рукавами. Трикотажные перчатки засунул в карман. Схватил шапку в руки и выкатился стремглав на улицу. Он сразу увидел меня пошел навстречу. «Опять улыбается», — подумал я.

— Надень шапку! Простудишься! — Он теперь был без очков. Тоже в шерстяной шапке. Опять я волосы не рассмотрю. Но теперь явно вижу, что у него загар. Глаза серо-голубые, радостные. — Я вот сюда, в Сибирь, самую теплую одежду взял, а оказалось, что не так уж тут у вас холодно.

Мы пошли рядом. Вдруг кто-то кинул мне в спину снежок. Оборачиваюсь — нет никого. Он показывает на окно второго этажа:

— Кажется, обстрел ведется вот оттуда.

Я посмотрел туда и увидел, что в окне седьмой группы мне корчат рожи Сашка Лапушкин и Женька. Я почему-то ни грамма не обиделся на них. Наверное, потому что и он не обиделся и воспринял это как легкую шутку. Он даже весело помахал двум этим придуркам рукой. Я почему-то тоже помахал… «Это я зачем? — мелькнуло у меня в голове. — Нравится делать, как он?»

— Я вот решил сначала сам тебе рассказать кое-какие моменты, которые надо прояснить сразу. Ну, чтобы ты не мучился этими вопросами. Знаешь, иногда хочется знать что-то важное про человека, а спросить как-то неудобно. Поэтому давай я сначала сам задам себе твои вопросы. И дам тебе на них ответы. Не против, если мы так начнем знакомство?

— Нет. Я не против.

— Тогда я немного про себя расскажу. Меня зовут Михаил Евдокимов. Я по происхождению русский. Родился в Москве. Но я живу попеременно то в Москве, то в Вене. Это в Австрии. Знаешь такой город?

— Знаю. Но я там никогда не был. Я еще нигде не был, дальше Кемерово не выезжал.

— Ну, это нормально. Еще успеешь мир посмотреть. Так… Ну, в Австрии у меня работа. Я пишу пьесы, сценарии и либретто. Это называется драматург. Знаешь такую профессию?

— Конечно. Я же не дебил. У нас детский дом для умственно нормальных.

— Да. Извини. Как-то глупо — все время тебя переспрашивать. Ты ведь и сам можешь переспросить, если что-то тебе будет непонятно. Просто я волнуюсь немного. Это у меня первый раз, когда я вот так приехал к человеку знакомиться. Ты ведь тоже, наверное, волнуешься. Еще и посильнее меня? — заглядывает мне в лицо, как бы стараясь понять мое состояние.

— Я тоже… Но сейчас уже меньше.

— Ну и слава Богу! Как-нибудь мы справимся вместе. Тебе, конечно, труднее. Все же я старше намного, и ведь это я тебя опекать должен, а не ты меня. Значит, я должен постараться сделать так, чтобы тебе было со мной спокойно, комфортно. Ну, если у меня не будет получаться, ты мне помогай.

— Хорошо.

— В Австрии отчеств нет. Все обращаются друг к другу просто по именам или, если официально, по фамилиям. Поэтому ты в Вене станешь господин Белов. По-немецки: герр Белофф. Кстати, красиво звучит. Но и Саша тоже можно. Для близких. Я вдовец. Моя жена была немка. Она погибла два года назад. Это был несчастный случай, но давай об этом не сейчас. Мы прожили вместе двадцать пять лет. У меня есть еще дочь. Она уже взрослая девушка. Недавно вышла замуж. Живет у мужа в Италии. А, вот еще — мне сорок девять лет. Это кратко про себя. Я знаю, что это совершенно недостаточная информация для тебя, но я сейчас хочу именно самое главное тебе о себе рассказать. Я потом, конечно, на все твои вопросы отвечу. А сейчас о другом. О том, как сюда попал. Я увидел твою анкету на одном немецком сайте поиска родителей для сирот. Ну, есть такой в Европе; в немецкоговорящих странах есть такой ресурс. Распространяется по Германии, Австрии, немецкоязычной части Швейцарии и Италии. Там твою анкету и увидел.

— Так меня же только в России снимали волонтеры для поискового сайта «Найди своего ребенка», — говорю.

— Ну, не знаю. Я твою анкету на другом сайте увидел. Еще удивился, что русскоговорящий мальчик там появился. Ну сейчас это неважно, наверное. Главное, что я увидел твою фотографию и прочел про тебя анкету. А там как раз была ссылка на этот российский ресурс… как ты его назвал?.. А, «Найди своего ребенка», да. Там я уже посмотрел твое видео и вот решил приехать к тебе познакомиться. Может, мы понравимся друг другу. И я тогда… тогда оформлю опеку и… там посмотрим, как пойдет.

— А как мне вас называть? Господин Евдокимов? Или по имени-отчеству? Мне проще с отчеством. Я так привык. Не обижайтесь на меня, пожалуйста.

— Да нет. Что ты?! Как раз очень верный вопрос ты ставишь. В Австрии я герр Михель. А в России я Михаил Германович. Моего отца звали Герман. Он был немец, из ГДР. Но я тебе все про мою семью потом расскажу. Я вот подумал: наверное, лучше, если ты прямо сразу будешь говорить мне «ты». И без всяких отчеств. Тут просто такой момент будет возникать постоянно, щекотливый. Ну вот смотри. Представь, что мы сейчас пойдем с тобой, например… например, в пиццерию какую-нибудь. И там все вокруг: официанты, люди за соседним столиками — все будут слышать, как ты меня называешь на вы и по имени-отчеству. Они тогда сразу начнут гадать, кем мы друг другу приходимся и чего это мальчик с каким-то дядькой по ресторанам ходит. Ну не будем же мы всем вокруг объяснять, что это мы только знакомимся и что я тебя собираюсь под опеку брать и все такое… В общем, это только лишние вопросы. Поэтому я предлагаю тебе называть меня на «ты». Ведь тебе же необязательно при этом прибавлять что-то еще. Просто ты говоришь мне «ты». И этого достаточно. И только, пожалуйста, — не надо никаких дядь Миш. Это прям совсем для меня тяжелый вариант обращения. Ну что, Саша? Договорились?

— Ну, я попробую, но не знаю — непривычно как-то вас на «ты».

— Да нормально. И не «вас», а «тебя». Давай ты попробуешь сказать мне что-нибудь такое, ну, чтобы с обращением на «ты».

— А что именно?

— Ну-у, например, скажи мне так: «Я хочу есть. Где мы будем с тобой обедать?» Ну, давай теперь ты пробуй.

— Я хочу есть. Где мы будем с тобой обедать?

— Ну вот видишь! Как легко мы с тобой на «ты» перешли.

— Но вообще-то я пока еще не хочу обедать. У нас сегодня праздничный завтрак был. Очень сытный.

— А-а. И что же включает в себя этот праздничный завтрак-банкет?

— Сырники со сметаной. Клубничный йогурт и бутерброд с копченой колбасой. Все вкусное.

— Ого! Неплохо вас кормят. Сырники я, кстати, тоже очень люблю. Но сам их не умею готовить. Раньше жена делала, потом дочь иногда. А сейчас никто… Но если ты тоже их любишь, то я научусь обязательно. Буду их печь. И потом съедим их вместе. А мы, вообще, куда с тобой идем?

— Я не знаю. Я просто с вами рядом иду.

— Не так. «С тобой рядом иду».

— С тобой рядом иду.

— А куда в вашем городе обычно ходят гулять зимой? Я, понимаешь ли, в Новокузнецке впервые. Вообще за Урал ни разу не выезжал. Поэтому готов слушать твои советы по поводу нашего маршрута.

— Ну… у нас тут есть в центре крепость. Но она далеко. Еще центральная площадь, оперный театр. Я там был несколько раз. Очень красивый.

— Ну, ты мне все это покажешь обязательно. Но я думаю, хоть ты и не голодный, а от чашки кофе не откажешься? Я же только с самолета. Разница во времени с Москвой тут четыре часа. А лететь тоже четыре с половиной. И получилось, что я эту ночь не спал почти. В самолете я так и не научился спать, к сожалению. Прилетели по местному времени в шесть утра, сразу на такси и в отель. Там поспал меньше двух часов — и к тебе. Даже не успел позавтракать. Так что давай я хоть кофе выпью где-нибудь. Посоветуешь, где у вас лучше всего его варят?

— Да, конечно. Вам надо поесть… в смысле, тебе… Кофейня хорошая есть в «Планете». Это торговый центр такой. Я, правда, там не пил. Но все говорят, что там хороший. Можно туда. Но там дорого…

— Ну, поехали туда… далеко это?

— Да не особо. Минут двадцать на маршрутке. На автобусе дольше. Но у меня проездного нет.

— Ну и ладно. Поехали. Показывай, где маршрутка эта?

Мы ехали в полупустой маршрутке. Выходной день. Сидели рядом и молчали, чтобы не мешать другим пассажирам. Только иногда я показывал ему что-то за окном. Вот проехали бассейн. Мы сюда иногда ходим плавать. А это кинотеатр. Я уже почти совсем не нервничал. Как-то мне с ним спокойно. Даже удивительно. И я боялся, что не знаю, о чем с ним говорить, а оказалось, что тем для разговоров у нас не перечесть. Я смотрел в окно и думал, что мне нравится с ним гулять. И разговаривать тоже. И мне с ним очень легко. В салоне тепло. Он снял шапку и смотрит в окно. У него, оказывается, немного кучерявые каштановые волосы, чуть выдающийся вперед острый подбородок, маленькие морщинки идут от носа к углам рта. Если присмотреться — они белые, загар их не окрасил в бронзовый цвет. На его руках черные кожаные перчатки. Слева на запястье вылезли золотистым циферблатом часы. Он аккуратно одет и подстрижен. Как говорит Витямба, «ухожен». Он поймал мой взгляд на себе и заулыбался. Просто так. Его это вовсе не смутило. Вообще, это, наверное, хорошо, что он такой инициативный и быстро все взял в свои руки. Наверное, отец… ой… опекун должен быть таким. Руководить ребенком. Я ведь для него ребенок…

Подъехали. Занесенная снегом вывеска: «Торгово-развлекательный комплекс «Планета». Я веду его в кафе. Вдруг испугался, что меня там узнает тот администратор и выставит из зала. Это будет такой позор! Какой я идиот, что повел его сюда… Но уже поздно. Он уверенно входит в стеклянные двери кофейни, я — за ним. К нам тут же приближается администраторша. Но он обращается не к ней, а ко мне:

— Ну, что? Какой столик выберем? Я вообще-то люблю у окна, но можем выбрать, который нравится тебе. Вот мы вот здесь хотим сидеть.

И мы поднимаемся в находящуюся в самом центре зала стилизованную плетеную гондолу, которая прикреплена к висящему под потолком огромному воздушному шару. Это, конечно, самое козырное место во всем кафе. Я иду за ним. Он снимает свое пальто, разматывает шарф. Теперь я вижу, что у него темно-серые брюки, твидовый пиджак в рубчик и оливкового цвета водолазка. И мы устраиваемся напротив друг друга. Девушка приносит нам меню и кладет перед каждым. Он углубляется в меню. Говорит ей:

— Мы позовем вас, когда выберем.

Я машинально тоже начинаю листать страницы, но почти ничего не знаю в этих названиях — и боюсь спросить. Он посматривает то на меня, то в меню и предлагает:

— Я буду двойной эспрессо. А ты? Ты любишь кофе покрепче? Или с молоком?

Я пожимаю плечами. Думаю про себя: «Откуда я знаю, какой я люблю? Я никакой, кроме того, что в Макдональдсе, не пробовал». Он улыбается и говорит, что, пожалуй, закажет для меня латте. Я киваю, что да, я не против.

— А какой ты хочешь десерт? Тут, я смотрю, много разных. Ты что любишь? Единственное, я боюсь, что ты себе аппетит сладким перебьешь. А мне тебя надо еще обедом накормить. — Он думает, что аппетит мальчика из девяносто шестого можно чем-то перебить… — Вот, например, можно взять этот творожный десерт со свежими ягодами малины и смородиной… хотя нет. Ты же сегодня уже ел на завтрак сырники. Тогда давай тирамису. Ты пробовал когда-нибудь тирамису? Нет? Тогда давай обязательно попробуй. Я, правда, не уверен, что здесь его умеют делать по-настоящему. На самом деле, правильный тирамису умеют готовить только итальянцы. Но мы все же рискнем. — Девушка! Мы готовы сделать заказ. Для молодого человека большую чашку латте и тирамису. А мне принесите двойной эспрессо и запеченное яблоко с корицей.

…Было вкусно… и еще — мне было с ним спокойно. Я вдруг понял, что когда я с ним, то можно расслабиться и просто слушать его советы. Это так классно, когда можно просто слушаться взрослого, который хочет, чтобы тебе было хорошо. И вкусно. И мне было и хорошо. И вкусно. Он попробовал из моей тарелочки своей ложечкой маленький кусочек моего десерта и сказал:

— В общем, недурственно.

Потом отрезал от своего запеченного яблоко половину и переложил на мою тарелку:

— Попробуй теперь ты мой. Как твое мнение?

Я мотнул головой, что нравится, так как рот был забит сладким.

— Так. Ну, пока ты жуешь, я тебе еще расскажу про себя. Ну, про то, что моя жена погибла, я уже говорил. Про дочь тоже. Ее зовут Анна. А муж у нее итальянец. Он работает в банке. Они живут в Бергамо. Это такой очень приятный городок в северной Италии. Дочь закончила венский университет. По профессии она переводчик.

Он отхлебнул кофе и посмотрел на меня внимательно, будто хотел убедиться, что мне интересно то, что он говорит.

— Я родился в Москве. Моя мама русская, она живет в Москве. Хотя, конечно, она уже старенькая. Ей почти семьдесят восемь. Но она еще в приличной форме и пока в состоянии обслуживать себя сама. Впрочем, она довольно часто и подолгу живет в Италии, у Анны. Внучка — это ее самая большая привязанность. Ну а мой отец был, как я уже тебе говорил, из ГДР. Они познакомились еще в шестидесятые годы прошлого века. Отец приехал в Москву на стажировку. Он был врач. Невропатолог. А мама тогда только училась в медучилище, была в больнице на практике. В общем, там они и познакомились. Потом поженились. Родился я. Они сначала жили в Москве. А когда мне уже было одиннадцать лет, папа получил назначение главным врачом в Лейпциг. И мы переехали. Я там жил до двадцати пяти лет. Но потом отец умер. Мама не хотела оставаться в Германии. Чувствовала себя там на чужбине, и мы вернулись в Москву. Я к тому времени окончил университет. Факультет нефтехимии. Начал писать диссертацию. Но тут в России началась перестройка, и я не мог найти в Москве работу. Мама осталась тут, а я вернулся в Германию. Тогда уже произошло соединение западной и восточной частей. По-немецки я говорил, писал и думал не хуже, чем по-русски, и никакой адаптации к новым условиям мне не понадобилось. Я начал работать в фирме, занимающейся поставками оборудования для горной промышленности из Германии в Россию.

Потом я написал свою первую пьесу. Ну, это отдельная история, как это вообще в моей жизни случилось. Но, к моему огромному изумлению, пьеса стала активно ставиться, причем не только в Германии, а и в Европе и в России тоже. У меня появились новые заказы, и постепенно я полностью перешел на работу по этой стезе. Еще до этого, когда я работал в горнодобывающей фирме, я познакомился с моей будущей женой. Она была немка, но из Австрии. Ее звали Магда. Очень скоро родилась наша дочь Анна. Вот в общих чертах и все про меня. Ты перекусил? Хочешь еще кофе? Ну, тогда я расплачусь…

— А почему вы стали искать… себе еще….

Он не заметил, что я обратился к нему не как договаривались, а на «вы». Задумался на несколько секунд:

— Я на самом деле и сам до сих пор не совсем и сам понял зачем… Как-то это само собой вышло. У меня возникла идея нового сценария. И я хотел, чтобы одним из персонажей был ребенок, которого в детстве потеряли родители… ну это сейчас неважно… короче говоря, я полез в интернет, чтобы собрать материалы, фактологию, связанную с этой темой. И наткнулся на это немецкий сайт, про который уже тебе рассказывал. И там увидел тебя. Сначала меня твое лицо заинтересовало — я почитал сопровождение к анкете, а потом увидел сноску на видеоматериалы. Полез посмотреть и оказался на российском сайте, где твоя анкета как раз и была размещена первоначально. Там вообще несколько тысяч подростков твоего возраста. Я стал их просматривать. Наверное, месяц изучал. Сейчас спроси зачем — не отвечу. Просто интересно было. Вот так… а потом уже начал документы собирать и с Кемеровскими областными органами опеки связываться. Так что я про тебя намного больше знаю, чем ты про меня. Поэтому и рассказываю тебе про себя побольше. Но учти, скоро я тоже тебя вопросами закидаю. Мне очень интересно все про тебя узнать. Но сегодня (давай договоримся) твой день. И ты в приоритете меня спрашивать. Так что вот, Саша, можешь и начинать, но только давай договоримся. Сразу же. И навсегда. Не врем друг другу. Если вопрос или тема кажутся тебе или мне неважными, бестактными или несвоевременными, то так и говори мне: «Знаешь, ты меня извини, но я считаю, что нам пока рано обсуждать эту тему». Или: «Я бы не хотел говорить об этом». Я думаю, Саша, такой ответ будет вполне нормальным. И он намного лучше, чем начинать врать. Я бы хотел, чтобы мы старались быть честными между собой во всем. Ну ладно, что-то я совсем заболтался. Давай спрашивай меня о чем хочешь.

— Ну, вы… ты мне уже много рассказал, но я вот хочу спросить, если вас… если тебя это не стеснит: все-таки почему ты меня выбрал и ко мне приехал. Ты сказал, что нескольких тысяч парней анкеты просмотрел? Почему я?

— Ты знаешь… Буду откровенен. Из всех нескольких тысяч просмотренных видеоанкет я, кроме тебя, еще выбрал пятерых. Ну, девочек я вообще не смотрел. Во-первых, девочка у меня и так уже есть. Во-вторых, мне все же кажется, что для девочки в любом случае прежде всего нужна мать, а парню в пятнадцать лет, скорее, уже отец больше нужен. Впрочем, тут я, может быть, и ошибаюсь: наверное, мать любому ребенку важнее отца. Но мне ведь девочку и не дали бы под опеку. Согласись, что это смотрится как-то подозрительно, когда мужик за сорок, вдовец, удочеряет девушку-подростка! Ну а в-третьих, мне кажется, что с парнем мне будет проще обо всем договариваться. Впрочем, это не факт; мальчики тоже разные бывают. Но вернусь к моему списку. Внимательно изучив по многу раз анкеты и видео всех пятерых ребят, я понял, что зря все это время лазал по сайту. Можно было сразу остановиться на тебе и больше никого не просматривать. А может, это и хорошо, что я стольких еще с тобой сравнивал. Зато я теперь точно знаю, что ты — самый лучший. Не красней. Я имею в виду, что самый лучший для меня.

— А почему для вас… для тебя лучший — я?

— Тоже знал я, что ты это спросишь. Ну, конечно, тут много объективных факторов. Но и субъективные нельзя сбрасывать со счетов. Для меня большое значение имеет то, что ты живешь и учишься в очень приличном детском доме, куда попадают только вполне полноценные во всех отношениях дети. Ведь очень много детских домов, где почти все дети с психическими и умственными расстройствами. А в вашем заведении учатся в определенной степени сливки из сирот. Еще один фактор — это то, что ты один. Я имею в виду — без братьев и сестер. Ведь разделять их по закону нельзя. Ну а я, сам понимаешь, один, без жены, с несколькими сразу ребятами объективно не справлюсь. А ты один. В анкете также сказано, что ты физически парень крепкий. И на видео это видно, а потом и учителя твои подтвердили: мальчик уравновешенный, спокойный, физически развит хорошо. Я понимаю, что и больным детям родители нужны. Но ведь и таким, как ты, здоровым, не меньше. Еще одна штука есть; мне про нее очень неудобно тебе говорить, но раз мы договорились, что не врем друг другу… У тебя, Саша, мать умерла. Отец, по информации твоих учителей и воспитателей, тебя не посещает практически. Еще раз прости, но ты попробуй тоже на мое место встать. Дай Бог все у нас сложится, и я заберу тебя к себе. И будем жить как нормальная семья, как отец и сын, хоть это как хочешь называй. Опекун там и опекаемый. Это не важно, я ведь очень привыкаю к человеку быстро, и мне потом трудно с ним расставаться. А если потом в дверь позвонит кто-то из твоих биологических родителей и скажет: это мой сын, отдавай мне его — и что я тогда буду делать? Как я буду терять сына, которого люблю, о котором я привык заботиться?.. Прости меня, но за тобой, Саша, никто не придет; твоя мама умерла… Правда, существует твой отец…

— Он никогда не придет за мной. Я ему совсем не нужен. Вы… ты можешь быть спокоен. Я никому не нужен. Пока во всяком случае.

— Мне жаль, что я тебя ранил этими словами. Но я хочу, чтобы ты понимал, почему я приехал именно к тебе. Но и это еще не все. Факторы факторами, но есть еще и человеческие чувства, вернее предчувствия; нечто такое, что очень трудно объяснить словами. Но я хочу попробовать; все же я занимаюсь литературой, должен уметь делать это лучше других. А у меня сразу, с самого начала, было ощущение, что ты — мой мальчик. Может, это звучит как-то пафосно, но я чувствую, что ты — тот, кто будет мне самым лучшим сыном и для кого я стану самым лучшим отцом. Не могу этого объяснить. Просто это какая-то внутренняя связь. Я почувствовал тебя, еще когда твои видео бесчисленное количество раз просмотрел. И сейчас, когда увидел наяву, только еще увереннее стал это понимать, что я не ошибся. Что ты как раз такой, каким я бы хотел видеть своего сына.

