Живым не дамся смерти 1/2

Игорь Сотников, 2023

Илья устраивается в бюро потерь. Здесь он сталкивается с необычными путями решений проблем для людей, обратившихся в это бюро. С новым путём логистики, по которому работает это бюро, придётся ознакомиться Илье, и понять, что он далеко и даже близко не приблизился к пониманию здесь происходящего.

ГЛАВА 6

Игра

— Ну и где он? — с долей нервности и одновременно злорадства задаётся этим вопросом Альфа, поглядывая в сторону входных дверей со своего места, за одним из столиков в баре, отдельно внесённого в кабинку, полностью игнорируя своим вниманием спрашиваемого Омегу. А тот и не против такого её внимания к себе, он всегда найдёт для себя занятие по чьей-нибудь душе. Ну а чтобы у носителя, а точнее арендатора этой души, был хоть какой-то шанс на продление договора о лизинге этого эмитента своего права на свои права, то в руках Омеги находится пара игральных костей. Дающие не зыбкие уж совсем шансы для того игрока, с кем решит сыграть Омега.

И Омега на этот выпад Альфы в свою сторону ничего ей не ответил, с задумчивым лицом покручивая игральные кости в своей руке. А когда он своим затяжным прокручиванием костей уже выкрутил все нервы и мозги у Альфы, которая была раздражена всегда, а сейчас в частности на вот такое, в отличие от неё, беспристрастное и само хладнокровие поведение Омеги, целью которого было само собой её поддеть. — Что-то ты после своей смерти уж совсем всё от себя прежней растеряла. Где твоя безусловная безразличность и сознание созерцательности, ничего от этого не осталось и в помине. А всё что в тебе есть теперь, я даже и не знаю, от кого ты всего этого набралась. Так что займись уже, наконец, собой, и не трынди (это тренд если чё по новому) мне по всякому поводу. Это я тебе сказал в свойственной теперь тебе манере думать и двигать своими мыслями. — Вот такое в себе безразличие и участие одновременно предполагал в сторону Альфы Омега, явно с целью так упорно прокручивая игральные кости в своей руке. Хочет выкинуть с помощью них какую-нибудь особенную шутку в её сторону.

— Вот смотри, что Судьба, твоя родная сестра по этому поводу думает. — Бросив кости на стол, заявит такую ахинею Омега, целью которой будет посеять разлад и раздор в отношения между родственниками. И хотя Альфа всегда относилась с недоверием к своей так называемой сестре Судьбе, она очень серьёзно и внимательно отнеслась к выброшенным на стол решений костям. А те, как это ожидаемо, не спешат занять одну определённую замыслом игрока и стоящей за всеми тут решениями судьбы позицию. Хочет она (Судьба) помотать у неё нервы.

Ну а когда у Альфы уже не осталось больше терпения смотреть на всё это издевательство над собой, Омега вдруг берёт и перехватывает рукой крутящиеся на столе кости. И при этом не давая дёрнуться Альфе, бросив в её сторону знаковую фразу. — Сама знаешь, решение Судьбы в наших руках.

И Альфа себя останавливает, полностью согласная с этим заявлением Омеги. После чего она и переводит своё внимание в сторону дверей бара и того события, которое, конечно, предопределено случиться и быть, но в Альфе с некоторых пор возникло стремление оживить действительность через её поторапливание и она не так хладнокровно себя ведёт. А всё Омега, вечно выдвигающий её на первый план решений вопросом действительности. И пока она занимается всей самой актуальной, на местном наречии называемой грязной работой, — а зачастую это именно так, — он, стоя за её спиной, — сама знаешь, что за мной закреплены функции формальности по оформлению и регистрации качеств настоящего, — прохлаждается и собой любуется.

Чем он и сейчас с таким глубокомысленным видом занимается, определяя законы местного мироздания через прокручивание в руках не просто игральных костей, а прокручивая ими степени вероятностей и шансы на выживание местной реальности. И только от него зависит, в какой момент он решит решать твою судьбу и право на подчинение ей и выпавшему тебе шансу оправдать оказанное тебе доверие вершителями всякой судьбы.

— В основе всякой уверенности лежит твоё безусловное доверие факту твоей доверительности. — Поглядывая теперь в сторону входных дверей, говорит Омега. — И оно мной ему оказано.