Мы шли по улице рядом. После этих его слов мы оба надолго замолчали. Я переваривал сказанное, а он ждал, пока я переварю. Вот ведь как бывает… Встречаются два человека, и оказывается, что они настолько хорошо понимают и чувствуют друг друга, что так и за много лет не научишься, а у них все само как-то выходит. Он прервал паузу, которая нас обоих совсем не тяготила. Я подумал, что это хороший признак, когда с человеком комфортно не только говорить, но и молчать. А с ним это именно так.

— Мы вроде с тобой шли обедать, — у него всегда бодрый голос, — так что? Какие у тебя предложения? Я что-то сомневаюсь, что ты тут по ресторанам шляешься, поэтому сформулирую свой вопрос следующим образом: что именно, мой дорогой Александр, ты хотел бы сейчас больше всего съесть?

— Ну, я не знаю… наверное, что-то мясное. Если можно.

— Уточняю вопрос: это должно быть что-то типа большого стейка с кровью? Или что-то утонченное и изысканное?

— Можно изысканное, — сообщил я, так как мне само это слово понравилось.

— Ну, тогда давай-ка, мой дорогой, посетим какой-нибудь приятный французский или итальянский ресторан с авторской кухней.

Он достал смартфон и начал его довольно ловко ковырять, делая запрос. Через полминуты стало ясно, что французской кухней мы в Новокузнецке не побалуемся. Он поймал какого-то частника, и через десять минут мы подъехали к небольшому итальянскому ресторану в центре. Я раньше никогда не видел такого места. Мы сели у окна. Скатерть была белая и накрахмаленная. Рядом с сервировочными тарелками лежали такие же белоснежные тканевые салфетки, продетые в серебристые изящные кольца. Официант в белой рубашке и черной бабочке поставил на стол тарелки и по два блестящих прозрачной чистотой бокала. Я немного тушевался. Боялся, что-то сделаю не так. Но Он был в отличном настроении и все время шутил с официантом. Они обсуждали заказ, потом вино к нему. Мне, несовершеннолетнему, было предложено сопроводить трапезу чуть кисловатым морсом их собственного изготовления. Все было очень красиво. И очень, очень вкусно. К нам даже подошел шеф-повар, который оказался владельцем этого ресторана. Еще и итальянцем при этом. Он с ним поговорил о чем-то веселом по-итальянски. Оба смеялись. Шеф показывал на меня и что-то говорил. Он ему объяснил. Потом шеф с улыбкой потрепал меня за плечо и ушел к себе на кухню. Он перевел мне:

— Я ему сказал, что хорошо знаю итальянскую кухню, потому что моя дочь замужем за итальянцем. Он спросил, откуда ее муж. Я сказал, что из Бергамо. А он тоже с Севера. Из Мантуи. Я там бывал. Немного про город поговорили. Он потом про тебя сказал. Что сын у вас на вас похож. Ну я, Саша, не стал его разубеждать. Думаю, зачем его посвящать. Пусть думает, что так. Ты за это на меня не в обиде?

— Нет. Совсем нет. Он мне понравился. Веселый такой! Наверное, вкусно умеет готовить.

— Ну, не знаю. Сейчас попробуем. Во всяком случае, теперь, когда он знает, что нашел в нашем с тобой лице (то есть лицах) ценителей высокой итальянской ля куччина, он будет готовить особенно старательно. Это уж ты мне поверь. Я хорошо знаю эту нацию.

Еда и правда была очень вкусной. Я ощущал, как у меня на небе таял запеченный козий сыр, чуть приправленный каким-то кисло-сладким джемом. Я даже представить себе не мог, что сыр есть вкусно с вареньем!.. Блюдо под названием ризотто тоже мне очень понравилось. Да вообще все было прекрасно. И еще — мне было опять очень хорошо и спокойно с этим взрослым, уверенным в себе, опытным человеком. И я весь этот день видел, что он очень мягко и ненавязчиво старался сделать так, чтобы время, которое мы проводили вместе, было для меня приятным.

В пять часов мы засобирались возвращаться в детдом.

Он сокрушался, что так много болтал со мной о пустяках, а множество очень важных тем даже не успели затронуть. Но я сказал, что мне было очень интересно слушать его по любым темам. Мороз к вечеру постепенно крепчал, но я говорил, что мне не холодно. Просто мне очень хотелось побыть с ним все отпущенное нам директором для общения время, до последней минуты, впритык, до половины седьмого. Уже ближе к нашей улице Климасенко я снова начал волноваться. Уже скоро придем. Прощаться будем. А дальше что? Он как-то понял мои волнения и сказал, что у него обратный билет в Москву на раннее утро пятого числа, а это значит, что мы можем еще целых два дня провести вместе. Это успокоило меня. Но еще легче мне стало, когда он сказал, что теперь, когда мы все же немного познакомились, он хотел бы мне рассказать о плане, который предлагает мне с ним осуществить. Завтра утром, если возможно — до девяти утра, я напишу ему эсэмэску, что жду его. Вернее, он не сказал мне, что именно должен я написать, а просто сказал неопределенно:

— Саша, я не знаю, как ты сочтешь… У тебя, наверное, уже сложилось какое-то мнение о наших с тобой перспективах на будущее. Давай так договоримся. У тебя есть весь вечер, ночь и утро, чтобы решить для себя: хочешь, чтобы я оформил опеку или нет. Если да, то дай мне как-нибудь знать об этом. Можешь просто эсэмэску прислать. Вот тут визитка с моим номером. И я тогда пойму, что надо к тебе ехать в детский дом. Если же ты не дашь знать, ну, значит, я пойму, что ты этого не хочешь. И ты имеешь право принять любое из двух решений. И я пойму и приму любое. И тогда больше не появлюсь в твоей жизни. Но если ты все-таки решишь, что хотел бы дальнейшего развития событий, дай мне знать. Я приеду, и тогда прямо с завтрашнего дня нужно будет заниматься делами по оформлению всех бумаг в вашем детском доме и в городской опеке. За эти два оставшихся дня нам с тобой нужно будет вместе переделать очень много дел. И еще я бы хотел тебе изложить дальнейший план в случае твоего согласия. Он следующий. Два дня, пока я здесь, мы максимально готовим почву к твоему приезду ко мне в Москву на весенние каникулы. За пару дней до начала этих самых каникул я приезжаю за тобой сюда, в Новокузнецк, и мы дооформляем все документы. Потом летим в Москву уже вдвоем. После каникул ты возвращаешься сюда. У нас появится возможность у обоих еще раз подумать обо всем, но уже с учетом проведенной вместе недели в домашней обстановке. Если и после этого мы оба укрепляемся в мыслях, что можем жить вместе, я начинаю готовить документы уже не на гостевой режим, а на опеку. Но ты в любом случае должен доучиться здесь до конца учебного года. Срывать тебя из знакомой школьной обстановки посреди года я считаю неразумным. Далее нас ждет третий этап. Это вместе проведенное лето. Все три месяца. И вот если и тогда мы сочтем, что все у нас получится, ты окончательно переезжаешь ко мне. И с первого сентября идешь в десятый класс уже в Москве. План, может, и длинный, но зато он даст нам обоим возможность привыкнуть друг к другу, все взвесить. И, главное, понять: можем мы быть семьей, где есть отец и сын, или нет? Ну а если это станет нам ясно намного раньше, то и дай Бог!

Мы стояли у самых ворот. Надо было уже прощаться, но я не знал как. И он, кажется, тоже. Пауза могла затянуться, он прервал ее, пожимая мне на прощание руку и тихо похлопывая меня другой рукой по спине.

— Пока, Саня. До завтра… надеюсь, что до завтра.

— Спокойной ночи. И спасибо. Ваша маршрутка номер тридцать восемь… твоя…

Глава 9

В группе никого не было. Все ушли на ужин. Но я решил не идти. Потому что и так наелся всяких деликатесов и не хотел после них портить себе приятное ощущение от съеденного в ресторане. К тому же, если в столовой будут давать что-то вкусненькое или мое любимое, Витямба или Кирюша мне обязательно это и в комнату притащат. Но главное — я не хотел пока никому ничего объяснять и рассказывать. Ну в группе-то придется. Это уж совершенно неизбежно. Но одно дело в группе, а другое — весь детский дом будет на меня таращиться: как, мол, все прошло? Поедешь теперь домой или не берут тебя? Я сидел на кровати и думал. Какой большой день! Как я переволновался утром, и потом тоже, когда мы только вышли вместе из детдома. А потом вроде и успокоился. Это он, конечно, мне помог справиться с эмоциями. Я вдруг обнаружил у себя в руке его визитку. Маленький кусочек плотного, приятного на ощупь картона. На фоне бумаги цвета сливочного масла красиво выведено темно-бронзовым изящным шрифтом русскими и латинскими буквами: «Михаил Г. Евдокимов. Michael Evdokhimoff». Ниже телефоны в Москве и в Австрии и его электронная почта. Как о многом надо успеть подумать… Раньше мне никогда не приходилось размышлять о стольких вещах одновременно, а тут целых ворох информации, эмоций, всяких впечатлений. О чем я только за сегодня не узнал!.. Про итальянскую кухню, историю Вены, московские достопримечательности, но и самое главное — про него… надо как-то все это обдумать. Переварить. Разложить в голове по полочкам.

В комнату заглянули Витямба и Кирюха.

— Так ты вернулся? А то мы уже думали, что ты в Москву переехал. — Витямба, как всегда, острит и всех смешит. — А ты, оказывается, решил к нам вернуться, к си́ротам беспризорным. Давай, выходи уже. Мы тебе пожрать принесли, и вообще, все уже в холле собрались. Ты нам рассказать должен, как там все у вас прошло. Пошли!

Сопротивляться было бесполезно, да и надо уже их любопытство как-нибудь удовлетворить. Они же все за меня так переживали, что вчера весь день, что сегодня. Мы вышли в холл. Там уже сидели все остальные. Люба с Кристинкой, Машка, Аверьянов. Еще почему-то Сашка Лапушкин со своим неразлучным Женькой. Только Руслана не было: его на каникулы мать домой повезла. Медведев немедленно поинтересовался судьбой своей шикарной кофты:

— Ты мою худи, надеюсь, не засрал? Небось, она вся по́том провоняла!

И он издали понюхал воздух около меня.

— Да нет. Жива твоя худи и здорова. Спасибо тебе еще раз. Только можно я ее еще и на завтра, и на послезавтра у тебя займу?

— А ты че? За сегодня, что ли, не порешали все дела с этим дядькой? — удивился Медведев. — Он че, еще на два дня тут остается?

— Да. Остается. Только пятого рано утром в Москву улетает. А за эти два дня мы должны все для гостевого режима оформить.

— А разве сейчас не оформлен гостевой режим? — спросил Ромка. — Тогда как тебя вообще мог директор с ним куда-то отпустить?

— Я не очень разобрался в этом. Но вроде как, чтобы выехать в другой регион, в Москву, надо какой-то особый режим оформлять. Вот и будем этим заниматься.

— Так ты что? В Москву теперь поедешь, в гости? — обрадовалась Кристина. — Клааасс!

— Ну, да… Надеюсь, поеду. На весенние каникулы. Он приглашал.

— А вы куда с ним ходили? Ну, что в «Планете» ошивались, мы и так знаем. Пацаны из десятого там вас засекли. А потом где еще были?

— Ходили обедать. В ресторан. «Синьеро Помидоро» называется.

— Это который на проспекте, что ли? Не фига себе! Круто! Как тебе там? Понравилось?

— Очень. Очень понравилось! И мой опекун тоже мне очень понравился! — добавил я почему-то.

Мне вдруг захотелось поделиться с ними со всеми тем, что произошло, выговориться. Может быть, для того, чтобы у самого в голове все сложилось.

— Он классный! Добрый и хороший! И еще заботливый. У него жена умерла. И дочка есть. У дочки муж.

— Получается, она будет твоей сестрой? — переспросила Люба.

— Я не знаю. Наверное. Но пока мы только гостевой режим оформляем. А только потом он меня под опеку возьмет, если все хорошо будет…

— А ты, вообще-то, как сам думаешь? Понравился ты ему? — напрямик задал вопрос Витька.

— Мне кажется, что понравился. Он мне на прощание сказал, чтоб я ему обязательно завтра до девяти утра написал эсэмэску, хочу ли я с ним еще и завтра продолжить общение.

— А ты что? Не хочешь? Еще не решил, что ли? Сомневаешься?

— Нет. Не сомневаюсь. Я же говорю: он мне очень понравился.

— Тогда почему ты ему сразу не сказал, что ты уже и так решил, что хочешь, чтобы он тебя к себе забрал? — допытывался Витямба. Все остальные молча слушали наш диалог.

— Я не знаю. Просто он так предложил… Завтра… До девяти… чтобы я подумал…

— Ну ты и дебил, Белов! Он-то, наверное, надеялся, что ты сразу согласишься, как только он спросил, а ты?! Какого тебе хрена надо до утра-то ждать?! Прям сейчас напиши ему! У тебя его телефон есть?

— Да, он мне свою визитку дал. — Я заволновался, понимая, что Витямба прав, что я явно лоханулся и что мне надо срочно написать ему. Я кинулся в комнату и притащил в холл визитку:

— А что мне ему написать?

— Ну, можно написать: «Я согласен с вами завтра встретиться опять», — предложила Кристина.

Витямба постучал пальцем по голове и скорчил рожу, намекая, что этот текст подходит только для дешевых любовных романчиков и сериальчиков.

— Пиши так… «Жду вас завтра»… нет… даже так: «Очень жду Вас завтра!»

— Правильно. Но в начале еще прибавь: «Большое спасибо за сегодняшний день. Очень жду Вас завтра», — уточнил текст Аверьянов.

Я судорожно набрал на смартфоне: «Большое спасибо за сегодня! Очень жду тебя завтра!» — и нажал кнопку «отправить». Но телефон пискнул, и появилась надпись, что для данной операции у меня не хватает средств. Витька, склонившись надо мной, смотрел, что я пишу, и прочел вслух всем сообщение автогенератора:

— Черт! Это же не местный номер, московский. У тебя просто нет права роуминга в другой дальний регион! — Он ругнулся матом и схватился за голову. — И у меня тоже нет. И ни у кого у нас в детдоме нет…

— Что же теперь делать? — спросил чуть не плача Кирюша. Все в оцепенении молчали.

— Если я до завтрашнего утра ему не напишу — он уедет… и больше никогда… Никогда ко мне не вернется, — я почти прошептал это. Но все меня услышали.

— Может, ты знаешь, в какой гостинице он живет? Мы бы тогда смотались к нему, — спросил меня с надеждой Ромка.

— Нет, я не знаю, где он остановился… — проговорил я тихо.

Надежда оставляла меня. Вся радость этого дня исчезала прямо в эту секунду. Моя мечта таяла, превращаясь в дым. Но тут раздался ломающийся полудетский голосок Сашки Лапушкина:

— Надо Игоряше позвонить. Он точно что-нибудь придумает.

И Сашка тут же, никого не спрашивая, набрал Игоряше:

— Добрый вечер, Игорь Дмитриевич. Это Вас Александр Лапушкин беспокоит. Тут у нас приключилась одна неприятность. И мы не знаем, как нам быть. Саша Белов сегодня встречался со своим опекуном… Ну да… Нормально они общались, Белов говорит… Да… и Саше он понравился… Все нормально, но они договорились, что Белов ему до девяти утра завтра должен сообщить, что он хочет… как это… быть под опекой… да. Саша написал, но эсэмэска не уходит, потому что это номер в другом регионе. Нет, это так Бушилов Виктор считает. Ну я тоже так думаю. Я вот и подумал: может хоть у вас такой междугородний роуминг есть. Вы же наверняка в свой родной Петербург кому-нибудь звоните… да…

«Есть у него» — быстро прошептал нам Сашка, на секунду отвернувшись от трубки.

— И как нам, Игорь Дмитриевич поступить? Ага… точно… Мы так и сделаем… да все здесь. В холле девятой группы сидим… Передам обязательно… Спасибо вам большое! До свидания… Да, я помню… Конечно… Все уже собрались на завтра… Да… Спокойной ночи.

Сашка выключил связь и спрятал свой раздолбанный кнопочный телефон в карман:

— Ну, короче, все нормально. Короче, сейчас надо с телефона Белова переслать на Игоряшин текст для опекуна эсэмэской. И его номер. А Игоряша уже перешлет его со своего телефона, где есть роуминг. Вот и все. Так что все он получит уже сегодня.

У меня все отхлынуло внутри. Я готов был почти расцеловать этого худого вундеркинда, но это сделала за меня его сестра:

— Вот какой мой Сашенька молодец! У него прямо золотой мозг!

Все обрадовались и нахваливали сообразительных Сашку и Игоряшу. Я тут же переслал текст эсэмэски последнему. И второй эсэмэской — переписанный с визитки номер.

— А что еще тебе Игоряша сказал? Что ты там должен передать? И куда это вы завтра собираетесь? — спросил Лапушкина любопытный Медведев.

— Передать просил привет вам всем. Интересовался, как там у Белова все прошло; ну я сказал, что нормально. А завтра мы всем классом вместе с шефами нашей группы идем в центральный городской архив смотреть, как там все устроено, и на выставку документов и фотографий о начале двадцатого века в Новокузнецке. Вот Женька там еще доклад будет делать, исторический.

Сашкину тираду прервал писк моего телефона. Игоряша переслал эсэмэску: «БУДУ ОБЯЗАТЕЛЬНО. В 10-00. УЖЕ ПЕРЕЗВОНИЛ ВАШЕМУ ДИРЕКТОРУ. УРА! ОН ОТПУСКАЕТ НАС ЗАВТРА НА ЦЕЛЫЙ ДЕНЬ! БУДЕМ ОФОРМЛЯТЬ ДОКУМЕНТЫ В ОПЕКЕ. СПОКОЙНОЙ НОЧИ, САША».

— Слава Богу! — выдохнула сердобольная Люба, — похоже, Саня, скоро ты от нас уедешь… я вот точно по тебе буду скучать.

— И я тоже, — неожиданно заявил Медведев.

— А я не буду. Я буду радоваться, что теперь в комнате буду жить один, не надо будет слушать храп этого соседа, будить его каждое утро! — Витямба захохотал. Не может не сострить, если есть хоть малейший повод. Но я-то знаю, что как раз он будет скучать по мне больше всех. Мы же дружим с пятого класса. Потом я еще, наверное, не меньше получаса рассказывал им всем про этот такой длинный и заполненный до отказа день, про моего опекуна, его жизнь, про что мы говорили и куда ходили. А они все внимательно слушали и то радовались за меня, то беспокоились. Удивлялись. Наивные Кирюшины глаза округлились еще больше, Люба вздыхала, а Машка все время утвердительно кивала головой. Мне было хорошо с ними. Вот так просто сидеть, делиться событиями своего дня, ощущать их сочувствие и соучастие… И я сам, рассказав им все подробно, как-то успокоился, свыкся с событиями, вдруг захлестнувшими мою тихую детдомовскую жизнь. В моем сознании наконец-то все стало раскладываться по привычным полочкам. И самое главное, я наконец осознал, что это случилось! Теперь в моей жизни может произойти (и даже наверняка произойдет) крутой поворот. И у меня будет отец, семья, близкие… И я уеду отсюда домой.

Уже лежа в кровати, я все никак не мог заснуть. Витька, кажется, тоже. Он лежал, повернувшись головой к стене. Оттопыренное ухо смотрело в потолок. Вдруг он перевернулся на спину и, глядя в потолок, спросил:

— Тебе было страшно? Сегодня. Сначала, когда ты только увидел его?

— Не знаю… я весь внутри как-то дрожал. Это, наверное, не от страха. Просто очень волновался. Я никогда так не волновался. Почему ты спросил?

— Так просто… Просто подумал, как бы я чувствовал, если бы со мной такое… как с тобой… я бы, может быть, совсем растерялся.

— Ну, может быть, и с тобой тоже такое может произойти, вот меня-то нашли… может, заберут…

— Нет, Саня, меня не найдут. У меня есть мать. И она сидит; мой вариант на сто процентов непроходной. Все думают, что, как мамаша выйдет, и я сразу к ней, по-любому уйду из новой семьи. А кому это надо? Да и опасаются все брать парня из семьи, где мать в криминале замешана. Зачем такой нужен риск, когда куча таких же, но без матери-зэка и соответствующей наследственности? Да нет уж, мне не светит, как-нибудь уж здесь дотяну. А ты счастливый, Саня. Тебе весь девяносто шестой теперь завидует. Говорят, что мужик нормальный за тобой приехал. Такой будет о тебе заботиться, и, знаешь, это правильно, что он именно тебя выбрал — я бы тоже на его месте только тебя забрал.

— Почему? Разве другие хуже? Кирюха. Сашка Лапушкин? Медведев?

— Хуже, Саня, хуже.

И Витямба снова повернулся лицом к стене и умолк…

За ночь мороз сильно вырос. Утро пришло светлое и немного туманное. Солнце просвечивало через марево. Вылезать из кровати не хотелось. И я решил немного еще полежать, натянув до самого носа одеяло. По коридору забегали наши. Кирюха что-то там весело пищал Медведеву по дороге в умывальник. Витямба повис на дверном косяке, подтягиваясь широким захватом.

— Как спалось, москвич?

Я не ответил, только зевнул и с удовольствием вытянул ноги под одеялом.

— Или ты, может, вообще даже не Москве, а где-нибудь в Австрии будешь жить?