Ну а Альфа, когда не знает, как возразить по существу вопроса и правилам диалектики, но при этом это не значит, что она не может этого сделать (может и ещё как может, но только другого рода, неразумными аргументированными методами), начинает переходить на личности… нет, не в этом случае, а в этом случае она начинает менять тему разговора.

— И вот скажи, — с напором делает своё обращение к Омеге Альфа, чтобы своей эмоциональной составляющей убедить его в том, что затронутый ею сейчас вопрос куда как важнее всего ранее им рассматриваемого, и значит смена ею темы разговора вполне правомерна, — зачем нам весь этот формализм? — И такое обобщение Альфой, без детализации спрашиваемого, тоже является специальным инструментом для увода Омеги от прежней мысли в сторону. И само собой Омега поймался на эту её уловку и ничего не понял из того, о чём она его спрашивала.

— Ты это о чём? — мало что поняв из спрашиваемого Альфой, спросил её Омега.

— Контроль за местными административными учреждениями и людьми их представляющими. Та же регистрационная и судебная палата. — Даёт пояснительный ответ Альфа. А вот теперь для Омеги стало более, менее ясно, что спрашивала Альфа.

— Бумажный или цифровой носитель, выдаваемый в этих регистрационных учреждениях, в этом мире есть определяющий и регистрирующий твой жизненный статус документ. — Даёт ответ Омега.

— И что это нам даёт.

— Здесь мы перекрыли шлюз бесконтрольности. Теперь мимо нас и мышь не проскочит. — Отвечает Омега.

Что опять не устраивает Альфу и она снова перепрыгивает с темы. — А зачем нам нужен этот Васисуалий? — вопрошает Альфа. Омега с внутренним неустройством посмотрел через прищур на Альфу, да и ответил, как бы запросто. — Нам нужен практический пример поведения человека в той или иной ситуации, а точнее, при данных нами условиях. И проводить испытания всегда нагляднее на самых выдающихся представителях вида.

— Не нравится от мне. — Говорит Альфа.

— Это не мешает ему быть тем, кто он есть. — С какой-то непонятной для Альфы усмешкой сказал это Омега.

— Кем? — вопросила Альфа.

— Наживкой. — Многозначительно и с только для себя известной дальновидностью ответил Омега, глядя в эту свою предположительность.

На что Альфа ответила бы Омеге: «На кого?», да вот только не успела, знает всё-таки Омега, когда самое время давать знаковый ответ. И только он ответил Альфе кивком в сторону входных дверей бара, как эта самая дверь бара резко так открывается, и прежде чем в неё вошёл тот, кто так резко решил о себе заявить таким открытием, скорей себя, чем дверей, для посетителей бара была им выделена своя временная пауза, чтобы обдумать все прежние свои решения жизни и уж точно не делать на основании их поспешные выводы насчёт появления сейчас в дверях нового посетителя. Кто пришёл сюда по только своим делам, и дайте ему спокойно и как он того хочет их здесь наполнить своим содержанием. А почему такой резонанс внимания вызвало у уже находящихся в баре посетителей такое открытие дверей, то тут дело в том, что так тут совпало, — однозначно у кого-то там так выпали кости судьбы, — что в тот самый момент, когда новый гость этого заведения решил открыть себя для всех, то громко играющая музыка вдруг оборвалась на полпути к своему окончанию (а может так и было задумано музыкантами эту песню записавшими, не хватило у них на большее музыкального воображения), одновременно с этим свет стал более ярко светить, и ко всему этому тут добавляется это резкое и со скрипом открытие дверей.

И хотя у посетителей и гостей бара рефлексы уже не те, что до захода сюда, — они приторможены, — тем не менее, большая часть из них обратила своё внимание на такие зловещие предвестники чего-то необычного для того, что они знают о жизни. И всё это находится в стороне дверей, как, впрочем, и должно быть. И люди, находящиеся к дверям с обратной стороны входа в них, а значит для них это двери выхода, всегда с подозрением смотрят на того, кто смотрит на мир с противоположной для них стороны. И к ним относятся все, кто заходит в эти двери с их выхода, которые служат для них дверьми входа. И они всегда несут с собой то, что требует в итоге из себя выхода, который приводит опять же к этим дверям.