— Да не знаю я ничего! — А про себя подумал, что мне как-то очень нравится вот так ничего не знать. Как это, оказывается, приятно — когда о твоем будущем кто-то будет заботиться. А ты можешь просто расслабиться и побыть ребеночком, за которого все решают родители. — Он вроде про Москву говорил. Но в Вене тоже буду жить иногда. Наверное. И еще в Италию поеду. Там ведь у меня сестра живет, ну, его дочь…

— Здорово! Выберешься из Новокузнецка. Попутешествуешь по миру, завидую. Я бы тоже хотел. И в Москву, и в Вену, и в Италию. И еще в Лондон и Париж.

— Ну, ты еще попадешь туда, просто, может, не сразу…

— Да. Попаду обязательно, я это уже точно решил.

Витямба спрыгнул с двери, схватил свое полотенце и хотел было уже идти умываться, но тут раздумал, подскочил ко мне и с размаху и со смехом начала прыгать по мне задницей. Я стал его спихивать с себя, и он умчался. Теперь это утро стало обычным, и мне сделалось очень хорошо и весело.

…В девять я уже стоял одетый на улице. Под моим деревом. Он пришел вовремя. Закутанный в шарф до самых глаз. Пар поднимался от его замерзшего лица. Идет быстро, и походка легкая. Конечно, не по погоде он одет… машет мне издали рукой. Я ему тоже. Его нижнюю часть лица совсем не видно, но я знаю, что он улыбается. На его лице всегда эта такая удивительная приветливая полуулыбка. Здоровается за руку, но он не дает мне снять перчатку, чтоб я не замерз.

— Ты чего оделся-то? Нам же еще надо перед прогулкой к директору зайти. Очередное разрешение на встречу подписать. И кое-какие другие документы распечатать для опеки. Так что пошли в канцелярию.

Зашли в директорский подъезд и повесили куртку и пальто на вешалку. Директор уже нас ждал. Они поздоровались за руку. И мне директор тоже руку пожал. Он был в отличном настроении. Усадил нас и даже предложил нам чаю. Мы пили все втроем. Я впервые пил чай с нашим директором и в его кабинете. И он вовсе не такой уж строгий. Нормальный на самом деле мужик. Секретарша принесла распечатанные документы. Я что-то подписывал и вполуха слушал объяснения директора, что именно я подписываю. Мне как-то все равно. Я уверен в нем, в моем Евдокимофе. Потом мы вдвоем поехали в опеку. Там почти никого не было. Праздники. Все отдыхают. Но у нас все же приняли документы. Женщина лет сорока пяти задавала мне вопросы: по доброй ли я воле хочу гостевой режим, не заставляют ли меня силой, потом нудно разъясняла мне мои права и что я могу в любой момент отказаться и вернуться в детский дом. Я кивал и говорил «да», но на самом деле почти не слушал ее. Голова была занята другим, и мне казалось, что все это происходит не со мной, а с каким-то другим мальчиком, которого хотят забрать в семью. Но я обратил внимание, что эта тетка, смотревшая вначале на моего Евдокимофа с подозрением, потом явно растаяла, и уже хотела нам по максимуму помочь. Мне было приятно, что мой Евдокимоф такой обаятельный и умный, что может любого расположить к себе, и все его любят, и он всем нравится. На каком-то этапе нашей беседы она попросила его временно выйти из комнаты, так как должна теперь поговорить с мальчиком наедине. Он понимающе закивал и вышел, улыбнувшись нам обоим.

— Ну что, Саша? — спросила меня эта женщина-инспектор, — как тебе понравился твой опекун?

— Очень! Он очень мне понравился!

— Уверен ли ты, что хочешь поехать с ним в Москву на целую неделю? Это же очень далеко. Там рядом не будет ни учителей, ни воспитателей. Не боишься?

— Нет. Я не боюсь. Я хочу в Москву.

— Ну и хорошо. Мне, Саша, тоже твой опекун понравился. По-моему, он неплохой человек и у него серьезные намерения по твоему поводу. Поэтому — да. Я дам согласие на гостевой режим, и если дело дойдет и до оформления опекунства, то тоже. Будь счастлив, мальчик. Надеюсь, тебе повезет.

…В двенадцать дня мы уже закончили все дела в опеке и вышли на улицу. Мороз, кажется, еще усилился, и долго гулять по улицам сегодня у нас явно не получится. Поэтому решили снова выпить утренний кофе. И снова было уютное кафе, теперь капучино, которое тоже мне очень понравилось. Было так легко и приятно сидеть в теплом кафе за столиком и посматривать в окно, за которым торопливо проходили замерзшие люди… я был теперь совершенно спокоен, что все эти официальные оформления у нас уже позади, и счастлив, что у нас еще есть целый день сегодня и весь день завтра, а потом, как он говорил, пройдет совсем немного времени, только третья четверть, и мы поедем в Москву, домой. И было так необыкновенно здорово болтать обо всем сразу, потому что все сразу стало для меня ужасно добрым и радостным. И он тоже был в каком-то приподнятом настроении. Его глаза через прозрачные стекла очков светились, красные от мороза щеки алели на загорелом, гладко выбритом лице. Мы ужасно много смеялись, и я совсем не стеснялся ни его, ни незнакомой обстановки приличного кафе, ни официантки… Я уже почти не сбивался с «ты» на «вы» и даже начал сам задавать ему вопросы.

— Я, кстати, придумал, как тебя, Саша, научить разбираться в кофе. Надо заварить тебе дома сразу несколько самых разнообразных сортов, понемногу, по глоточку буквально. А ты потом все попробуешь и выберешь свой любимый.

— А у тебя какой любимый?

— У меня любимый один очень экзотический и очень дорогой. Сейчас расскажу, как его делают. В Индонезии и во Вьетнаме водится такой небольшой хищный зверек. Его еще иногда называют пальмовой куницей-циветтой. Так вот, этот зверек и поедает кофейные зерна, но они частично не перевариваются в его желудке. Проще говоря, затем сборщики разгребают его помет и извлекают из него непереваренные, но ферментированные циветтой кофейные зерна. Потом их моют, сушат — и вот пожалуйста! Пейте на здоровье самый дорогой кофе в мире. А стоит он так дорого, потому что этот самый кофе (его название звучит как «Копи Лювак») очень редок. Циветта не размножается в неволе, а сам этот особый желудочный фермент вырабатывается в ее желудке не постоянно, а только несколько месяцев в году… Не смейся, Саня! Кофе получается действительно невероятно вкусный, с нежным, чуть кремовым вкусом. Ты должен его обязательно опробовать!

— То есть, получается, этот Лювак добывают из какашек? — веселился я. Об этом обязательно Витямбе должен рассказать. Он умрет со смеху. И вообще все!

И мне вдруг тоже захотелось рассказать ему что-то веселое, и я рассказал, но в комическом ключе: как вчера вечером выяснилось, что я не могу ему сообщить, что жду его завтра. Про то, как мы чуть не консилиум собрали. И как нашему учителю истории звонили, чтобы он мою эсэмэску передал. И как все не знали, что мне, нам делать. И даже про Сашку Лапушкина из седьмого класса, который сообразил, что делать.

— Как же я не подумал, что ты мне не можешь написать? — И он постучал себя с упреком ладонью по затылку. — Это же очевидно. Откуда у тебя может быть в принципе роуминг! Кому звонить-то? Как это я не сообразил?.. Это просто потому, что волновался вчера. Давай сегодня же тебе на телефон роуминг оформим. А то как же мы будем общаться, когда я уеду?

— Да я сам дурак. Надо было мне сказать, что нет у меня его, просто я тоже вчера переволновался очень.

— А сейчас?

— Сейчас уже нет. Просто хочу с тобой побыть побольше.

— Спасибо, здорово… Здорово, что мы все дела сделали важные. Но ты вчера зря волновался. Я бы все равно так не уехал бы, не повидав тебя. Просто я бы не поверил, что ты меня больше не хочешь видеть. Так что, даже если бы и не получил СМС, все равно бы приехал в детский дом. Ну, хотя бы чтобы удостовериться, что ты так решил.

— Нет, я решил по-другому. Я очень рад, что ты ко мне приехал. Что выбрал меня, хотя и не совсем понял почему.

— Давай тогда, Саша, еще поговорим на эту тему. Тем более я бы не хотел, чтобы между нами оставались какие-либо недомолвки. Я вчера, после того как вернулся в гостиницу, тоже лежал и думал об этом. Как это все у нас с тобой получилось — что я тебя среди всех нашел, и решился все про тебя узнать, и потом все документы собрать, и вот… приехать к тебе? Конечно, тут и твой видеопаспорт огромную роль сыграл. Ты там очень много говорил как раз об очень важном для тебя — про классическую музыку. Даже любимых композиторов называл. А это, знаешь ли, очень важный фактор для меня. Я, вообще, считаю, что человек, любящий слушать серьезную музыку, уже является интеллектуалом. То есть, я хочу сказать, что если человек любит там, например, живопись или театр, он совершенно не обязательно является умным. Часто это вообще совсем не так. Но вот если именно меломан — это уже свидетельство высокого умственного развития. Потому что музыка — самое абстрактное из искусств. И требующее наибольшей степени развития воображения. Поэтому я считаю, что одной из важнейших причин высочайшего уровня интеллекта у граждан СССР, рожденных в период шестидесятых годов прошлого века, является как раз повсеместное обучение детей музыке. Пианино тогда были чуть ли не в каждом доме. Конечно, музыкантами стали единицы. Но внутреннее развитие смогли повысить миллионы. Сейчас учить ребенка музыке стало уже совсем не так популярно. И это очень жаль; последствия видны, и они негативные. Но это я брюзжу немного. Отошел от темы… Так вот. Мне очень это в твоем видео понравилось. И еще — что ты хотел бы в московские театры попасть и современных композиторов послушать. Я из этого сделал вывод, что у тебя большая любознательность есть. Некий потенциал и желание для внутреннего развития. Что у тебя здесь нехватка именно… как бы это поточнее сформулировать… нехватка культурного контекста. Кстати, больше ни в одной анкете на этом сайте подросток о своем интересе к классике не сказал. Ты оказался единственным. Но после твоих слов был еще дикторский текст. Кстати, хотел тебя спросить: кто их составляет? Это по словам детей? Или что учителя про них съемочной группе рассказывают?

— Я думаю, по-разному бывает. Но у нас, я уверен, учителя участие принимали. Рассказывали волонтерам.

— И ты знаешь, кто про тебя рассказывал?

— Точно не знаю, но догадываюсь.

— И кто это был?

— У нас есть историк в школе, Игорь Дмитриевич. Игоряша. Его у нас все ребята уважают. Очень хороший человек. И учитель отличный. Я думаю, про меня как раз он рассказал.

— Ну, ты тогда должен ему очень большое спасибо сказать. Потому что и дальше дикторский текст про тебя был очень хороший. И про то, что ты хорошо и ровно учишься по всем предметам и что ты романтичный мальчик, обожаешь красоты природы и обладаешь развитым эстетическим вкусом. Этот текст очень точно тебя охарактеризовал и дал точное направление для твоих возможных опекунов. Потому, что эти слова вместе с тем, что ты сам про себя рассказал, создали очень яркий и целостный образ. И очень позитивный при этом. Во всяком случае — для меня.

— А ты другие видео наших ребят на сайте смотрел?

— Да. Конечно. Было очень легко понять, что вы все из одного детского дома. Прежде всего по дате размещения на сайте анкет детей. И еще по другим деталям. Например, в этот день было размещено не так уж много анкет подростков. И только из двух областей. Я сразу вычислил тех, кто именно из Кемеровской. А еще — ты и один мальчик, худенький такой, были одеты в одинаковые футболки… Да, вспомнил: именно так — Кирилл. Там был среди вас еще один подросток. Чернявый такой. Очень у него походка смешная. Но в костюме. Он про Диснейленд там что-то говорил. Что это его мечта. Я еще подумал, что у него очень простая и легко выполнимая мечта. Да… И трио: два мальчика и девочку тоже помню. На самом деле, очень симпатичные ребята все… Ах вот как!.. Вот он как раз и есть этот сообразительный мальчик Саша Лапушкин! Вот спасибо ему! И привет от меня ему передай, пожалуйста. Опять я отвлекся. Вернусь к твоей анкете: вот это ваш Медведев… и он тоже Александр?.. Из четырех записывающихся оказалось три Александра. Много у вас в детском доме Саш!.. Медведев тоже очень приятный парень. Добрый такой. Эмоциональный. И человек он светлый по своей сути. Но мне показалось, что я ему не очень подхожу в качестве отца. Он, видимо, очень любит спорт, футбол. Ему нужен отец, с которым у него будет гораздо больше общего, с которым он будет каждое воскресенье на стадион ходить, болеть за любимую команду. И я ему такого отца очень желаю! Дай ему Бог! Но, это не я. Я все же другой. И сын мне тоже нужен иной. Такой, как ты!

— Я вообще-то тоже футбол очень люблю. И еще скалолазанием увлекаюсь. Правда, в нашу сборную от девяносто шестого я не попал. Но все равно занимаюсь с тренером на секции.

— Это очень здорово, что ты любишь спорт. Но просто у тебя, кроме спорта, еще очень много чего есть. Музыка. Природа. Ты разносторонний парень. Это меня очень в тебе привлекает. Понимаешь, Саша… тут очень важно, чтобы не только ты мне, но и я тебе по сердцу был. Тут ведь еще и образ жизни конкретной семьи имеет значение. Я много езжу, часто бываю на разных мероприятиях. В том числе и светских. Часто бываю в театре, на концертах, приемах, конференциях. Я много вынужден ездить по миру, встречаться с массой самых разных людей. И поэтому для меня немаловажно, чтобы для моего сына это было не в тягость. Извини, что я тебя сыном сейчас назвал. Просто это слово такое дурацкое — «опекаемый». Очень оно мне не нравится. Так что иногда проще говорить — сын. Да и по сути, когда, дай Бог, все у нас получится, ты переедешь ко мне насовсем, не будет никакой разницы между этими двумя словами — «сын» и «опекаемый». И я вообще-то хочу, чтобы ты мне именно сыном был. А уж как ты в официальных бумагах будешь называться — меня особо и не волнует. Важно ведь не название, не форма, а суть. Но я опять отвлекся от основной темы…. Я хочу сказать, что уверен, что тебе будет интересна и приятна такая жизнь, которую я веду. Другому это все — не в коня корм. А ты, мне кажется, как раз будешь при таком образе жизни и удовольствие получать, и очень хорошо развиваться во всех сферах. Проще говоря, ты, Саша, сможешь на всю тысячу процентов воспользоваться теми возможностями, которые я смогу тебе предоставить. И при этом это не будет для тебя напряженно.

— Хорошо, что ты мне это объяснил. Мне теперь стало как-то намного понятнее. Почему я… И мне — да — очень хочется увидеть много всего интересного. И я люблю ходить в театры и музеи. И в гости тоже, наверное, люблю. Просто я еще не ходил. Но меня один раз приглашали. Мишка из музыкальной школы. К нему на день рождения. Домой. Но я не пошел. Они там все меня младше, и я не знаю, о чем с ними говорить. И на подарок у меня тоже денег нет… и я не пошел. Но меня приглашали. И Мишка, и его мама.

— Ну, я думаю, ты к этому постепенно привыкнешь. Будем с тобой обязательно в гости ходить. И у себя тоже будем гостей принимать. Это, на самом деле, очень нетрудно. И приятно. Так что не переживай из-за этого. Тут, конечно, есть некоторые нюансы. Правила поведения за столом, этикет, умение общаться с разными людьми, знакомиться, прощаться… Научишься!

— Вообще-то я уже немного умею… этикет… Игоряша с нами даже внеклассное занятие по этикету проводил. И еще он ввел у нас в столовой ножики. Раньше до него не было — никто с ножом-вилкой есть не умел…

— Слушай! А любопытный человек, этот ваш Игоряша. Кто, ты говоришь, он? Историк? А не мог бы ты нас познакомить с ним? Мне очень интересен этот человек. И по твоим рассказам, он действительно особенная личность. Если тебе не трудно, расскажи про него, что знаешь.

— Он из Питера. Наш Игорь Дмитриевич. Окончил исторический институт в Москве. Потом женился и переехал в Питер. Работал бизнесменом. Во многие страны ездил. У него еще жена. Очень хорошая. Его седьмой класс часто прямо всей группой к ним в гости ходит. Детей у них нет. Наверное, поэтому он и забросил свой бизнес и к нам переехал. Теперь работает в 96-м. Преподает историю. Он отличный учитель. У нас его уроки никто не прогуливает. Потому что очень интересно рассказывает и ненавидит двойки ставить. За это его все любят у нас. Еще я слышал, что к нам приехал, потому что хотел кого-то забрать. Ну вроде как усыновить или удочерить. Но потом решил, что останется и будет тут с нами со всеми валандаться. Забросил свой бизнес, и переехал сюда, в Новокузнецк. Квартиру снял двухкомнатную, машину купил. Потом и жена его сюда к нему переехала. Больше я про него ничего не знаю.

— Да. Любопытно. Очень любопытно. Ты мне Саша дай, пожалуйста, его телефон, я запишу. Просто мне эта личность очень интересна. Даже с профессиональной стороны. Такого человека не часто встретишь…

Потом мы еще немного прошлись по городу, но быстро замерзли, и мой Евдокимоф предложил пойти в его отель. Там можно и пообедать вполне вкусно, и просто посидеть-поговорить без посторонних ушей, а заодно он хотел показать мне на компе фотографии. Отель называется «Бардин», и мне там очень понравилось. Я в таком месте был впервые. Мы сидели на кровати в его номере и смотрели фотки на планшете. Там были Анна — худощавая симпатичная молодая женщина, очень похожая на него. С мужем. Были еще фотки с их свадьбы. Еще показал фотки его умершей жены. Но так и не рассказал, отчего она погибла. А я постеснялся спросить. Потом еще его старенькую маму и фотки из его детства, где он с отцом. Много фотографий его дома в Вене и сада, и все как в фильмах. Смотрели еще фотографии квартиры в Москве. Она тоже показалась мне очень большой и роскошной. Но я ничего толком не успел запомнить, и он, поняв это, сказал, что сбросит мне всю эту информацию с фотками и видео на флешку и я потом смогу спокойно все, не торопясь, посмотреть. Я смотрел картинки этой незнакомой мне, красивой, обеспеченной жизни, и она казалась мне далекой и чужой. Но я смотрел на него и понимал, что это все и есть его жизнь. И мне придется во всем этом разобраться и привыкнуть к новым мечтам, городам, странам и людям. Я был немного в тумане от всего увиденного. Мне даже казалось, что это все как кино.

Потом он захлопнул планшет и сказал, что и так слишком много всяких впечатлений на сегодня. И пора обедать. Мы спустились вниз, в ресторан. Снова все было очень красиво и очень вкусно. Потом я пошел в номер, а он попросил девушку на ресепшн вызвать их менеджера или управляющего. Появился менеджер, в белой рубашке и галстуке. Евдокимоф попросил его посоветовать какого-нибудь опытного юриста, который может вести гражданские дела в Новокузнецке. Менеджер обещал непременно помочь. Через полчаса он постучался в дверь и принес записку с телефонным номером. Евдокимоф сразу же набрал:

— Добрый день, уважаемый Григорий Аронович. Мне посоветовал обратиться к вам управляющий отеля «Бардин». У меня к вам следующий вопрос. Не могли бы вы вести здесь в Новокузнецке дела одного пятнадцатилетнего подростка, которого я намерен взять под опеку. Я послезавтра улетаю в Москву, но хотел бы, чтобы в мое отсутствие ребенка кто-то опекал с правовой точки зрения. Необходимо уладить все вопросы с оформлением его под мою опеку. Это — во-первых. Во-вторых, надо срочно оформить заграничный паспорт мальчику… нет-нет. Я имею двойное гражданство и, соответственно, считаюсь тут российским гражданином. Третье — это подготовить все документы для австрийской визы по списку, который я вам вышлю. Вы можете взяться за решение этих вопросов? Или, может быть, посоветуете кого-то, кто мне сможет помочь? Нет, с документами с моей стороны проблем точно не будет. У меня и сейчас почти все документы есть на руках, и я вам их оставлю. В любом случае есть экспресс-почта и регулярные авиарейсы. Так что все, что может понадобиться с моей стороны, будет вам доставлено. Ну, раз вы не видите проблем, я прошу вас приехать ко мне в отель завтра к десяти утра с бланком доверенности и договором на юридическое обслуживание. Оплату обсудим. Ну, раз вопросов больше пока нет, позвольте проститься с вами, Григорий Аронович, до завтра. Спасибо. И вам хорошего вечера…

Я все это слушал и думал, как просто он решает все проблемы. Он такой умный! Я бы хотел тоже быть таким. Он заторопил меня.

— Давай, Саша, одеваемся. Нам еще надо в салон связи зайти. С роумингом для тебя разобраться. Ты тут побудь в комнате пять минут, а я сейчас отойду ненадолго. Он вышел вместе с телефоном — наверное, не хотел при мне звонить… Потом мы зашли в «Мегафон» и подключили меня к связи. Он сразу же положил мне на телефон три тысячи, чтобы я мог звонить ему. Потом мы поехали на троллейбусе в банк. И там он выяснял, можно ли мне сделать дебетовую карту, но выяснилось, что нельзя. Нужно согласие родителей, которых у меня нет. Он немного расстроился, но потом сказал мне, что это все не страшно. У нас же есть стряпчий, Григорий Аронович, — через него в случае чего и можно будет оплатить и изготовление загранпаспорта, и все остальные возможные мои расходы на оформление. В этот вечер он не поехал меня провожать до самого детского дома, а только посадил в маршрутку. Сказал, что будет вечером еще встречаться с одним человеком. Потом я узнал, что человеком этим был Игоряша…

Вечером все опять были в холле нашей группы, и я рассказывал, что мы делали сегодня. Но теперь уже мало кто удивлялся. Только Ромка и Витямба иногда уточняли некоторые моменты моего второго дня с Евдокимофым. И я снова радовался тому, что, отвечая на их вопросы, и сам некоторым образом, систематизирую информацию, и главное — окончательно осознаю, что гостевой режим — это уже реальность, и в Москву на весенние каникулы я тоже, наверное, поеду, и он уже заботится обо мне…. Я еще раз запросил сотового оператора, и мне пришла эсэмэска: да, на моем счету три тысячи рублей. Я еще рассказал им про стряпчего Григория Ароновича, который будет меня теперь курировать по всем юридическим и финансовым вопросам, и про загранпаспорт. Медведев спросил, не повезет ли меня теперь опекун случайно в Диснейленд? Я ответил, что не знаю этого, но то, что поеду теперь в Вену и еще наверняка в Италию, в Бергамо, — это очень вероятно.

Почти весь третий день до самого вечера мы гуляли с Евдокимофым по городу, заходили погреться в кафе, обедали в том самом стейкхаусе, куда Игоряша водил перед конкурсом танцев Витямбу. Даже немного прошлись по «Планете». Он спрашивал меня о моих вкусах в одежде и обуви. Как бы просто так — типа ему интересно, совпадают наши вкусы или нет. С самого утра он предложил мне нечто вроде игры «любишь — не любишь». Это касалось всего. Например, он сказал, что он любит гороховый суп, харчо, щи, том-ям. А вот борщ и рассольник не особенно. К грибному супу и куриной лапше относится нейтрально: ест, но не то чтоб прямо обожает. Дальше отвечать на этот вопрос должен был я: гороховый тоже люблю, и щи, и грибной очень. Том-ям и харчо — не знаю, не пробовал. К борщу отношусь нейтрально, а рассольник тоже терпеть не могу.

— Ну вот, — резюмировал Евдокимоф, — теперь все ясно. Самыми распространенным супами в нашей семье, значит, будут щи и гороховый. Грибной тоже будем готовить, так как по статистике он твой любимый, а мой — нейтральный. Борщ тоже будет, но не так часто, так как я его не очень… А рассольник у нас из меню исключен. Вот так и должно быть в хорошей дружной семье. Все имеют право голоса, и вкусы каждого учтены. И при этом никто не должен быть лишен возможности хоть иногда употреблять то, что ему нравится. Согласись — это самый мудрый подход к совместному проживанию.

— Здорово! Давай будем все вопросы так решать, — предложил я. — Думаю, что харчо и вот этот второй суп, что трудно запомнить название, мне тоже понравится, как и тебе.

— Почему ты так думаешь? — улыбнулся он.

— Ну-у… не знаю. Просто пока что все, что ты говоришь, мне очень нравится. Суп тоже понравится наверняка.

— Мне приятно это слышать. Я, кстати, считаю, что наши вкусы совпадают неслучайно. Раз у нас много общих увлечений: музыка, литература, музеи, природа, то и другие вкусы вполне должны совпасть. Все-таки как правильно, что я именно к тебе приехал!

И он слегка приобнял меня за плечо.

И мне было приятно это его проявление доброты! Ребятам домашним кажется смешным, что для детдомовцев так важен именно такой, тактильный контакт со взрослым. Они привыкли, что с самого раннего детства их все время кто-то из близких ласкает: мама целует в щечку, папа взъерошивает волосы, дедушка водит за ручку в детский сад, бабушка треплет за щечку, а младшая сестра забирается на колени и обнимает за шею… А кто обнимет и приласкает детдомовца?! Некому. Учитель не станет тебя целовать за хорошую оценку. Это делает только мама. Поэтому каждый детдомовец втайне мечтает о физическом прикосновении любящего взрослого. И даже сейчас, когда мне уже скоро шестнадцать, укладываясь вечером в кровать, я закрываю глаза и мечтаю, что рядом со мной сидит на краешке моей кровати мама и гладит меня по головке, укрывает получше одеялом и, желая мне спокойной ночи, целует меня, как маленького… И в этот момент на душе у меня делается так сладко! Так хорошо! И я засыпаю счастливым.

Так мы играли почти целый день, и я узнал много всего про него и его вкусы и предпочтения, а он — про мои. Когда мы заговорили про запахи, я сказал, что мне очень нравится одеколон, которым пользуется наш Игоряша, но я не помню, как он называется.

— Он называется «Нарцисо Родригес». Кажется, это тот, что в сером флаконе.

— А откуда вы это знаете? — я вдруг снова перешел на «вы».

— Мы вчера вечером встречались с твоим учителем. Тебя это смущает?

— Нет. Просто я удивился. Вы… Ты меня не предупредил вчера.

— Да. Не хотел, чтобы ты волновался. Все-таки это твой учитель… Но я обещал, что не буду тебе врать. Поэтому честно говорю — вчера вечером мы вместе ужинали с Игорем Дмитриевичем и его прекрасной супругой. Во-первых, я хотел поблагодарить его за ту помощь, что он оказал нам позавчера со связью. Но это не главное. Я понял с твоих слов, что ваш Игоряша — очень умный и прозорливый человек. Выяснилось, что он еще и добрый, заботливый. Я хотел поговорить с ним о тебе, Саша. Узнать о тебе побольше. Твою историю, как ты попал в детский дом, о твоих родителях, друзьях, увлечения, учебе. Согласись, что в нашей ситуации узнать друг о друге побольше — это очень важно. Сразу тебе хочу сказать, чтоб ты напрасно не волновался, — он характеризовал тебя весьма положительно, как, впрочем, и все остальные твои учителя.

Я должен тебе еще кое-что рассказать, чтобы это перестало быть для тебя тайной. После того как я решил собрать все документы для оформления гостевого режима для тебя (хотя правильнее сказать — для нас обоих), я написал о своем намерении по поводу тебя вашему директору, объяснил ему свои планы, поделился своими сомнениями — получится ли у меня стать опекуном подростку, посоветовался как дальше действовать. Он ответил мне письменно и предложил пообщаться по телефону или скайпу. Мы перезванивались несколько раз. Я задавал о тебе много вопросов. Он даже выслал мне адреса электронной почты некоторых из твоих учителей. Я не хочу тебе говорить, кого именно. Ведь никто из них не давал мне разрешения говорить с тобой об этом. Но это не так уж важно. Главное, что никто из них не говорил о тебе плохо. Все были едины в том, что ты, несомненно, мальчик разумный и способный, но тебе не хватает стимулов для проявления себя, активности. Некоторые считают тебя слишком замкнутым. Учительница по литературе сказала, что ты один из лучших учеников в школе по ее предмету. Короче говоря, в принципе, тебя хвалили. Поэтому-то прошедшие два дня в основном я рассказывал о себе. Ведь ты обо мне совсем ничего не знал до нашей встречи, а я про тебя уже собрал много информации.

К тому же мне необходимо рассказывать о себе и по совершенно объективным причинам, ведь я намного старше тебя, у меня за спиной не пятнадцать, а сорок девять лет, а значит и событий произошло со мной больше. Потом мы общались с тобой два дня, и ты довольно много рассказывал про своего любимого учителя. И все, что ты рассказывал про него, было интересно, многое даже поразило меня. Короче говоря, я подумал: кто еще сможет лучше поведать о тебе, чем Игорь Дмитриевич?

Я позвонил ему вчера, объяснил, что послезавтра уже уезжаю и очень прошу его до моего отъезда со мной встретиться. Он согласился сразу. Извини за нескромность, но он читал некоторые мои произведения и смотрел в театре в Питере постановку по моей пьесе. Вообще, должен тебе сказать, Саша, его реально беспокоит твоя судьба. Впрочем, других ваших ребят тоже. Он даже попросил меня в конце нашего ужина порекламировать и других ваших ребят среди знакомых и в России, и в Европе. Многие фамилии, которые ты называл мне в разговоре, он прокомментировал. Особенно он обеспокоен судьбой твоего одноклассника Кирилла, чье психологическое состояние его очень пугает. Кстати, ты тоже обрати на этого парня внимание. Постарайся быть с ним повнимательнее и помогай как-нибудь. Там может быть все. Включая суицид…

Но вернусь к разговору с твоим историком и его женой. Она очень милая дама, во всем поддерживает деятельность своего мужа. И про тебя она, кстати, тоже в курсе. Игорь Дмитриевич говорил о тебе очень хорошо. Он считает тебя очень интересным и необычным человеком. Именно так он про тебя и сказал: «Саша Белов не просто умный и добрый мальчик. Он настоящий бриллиант. Вернее, пока он алмаз. Но после небольшой огранки этот драгоценный камень засверкает своими бесчисленными гранями, будет переливаться ярчайшим светом. Он совершенно особенный ребенок. Я даже не понимаю, как вообще мог вырасти — учитывая, что Саша в детском доме с трех лет, — такой потрясающий мальчик» — именно так он о тебе и сказал. Это звучало так художественно, поэтично, что я запомнил всю эту фразу наизусть. Он подтвердил еще раз мое желание забрать тебя отсюда. И, что мне было особенно приятно, посчитал, что тебе подойдет именно такой опекун, как я. Он дал мне немало очень полезных советов по поводу тебя…

— А что он посоветовал?

— Ну, прежде всего, не отправлять тебя в школу в Австрии, что тебе будет намного лучше учиться пока в России. И еще — что ты очень скромный человек и иногда склонен умалчивать о своих проблемах и переживаниях. Он советует мне обсуждать с тобой все, даже мелкие вопросы, и всегда спрашивать твоего мнения. Ну, я, конечно, постараюсь.

— Спасибо. Но знаешь… Мне пока что, наоборот, даже нравится, что ты такой… ну… все решаешь сам за меня. И я понимаю, что так, как ты делаешь, — так правда намного лучше.

— Ну и хорошо! Похвалили друг друга. Но теперь я хочу побольше поговорить о тебе. Буду задавать вопросы. Мы же с тобой договорились, что не врем друг дружке. Поэтому у тебя есть право не отвечать мне, если мой вопрос кажется тебе нетактичным или слишком личным. Ты всегда можешь сказать мне, что не готов сейчас отвечать на этот вопрос или просто не хочешь, и совсем необязательно при этом что-то объяснять. В конце концов, мы знаем друг друга только два дня. Сегодня третий. Это ведь очень мало. Хотя, знаешь, мне почему-то кажется, что мы уже давно знакомы… просто ощущение такое.

— И у меня такое же ощущение. Просто с тобой как-то все понятно и несложно. Я даже не понимаю, почему мне так легко говорить тебе «ты». Спрашивай меня теперь ты.

— Извини еще раз, если мои вопросы тебя ранят, но есть вещи, которые мне просто необходимо знать. Скажи, ты помнишь свою мать?

— Почти нет… Когда она умерла, я был слишком маленьким. Когда-то у меня, кажется, была ее только одна фотография. Я ее смутно как-то помню. Но, кажется, она была красивая, и у нее такое доброе лицо; мне кажется, я похож на нее, а не на отца. Она умерла от болезни. Я спрашивал об этом отца, но он ничего толком не может объяснить. Он пьет… Наверное, у него уже совсем плохая память. Он вот и про меня забыл, уже год не приходит…. Но тогда он говорил, что она умерла от сердца. Болела. И вот… умерла… И фотографию я тоже потерял. Маленький тогда еще был, вот и задевал куда-то.

— Ты знаешь, где она похоронена?

— Нет, не знаю. Когда я был маленький, я вообще не хотел верить в то, что ее нет. Я не думал про кладбище никогда. А сейчас… Я и сейчас про него не думаю…

— У вас не было родни? Там… папины или мамины родители, твои тети, дяди, бабушки? Неужели тебя некому было забрать?

— Я не знаю. Наверное, некому. Отец как-то обмолвился, что мать нездешняя. Что она сюда приехала и вышла за него замуж. И что у нас никого из родни нет. Да я и не думаю никогда про родню. Если б у меня была хорошая родня — они бы хоть разок навестили бы меня за эти двенадцать лет. Значит, и нечего про них говорить. Знаешь… Я уже давно, ну, как вырос и стал понимать, что мать за мной никогда не придет, решил, что буду мечтать, что меня, может, какая другая семья к себе заберет… пусть и не родная… я всегда хотел дома жить, каждый день об этом думал, а потом уже и верить перестал в то, что кто-нибудь меня заберет к себе. И тут вдруг ты. Открытка пришла. Всего-то три дня назад. А все в моей жизни перевернулось; я пока никак к этому и привыкнуть не могу. Ночью вчера просыпаюсь — я вообще часто просыпаюсь ночью — и просто лежу, смотрю в окно, там у нас во дворе дерево, ну, помнишь?.. Под которым ты меня ждал в наш первый день? Я проснулся этой ночью и ужасно испугался… ну, что ты уедешь и больше не вернешься, и я тогда даже не знаю, как мне жить дальше. Так мне страшно и жалко себя стало, я даже хотел тебе эсэмэску послать, ты же мне много денег на телефон положил, но я потом решил, что не надо тебя ночью будить…

— Вот и зря! Мог бы и написать, я бы ответил. Пойми, Саша, если я буду твоим ну… ну, как отец тебе, то я обязан быть с тобой во всем — и когда тебе очень хорошо, и когда тебе плохо, страшно, больно. Родной человек для того и нужен ребенку, чтобы он всегда чувствовал себя защищенным от всех бед и страхов. Так что звони и пиши мне, когда я тебе нужен. Договорились?

— Да. Спасибо.

— Но учти. Если мы действительно семьей будем, то и я имею права тебе иногда жаловаться и искать в тебе сочувствие. Так что не удивляйся, если я тоже иногда буду тебе писать о своих проблемах и болях. Ладно?

— Да… конечно… пиши. Я вообще-то умею жалеть. Не смейся, но ты сейчас про Кирюшу говорил — я с ним часто наедине говорю, или мы просто молчим — и да: прав Игоряша: Кире очень трудно живется, но я не знаю, как ему помочь. Иногда он просто скулит, а я просто сижу и слушаю его, и ему становится легче. Я боюсь, что, когда ты меня заберешь, ему совсем не с кем будет даже поговорить по душам.

— Кирюша — это проблема, но у меня есть кое-какие решения. Давай об этом после поговорим, скоро ведь уже вечер, а у нас еще так много всего друг другу не рассказано. Я еще хочу тебя спросить про твоего отца. Он пил раньше? Когда твоя мать еще была жива? Или это он после ее смерти не смог с собой совладать?

— Я не знаю. И мне некому об этом рассказать, но, наверное, он тогда так не пил.

— Я не просто так о твоем отце спрашиваю. Просто боюсь… ну, ты, Саша, встань на мое место: вот все у нас, даст Бог, с тобой сладится, ты ко мне в Москву переедешь, будет у нас семья. А потом в один не прекрасный день приедет твой отец и захочет тебя вернуть. Ну, конечно, ты уже будешь скоро совершеннолетним, но зов крови, знаешь ли, тоже существует, и ты захочешь к нему, уедешь от меня — это, конечно, твое законное право, но мне-то как тогда быть?! Я же привыкну к тебе, даже и сейчас уже немного привык; мне это тяжко очень будет.

— Да что ты! Даже не думай об этом. Не нужен я ему. Да и он мне теперь не нужен. Никогда, никогда такое не может случиться. Поверь мне, поверь, пожалуйста! — Я сам не понял, как вдруг заговорил очень эмоционально и даже остановился напротив Евдокимофа, глядя прямо ему в глаза.

— Ну, ты извини меня, Сашенька, — постарался он меня успокоить, — это я зря начал сейчас. Об этом говорить… вот видишь… — И он заулыбался. — Как и говорил, тоже иногда нуждаюсь в твоей поддержке и опоре. Еще хочу узнать у тебя о твоих планах по дальнейшей учебе и работе. Ты уже что-то планируешь? Может быть, хотя бы определился в общих чертах со сферой, где бы хотел работать?

— Пока еще нет. Не знаю даже. Мне ведь еще два с половиной года учиться. Я решил, что в техникум не хочу идти после девятого класса. Но я уже немного беспокоюсь, что до сих пор не знаю, где себя применить и что я хочу делать… Так что учителя, с которыми ты говорил, правы: я неактивный, нигде себя не проявил пока.

— Ну и не мучайся пока. Мы придумаем, как тебе себя в жизни найти. Сейчас у нас с тобой совсем другой план — найти семью и дом. Будем сначала эту задачу решать. Тем более что у нас с тобой уже есть отличный план. Завтра я уеду, но не думай, что мы с тобой простимся до весенних каникул. Будем переписываться: эсэмэски, ватсап, электронная почта. Будем держать друг друга в курсе нашей жизни. Потом я приеду за тобой сюда опять. Это будет за несколько дней до твоих каникул, чтобы оформить здесь все за пару дней и уже в последний день учебы выехать в Москву. Там живем у нас в квартире всю неделю, и за это время должны еще успеть оформить тебе визу в Австрию. Для этого ты должен будешь ко мне приехать уже со своим готовым загранпаспортом. Этим будет заниматься Григорий Аронович. Он неплохой мужик. Обязательный. И очень проникся нашей с тобой ситуацией. Я написал ему доверенность на ведение твоих дел в Новокузнецке. Но, кроме этого, вот возьми, пожалуйста, его визитку. Не потеряй! Если возникают проблемы какие-нибудь — сразу звони ему. Он тоже будет тебе иногда позванивать — узнавать, как ты тут. Самое главное это успеть сделать тебе загранпаспорт, так как во время твоих весенних каникул мы должны обязательно успеть получить для тебя австрийскую визу. После каникул ты вернешься в Новокузнецк, чтобы, во-первых, закончить на старом месте девятый класс, а во-вторых, чтобы еще раз все обдумать.

Ведь ты уже поживешь целую неделю со мной, дома, и сможешь оценить, насколько тебе хочется переехать ко мне насовсем. В таком серьезном решении очень важно все как следует взвесить и тебе, и мне. Одно дело — общение такое, как у нас с тобой, в общественных местах и по несколько часов в день. И совсем другое — неделя вместе и дома. Очень важно, чтобы ты понял мой образ жизни и решил, подходит ли он для тебя. Нам совсем незачем очень спешить. В конце учебного года я снова заберу тебя, и теперь уже на все лето. И вот тогда, в конце августа, мы сможем окончательно сказать друг другу, хотим ли мы жить одной семьей. Может быть, тебе покажется, что это очень долго, но я бы не хотел, чтобы ты бросился улепетывать из твоего детского дома, ничего не осознав разумом и чувствами. Давай, Саша, будем действовать постепенно. Это самый надежный способ. У нас с тобой уже совсем немного сегодня времени осталось, а я бы хотел, чтобы мы, пока здесь по торговому центру бродим, зашли в один магазин. В обувной.

— Да. Пошли. Здесь в «Планете» сразу несколько обувных магазинов. Тебе какая обувь нужна? Спортивная или для на работу ходить?

— Да мне никакая не нужна. Просто ты третий день во всех ресторанах и в отеле постоянно ноги свои под стул прячешь. Я заметил. Значит, что-то тебе не хочется свои ботинки показывать. Я сначала решил, что, может быть, они у тебя грязные или рваные. Но вроде все нормально. Так что очевидно, что ты их стесняешься. Я прав?

— Ну да… Ботинки мне достались жутко страшные. Стыдно ходить в таком отстое. Но это ничего. У меня нога растет быстро. Скоро мне их так и так поменяют. Хотя, боюсь, на такие же…

— Вот и пойдем купим тебе новые, хорошие, какие тебе понравятся.

— Нет. Ты и так сколько денег на меня уже потратил… И рестораны, и кафе. И на телефон положил вон сколько! Мне неудобно.

— Ну перестань, Саша! Мне будет приятно, что ты будешь их надевать каждый день и, может быть, вспоминать меня немножко. Ну, давай будем считать, что это мой тебе подарок на Новый год.

— Да ты мне уже сделал подарок. Причем прямо утром первого января. Открытку прислал. Она у меня самый лучший подарок теперь.

Но Евдокимоф настоял, и мы купили мне очень красивые темно-коричневые ботинки. Как раз такие, как я хотел. А потом мы еще купили две большие готовые пиццы для всех наших ребят из группы. Он хотел их тоже немного угостить. Мы поехали на маршрутке в детдом. Я начал немного волноваться, потому что не понимал, как мы будем прощаться с ним. И еще я нервничал, что могу не совладать с эмоциями при расставании. Он проводил меня до дерева. Посмотрел на него и сказал ему:

— Ну, здравствуй, дерево. Вот ты, оказывается, какое! Передаю тебе твоего друга. Следи за ним, пока мы будем в разлуке. Ну что, Саша, нам пора прощаться. Я тебе хочу сейчас сказать, ну… что я рад, что к тебе приехал, и ты оказался даже еще лучше, чем я надеялся. И мне кажется, что уже очень скоро ты переедешь ко мне насовсем. Давай теперь обнимемся на прощание.

И он прижал меня к себе, и я почувствовал прикосновение его щеки к моей. И мы стояли так недолго, обнявшись, и мне захотелось плакать, и я шептал ему на ухо:

— Только ты, пожалуйста, приезжай за мной, не оставляй меня тут, я ведь теперь не смогу…

Он отстранил меня от себя и прямо мне в глаза сказал:

— Даже не думай об этом. Я обязательно, обязательно тебя заберу. Пиши мне почаще и звони!

Он резко повернулся и зашагал, не оборачиваясь, к остановке. А я стоял под деревом и смотрел, как он исчезает в морозной ночи, и мне было хорошо и грустно одновременно. В руках остались две коробки с пиццей и сверток с новыми ботинками, а на душе… на душе у меня было ощущение счастья.