В общем, никто из находящихся людей в баре и кому было предоставлено время для обдумывания для них значимого, ничего из этого не сделали, тупо глядя в сторону дверей, из которых, как им показалось ещё и дует, и вошедший в двери человек получил то, что есть, а не то, что может там себе надумал. Мир полный гармонии и благоденствия. Хотя как на всё это дело посмотреть. И гармония — это необязательно добродушие и улыбки в лицах, за которыми часто скрывается подлость и лицемерие. А здесь как раз всё было открыто для тебя, постороннего человека. И никто не стесняется выражать открыто свои чувства, даже если они самого злостного и негативного характера тебе кулаком по скуле. И люди, обитающие в этом ореоле естественности поведения и бытия, прекрасно зная, чего ожидать можно друг от друга, и им не нужно ждать удара со спины, — здесь бьют прямо в лицо и смотрят этим же лицом в лицо опасности, — таким образом достигнув пределов искренности, можно ответственно сказать, что также достигли для себя гармонии существования с этим миром, какой есть привлекательности.

Ну и вошедший в бар человек, представитель молодого и обычно циничного поколения, с вызовом посмотрел на то, что его здесь встречает так небрежно, и само собой для него его такое положение дел не устраивает. И он, как представитель молодого знания о мире и той разрушительной силы, которая будет всё демонтировать, чтобы на месте всего старого построить лучший мир, готов прямо сейчас не оставить камня на камне от этого старого мира. Только даёте ему для этого повод. И он уверен, как и многие из гостей этого бара, что этот повод, если ему не будет даден, то он обязательно найдётся. И тогда зачем и для чего тянуть время. Разве что только для того, чтобы побыть над схваткой, что весьма занимательное занятие, где ты точно мимо себя ничего не пропустишь, а кулаки в лицо — это не серьёзно.

И молодой человек больше всех тут взятых уверен в такой предопределённости дальнейших событий, зная за собой стремление и желание, даже не напроситься, а потребовать от судьбы того, что так мелковато и смягчённо называется — сам напросился. Вот отчего от так безапелляционно себя ведёт, в упор проходясь по лицам местных завсегдатаев. Что корёжит их лица от раздражения за такое вмешательство в свою личную жизнь и что главное, за такое обесценивание их этим типом, прямо плющим им в душу своей досадой при обнаружении в них не того лица, кого он типа ищет. А ищет он только одного. Неприятностей на свою голову. И он их получит, если ещё раз так беспринципно и дерзко посмотрит на людей, сидящих за своими столами и за своими делами. И не было бы рядом с ними дам, своей специфической культурной выразительности и особой целостности, коих оставлять наедине с самой собой целое приключение с большими для всех осложнениями, то они бы показали этому типу, как себя нужно вести в светском обществе.

И до молодого и дерзкого молодого человека в итоге доходит этот общий посыл зала полного незнакомых для него людей, и он в один из моментов своего надругательства над местной обстановкой, со своим неуважением к ней и вмешательством в неё, останавливается взглядом в одну из сторон и на этом месте как будто застывает, погрузившись в транс. Но ненадолго. А как только им было зафиксировано для себя нахождение того человека, кого он искал, и тот, кого он пришёл сюда найти, со своей стороны обнаружил себя в качестве обнаруженного хотя бы, то он, вошедший человек, представитель молодого и всё сокрушающего на своём пути поколения (потом, по итогу сокрушения мира своей судьбы, разберёмся, что, почём и зачем), чтобы будущий разговор с найденным им человеком сразу пошёл в конструктивном ключе, без всяких там недопониманий друг к другу, прямо сейчас готов озвучить начальные тезисы своего предложения тому типажу человеческого сознания, до кого у него, вот так бывает, есть дело первейшей важности для всех тута.

Но всё то, что он желает озвучить, не будет озвучено с помощью банального инструмента коммуникации, человеческих слов, а этот молодой человек в этом вопросе, как и всякий представитель прогресса, креативен и самонадеян. И он пока что делает интригующую паузу в своих необъяснимых с точки зрения разума действиях, и… бл*ь, направляется прямиком в бар, чтобы нарушить свою логическую цепочку его пояснения для всех вокруг людей, ставших невольными зрителями его тут действий, и они могут даже засомневаться в его возможностях их всех тут поразить какой-нибудь экзальтированной выходкой. В общем, ему даётся на ближайшие две-три минуты шанс оправдать эти сделанные ему авансы местной зрительской массой, которая, между прочим, непредвзято к нему отнеслась, а он сам по своему заходу сделал такую заявку насчёт себя.

Ну а этот молодой представитель прогресса, подойдя к барной стойке, к нервному напряжению бармена, хоть и всякого на своём рабочем веку за барной стойкой повидавшего, но всё же в нём ещё не изжила себя осторожность, очень верно догадывающемуся о том, что жизнь штука сложная и настолько разнообразная, что она всегда найдёт такое, что тебя удивит (и не есть ли сейчас тот самый случай, когда ему пришло время удивляться?), не к сильному доверию бармена заказывает всего лишь бутылку пива. И эта обычность заказа почему-то больше всего напрягает бармена, чуть ли не знающего, что всё самое сложное и трагическое заключается в самых простых мелочах и истинах. И ему даётся на всё про всё своё соображение над этой загадкой незнакомца две минуты, пока он ищет заказанную им бутылку.

И как оно всегда и бывает, то бармену ничего пояснительного не приходит на ум, и он вынужден, продолжая всё же искать в себе ответы на эту загадку незнакомца, с покорным выражением своей действительности и бутылкой пива вернуться к барной стойке, с этим загадочным незнакомцем за ней, кто с насмешкой над барменом и над всем тем, что ему сейчас не даёт покоя, на него смотрит и ждёт от него, когда он… нет, не принесёт ему заказанную бутылку, а когда он совершит ту самую ошибку, к которой его уже подбил незнакомец с самого начала своего появления в баре.

Что между тем и бармен видит, и он от понимания этой поставленной перед ним этим типом непосильной для понимания его разума задачи, начинает в себе сбиваться и теряться. И только то, что бармен за этой барной стойкой стоит достаточно давно и не последний день, как он блаженно о себе думает, он себя и бутылку держит в руках. И бармен, больше действуя на автомате, подходит к барной стойке, ставит на неё бутылку, свободной рукой берёт открывашку, подносит её к бутылке, и… на этом месте вдруг перебивается незнакомцем.

— Не нужно её открывать. — Этим своим замечанием незнакомец пресекает задуманные барменом с бутылкой действия. И, естественно, это вызывает не полное понимание барменом заказа незнакомцем. И он его для разъяснения своего заказа переспрашивает. — Вам с собой?

— Нет. — Кратко отвечает незнакомец, не сводя своего взгляда с бармена. А бармен, явно растерявшись, начинает лезть туда, куда не предполагают лезть его должностные обязанности. Он, вдруг посчитав себя в праве интересоваться мыслительным процессом своего клиента, спрашивает его. — А тогда зачем её держать закрытой?

— Удивительные вопросы вы тут задаёте. — Усмехается незнакомец, после чего в полуоборот оборачивается в сторону зала и говорит. — Знаете, я почему-то сильно уверен в том, что здесь найдётся тот, кто будет рад лично распечатать эту бутылку. — А вот это уже прозвучало со скрытой угрозой и как предисловие к чему-то такому, что в такого рода специализированных барах было нежелательно делать и не допускалось правилами местного коммуникационного общежития, но всё равно всё это чуть ли не ежедневно случалось.

И бармен, кто здесь являлся лицом, определяющим порядок, и кто ведёт контроль за поведением посетителей, чтобы они держали себя в рамках дозволенного и приличного, сразу же захотел взять предполагаемую этим заявлением незнакомца ситуацию в собственные руки, да вот только не успел. Незнакомец в раз вырывает из его руки бутылку и с нею наперевес выходит в центр зала, чтобы отсюда сделать громогласное и заманчивое заявление, от которого не смогут отказаться, скажем так, натуры с большой верой в себя, но им вечно что-то мешает реализовать эту веру в себя и они начинают в себе сильно сомневаться и находить утешения уже не в себе (а говорить, что на дне бутылки, то это как-то неделикатно и не про них сказано будет). Впрочем, сделанное незнакомцем предложение, показалось для всех тут интересным и не таким уж и фантастичным, учитывая место и момент озвученного им предложения.