Глава 10

После отъезда Евдокимофа в моей жизни начались перемены. В школе я стал почти знаменитостью. И если раньше меня хоть и все знали, как любого в девяносто шестом, но особо не замечали, то теперь даже малышня смотрела на меня с пиететом и шепталась, что это он, «тот самый, которого усыновляет в Москву знаменитый писатель. Повезло!».

Даже учителя стали относиться ко мне как-то иначе, с интересом, что ли. Библиотекарша даже попросила меня, чтобы, когда мой Евдокимоф приедет ко мне опять, попросить его обязательно зайти к нам в библиотеку и поставить автограф на его книге. Я спросил с удивлением, что разве у нас в школьной библиотеке есть его произведения? На это она ответила мне, что в ближайшее время обязательно приобретут и что не каждый день к нам приходят драматурги с европейской известностью! Я был, естественно, очень обрадован тем, что мой Евдокимоф такая звезда.

— А ты что, не читал его? — удивленно спросила меня библиотекарша. — Александр! Это стыдно, учитывая, что ты теперь им опекаемый.

Мне и правда как-то стало неудобно. Ведь мы три дня с ним говорили обо всем, а я ни разу даже не спросил про его работу… Как-то мне это даже в голову не пришло. Просто я был так поглощен тем, что со мной происходит, что не подумал о том, что для него работа, наверняка, очень важная часть жизни — а я, дурак, даже не поинтересовался ею!.. Надо обязательно найти где-нибудь в библиотеке его книги. Впрочем, если он современный автор, то их может и не быть там. Наверное, их можно купить в книжных магазинах, правда у меня денег нет… Может, мне с тех трех тысяч на телефоне как-нибудь обналичить? Нет, этого нельзя делать. Он же мне их положил на строго определенные нужды — связь с ним или с Григорием Ароновичем при необходимости. Не хочу его расстраивать. Пока просто хотя бы узнаю, какие в Новокузнецке его книги есть и сколько они стоят. Вот завтра же после уроков и мотанусь в центральный книжный, что на площади.

Вчера литературичка, объявляя результаты за сочинение, сказала, что «Белов на этот раз не порадовал глубиной мысли; я ожидала от него гораздо большего, особенно учитывая то, в какую семью он скоро направится». Я почти ликовал. Так я горжусь моим опекуном! Пусть хоть двойку влепит за сочинение, лишь бы мне еще услышать такие слова про моего Евдокимофа. Я, сам не знаю как, начал его про себя называть именно так. Я пока не могу называть его отцом даже про себя. Не потому что мне не хочется, чтобы он моим отцом стал, а только от того, что он ведь тоже пока очень осторожно называет меня не сын, а Саша. Но, наверное, это пройдет, когда я к нему домой перееду. Нет. К нам домой. Он именно так говорит. Ну, может быть еще немного сложно из-за того, что существует мой биологический папаша… Не хочу о нем думать, я хочу думать о хорошем — о том, как скоро я поеду в Москву, к моему Евдокимофу. И плевать мне, что он мне не родной. Главное, что он очень хороший, добрый и заботливый. И еще — он умный и талантливый. Про это все, кто его книжки читал, говорят. Надо все же как-нибудь мне их достать. Я уверен, что они интересные и мне понравятся. Библиотекарша говорила, что у него пьесы очень необычные, с захватывающими сюжетами и при этом — с глобальными смыслами.

А как изменились теперь мои мечты!.. Если раньше я грезил о каких-то абстрактных родителях, даже (почти как наяву) проигрывал в фантазиях конкретные случаи, где есть я и они, то теперь у моих фантазий появилась реальная основа, и теперь родители перестали быть безликими персонажами, которых невозможно описать. Теперь это конкретный человек в очках без оправы, с коротко подстриженными вьющимися каштановыми волосами, гладковыбритым загорелым лицом, с острым подбородком и с резко очерченным ртом. Или молодая девушка Анна с черноволосым мужем-итальянцем. И в моих мечтах теперь не просто абстрактный дом, город, мир. Теперь это Москва. Я смотрю ее картинки в интернете и верю, что скоро увижу этот чудесный город с широкой рекой, кремлевскими башнями и великолепным пятиглавыми соборами. И еще мы пойдем с Евдокимофым в Большой театр, и я увижу балет, и еще — в исторический музей… Я лазаю по сайтам, связанным с этим потрясающим городом, и поражаюсь тому, как там много всего: театров, выставок, бесконечный список музеев и нереальное количество мероприятий, которые можно увидеть. Мне кажется, что там можно жить всю жизнь и каждый день куда-нибудь ходить, и всегда будет что-то новое и интересное. Когда у меня в голове все как-то немного устоялось, я достал флешку, которую он мне дал, и, дождавшись, когда в компьютерном классе никого не будет, воткнул ее в системный блок. Я уже почти все, что на ней было, видел — тогда, в номере отеля, но в тот момент я находился в мощнейшем эмоциональном стрессе, и ничего не успел понять и запомнить. В тот момент все было одновременно: как он реагирует, впервые рассмотреть, что такое отель, мои безобразные ботинки, возьмет ли он меня?.. Это и многое другое лавиной кружилось у меня в мозгу и не давало возможности сосредоточиться на экране его планшета.

Теперь же я рассмотрел во всех деталях его московскую квартиру. Там было много всяких помещений и большая застекленная лоджия-терраса, откуда был замечательный вид на город. Было неясно, какой это этаж, но мне показалось, что не ниже десятого. Надо будет узнать у Евдокимофа про этаж, но как-то неудобно про это спрашивать. Подумает еще, что я интересуюсь его жилищными условиями. Нет, не стану спрашивать. Потом сам увижу. Но очень хочется, чтобы он жил повыше. Мне кажется, это очень здорово, когда в окно видно далеко и ты как бы живешь в воздухе… И все там было красиво и удобно и как бы не случайно. Как будто все специально заранее придумали и потом подбирали. Особенно тщательно он отснял комнату, которую приготовил для меня. Вернее, он еще не приготовил ее, а только решил обустроить, как он сказал, «для проживания в ней подростка». Мне, правда, показалось, что там и так очень хорошо. Даже отлично. Но Евдокимоф написал мне по электронной почте, что хотел бы, чтобы я обязательно принял непосредственное участие в ее обустройстве. «Это ж я для тебя делаю. Вот ты и решай, как и что в ней будет». Он предложил мне несколько вариантов стилевого решения и выслал по каждому варианту соответствующие картинки.

Тут-то я стал понимать слова Игоряши о том, что детдомовцу очень трудно сделать выбор. Ведь у него никогда не бывает ситуации, когда его спрашивают: «Чего ты хочешь?». Никто не спрашивает его, что он хочет кушать: то или это, какую рубашку тебе купить, на какой фильм пойдем в выходной и т.д. За тебя все уже решили. Обеденное меню составлено по плану, ботинки наденешь — какие тебе приобрели по разнарядке, в кино пойдешь со всем классом на тот фильм, на который кинотеатр презентовал бесплатные билеты для сирот. Поэтому-то и нет у детдомовца опыта выбора из множества вариантов. И при таком выборе он просто тонет, и не в состоянии принять никакого решения. Вот так у меня случилось и с выбором интерьера для моей будущей комнаты в Москве. Хорошо хоть Евдокимоф понял причину моих метаний и стал помогать мне сделать этот мой выбор. Он как бы стал сужать варианты. В результате я-таки пришел к решению. «Каюта на корабле» — это очень здорово! Ведь я же так мечтаю о путешествиях. Идея моего Евдокимофа была проста: мы будем с ним много путешествовать, и я буду наполнять свою комнату-каюту разными вещами, привезенными из поездок. Стены, мебель и пол, всякие там шторы и обивка кресла — все вписывалось в эту концепцию. Когда все было готово и Евдокимоф прислал мне фотки, я даже не поверил, что эта невероятной красоты комната предназначается для меня. Мне было как-то невозможно представить, что я буду за этим столом делать уроки, читать книжку, сидя в этом кресле, и спать на такой красивой резной кровати. Мне были просто очень интересны и приятны все эти хлопоты по обустройству дома, но я с трудом осознавал, что я делаю это для себя. Стены решено было до моего приезда ничем не украшать. Еще выяснилось, что у меня прямо к комнате примыкает своя отдельная ванная комната с душем, туалетом и красивым умывальником, который он называл мойдодыром. После ежедневных битв за умывальники в нашей группе, было просто невероятно, что весь этот санузел предназначается исключительно лишь для меня одного.

Витямбе тоже было очень интересно участвовать в моих мучительных дизайнерских изысканиях. Все-таки надо признать, что у него прекрасный вкус, и без него мне было бы сделать выбор гораздо труднее. Он очень проникся идеей путешествий по разным странам со сбором там всякой экзотический всячины вроде африканских масок, необычных раковин или монет разных стран и народов.

— Это тебе не магнитики на холодильник коллекционировать! — говорил он мне, хотя неизвестно, откуда он в принципе знает про это новомодное увлечение всех тех, кто хоть бы раз в жизни побывал в какой-нибудь там Турции. — С твоим Евдокимофым можно иметь увлечения и посолиднее. Я бы на твоем месте начал собирать бабочек или там пивные кружки.

Почти каждый вечер мы связывались с Евдокимофым. Если в компьютерном классе народу было мало, то по скайпу. Но это получалось очень редко. Ведь разница во времени с Москвой аж четыре часа, и, когда я могу позвонить ему, то есть где-то часов в шестнадцать-семнадцать по-нашему, у него еще утро, день только начался. Да и окружающие тоже мешали мне сказать ему, как я благодарен ему за… за что?.. Да за все: и за эту комнату, и за его заботу и интерес к моей жизни, и больше всего — за то, что он приехал ко мне, нашел меня среди всех, тысяч других. Но как все это сказать, глядя ему в лицо через скайп?!

На самом деле писать ему на электронный адрес было как-то проще. Надо сказать, мой опекун оказался очень внимательным даже к малейшим деталям, связанным с моей учебой, занятиям музыкой, вообще — ко всем аспектам моей жизни. Он помнил мое расписание уроков в школе и в музыкалке, знал, что мне задали по истории или литературе, алгебре, биологии. Интересовался тем, как идет подготовка к докладу по истории, чему я научился новому на скалолазании, какие мероприятия ожидают нашу группу, и многим другим. За все время нашего общения у нас ни разу не возникло проблемы, что не о чем говорить. Наоборот, тем всегда было так много, что мы вечно не успевали все обсудить. Я немного стеснялся задавать многие вопросы. Мне хотелось побольше разузнать про его умершую жену, про то, какой была в детстве его Анна, про то, как он работает, про его друзей…

Между тем стряпчий Григорий Аронович развил бурную деятельность. Видимо, Евдокимоф поручил ему не только вести мои дела, но и некоторым образом присматривать за мной. Он появлялся каждую неделю в один и тот же день и в одно и то же время. Направлялся сначала прямиком к директору, проводил там минут пятнадцать-двадцать, а потом, протирая лысину платочком, настоятельно спрашивал кого-нибудь из встреченных им в коридоре малышей:

— Не знаешь ли ты, милое создание, одного очень славного мальчугана — Сашу Белова из девятого класса? Пригласи его, пожалуйста, ко мне. Передай, что его беспокоит поверенный по щекотливым делам Григорий Аронович Раппопорт.

Малыш, опрометью примчавшийся в нашу группу, обычно выдавал приблизительно такой текст:

— Там Белова ищет Григорий Аврорович Аппорт (иногда и Аборт) чтобы щекотать.

Потом поверенный важно жал мне руку и интересовался, достаточно ли я преуспел в точных и гуманитарных науках на этой неделе? Было ли примерным мое поведение? И на достаточной ли высоте мой авторитет у преподавателей и товарищей? После моих утвердительных ответов, он доставал из потертого кожаного портфеля некие документы, которые я должен был подписать. При этом он подробно объяснял, что именно я подписываю, и настоятельно требовал, чтобы я всю эту юридическую абракадабру прочел. Из всех этих бумаг выходило, что мой Евдокимоф оформляет свое опекунство надо мной, а также заграничный паспорт для меня. Один раз мы даже ездили вместе с Раппопортом в опеку и дважды — в паспортный стол. Я каждый раз немного волновался, но Григорий Ароныч, указывая на меня и делая при этом самое жалостливое лицо, сообщал очередному начальнику:

— Вы только посмотрите на этого несчастного сироту. Малышу очень нужен папочка! И вот, когда наконец-то нашелся достойный мужчина, прекрасный семьянин, краса и гордость отечественной словесности, а к тому же еще и очень и очень прилично зарабатывающий в иностранной валюте человек, какие-то жалкие бюрократические проволочки мешают бедному ребенку обрести отца и родной дом. Посмотри в глаза этим людям, Саша, ведь в их руках сейчас находится твоя судьба!

Я не знал, как реагировать на эти слезоточивые монологи. Оставалось только молча, опустив глаза, сидеть где-нибудь в уголке. Но, похоже, именно это и действовало более всего на сердобольных начальников. После выхода из кабинета, Григорий Аронович протирал платочком лысину и долго жал мне руку со словами:

— Восхищен! Сражен! Убит наповал! Ты сыграл свою роль гениально! Я и сам чуть не плакал, глядя на тебя. Ты мог бы сыграть всю скорбь мира! Сегодня же позвоню господину Евдокимову и расскажу, какой ты умный мальчик!

Через пять недель Григорий Аронович торжественно вручил новенький заграничный паспорт. И, как он говорил, кое-что очень вкусное от его драгоценной супруги Бэллочки. Он каждый раз что-нибудь от нее привозил для меня. Пирожки с индейкой, форшмак в стеклянной баночке и т.д. Теперь было уже окончательно ясно: я поеду на весенние каникулы в Москву. И если все будет хорошо с визой, то у меня есть шанс оказаться и где-нибудь за границей. Скорее всего, в Вене. Когда я думаю об этом, мне кажется, что это происходит не со мной. Москва! Вена! Мой дом, где у меня своя комната! И отец! Заботливый! Добрый! Умный! Талантливый! Как раз такой, о каком я мечтал. А еще ведь скоро мой день рождения!..

***

Игоряша тем временем придумал новое общешкольное мероприятие. Причем оно должно было по масштабам затмить все его предыдущие воплощенные идеи. У нас и до этого в девяносто шестом был кое-какой театральный кружок, но жизнь в нем едва теплилась. Занимались все больше младшие школьники. Ставили небольшие сценки для праздников и сказки, чтобы развлекать малышей на утренниках. Но наш историк решил вдохнуть в это дремотное существование новую жизнь. Он предложил глобальное мероприятие под название «Неделя театра». Суть его была в том, что в нем должны были участвовать все классы, со второго по одиннадцатый, каждый со своим мини-спектаклем. Причем каждый день соревновались по два смежных класса. В понедельник второй и третий классы, вторник четвертый и пятый, в среду шестой и седьмой, в четверг восьмой и девятый, а в пятницу — десятый и одиннадцатый. Суббота — закрытие недели и награждение победителей от всех классов. Причем два соревнующихся класса показывали один и тот же сюжет, но две разные инсценировки.

Второй и третий класс должны были поставить сцену бала во дворце из «Золушки». Текст взяли классический. В него разрешалось вносить изменения, но не более чем десять процентов от утвержденного организационной комиссией текста. Строго было регламентировано все: общая продолжительность выступления, количество артистов, занятых в постановках и многое другое. В постановках могли принимать участие только ученики данных классов, никаких приглашенных. Но любой исполнитель мог играть любое количество ролей. Нашему девятому и восьмиклашкам предстояло поставить несколько сцен из пьесы Шварца «Обыкновенное чудо». Игоряша встречался предварительно с каждым классом и оговаривал все нюансы. Дело дошло и до нас. Поскольку в нашем классе только девять человек, было понятно, что играть у нас в группе придется всем. Игоряша сообщил, что следует распределить роли и разработать общую концепцию постановки. И самое важное — решить, кто будет режиссером-постановщиком.

Некоторые роли не вызывали сомнений: Кристина — принцесса, Машка — кавалерственная дама Эмилия, вертлявый Витямба — министр-администратор. С остальными ролями было сложнее. Игоряша предложил ответственную роль королька отдать обладателю несомненно комического дара Сашке Медведеву, волшебника — Аверьянову, жены волшебника — Любе, Кирюше — второго, вечно несчастного министра, Руслану — охотника. Ну а принцем внезапно оказался я. Странно, что все с этим сразу же согласились, как будто это само собой разумеющееся. Витямба даже незло съязвил:

— Так ты теперь и есть настоящий принц! Скоро и жить будешь по-королевски! После того как тебя твой опекун к себе в шикарную московскую квартиру заберет.

Режиссер-постановщик был выбран тайным голосованием. Все написали имя на бумажках и бросили их в свернутом виде в шапку Руслана. Потом Игоряша, честность которого была вне подозрений, объявил, что победителя оказалось два — Бушилов и Белов. И поэтому режиссера у нас будет два. Думаю, что за Витямбу проголосовали потому, что он уже доказал свои постановочные возможности во время конкурса танцев. А за меня — потому что я считался лучшим у нас в классе по литературе. Да еще все понадеялись, что раз мой опекун — знаменитый драматург, то и подскажет нам через меня много всего интересного и полезного. Позже этот последний расчет оказался очень верным. Уж больно нам хотелось победить восьмой класс.

У нас были на все про все полтора месяца. Игоряша посоветовал нам прежде всего найти свое видение, концепцию спектакля. Восьмиклашки, по данным Машки, решили сделать музыкально-комическую сказку. Даже стали перекладывать тексты различных персонажей на популярные мелодии. Ну а мы? Витямба настаивал на чем-то вроде черного юмора. Я поговорил с моим Евдокимофым, и он посоветовал нам прежде всего отойти от трактовок знаменитого фильма с Мироновым и Леоновым, иначе у нас получится только жалкая пародия на гениальных актеров. Лучше сделать нечто, совершенно отличающееся от общеизвестных вариантов:

— Представьте себе, что вы не путешествующий королевский двор, а труппа бродячего театра. Но в вашем составе не типичные персонажи комедии дель-арте, вроде Пьеро, Коломбины и Арлекино, а типичные актеры-маски театра девятнадцатого — начала двадцатого веков: король провинциальный сцены — трагик, его юная дочь, герой-любовник с туманным взором, пройдоха-интриган, характерная актриса средних лет с многократно разбитым сердцем т.д. И вот всю эту компанию приютило на одну ночь вполне обеспеченное семейство, муж и жена. Актеры фиглярствуют, некоторые из них вообще не в состоянии выйти из своих, прилипших к ним намертво, амплуа. При этом юная дочка трагика, говорящего как шекспировский король Лир, реально влюблена в бледного юношу со взором горящим, исполняющего роли принцев, ангелов и прочих лирических персонажей. Суть в том, что все они постоянно находятся в своих амплуа, и теряют связь с действительностью. Сами же хозяева, муж и жена, не понимают, где в том, что они видят в своем доме, пьеса, а где реальная жизнь. На самом деле, и сам король провинциальный сцены, и вся труппа — только нищие оборванцы, хоть и с большими амбициями. Они стали рабами своих амплуа. Суть идеи в том, что не только актеры, но и обычные люди в обычной жизни зависают в придуманных или навязанных им этих самых амплуа, а вместо своей жизни играют какую-то чужую.

Через недельку мы получили от Евдокимофа исправленный текст. На самом деле он почти не изменил слова никого из персонажей, кроме волшебника и его жены. Их роль как бы повысилась. Они теперь постоянно общались между собой и комментировали все, что происходит в их доме между другими персонажами, пытаясь догадаться, что они реально делают: репетируют или это их действительная жизнь?

Игоряша нашел саму идею и исправленный текст очень перспективным, и мы начали репетиции. Мы с Витямбой решили прописать каждую сцену: кто что делает в каждую минуту, что говорит и т.д. Начались репетиции. Проблем было выше крыши. Прежде всего — с исполнителями. Ромке и Любаше ничего особенно и не надо было играть, тем более что Евдокимоф придумал для них некоторое двойное дно. Он предложил им играть супружескую парочку, которые в браке уже много лет, и их чувства порядком поостыли. Вся их личная жизнь превратилась в рутину. И тут такое! И в их доме! Интриги. Любовь. Да еще и несчастная. Эмоции зашкаливают… Короче говоря, все это очень освежило и их взаимоотношения. В общем, и у Любы, и у Ромки все получалось очень реалистично и нескучно. Витямба постоянно впадал в очевидные штампы, но выручало его невероятное обаяние, которое сквозило сквозь личину его однозначно отрицательного персонажа. Очень все неплохо получалось у Машки. Ее внутреннее состояние как нельзя лучше подходило к психологии первой дамы королевства, одновременно являющейся стареющей характерной актрисой. Кирюша играл без всякой фантазии, но старательно повторял все, что от него требовали я и Витямба. Но мы особенно ничего от него и не ждали. Лишь бы он не слишком тихо говорил и хорошо выучил свой текст и свое местоположение в каждой мизансцене. Это же можно сказать и про Руслана. Хуже всего получалось у меня, у Медведева и у Кристины. Медведев никак не мог уловить саму суть своего персонажа, и Игоряше, чтобы хоть как-то поддержать его самооценку, пришлось всю роль придумать за него и репетировать с Сашкой персонально. Хотя, надо признать, что в других классах у исполнителей главных ролей проблем было еще больше, и наш историк прямо-таки разрывался между репетициями то в одном, то в другом классе.