— Господа и близкие им дамы! — делает вот такое обращение к незнакомой и присутствующей здесь публике незнакомец, само собой заинтриговав по новому находящихся здесь и за своими столами людей. Кои, давайте уж будем до предела заложенной в каждом из нас фантазии честными, всякое себе сразу же вообразили, услышав эту заявку незнакомца на своё внимание к себе и к чему-то тому, проводником которого он себя решил сделать. И взять их всех в заложники своих извращённых инсинуаций понимания гнусности человеческого интеллекта и разумности — это не самая дикая фантазия, которая немедля, бл*, приходит на ум людям, заскучавшим в баре, а тут имеет место всякое, вплоть до предложения этим типом сжечь всё здесь по глупости бармена, допустившего такое развитие ситуации, и начинать нужно с самого себя, выжигая в себе приёмом внутрь огненной воды остатки разума.

Ну а если бармен всё-таки осознает своё место в этом мире деструктивности и реализации себя как личность, и начнёт возникать и ставить препоны для нас, свободных личностей, то тут ничего не поделаешь, а придётся прибегнуть к дедовским методам, и заткнуть ему пасть вот этой самой бутылкой.

И хотя пронёсшиеся в головах местной публики фантазии-разъяснения насчёт предложения незнакомца, каждая сама по себе источала большой интерес, всё-таки последнее и первое слово принадлежало незнакомцу. Так что всё внимание к нему и лучше молча, без этого прихлебательства из своих кружек.

— Любое предложение есть вопрос веры. И способность к ней есть уже вопрос реализации задуманного, заложенного через веру. А если простыми словами. То я предлагаю вам поверить в мною сказанное. И кто поверит, тому будет дано требуемое. — Делает вот такое предложение незнакомец, а другими словами, требует аванса на свои последующие действия у публики. Ну а если ещё и другими словами описать то, что он от всех тут хочет, а для этого нужно копнуть поглубже в психологию, то он принялся за манипуляцию человеческим сознанием, решив его подловить на крючок любопытства, завуалировав так своё предложение. И теперь народ, здесь всё больше простодушный и бесхитростный, чему способствует их благодушное настроение, ничего толком не понимая, но при этом закусив эту наживку в виде всех этих туманных предложений, захочет получить для себя ясности. Вот он и молчит, не возражая. Что и воспринимается незнакомцем, как желание местной публики во всём досконально разобраться и получить для себя ответы на возникшие вопросы.

— Что ж, вижу предпосылки для оказания мне доверия. — Делает вот такой вывод из ответной тишины незнакомец, — прихлебательство и звон посуды относятся к фоновой обстановке, — и, выдвинув на первый план всеобщего внимания бутылку, начинает озвучивать то, что требует от всех этих людей, добродушных в свою меру, легковерных он сильно надеется людей, доверия к сказанному.

— Меня зовут Алладин. — Представляется уж слишком удивительным именем незнакомец, явно на что-то намекая и, судя по выдвинутой им на первый план общего внимания бутылки, то скорой всего на неё, а точнее на то, что он на её счёт задумал или с помощью её надумал совершить. Что уж слишком, за кого он тут всех считает, заявляя такую немыслимую с разумной точки зрения нелепость, глупость и прямо какую-то провокацию, готовую взорвать даже самого скромного и смирившегося с собой человека. И лишь то, что это заявление предполагало такое фантастическое объяснение, всех тут сдержало и все, всё же обладая в себе каким-то изначальным здравомыслием, дали возможность этому, самозванному Алладину, пояснить, что он за всем этим своим представлением скрывает.

Хотя это только отчасти так, а по большому счёту, никого тут не волнует как там назовёшься, когда в этом месте, самых невероятных и фантастических возможностей для твоего воображения, — вот такие барные заведения, по своему прямому функционалу ближе стоят к заправке и расширения возможностей вашего мозгового центра в плане воображения и фантазии креатива, а не к распивочной, что есть фу, моветон и слишком вы, батенька, прискорбно для себя и тухло мыслите, — даже самый приобщённых к земному притяжению ум, возьмёт и дерзнёт о себе вообразить не меньше, чем о Юлии Цезаре и Наполеоне в одном своём прогрессивном лице.