В общем, пришлось признать очевидное: грандиозный успех Медведева при его выступлении на конкурсе чтецов юмористических рассказов был в значительной степени достижением Игоряши, который сумел отрепетировать с Сашкой все до самых незначительных мелочей. Но Игоряша очень жалел Сашку, который был страшно обидчив и склонен к эмоционально невзвешенным поступкам. Историк всячески старался доказать Медведеву, что это он сам — творец своего персонажа. Но кажется, этого не понимал только сам Медведев. И все же при участии Игоряши, как-то начала получаться роль и у Сашки. Самые большие трудности были у принца и принцессы. Кристина на каждой репетиции демонстрировала свою полную бездарность. Трудно было произносить текст более фальшиво! Она явно не понимала, что представляет собой влюбленная и отвергнутая девушка. Беспомощность и скука… При такой принцессе нам явно ничего не светило в соревновании с восьмиклассниками. И у меня тоже роль не клеилась. Виной тому была моя зажатость. У меня не было опыта публичных выступлений, если не считать экзаменов по фортепиано и гитаре в музыкалке. Но там совсем другое. Там есть я и инструмент. И я могу выражать свои эмоции его посредством. И мне не надо ничего говорить, смотреть в переполненный зрителями зал, взаимодействовать с другими партнерами по сцене. А тут нечто совсем новое и непривычное для меня. Мне невероятно трудно сосредоточиться на внутреннем мире моего принца. Все, что он говорит, мне незнакомо, и я очень далек от его несколько странной психологии. Я написал об этом Евдокимофу, и он посоветовал мне играть неврастеника. Я же по сюжету и не принц вовсе, а так, мелкая сошка со смазливой рожей. Актеришка, который так плотно подсел на роли принцев, что уже и на самом деле стал считать себя голубых кровей. Хотя на самом деле я (то есть мой персонаж) всего лишь жалкий оборванец. А принцесса (дочка трагика) — эта малолетняя дуреха и вправду считает меня чуть ли не обедневшим аристократом. То есть я должен играть персонажа не на сто процентов положительного. Евдокимоф даже сказал мне, когда мы с ним общались по скайпу, что Шварц — это все же не Чехов и не Островский. И принц написан довольно слабо, он совершенно плоский. На самом деле Шварцу удавались только те персонажи, которые обладали некоторой комической характерностью, а все его персонажи «серьезные» или «лирические» на самом деле абсолютно ходульные. И принц в том числе. Я, кстати, потом рассказал Игоряше об этом разговоре с Евдокимофым. Историк не согласился. Он другого мнения. Для него Шварц — великий драматург. Но он уважает мнение Евдокимофа, особенно учитывая, что последний и сам очень известный автор пьес и сценариев. При этом Игоряша посоветовал мне воспользоваться идеями моего опекуна для создания полноценного образа принца.

Как только я стал понимать, каков мой герой в действительности, мне стало намного легче. Ведь играть нечто совершенно положительное невозможно. Поначалу у меня от моего персонажа просто скулы со скуки сводило. Но теперь принц не казался мне таким уж невозможно бесплотным. Я старался играть обычного парня, который влюбился в глупую молодую девчонку, дочку своего шефа, руководителя труппы и ее главного трагика. При этом мой герой витает в облаках, представляя себя принцем в изгнании, а предмет своей любви — настоящей королевской особой, и все его представления о светской жизни почерпнуты из глупых пьесок и обывательских представлений. Мне даже кажется, что мой персонаж чем-то на меня похож. Я тоже частенько нахожусь не в реальности, а в своих фантазиях, представляя себя то замечательным музыкантом, то популярным певцом. Но чаще всего сыном. Любимым сыном своих родителей. Мне нужны были общие с моим персонажем эмоции, одинаковые фантазии, общность судеб. Ведь и про родителей принца — короля и королеву — зрителю и читателю ничего неизвестно. Может, их и нет у него. В общем, все, как и у меня. Я решил поговорить об этом с моим Евдокимофым, и он сразу все понял. Уже на следующий день я получил от него по электронной почте некий монолог, который он предложил вставить в наш отрывок. Я прочел его ребятам, и все пришли в восторг. Это и вправду был сильнейший текст. Он звучал как исповедь, которую юный артист произносит перед женой волшебника, которая жалеет несчастного одинокого молодого парня-сироту, воспитывавшегося в приюте и прибившегося к бродячей труппе. Игоряша поздравил всю нашу группу с тем, что вся концепция нашей постановки окончательно сформировалась и теперь от нас требуется просто качественно играть свои роли — и результат будет отличный! Впрочем, нам и самим было очевидно, что этот написанный Евдокимофым монолог станет главной сценой всей постановки. И что самое важное для меня лично, теперь мой персонаж становился понятен и близок не только мне, но и любому ребенку и преподу в девяносто шестом.

Я часто думаю о Кристине. Я думал о ней и раньше, но теперь это стало происходить все чаще. Я внутренне понимаю умом, что она неумна и у нее примитивные взгляды и эмоции. Но она меня притягивает. Когда я думаю о ней, я ощущаю у себя внутри что-то горячее и трепещущее. Мне хочется прижиматься к ней голым телом, чувствовать, как ее руки нежно гладят меня по спине и ниже… Я хочу ее, хочу ее трогать, обнимать, ласкать ее голую, теплую и страстную. И я не мечтаю о ней. Я просто ее дико хочу. Ведь у меня еще никогда никого не было. Я еще никого не целовал взасос. И ни одна девочка не говорила мне, что я ее парень, что ей со мной хорошо. Наверное, мне просто пришла пора влюбиться. Но если не влюбиться, то уж хотя бы просто потрахаться…

Мы начали с Кристиной репетировать наши с ней сцены наедине. Витямба сначала помогал нам, смотрел, как все это выглядит со стороны, и давал советы:

— Что вы оба как истуканы! Саня! Возьми ее за руку. А ты смотри ему прямо в глаза, когда говоришь. Ты же влюблена в него! Попытайся обнять его, прижаться к нему…

И так далее, и тому подобное. И с каждым разом мы заходили все дальше, и наши соприкосновения становились все плотнее. Витямба, как только обнаружил, что у нас начало получаться, сразу же перешел от нас к репетициям с Любой и Аверьяновым. И теперь мы репетировали вдвоем, одни, в нашей с Витькой комнате. И тогда мы впервые поцеловались… и потом долго обнимались, и ее руки гладили мои волосы и шею, а я залез руками под ее водолазку и трогал ее маленькие груди… И я сам не заметил, как начал расстегивать свою рубашку и джинсы и одновременно стягивать с нее одежду, и она шептала: «Подожди, Саша. Сюда могут войти…» Я закрыл дверь, подперев и заблокировав ее стулом. И тогда мы снова кинулись целоваться, обниматься, сбрасывая с себя одежду. Она нажала на выключатель, и в комнате стало почти темно. Только из незашторенного окна проникал зимой вечерний свет. Мы лежали, прижавшись друг к другу, и дышали одинаково горячо и нежно. И я впервые трогал женское тело и наслаждался этим невероятным счастьем, и это казалось мне самым приятным из всего, что я когда-либо ощущал. И я шептал ей, что люблю ее, и она целовала мои глаза и тоже любила меня.

…Мы репетировали почти каждый день. И если могли быть одни, то снова и снова целовались, ласкали друг друга и разрешали себе заходить все дальше и дальше. Мы уже знали тела друг друга до самых мельчайших подробностей, и не было места, куда бы мы друг друга не целовали и которое не ощупывали, и нам было очень хорошо вместе. И никогда и ни к кому я не испытывал таких чувств, как к моей Кристине. Она стала для меня единственной и самой главной. И мне было уже не так важно, что там будет с постановкой, с музыкалкой или с учебой в школе. Она вдруг стала всем. Я не мог думать ни о чем, кроме нее, забыв всех других. И даже моего Евдокимофа. Мы с ним продолжали каждый день переписываться, и я сообщал ему все новости… кроме одной. Самой главной. Что я влюблен и у меня теперь есть моя Кристина. Самая красивая, нежная, ласковая. Моя единственная.

Я ужасно хотел написать ему, что у меня теперь есть еще и моя Кристина. Меня тянуло поделиться с ним этим столь важным в моей жизни, но я как-то не решался сделать это. Думал, что вдруг он заревнует меня к ней и, может, откажется меня забирать. Я все время думал о том, что скоро мне придется принимать трудное решение. Я должен буду выбрать между Евдокимофым, моей новой жизнью в семье, с отцом, в Москве, — или остаться здесь, теперь уже навсегда (ведь больше у меня такого шанса точно никогда не будет), но тогда рядом со мной будет моя любимая и самая лучшая девочка. И что бы я ни делал: целовал мою Кристину, играл на фортепиано, решал задачи по физике или писал моему Евдокимофу сообщение по мылу, — я постоянно ощущал необходимость сделать этот выбор. Я чувствовал, что мой час приближается. И не мог отказаться ни от нее, ни от обретения семьи. Я не знал, как мне говорить об этом и с ней. Ведь и она, как и все в нашем классе, да и во всем девяносто шестом, знала, что скоро меня наверняка заберут отсюда домой, а значит, расставание неминуемо. Она понимает это, не может не понимать, но молчит. Ни разу не спросила меня об этом. Но я чувствую, что она тоже размышляет об этом. Просто, наверное, гонит от себя эти мысли и хочет, чтобы жизнь сама все расставила по своим местам. Наверное, она права. Что ей остается, кроме ожидания моего решения… Наше будущее всецело в моих руках. Это я должен отказаться от нее ради своей новой счастливой жизни, о которой мечтал каждый день все эти годы, пока помню себя. Или же отказаться от всего, но остаться с моей самой любимой?.. Как мучительно думать об этом, как тяжело решить…

Мы уже перешли от репетиций отдельных картин к прогонам всей постановки. Игоряша приходил к нам и давал много, как всегда, полезных советов. Он сказал, что за наш спектакль он спокоен. У нас получается очень нетривиальная и вполне целостная постановка. Поэтому он в большей степени сосредоточился на репетициях с восьмиклашками. И ему явно понравились наши с принцессой диалоги и сама наша игра. Ведь это была уже вовсе и не игра — мы говорили с Кристиной те слова, которые точно определяли наше внутреннее состояние и отношение друг к другу. Играть было и не надо. Нам было так просто и органично рядом, что те, кто видел наши прогоны, удивлялись, как непринужденно и искренне все у нас получается.

Вечерами мы иногда ходили с ней прогуляться на улицу. И мне ужасно хотелось рассказать ей что-нибудь интересное, что говорил мне или писал мой Евдокимоф, но я каждый раз ловил себя на том, что любое упоминание о нем может Кристину больно ранить. И я умолкал, и тогда мы просто гуляли и говорили обо всем, что происходит у нас в девяносто шестом, но только не о нашем будущем, только не о нас. Кристина полюбила мою любимую музыку. И иногда вечерами мы лежали с ней рядом, обнявшись или просто взявшись за руки, и я включал негромко моих любимых Моцарта и Баха. И ей это вдруг тоже понравилось, она даже просила меня включить ей «Air» Баха или симфонию № 40 Моцарта, которые ей особенно запомнились. Может быть, когда любишь, тебе становится очень понятно все то, что нравится твоему любимому человеку.

Надо сказать, с этого года как учебная, так и внеклассная деятельность нашего историка стала предметом множества статей и даже нескольких репортажей по местному телевидению нашего города. Все говорили о нем, как о невероятно прогрессивном педагоге, который создал в «Доме детства — 96» совершенно особую учебную и досуговую среду. Все знали, что все лучшие школы Новокузнецка пытаются переманить к себе нашего Игоряшу высокими зарплатами и прочими коврижками, но он твердо хочет работать только у нас. На нашу театральную неделю поэтому и телевидение приезжало, и из газеты тоже корреспонденты были. А уж быть в конкурсном жюри нашей недели театра — это вообще считалось за честь. Возглавил его, кстати, все тот же главный режиссер новокузнецкого драматического театра, который был у нас и на конкурсе чтецов юмористических рассказов.

…Настал четверг. Это был день соревнования между нами и восьмиклашками. В общем, все прошло очень неплохо. По жребию наш класс первым показывал свое «Необыкновенное чудо». И оно всех, кажется, очень удивило. У восьмиклашек постановка была намного смешнее. Но мы взяли необычностью трактовки и глубиной. Мне было трудно судить, кто как сыграл, так как я не мог видеть все это со стороны. Но зрители смотрели очень внимательно и в конце хлопали дружно.

В субботу вся школа собралась в актовом зале на объявление результатов театральной недели. Наша постановка понравились зрителям и жюри больше постановки восьмиклашек. Мы с Витямбой еще и специальный приз за режиссуру получили. Все это было для всей нашей группы огромной радостью. Мы ощущал себя чем-то общим и были друг другу благодарны. Даже все обнялись вместе. И в этот момент я снова подумал о том, что если я уеду, то потеряю еще и это, общее, что роднит нас. Не только Кристину — еще потеряю всех их. А ведь я люблю их всех. И всегда меня восхищающего Витьку, и такого доброго и трогательного Кирюшу, прикольную Машку, и заботливую отзывчивую Любу, легкого и эмоционального Сашку Медведева, рассудительного Аверьянова и мощного, как скала, Руслана. Как я без всех них? Почему я раньше не замечал, что они так мне нужны, что они такая огромная и важная часть моей жизни? Почти такая же большая, как моя Кристина.

…В середине февраля учиться уже невмоготу. Хочется спать. Вечер приходит рано, и за окном зажигают желтые мутные фонари. Как давно нет солнца! Нет старых фанерных домиков в летнем лагере Карлык. Нет сочной зелени, пробивающейся сквозь разрушенный асфальт дорожек. Хочется тепла, хочется ходить без майки. Хочется, чтобы, выходя из мелкой речушки, ветерок щекотал влажные соски. Чтобы солнце припекало загорелые мускулы рук и икры ног. Хочется прижиматься к голой Кристине и тереться об ее упругие бедра и живот… Хочется лета. Ничего не делать. Ничего не ждать. Просто жить на каникулах, зная, что тебе не надо ничего за самого себя решать. Что все уже решили взрослые и можно не думать о том, что будет завтра…

Мне сегодня исполнилось шестнадцать. Прямо с утра приехал Григорий Аронович с большим красивым пакетом с ручками. Пожал мне руку, поздравил с днем рождения, и еще передал мне сладкий пирог от своей жены. Пакет был тяжелый. В комнате я уселся на кровать и начал вынимать из него подарки, которые передал мне мой опекун. Я никогда в жизни еще не получал таких замечательных подарков. И их было так много! На самом дне лежали отличные голубые с белым летние кроссовки, как раз такие, какие я очень хотел. Еще там была большая тяжеленная книга «Самые красивые места Европы» с роскошными фотографиями. И еще подарочный конверт с изображением парусника, плывущего в голубом море и четырьмя тысячами рублей (по тысяче) внутри. Были также две коробки французского шоколада «Мерси». Одна большая, для всех наших ребят, а вторая маленькая ассорти с множеством разных вкусов — специально для меня. Но больше всего я обрадовался небольшому, но очень продвинутому планшету с диагональю 8 дюймов. К нему еще прилагался фирменный темно-синий защитный чехол и карта памяти аж на 64 гига. Это был просто предел моих мечтаний! И конечно, там еще было письмо от моего Евдокимофа:

«С днем рождения тебя, мой дорогой мальчик. Желаю тебе быть счастливым и здоровым. И чтобы ты всегда чувствовал, что тебя любят те, кто тебя окружает. Пусть твои мечты осуществляются. Пусть сегодня и в другие дни тебе будет приятно, интересно и тепло.

Я не знал, что бы ты конкретно хотел сегодня получить в подарок, и поэтому решил, что подарю тебе не один, а сразу несколько небольших подарков. Книгу, чтобы ты смог определиться с теми местами, в которые мы поедем с тобой путешествовать. Кроссовки, чтобы тебе было удобно гулять по Москве и Вене. Большая коробка шоколада для твоих друзей. Наверняка ведь будете сегодня пить чай. А маленькая, где 24 разных вкуса — лично для тебя. Потом напишешь, какой вкус тебе больше всех понравился. Только не съедай все сразу! А то живот заболит. Ну, деньги тебе точно не помешают. Надеюсь, ты потратишь их с умом на то, что тебе очень хочется. Ну, планшет тебе точно нужен. Сможем теперь по скайпу беседовать сколько угодно. Да и большой объем памяти для твоей любимой музыки тебе пригодится. Я, кстати, там тебе кое-что из моей любимой музыки на диск закачал. И еще много фото и видео из нашей московской квартиры, Анну и даже некоторые мои детские. Среди последних очень смешные встречаются. Передавай привет Игорю Дмитриевичу и Григорию Ароновичу. Обнимаю тебя, Сашка, и очень жду, когда смогу приехать к тебе и отвезти тебя домой».

Я отложил письмо и лег на кровать. Витямба рассматривал мои подарки и восхищался ими. Ему все очень понравилось. Особенно планшет. Он залез в информацию и зачитал мне характеристики, в которых я не особо разбирался, присвистнул и сообщил:

— Ого! Машинка тыщ на тридцать тянет. Не меньше. Довольно мощный, а экран вообще самый последний. Я бы тоже такой хотел, но у меня нет такого опекуна, как у тебя, Саня… Повезло тебе. Сто процентов теперь уверен, что тебя отсюда скоро заберут. Если бы были хоть какие-нибудь сомнения, такие дорогие подарки тебе бы не делали. Ты на что потратишь свои тыщи-то? Хочешь совет? Не жмоться, купи что-нибудь и ты ему в подарок в Москву. Он тогда поймет, что и ты о нем заботу проявляешь.

— Правильно. А что? Как думаешь, что ему может быть надо?

— Не знаю. Человек он, очевидно, обеспеченный. Все у него есть. Но надо что-то придумать. Ты с Игоряшей посоветуйся. Он наверняка что-нибудь придумает.

Я закрыл глаза и подумал не о Евдокимофе, а о Кристине. Я хочу что-нибудь подарить ей. И еще мне очень хочется купить в книжном магазине какое-нибудь произведение моего опекуна. Я ведь так и не прочел ни одной его книги. Мне очень интересно, как и о чем он пишет. А что мне купить для нее? Может быть, хороший парфюм известной марки? Или что-то из одежды? Например, модный худи? Или там джемпер какой-нибудь? Все мои двадцать четыре шоколадки буду с ней есть пополам. Она тоже сладкое любит. Пойду найду ее прямо сейчас. Она наверняка тоже мне сюрприз приготовила на днюху.

Так и оказалось. Она купила мне CD-диск с лучшими произведениями Вивальди и кожаный напульсник с клепками. А ведь я ей никогда ничего не рассказывал про Вивальди. Откуда она про него узнала? Не иначе у Витямбы выспрашивала. Но мне приятно. Очень приятно, что она это сделала специально для меня. В этот день было еще много приятных подарков. От Мишки из музыкалки и Валерии Ильиничны Лежебрух. Кирюша где-то свистнул для меня темные солнечные очки в черной пластиковой оправе, а Витямба пробник одеколона «Феррари» в маленькой стеклянной колбочке. И хотя все это было мелочью по сравнению с шикарными презентами Евдокимофа, мне все равно было очень приятно — потому что я знал, что нашим ребятам просто неоткуда взять деньги на подарки друг другу. И каждый старается как может, чтоб хоть что-нибудь стоящее достать для друга. Правда, частенько все эти подарки пацаны не покупают, а просто воруют в магазинах…

Вечером мы всей группой пили чай у нас в холле. С пирогом от Ароновны, как прозвали жену Григория Ароновича наши. Еще и с моими роскошными французскими шоколадками. На огонек заглянули семиклассники — Сашка Лапушкин со своим неразлучным Женькой и Игоряша с ними. Игоряша тоже поздравил меня, пожал мне руку и подарил галстук офигенной расцветки. Витямба сразу же напросился, что и он будет его иногда носить. Я, конечно, согласился. Разве можно отказать моему лучшему другу?! Мы много смеялись и дурачились. А когда все стали расходиться по комнатам, я напросился на отдельный разговор с Игоряшей. Наедине. Мы сидели в холле только вдвоем и говорили. Вернее, говорил сначала только я. Меня как прорвало. Видимо, очень не хватало с кем-нибудь из взрослых поделиться. Витька, Люба или Кирюша тоже, конечно, и выслушают, и посочувствуют, но мне нужен именно совет взрослого опытного человека. А спросить у Евдокимофа об этом я не могу.

— Ко мне скоро должен приехать мой опекун. Уже меньше месяца осталось. Витя Бушилов говорит, что после таких прекрасных подарков мне тоже стоит опекуну сделать подарок. Да вот и деньги мне он подарил. Несколько тысяч. Как вы думаете, Игорь Дмитриевич? Что мне ему можно подарить в свою очередь?

— Подари ему настоящий качественный таежный мед, — тут же решил мою проблему Игоряша. — Этот ценный экологически чистый продукт, несомненно, твоего опекуна порадует. Если хочешь, я поговорю с одним пасечником. Моя жена у него постоянно для нас мед покупает. Качество отменное. Душистый! Вкусный! Мы этот мед не только себе, но и в Питер друзьям всегда привозим. Я думаю, он большую скидку сделает для постоянных покупателей. Литровую банку куплю, а ты потом мне вернешь деньги за него. И еще можно кедровых орехов купить свежих. У нас на рынке они чуть не вдвое дешевле, чем в той же Москве. Я думаю, эти подарки точно понравятся. И еще они засвидетельствуют, что ты заботливый парень, который понимает, что целесообразно везти из наших краев. Я думаю, рублей в восемьсот-девятьсот уложимся. Или это, может, дороговато для тебя? Ну, я тогда тоже немного добавлю.

— Спасибо большое, Игорь Дмитриевич. Но я вполне могу эту сумму оплатить из моих подарочных денег. Я могу вам прямо сейчас деньги дать.

— Не надо сейчас. Потом отдашь, когда я принесу. Ты вот лучше скажи мне, что у тебя с опекуном сейчас происходит. Вы общаетесь? Через эсэмэски? Скайп? Ватсап?

— Да. Общаемся. Почти каждый день. И все это использую. И я еще электронную почту завел. Там тоже пишем друг другу.

— Отлично. Держать постоянный контакт тебе сейчас совершенно необходим. Я частенько наблюдаю тебя с неким юристом. Как бишь его?..

— Григорий Аронович.

— Да-да, именно. Григорий Аронович. И что? Как идут ваши дела по оформлению опекунства?

— Хорошо идут. Все документы уже готовы и останется только по приезде Евдокимофа их подписать в присутствии комиссии по опеке несовершеннолетних. Но Григорий Аронович мне еще и заграничный паспорт оформил. Я уже на следующей неделе его получу. Еще и для визы документы собираем.

— Здорово! Поздравляю. Значит, есть шанс на летние каникулы поехать в Австрию и вообще попутешествовать. Твой Евдокимоф явно человек предусмотрительный и деловой. Это, кстати, среди людей творческих профессий совсем нечастое явление. Но тебе и с этим повезло. Талант и реалистичность одновременно — это редкое сочетание. Именно такой опекун тебе сейчас и нужен. А тебе, Саша, очень надо реализоваться в жизни. И ты для этого все имеешь. Кроме одного… Ты не пробовал еще проявить себя ни в чем. Просто случая не было пока.

— Спасибо, Игорь Дмитриевич. Вы умеете любого из наших ребят поддержать. За это вас все и уважают очень.

— Э нет, мой дорогой. Поддерживать каждого из вас — это и правда и моя цель, и мой долг как человека и педагога. Но я все же понимаю, что не каждого Бог в темечко поцеловал. И если все наши ребята вырастут хорошими людьми, создадут любящие семьи с прекрасными детьми, а не кончат свои жизни на помойке, в психушке или в тюрьме, это уже будет для меня огромным достижением и просто радостью. Но в значимых, профессионально реализовавшихся личностей вырастут буквально единицы. Остальные, надеюсь, будут обычными нормальными людьми. Но на весь наш девяносто шестой детский дом есть не более двух-трех детей, которым может быть уготовано совсем другое будущее. Для них возможна иная судьба. Яркая! Мощная! Красивая! Наверное, не педагогично говорить тебе о том, кто эти дети. Но, учитывая, что скоро ты покинешь наше казенное учреждение, я тебе скажу, кто это. Одного ты хорошо знаешь — это твой тезка Саша Лапушкин. Есть еще одна девочка в пятом классе — необычайно яркая личность. Ну а третий — это ты. Да-да, не удивляйся. За всю мою уже немалую жизнь мне приходилось встречать только несколько человек, обладающих такой невероятной внутренней гармонией, как у тебя. Таким богатым, ярким и сложным внутренним миром. Ты совершенно особенный мальчик. И твой опекун смог почувствовать и понять это даже на расстоянии, просто через твою видеоанкету. Впрочем, ему немножко помогли найти именно тебя…

— Как это — помогли? Кто помог?

— Я объясню тебе. Когда я увидел твою видеоанкету на сайте «Найди своего ребенка», я подумал, что тебе нужны другие родители. Не такие, которые ищут себе детей на этом сайте. Я подумал, что ты, Саша, достоин намного большего. Ты должен попасть в семью интеллигентную, высококультурную, семью, где тебя смогут оценить по достоинству, где твой потенциал раскроется во всей своей красе и мощи. И тогда я (жена мне в этом деле очень помогла) скопировал твою анкету и решил разместить ее и на других сайтах, включая и заграничные. Одним из таких сайтов был германский ресурс по усыновлению сирот. Там тебя и обнаружил твой нынешний опекун.

— Так, значит, это вы нашли мне Евдокимофа?

— Нет. Это я Евдокимофу нашел тебя. И я уверен, что ему повезло с тобой ничуть не меньше, чем тебе с ним. Хотя какая разница. Будем считать, что вы нашли друг друга. Я не хотел тебе заранее ничего говорить, обнадеживать. Вдруг бы никто не заинтересовался тобой.

— Нет. Я благодарен вам, что вы это сделали. Без вас не было бы ничего этого. Но я сейчас не знаю, что мне делать. Обстоятельства сейчас изменились… ну… не знаю, как сказать. Мне очень нравится одна девочка. Я, наверное, ее люблю. Очень сильно. И не знаю, как от нее смогу уехать…

— Я понимаю о ком ты, Саша, говоришь. Кристина, конечно, очень славная девушка, и она достойна быть любимой и любить самой. Ты спрашиваешь меня, что тебе выбрать? Я не знаю. Правда, не знаю, что тебе сказать. Но советую тебе проявить благоразумие. Попытайся нарисовать у себя в голове картину своего будущего, в случае если бы ты уехал отсюда и в случае если останешься. Ты мальчик с очень богатой фантазией. Ты, несомненно, можешь воссоздать в своем сознании картины своего возможного будущего при обоих вариантах.

— Но все-таки, Игорь Дмитриевич. Что бы вы выбрали на моем месте? Мне очень важно именно ваше мнение.

— Ладно. Давай начнем рассматривать вариант, что ты отказался от опеки и остаешься в девяносто шестом. У тебя при этом есть несколько довольно существенных плюсов. Здесь тебе все знакомо с раннего детства, ты знаешь всех, и тебя все знают как облупленного. У тебя тут есть настоящие верные друзья, множество раз доказавшие свою преданность. Когда ты окажешься в Москве, у тебя далеко не сразу появятся люди, подобные Вите Бушилову или Кириллу. Ты будешь там один, и, скорее всего, довольно долгое время. Тебе придется привыкать к новой обстановке, новой школе, учителям, другим программам и учебникам. Это все совсем непросто, и ты, несомненно, будешь испытывать стресс. Ну и, конечно, милая девочка Кристина. Здесь она будет рядом с тобой. Так сказать, любовь до гроба. Правда, такая любовь бывает только в романах. А на самом деле школьная любовь крайне редко бывает продолжительной. По статистике ранние браки (особенно если еще со школы знакомы) редко длятся более трех-четырех лет. Далее всегда наступает неминуемый развод. Ты, конечно же, мне сейчас не поверишь, Саша, но это совершенно объективная ситуация. Люди формируются окончательно — как психологически, так и физически — только к годам двадцати пяти, не раньше. И только после этого возраста личность полностью начинает осознавать свои приоритеты — как жизненные, так и в интимной половой сфере. До этого периода индивид только ищет своего идеального партнера или партнершу. Но давай представим себе, что ты исключение и Кристина, действительно, твоя вторая половинка на всю жизнь. Вот и давай перейдем непосредственно к жизни. Итак, вы закончили вместе одиннадцатый класс, что, кстати, не факт. Ведь твоя любимая, будем откровенны, не блещет успехами в учебе. Десятый класс ей не светит. Ей прямая дорога после девятого класса в техникум или колледж. Причем в лучшем случае она отправится осваивать профессию повара или продавца. Она не сможет сдать экзамены даже в медицинское училище или в педагогический колледж, где готовят учителей младших классов. Но при любом раскладе Кристина не сможет хорошо зарабатывать и иметь интересную работу. У тебя другая ситуация. Ты, несомненно, должен доучиваться в десятом и одиннадцатом классах в школе. Ты хорошо тянешь программу по всем предметам, и у тебя есть шансы после выпускного поступить в какой-нибудь местный институт. Но в какой? У нас в Новокузнецке выбор ведь невелик. Либо педагогический, либо медицинский, либо инженерно-технологический. Последний — явно не твой профиль. Медицина тоже тебя не слишком интересует. Остается педагогический. Хочешь быть учителем? Думаешь, это хорошая профессия?

— Не уверен в этом. Хотя таким, как Вы, иногда хочу. Я пока еще не определился с будущей профессией.

— Это и так понятно. Но ты понимаешь, что здесь у тебя этот выбор, мягко говоря, очень скудный. Ты, вообще, в курсе, сколько денег зарабатывает учитель у нас в девяносто шестом? Хочу тебе сообщить, что тридцать пять тысяч рублей — это предел мечтаний для нас.

— Но ведь вы же работаете за эти деньги. Учите нас. И хорошо учите.

— Какой ты наивный человек, Александр! Я много лет проработал в бизнесе и смог скопить основательный капитал, который дает мне возможность на старости лет наконец-то заниматься тем, что мне нравится. Мы с женой тратим в месяц значительно большую сумму, чем то, что я зарабатываю здесь. Я работаю в школе ради удовольствия. Иногда, конечно, у меня ничего не получается, и хочется послать всю эту канитель и убежать отсюда к себе в Петербург. Но потом проходит некоторое время, и я понимаю, что я нужен именно здесь, в девяносто шестом, где так много бедных брошенных детей, которым нужна поддержка, которым надо помочь почувствовать себя нужными, самодостаточными, талантливыми. Я, как могу, стараюсь делать это. И я счастлив, когда у меня что-то получается. То есть получается у вас, моих учеников. И нам с женой в кайф купить штук двадцать пять сосисок и две буханки хлеба и пойти с моими семиклассниками в субботу на пикник в лес, где мы эти сосиски вместе зажарим и съедим. И мне, и всем моим ребятам будет весело и приятно это сделать. Но пойми… Без моих дополнительных доходов я вряд ли смог бы тут жить и работать. Так что доля учителя хоть и очень благодатная и уважаемая, но в материальном плане это почти нищета. И как, как жить будете вместе с любимой? На твою учительскую и ее поварскую зарплаты? Ну, может, это вам позволит раз в три года съездить отдохнуть в самый дешевый отель в какую-нибудь мутную Турцию. И это ваш семейный предел. А жить где будет ваше семейство? В квартире, которую тебе или ей государство должно дать? Ты представляешь себе, что это за жилье? Скорее всего, какая-нибудь халабуда. У тебя вопрос еще хуже с квартирой. У тебя же есть законный отец, а у него вроде имеется убитая грязная квартира. Вот там ты и имеешь право на жилую площадь. Подселишься к дорогому пьющему папочке — как тебе эта перспектива? Потом, когда вы оба с молодой женой взвоете от бесконечного безденежья и неустроенного быта, тебе придется бросить любимую работу педагога, и ты пойдешь работать в шахту. Там, конечно, очень тяжело работать физически, да еще и опасно, но хоть зарплаты приличные. Так и пройдет твоя жизнь. Жизнь на самом деле неплохая. Так ведь почти все у нас в городе живут. Да и по всей стране. И для кого-нибудь другого это, наверное, вполне счастливый исход. Но не для тебя. Ты можешь прожить совсем другую жизнь. Яркую, счастливую, наполненную смыслом и впечатлениями. А для этого тебе надо выбираться отсюда. Из девяносто шестого. Тебе нужна перспектива. Возможности для развития, для личного роста. И конечно, помощь взрослого, неравнодушного к твоей судьбе человека. И Евдокимоф именно такой человек. Пойми, Саша, ты уже взрослый. Сегодня тебе исполнилось шестнадцать. Тебе достался один шанс на тысячу. Ты же отлично понимаешь, что подростка твоего возраста не берут в семью никогда. А если и берут, то это почти всегда семьи не из очень обеспеченных, чаще всего местные, из Кемеровской области, так как лететь за ребенком много часов на самолете за очень большие деньги никто не станет. Тебя же хотят усыновить в столицу. Город гигантских возможностей. Это уже случай один на сотню тысяч. Но и это еще не все. Твой опекун не просто обычный человек. Это элита. Причем элита не просто российского масштаба, а общеевропейского. Михаэль Евдокимоф — ярчайшая звезда современной драматургии! Его сценарии и пьесы нарасхват у театров и киностудий. И он, без сомнения, сможет обеспечить тебе, Саша, перспективное будущее. Такие люди, как он, вращаются в среде европейской интеллигенции… Ты сейчас смотришь на меня с некоторым удивлением. Но это только потому, что господин Евдокимоф — человек скромный и при общении ни со мной, ни с тобой не упоминал имена людей, с которыми он общается. Но если ты зайдешь в интернет и наберешь его имя, то ты увидишь массу фотографий, где Евдокимоф рядом с политиками, включая президентов и премьер-министров, королевскими особами, голливудскими актерами и режиссерами, звездами мировой литературы и искусства.

Пойми, Саша, ты автоматически попадаешь в высшую лигу. Круг твоих знакомств будет максимально значителен. Это значит, у тебя появятся очень крутые связи, которые, конечно, помогут тебе в жизни. Попасть в такую семью, как Евдокимоф, — редчайший случай, один на миллион. Пойми, даже обладание очень большой суммой денег не является пропуском в высшее общество. А у Евдокимофа — а значит и у тебя — такой пропуск есть. Тебе также следует учитывать сам образ жизни, который ты сможешь иметь. Это не жалкое скучное существование. Это премьеры и визиты, фуршеты, балы и приемы, путешествия по всему миру… Ты сможешь увидеть столько, сколько никогда не смогут посмотреть миллионы других людей. Я также хотел бы обратить твое внимание и на финансовый, материальный аспект. Ты парень умный и, несомненно, должен учитывать и этот важнейший вопрос. Очевидно, что твой опекун очень хорошо обеспечен, имеет недвижимость, я уверен, что и немалые финансовые ресурсы. Судя по всему, даже по твоим сегодняшним подаркам, он не экономит на тебе, мой дорогой. Он старается, чтобы у тебя было все самое лучшее. Тебе обеспечено и качественное медицинское обслуживание, и самое лучшее из возможных образование. Ты сможешь учиться в самых лучших вузах мира…

У тебя есть еще целый месяц. Думай! Не поддавайся эмоциям. Больше включай мозги, логику. Взвесь все хорошенько. И, конечно, учитывай, что ты решаешь сейчас свою судьбу, определяешь свое будущее. И при этом трезво оцени и трудности, с которыми тебе придется столкнуться. Я о них уже говорил, но повторюсь. Непросто будет привыкнуть к новому образу жизни, к новому дому, обстановке. Это будет для тебя очень большим стрессом. И ты будешь лишен на долгий период не только привычной обстановки, но еще и друзей, учителей, родных и знакомых мест. Ты еще ни разу не был в таком мегаполисе, как Москва. Учти, что к этому гигантскому шумному и суетному городу надо еще суметь привыкнуть. Вот, собственно, и все, что я хотел тебе сказать, Саша. Но решить должен все равно ты сам. Какое бы ты решение ни принял, помни, что я буду тебе помогать в любом случае. Если решишь, что Кристина важнее, я это пойму. Будешь спокойно учиться, ходить в музыкальную школу, участвовать в театральной неделе. Начнем готовиться к институту. И все у тебя будет хорошо. Поверь мне. Слушай свой внутренний голос — он тебе все подскажет. И извини, если я тебя разочаровал своими рассуждениями.

— Нет, что вы, Игорь Дмитриевич. Совсем не разочаровали, наоборот. Очень мне помогли. Спасибо вам большое. И за то, что мою видеоанкету на разные сайты отправили, особенно благодарен. Вы мне столько времени уделили сейчас!

— Брось, Саша. Я и другим ребятам стараюсь много времени уделять. Ведь очень важно, чтобы и вы, не имея родителей, могли хоть с кем-нибудь из взрослых поговорить по душам, спокойно и искренне. Знаешь… Я тоже тебе хочу кое-что рассказать — про себя. Чего другим ребятам еще никогда не говорил. Это рассказ про то, как я тут оказался. Я знаю, многих этот вопрос интересует. Наверное, пришло время мне кому-то все объяснить. Пусть это будешь ты, Саша. Я уже не молод. Когда человеку за пятьдесят, он вольно или невольно подводит некоторые итоги своей жизни. Это только глупцы никогда, до самой старости, не думают о том, как они прожили свою жизнь и что еще должны в ней успеть совершить. Или завершить. Формально я достиг некоторого успеха. Прежде всего в бизнесе. Я много работал. И успешно. Смог сколотить некоторый капитал, который позволяет нам с женой нормально существовать, иногда путешествовать по миру, питаться качественными продуктами (хотя и не деликатесами совсем), при необходимости лечиться, тратить некоторые суммы на театры, концерты и прочие культурные развлечения. Без излишеств, конечно, с трехзвездочными отелями и приличной иномаркой, но недорогой при этом. Но у нас с женой нет детей. И никогда не было… В молодости нам с ней казалось, что это не так уж важно. Есть много и другого прекрасного в жизни. Но с возрастом человек понимает, что дети, внуки, правнуки — это и есть самое главное в жизни. Я и сам не заметил, как стал с завистью смотреть на детей наших друзей, а потом и на их внуков. Жене, конечно, было все это переносить еще труднее, чем мне. У женщин инстинкт продолжения рода выражен вообще гораздо мощнее, чем у нас. Мы пробовали много всяких способов, пытались много лет лечиться, пробовали и искусственное оплодотворение, но так ничего и не получилось.

И тогда моя жена предложила взять ребенка-сироту и воспитывать его как своего кровного, родного. Я сначала сомневался. Страшно было, всякого наслышался про детдомовских. Но потом понял, что другого выхода все равно нет. Решили, что возьмем девочку, но не совсем уж маленькую. Так как нам с женой за пятьдесят, то маленький ребенок будет нас воспринимать скорее не как папу и маму, а как дедушку и бабушку. Решили, что лет двенадцать-тринадцать как раз нам подойдет. Жена начала оформлять документы, читала книги всякие про воспитание детей-сирот. Потом стали искать по анкетам в интернете подходящего ребенка. Случайно наткнулись на несколько очень милых девчоночек из Кемеровской области. Выяснили, что все они из «девяносто шестого дома детей» города Новокузнецка. Конечно, это очень далеко от Петербурга, но мы решили, что если ребенок нам подойдет, то возьмем независимо от того, где он находится. Я написал в опеку Новокузнецка и попросил встречу с этими девчонками, чтобы мы с женой могли выбрать подходящую. Ты извини, что я так говорю про детей, будто мы в магазин решили поехать за товаром. Но по неопытности мы именно так к этому и относились тогда. Это сейчас я понимаю, что выбор этот совсем по-иному происходит… Собрали мы документы все необходимые и решили ехать. Все было уже и с вашим директором, и в опеке договорено. Параллельно я весь ваш сайт по косточкам изучил. Фотографии за предыдущие лет десять внимательно просмотрел. Как будто прямо в вашу жизнь детдомовскую погрузился. Но тут у нас беда случилась. Жена моя серьезно заболела. Ее начали готовить к срочной операции, и поэтому ехать она не смогла. Решили, что я пока один поеду, посмотрю, познакомлюсь… А она сказала, что готова принять любую девчушку, какую я выберу. Приехал. Сначала решил немного присмотреться. Пришел к вашему директору. Долго с ним говорили. И про девочек этих, и вообще про детдомовцев, и конкретно про вашу школу. Когда он узнал, что я историк, хоть и не работаю по профессии много лет, он мне предложил следующий вариант. Пойти к вам в девяносто шестой на полставки учителем истории. У вас в школе дефицит учителей, тем более учителей-мужчин. Еще один историк, хоть и на время, очень нужен. А у меня появится возможность понаблюдать за этими девочками и тогда уж реально сделать правильный выбор после непосредственного и тесного общения с детьми.

Я сильно сомневался. Ведь я никогда не работал в школе. К тому же у меня нет своих детей, а значит, и опыта общения с ними. Но даже не знаю почему, я решил попробовать. Я вернулся в Питер и поговорил с женой. Она лежала тогда в больнице и очень обрадовалась такой возможности для нас обоих. Я написал директору, что согласен, и отправился на ускоренные педагогические курсы. Через несколько месяцев я уже работал. Сначала мне было очень тяжело. На самом деле, я не предполагал, что у меня почти не останется времени разбираться со своими претендентками на удочерение. Я был занят с утра до вечера. Первый месяц страшно уставал, так как находился в постоянном стрессе. Наложилась еще и бытовая неустроенность. Пойми, Саша, я женат тридцать лет и привык, что дома есть женщина, которая следит за домом, готовит вкусную и здоровую пищу, стирает и гладит одежду. А тут я оказался совершенно один. Честно говоря, питался как попало. Особо некогда было за собой следить. Но я старался, так как считаю, что должен создавать образ учителя, как успешного и продвинутого человека. Вообще, мое мнение — что необходимо поднять реноме нашей профессии любыми путями. И мой внешний вид должен соответствовать моим представлениям об учителе с большой буквы… но это я что-то отвлекся… Продолжу.

Уже через месяц я стал понимать… нет, не только понимать, но и чувствовать, что мне нравится работать учителем истории, что мне это интересно, что у меня получается. Я каждый день видел результаты своей работы, радовался как ребенок, что вам интересно меня слушать, что у вас горят глаза, что вы ходите на мои уроки даже с удовольствием. Но я вдруг ощутил и другое, чего никак не ожидал. Это доверие ко мне многих ребят, желание вашего общения, причем неформального. Это было для меня потрясающим открытием. Я стал понимать, что я вам нужен и полезен не только как учитель, но и как просто человек. Такого со мною не было никогда. Всю свою жизнь я зарабатывал деньги, а оказалось, что больше всего на свете мне нравится учить детей и общаться с ними. Те две девочки, из которых мы вначале хотели выбрать себе дочь, уже как-то отошли для меня на второй план. Я был занят не конкретно ими, а вообще всеми своими учениками. Я уже не мог себе представить, что могу обойтись без вас, я каждый день ощущал вашу любовь и преданность. И самое главное: я не могу теперь выбрать из вас кого-то, кого заберу домой. Произошло нечто странное. Я хотел забрать к себе домой ребенка, а оказалось, что меня самого забрали себе ребята из детского дома. Прошло несколько месяцев. Жене стало лучше, и она приехала ко мне. Тогда у нее все еще был первоначальный план выбрать и забрать к нам в Питер девочку. Но я уже не хотел отсюда уезжать. Мое место здесь, с вами. Это мой долг и мой путь, который я наконец-то нашел.