И это ещё самый бюджетный вариант для этого заведения и для людей на тот момент в нём находящихся. Кого может и коснётся стороннее касательство этого длинного носа новоявленного Наполеона, решившего тут устроить для всех свой Аустерлиц и Ватерлоо, засунув все свои самые обширные начхательские на всякие приличия планы вам в кружку, — позвольте я вам надоем и потревожу, взявшись за ножку сопровождающей ваши желания дамы, — и это всё не слишком затратно для вас, умеющего усмирять вот таких нахалов одним своим грозным видом и рыком, а вот захоти какому-нибудь человеку из зала вообразить себя каким-нибудь супер-героем из настоящего, — а для этого есть все основания, он всегда себя считал пупом земли, — то тут будь готов к глобальным перестройкам своих вежливых и культурных планов на вечер. В них обязательно будут внесены изменения новоиспечённым и только что себя осознавшим бэдменом.

А вот нечего было настаивать на штрафной, а затем не выпускать из-за стола, даже по весьма важной и уважительной причине душу компании, человека оркестр и всё в том же роде такое, за кого все тут, за одним из столиков, принимали Никифера Петровича. Ну и Никифер Петрович, так сказать, пересидел на одной умственной передержке, изо всех сил и что важное, терпеливо сдерживая в себе естественные потребности, которые требуют от цивилизованного и культурного человека уединения, то есть на время отлучиться от общего веселья. Ну а товарищи по столу Никифера Петровича, как оказалось, только о себе и своём благополучии думали, не отпуская его от себя и требуя и требуя от него историй самого развлекательного и смешливого характера, рассказывать которые он такой мастер. Что он и выполнял со своей стороны, наполняя себя непомерной грустью и новыми штрафными подачами рюмок.

Что в итоге и привело к тому, что Никифер Петрович, принципиальный человек и трезвенник одновременно, — а это друг другу сильно мешает, входя в противоречие диссонансного характера, — до такой степени осложнил для себя всё, что он вдруг очнулся у каких-то необычных дверей с вывеской на ней культурного кода «Мен». Ну а так как Никифер Петрович совсем не зря назывался душой компании, у него для этого все инструменты доведения людей до мутора и смешливой истерики были, то есть он был человек в себе не промах и с не то чтобы большой, а со специфической и мало никому не покажется фантазией, то всё это получило для Нокивера Петровича новые осложнения.

И Никифер Петрович, как только обнаружил эту вывеску, то сразу всё за неё и вслед за этим и за собой понял. Эта вывеска есть для него некое знамение, дающее ему определение своей сути и связанного с этим единоначалием будущего. А так как Никифер Петрович был не самый последний человек, кто разбирается в смыслах и значениях вот таких посланий, несущих в себе определение вашего выбора, то он сразу начал соображать, чем оно для него наполнено.

— А я всё думал и гадал, почему в нашей системе правописания на кириллице, такие пути обозначаются иноземным сопровождением неопределённости, как «Мен». Что с санскрита переводится и значится, как человек. — Уперевшись озарённым открытием сознанием в эту табличку и не давая никому мимо себя спокойного прохода, начал много чего подозревать об архитекторах сегодняшней реальности Никифер Петрович, отдающий своё право на существование теориям заговоров. — А теперь мне всё открылось и стало понятно. Такое обозначение, являющееся по своей сути исходным элементом, здесь применимо для того, чтобы человек, оказавшись наедине с самим собой, — а этого можно добиться только по вот такой, естественной необходимости, — наконец-то, о себе хоть немного задумался бы, и всё-таки решил, кто он есть на самом деле такой. А как решит, то он может заполнить пробел своего обозначения, лежащий в этой прописной основе. И кто же я? — задался вопросом Никифер Петрович, и тут же ответил, покосившись на соседний вход, с более провокационной и есть тут место над чем поразмышлять табличкой на нём: «Вумен».

— Я бэдмен. — Всё про себя решив и осознав, Никифер Петрович прямиком направился туда, где это его имя для себя получит подтверждения и основания быть. И как ещё на его счёт понятно, то для этого выяснения себя в настоящем качестве далеко ходить не надо. А всё находится буквально рядом.