— А сейчас вы, Игорь Дмитриевич, уже окончательно раздумали брать кого-нибудь из наших к себе в семью?

— Даже не знаю, что тебе сказать Саша… Жена на самом деле рада, что я наконец-то нашел себя. Но она настаивает, чтобы мы взяли девочку именно домой. Она очень хочет дочку. Когда к нам домой девчонки из моего седьмого класса заходят, она просто счастливой становится. Но я пока сопротивляюсь. Мне все кажется, что если мы кого-нибудь конкретного из девяносто шестого удочерим, то остальные ребята будут меня ревновать. Может, я и ошибаюсь. Но у меня сейчас именно такое ощущение. Если возьму одну или одного — другие обидятся: почему не их?.. Это же многим может показаться предательством. Вот я тебе для этого все это и рассказал, Саша. Ты человек очень тонкий, чувствительный. И сегодня все наоборот. Это мне нужен твой совет. Как думаешь, если мы с женой возьмем кого-то из наших ребят домой, как к этому отнесутся ребята в детском доме?

— Игорь Дмитриевич, я не знаю, как отнесутся все. Но я буду очень завидовать этой девочке. И все в девяносто шестом будут ей завидовать. Но вас все равно будут любить и уважать, в этом я уверен. Любой из наших почтет за счастье иметь такого отца, как вы. Вы самый лучший взрослый человек из всех, кого мы видели за свою жизнь. Эти слова про вас Витька Бушилов сказал. Но мы все так думаем. Знайте об этом.

— Спасибо. Твое мнение для меня очень важно. Поговорим еще с женой об этом, что-то решим вместе… Я пойду. Уже очень поздно. Спокойной ночи, Саша. Напоследок; ты очень чувствительный человек, ты все можешь и сам осознать. Просто слушай себя и свой внутренний голос. Он тебе все подскажет лучше, чем я или кто-то другой.

Глава 11

Зима в этом году выдалась затяжная, длинная. Я все не могу дождаться, когда она кончится, когда начнут таять сугробы и по нашему двору заструятся прозрачные холодные ручьи. Малыши будут прыгать через лужи и запускать в них бумажные пароходы. Дерево стряхнет снег, и почки на его ветвях начнут набухать весенней влагой. Откуда-то нагрянут стаи веселых воробьев, весело чирикающих между нашими дошколятами. И начнут мыть помутневшие за зиму окна.

Я думаю об этой прошедшей зиме. Как много случилось всего лишь за три эти месяца! Наверное, намного больше, чем за все пятнадцать лет. Нет, теперь уже шестнадцать лет моей жизни. Сначала новогодняя открытка и три удивительных дня с моим Евдокимофым, таких волнительных и полных новых надежд. А потом еще Кристина. Та, с которой мне всегда так хорошо, которая самая нежная и ласковая, которую я так люблю!.. И еще была театральная неделя, когда впервые в жизни я выступал на сцене перед всеми, и у меня все получилось. И все наши мне очень хлопали, а учителя говорили, что я был самым романтичным принцем из всех, кого они только видели. И еще случился такой для меня важный разговор с Игоряшей. Разговор, который многое мне объяснил по поводу меня самого и который вселил в меня внутреннюю уверенность в моих возможностях и силе. И все это только за три месяца! Я так ничего и не решил по поводу переезда в Москву. Просто решил, что съезжу пока на каникулы туда и поживу у моего опекуна. А там видно будет. Может, мне там и не понравится совсем. Но почему-то внутренний голос подсказывает мне, что понравится. Очень понравится. И тогда снова придется оказаться перед моей нерешаемой задачей: навсегда уехать к своей мечте или остаться здесь с самым любимым и дорогим человеком?

…Игорь Дмитриевич, как и обещал, помог, и я закупился для моего опекуна медом и орешками. Получилось довольно много. На оставшиеся деньги я еще купил книгу с пьесами Евдокимофа. Прочел ее довольно быстро. Хотя раньше я только две пьесы читал: «Ревизор» Гоголя и «На дне» Горького, потому что мы их по программе изучали. А тут была книга, где напечатано четыре пьесы. И все они оказались очень интересными и даже загадочными. Кажется, я теперь начал понимать восхищенные слова Игоряши, библиотекарши и нашей литературички про моего опекуна. Потом и другие ребята из нашего класса эту книгу прочли. Причем и Люба, и Витямба, и Машка, и особенно Аверьянов по-настоящему увлеклись чтением Евдокимофа. Вечерами, когда я оставался один, а Витька спал или читал книжку, я доставал мой подарочный планшет и долго и подробно рассматривал фотки и видео с моим опекуном, Анной и его бывшей умершей женой. Я изучил во всех подробностях все помещения в московской квартире и запомнил, где там что находится. А еще Евдокимоф регулярно пересылал мне файлы с разной музыкой, которая ему нравилась. И должен сказать, я открыл для себя очень много новых композиторов и музыкантов. Мне очень понравились и увертюры, и арии из опер Россини, и чудесный марш из «Аиды» Верди, ария Нимарино из оперы «Любовный напиток» и потрясающие канон Пахельбеля и менуэт Боккерини. Это был для меня какой-то совершенно новый пласт музыкальной культуры, который оказался занимательным и замечательно эмоциональным.

Но большую часть из моих четырех тысяч я потратил на Кристину. Я несколько раз покупал ей розы. Каждый раз только по одной штуке. Но больше у нас в девяносто шестом своей девочке цветы никто никогда не дарил. Я был единственным, и Кристина очень гордилась тем, что ей дарят цветы. Но это были мелочи. Самое главное — я подарил ей настоящую золотую цепочку. Конечно, она была очень тоненькая и короткая, но все равно — это же было настоящее золото! Когда я попросил ее закрыть глаза и надел ей цепочку на шею, она даже расплакалась немного. От счастья. Нам с ней очень хорошо вместе, и я не знаю, что будет дальше… просто боюсь думать о том, что, возможно, придется расстаться с ней. Когда мы вдвоем, я понимаю, что не смогу это сделать никогда. Но вечером пишет Евдокимоф, и я хочу туда, к нему… Что мне делать?! Как же так могло случиться, что у меня произошло сразу два счастья и они мешают друг другу?..

За две недели до приезда ко мне Евдокимоф предложил наметить план мероприятий на время моих каникул. Он прислал множество вариантов, куда мы с ним пойдем. И я опять растерялся перед огромностью выбора, и он снова помогал мне решить, что выбрать. Прежде всего он настаивал, что я еду к нему не на экскурсию, а именно домой, в мой будущий дом. И мне надо понемногу привыкать к новой обстановке — а значит, нам надо проводить побольше времени в нашей квартире и в домашних делах. Но все же и посмотреть город стоит. Решили, что один день потратим на осмотр Кремля и Красную площадь, а потом прогуляемся по центру. В другой день вечером едем на концерт органной музыки Баха, который будет происходить в протестантском соборе и сопровождаться видеоинсталляциями прямо на потолке и в алтаре храма. Из похода в Третьяковскую галерею и музей изобразительных искусств имени Пушкина я выбрал первое. Еще я очень хотел пойти в оперу, посмотреть так понравившегося мне Россини. И к моей огромной радости, Евдокимоф купил билеты на «Севильского цирюльника». Чтобы я мог еще и развлечься, он предложил мне посетить Москвариум, а после него еще и поплавать с дельфинами. Как раз на этой моей каникулярной неделе у него должен был состояться фуршет по случаю постановки в каком-то очень известном московском театре евдокимофской пьесы. Решили, что пойдем туда вместе. Я пообещал, что не буду там слишком тушеваться, да мне и вправду было очень интересно посмотреть, что это такое есть — фуршет.

Единственное, что меня беспокоило, — это то, что у меня была не слишком подходящая одежда для светских мероприятий. Сашка Медведев сам предложил мне на неделю свою офигенную худи, но, померив ее, я понял, что рукава мне стали коротковаты. Видимо, за зиму я еще немного вытянулся. У Витки есть приличные темные брюки, но он же намного ниже меня, у меня в них лодыжки видны. А купить новые уже не на что. Все оставшиеся деньги я уже потратил на цепочку. Хорошо хоть есть отличные ботинки, которые мне подарил Евдокимоф, и приличная белая рубашка, которую выдали в детдоме. Трусы и носки у меня, правда, тоже позорные, но кто их видит-то? Только Витямба, когда спать ложимся, но его я не стесняюсь. Тем более у него трусняк не лучше моего. Такие же застиранные и растянутые. Когда я с Кристиной, я стараюсь поскорее стянуть с себя их. Она думает, что это я от нетерпения, а я просто стесняюсь их показывать.

С Игоряшей мы больше так по душам не говорили. И я никому, конечно, то, что он мне про себя поведал, не рассказываю. Пробовал вычислить, каких именно девочек они с женой рассматривали в качестве кандидатов на удочерение, но так и не понял. Просто у Игоряши есть одно странное свойство: почти каждый ребенок в девяносто шестом, с которым он хоть как-то соприкасается, становится уверен, что именно он или она и являются у нашего знаменитого историка настоящим фаворитом. Что именно их он любит больше всех остальных. Вот спроси того же Медведева или Кирюшу, и они тут же скажут тебе (по секрету, конечно), что Игорь Дмитриевич уделяет им времени и внимания больше, чем всем остальным пацанам в школе. А на самом деле Игоряша относится ко всем из нас одинаково. Просто одинаково внимательно и по-доброму.

Вечером, перед вторым приездом Евдокимофа, мы с Кристиной долго были вдвоем. Я все пытался понять, не ревнует ли она меня к моему опекуну. Мне показалось, что совсем нет. Она воспринимает его как моего близкого родственника, моего друга. Она любит меня, и поэтому любой, кто обо мне заботится, для нее очень хороший человек. Просто она бесхитростная, и ее чувства ко мне очень добрые… я целую ее губы, лоб, руки. Я закрываю свои глаза, но все равно вижу ее каждую секунду. У нее такие нежные руки! Когда она касается меня, все во мне трепещет и поднимается ей навстречу… как я люблю ее! Как я буду тосковать по ней все эти восемь дней в Москве.

…Евдокимоф прилетел тем же самолетом, в шесть утра. Опять не выспавшийся и с запотевшими очками. Я ждал его на остановке маршрутки, возле школы на нашей улице Климасенко. Он сразу меня увидел и схватил в охапку. Мы обнялись и чуть даже застыли так. Я тогда почувствовал, какой же он все-таки для меня родной, и как я по нему соскучился. Это был учебный день, и я опаздывал на урок. Мы поскорее пошли к школе. Я — на занятия, а он — прямиком в кабинет директора. Надо было дооформить мои бумаги для поездки в Москву. Пока я был на уроках, он успел встретиться с Григорием Ароновичем и забрал у него мои бумаги для оформления шенгенской визы. Потом еще мы с ним ходили в нашу библиотеку, и Евдокимоф там вручил нашей, обрадованной таким визитом библиотекарше большой сверток с книгами: и своими, и других известных российских писателей. Причем все книги были с дарственными надписями авторов: что они предназначены для детей из детского дома номер 96 города Новокузнецка. Библиотекарша была чрезвычайно польщена таким презентом и долго благодарила моего опекуна. Потом мы поехали на такси в опеку. Надо было что-то подписать еще и там; я должен был дать официальное согласие на поездку в Москву. Я думал, что, может быть, надо познакомить Евдокимофа с моей Кристиной, но ее нигде не было видно.

Вечером мы с ним пошли наконец-то прогуляться, и меня как прорвало. Я беспрерывно, взахлеб рассказывал ему что-то. И про наши школьные дела, и про то, какой из присланных им музыкальных файлов мне особенно понравился, про мои дела в музыкалке. Про Витямбу, Кирюшу и всех Лапушкиных. Еще — про театральную неделю и как отлично он придумал дополнить текст Шварца. И теперь мне было совсем легко говорить ему: «ты». Я рассказал ему про все, кроме моего разговора в день рождения с Игоряшей, и про мою Кристину. Почему-то я решил, что не стану с ним обсуждать то, как я счастлив любить ее и быть любимым ею…

Следующий день был последним учебным днем третьей четверти. Нам раздали дневники с оценками за четверть, а в шесть вечера я уже собрал свой маленький чемоданчик и стоял у окна, ожидая, когда за мной приедет Евдокимоф. Он не стал заходить внутрь, а только помахал мне рукой, чтобы я выходил с вещами. Я поскорее натянул куртку, взял чемодан и пакет с медом и орешками и пошел в холл, где почти все наши были в сборе. Кто-то смотрел кино по телевизору, Медведев, как обычно, был обижен, что проиграл Машке в шашки. Я со всеми попрощался. Витямба с Кирюшей пошли меня проводить до низа, но на лестничной клетке увидели Кристину, и тактично, пожав мне руку, удалились. Я обнял ее крепко и прошептал в ухо, что обязательно скоро вернусь. «Да, — сказала она мне. — Приезжай поскорее. Я тебя очень люблю». «И я тебя тоже… очень»… Мне было как-то тревожно за нее на душе, но при этом я чувствовал какой-то подъем и нетерпение. Мне предстояло то, о чем каждый божий день мечтает любой детдомовец: дорога домой, в семью, туда, где я буду сыном, где меня будут любить и понимать…

Мы переночевали в гостинице, так как у нас был очень ранний вылет и надо было вставать чуть ли не в пять утра. Евдокимоф заказал для нас уже другой номер. Там было две кровати, две тумбочки и два небольших кресла со столиком. Мы поужинали в том же отеле в ресторане и даже успели сходить на час в спа-салон на первом этаже. Оказывается, его посещение входило в стоимость проживания. Я первый раз был в таком месте. Везде так чисто и красиво! Зеркала, бассейн, финская сауна. Ужасно приятно было сидеть в белоснежном махровом халате и пить какой-то необычный зеленый чай с травами. Я смотрел на то, как в зеркале чуть колышется голубоватая вода, и чувствовал, что после суеты и волнений сегодняшнего дня я наконец-то могу расслабиться и просто получать удовольствие, что я все успел: попрощаться и с ребятами, и с ней — и все прошло как-то по-хорошему, без неприятного осадка, что сделал что-то не так или не сделал совсем. Мне было хорошо еще и оттого, что теперь мой опекун наконец-то рядом со мной, и я могу успокоиться, и во всем положиться на взрослого и умного человека, который заботится обо мне и так хорошо меня понимает. Евдокимоф смотрел на меня и улыбался. Он, мне кажется, тоже расслабился. Мы оба теперь могли просто молчать друг с другом и получать удовольствие от своего спокойного молчания. Я подумал, что разговаривать получается с самыми разными людьми, и даже неблизкими и незнакомыми. А вот молчать так, чтобы было комфортно в душе, можно только с очень близким и приятным тебе человеком. Так мы иногда подолгу молчали с Кристиной, просто прижавшись друг к другу и застыв. С родным человеком ничего и не надо говорить. Все ведь и так ясно.

Мы легли спать довольно рано, и я неожиданно для себя очень быстро и крепко заснул. Наверное, после сауны и плавания меня разморило. А утром, когда было еще совсем темно, я почувствовал, как меня осторожно трясет за плечо мой Евдокимоф: «Саша… просыпайся… нам надо вставать… у нас мало времени…» Он тряс меня как-то по-другому, не так, как это каждое утро делал Витямба. И он, конечно, не прыгал по мне задницей… Но мне было некогда думать об этом: Евдокимоф был уже в спортивных штанах и приседал и отжимался на ковре посередине комнаты:

— Ну и здоров ты спать! Тебя, оказывается, не так просто разбудить. Надо будет потренироваться на досуге.

Я тоже решил, что сделаю зарядку, и стал отжиматься рядом. Хотя раньше я никогда не делал зарядку сразу, как просыпался. Всегда потом, когда схожу в умывальник и почищу зубы. Но мне почему-то захотелось делать все, как мой опекун. И душ я раньше никогда раньше по утрам не принимал. Просто и некогда это было, а тут я после Евдокимофа тоже отправился мыться, и даже облился холодной водой. В отеле, несмотря на ранний час, нас покормили в ресторане яичницей с ветчиной и сыром. Приятно пахло кофе. Девушка на ресепшн уже вызвала нам такси. Евдокимоф отдал ей ключ от номера, и мы вышли на совсем еще пустынную улицу. Начинало светать. Было по-весеннему зябкое сибирское утро. Я уезжал. Впервые я уезжал из Новокузнецка так далеко. Ведь я никогда не был дальше нашего летнего лагеря в Карлыке. Но это же совсем рядом. В нашем же районе. И только один раз ездил на экскурсию с классом в Кемерово. А сейчас я уезжал в Москву. В большой прекрасный город, который мечтал увидеть долгие годы. В такси я тоже ехал второй раз. Первый был вчера. Мы сидели с Евдокимофым на заднем сидении. Он рассеянно смотрел в окно и зевал, и я тоже почему-то начал зевать. Через сорок пять минут мы были уже в аэропорту. Багаж не стали сдавать, взяли его в самолет. Я никогда не был в аэропорту и, конечно, ни разу не летал в самолете. Мне было немного страшно и ужасно интересно, как эта махина будет взлетать в небо, а мы будем сидеть у нее внутри. На паспортном контроле мужчина при погонах и в форме долго рассматривал мой паспорт и прочие бумаги, которые ему дал Евдокимоф.

— Кем Вам приходится мальчик?

— Это мой подопечный.

— А куда Вы его везете?

— Домой везу. На каникулы.

— Проходите. Хорошего полета.

В самолете мое место оказалось у окна. Евдокимоф сидел рядом, а потом, уже ближе к проходу, пожилая тетка. Мы с шумом разгонялись и вдруг оторвались от земли. Я замер. Внутри все оборвалась на секунды. Как будто в животе образовалась невесомость… Самолет набирал высоту, и я видел сверху весь наш город, блестящую в лучах утреннего солнца излучину реки и даже длинную крышу торгового центра «Планета», где мы когда-то, уже так давно, вместе сидели за столиком кафе с тогда еще таким неизвестным мне Евдокимофым. Он поймал мой взгляд, нагнулся ко мне и спросил на ушко как-то очень доверительно:

— Ты немного испугался?

Я улыбнулся и признался:

— Да, но совсем чуть-чуть. Только в первые секунды.

И я вдруг ощутил впервые это такое странное чувство… Совершенно новое… До этого я никому не смог бы сказать, что испугался, и при этом не ощущать, что мне стыдно от этого признания. Ведь быть трусом — стыдно. А сейчас мне не было стыдно совсем. Наоборот; мне было даже приятно признаться ему в этом своем незначительном малодушии. А может, дело в том, что я инстинктивно веду себя как детеныш, уверенный в том, что родитель как раз и есть тот, кто по определению обязан успокоить и защитить в любых ситуациях. Он ведь так хорошо понимает мои чувства! Почти как Кристина. Но она понимает их молча. А Евдокимоф их идентифицирует. Как же все-таки необыкновенно иметь родителей! Или хотя бы только одного из них. Можно полагаться во всем на человека, который тебя оберегает и, может быть, даже и любит.

…Евдокимоф помогает этой тетке, сидящей рядом, расстегнуть ремень безопасности. Она благодарит его:

— Вот спасибо! Можно угостить Вашего сыночка пирожком? Сноха испекла на дорогу. Он какие любит больше? С брусникой? Или с капустой?

Евдокимоф незаметно чуть подталкивает меня ногой.

— Он у меня разные любит? Какой ты выберешь, Саша?

— Можно мне лучше с капустой. Спасибо большое.

— Ох, как на папу похож мальчик!

— Ну да. Есть сходство… некоторое…

Может, и правда мы чем-то похожи. Мне было бы это приятно. Евдокимоф, конечно же, очень обаятельный человек. И Кристина и Люба говорили мне, что он еще и очень интересный мужчина. И не старый. И он намного моложе того же Игоряши. Впрочем, они, мне кажется, вообще всех сколько-нибудь видных мужчин обязательно сравнивают с Игоряшей. И в этом нет ничего удивительного. У нас же почти нет в школе учителей мужского пола, да еще таких импозантных и ярких, как наш историк. В обычной ситуации у девочек есть общение с самыми разными мужчинами: с папами, дедушками, дядьями и двоюродными братьями. Но у наших такого быть не может. Семьи ведь почти ни у кого нет. Да и у кого есть — можно ли это назвать семьей? Приходится сравнивать с одним-единственным, который имеется… Я искоса рассматриваю моего опекуна. Есть в нем что-то такое, что бы я хотел иметь и сам. Он очень приятный человек в общении, всегда мягко улыбается и изначально очень благожелателен к любому, с кем сталкивается даже на несколько секунд. Я уже пару раз замечал, что его принимают за иностранца и удивляются, когда он начинает говорить на красивом русском языке без всякого акцента. Как-то у нас в Новокузнецке такая манера общения не принята. Но, может, в Москве все так говорят? Не думаю… Тот же Игоряша гораздо резче в высказываниях, еще и насмешливее, что ли. А Евдокимоф неконфликтный, спокойный. Я бы хотел бы быть в любой ситуации таким уравновешенным, чтобы уметь добиваться всего улыбкой и доброжелательностью. Я бы сказал, что Игоряша — он все же наш, российский. А Евдокимоф — не совсем наш. Он еще немного импортный. Но при этом он не чужой. Во всяком случае, для меня.

Конец ознакомительного фрагмента.