Но как буквально скоро и сразу выясняется бэдменом Никифером Петровичем, то за место под солнцем нужно как следует побороться, особенно тогда, когда там занято и раньше вашего пришли. А если более прямолинейными словами сказать и обозначить то, на что там, куда бэдмен Никичер Петрович направился, чтобы всем и в первую очередь себе доказать, что он именно это им задуманное может воплотить в жизнь, то он там (здесь нужно обязательно повториться, чтобы не дать заднюю), в помещении с практически с таким же «Мен» обозначением, с не большой разве что поправкой на своё отдельное выделение и восприятие мира этими тоже менами (если вначале добавить букву «и», то всё становится ясно за этим менов), но с приставкой «ву», — что она означает, то хрен его знает (то есть тот же «мен» или мем), и даже представители этой удивительной категории менов предположить себе не могут, какая ещё может быть связь между столь разными менами (а инсинуировать ситуацию заявлениями, что эта знаковая приставка есть то самое ребро, которое дало жизнь и придало значение вот такого рода мемам… тьфу менам, никому не позволим), — столкнулся с категорическим противодействием всему тому, что он себе тут с дурной головы надумал.

И представители, а если быть цинично категоричней и точней, то представительницы этого мен-ответвления, где определяющую и знаковую роль мироощущения играет именно эта «ву» погрешность, немигающий глаз Никифера Петровича на умозрительную пятую точку тут же натянули при самом мягком раскладе объяснения случившегося там с бэдменом Никифером Петровичем, и выставили его не только полным идиотом и дурнем, но и из этого помещения, куда попасть будет мало иметь в своём имени тот же мем или мен с дурной добавкой.

Так что бэдмен теперь под большим вопросом Никифер Петрович, после такого столкновения прямо противоположных взглядов на себя, будучи вынужденный пересмотреть все свои прежние взгляды на себя, — а может я не бэдмен, а кто попроще, — по выходу в общий зал вдруг наталкивается на бармена, за кем ранее не замечал вот такой креатуры в названии, а сейчас заметил и посчитал, что бармен не дурак, раз так умело использовал эту добавку к своему именованию. На что мен без квалификационного определения Никифер Петрович, смотрит с некой досадой и неудовольствием за такую ловкость бармена, забившего себе здесь право быть первым среди равных.

Что по причине наличия в Никифере Петровиче самолюбия, эгоцентризма и антагонистических замашек, вызывает опять же в Никифере Петровиче желание побиться за своё право прибавить к своему имени вот такую специальную добавку. А так как бармен добровольно не уступит свои права бармена первому встречному, то мен Никифер Петрович вынужден использовать все правомерные и неправомерные тоже методы по принуждению бармена к отставке и капитуляции. С чем, как сейчас выясняется, то не готов совершенно согласиться, что за самонадеянный бармен. Которому, видите ли, нравится его работа и он не намерен покидать это место, даже в случае угрозы его жизни со стороны Никифера Петровича, возжелавшего стать барменом, то есть таким меном, кто всегда при деле и притом любимым, и так расслабляющим человеческий интеллект, что в нём ничего не задерживается и бармен становится благодаря вот таким шпионам на доверии самым информированным человеком в округе и на округе.

И получается так, что бармен, ни один месяц эту определяющую его сознание и нравственные качества и начала приставку нося, буквально с таким самим собой сжился и Никиферову Петровичу не представляется никакой возможности его подвинуть. И Никиферу Петровичу, так отвергнутому со многих сторон, только и остаётся, как перевести свой взгляд на свой столик, с сидящей там компанией и начать крепко думать над таким своим затруднением быть хоть кем-то для окружающих его людей.

И у Никифера Петровича вышло и получилось вывести формулу прогресса, с помощью которой вставший на своё распутье и перед дальнейшим выбором себя человек, может с собой определиться, очень верно выбрав для себя специализированную приставку к имени. И Никифер Петрович, как человек прежде всего разумный, как на это указывает теория происхождения видов Дарвина, того ещё интеллектуала, — он точно эволюционировал до человека разумного, оставив в прошлом сменённую кожу и своё неандертальство, — начал применять к своим знакомым метод называемый от противного.

Так он, выбрав для себя и вообще самое противное лицо из всей компании, а так-то, конечно, физиономию, принял его за скотину бескультурную, и на этом только основании, без приведения дополнительных доводов, принялся делать из него основу всякого человека — мена. И что ожидаемо Никифером Петровичем, а для всех остальных такое к себе отношение с его стороны верх оскорбительного цинизма и одна только провокация, ему удалось на одном дурном примере разработать алгоритм нахождения человеком своего призвания. И тот тип, когда-то хороший знакомый для Никифера Петровича, а сейчас он его первый враг после того, как Никифер Петрович сумел всех тут дам убедить в том, что он (тот тип, а не он) последний тут козёл и сволочь, раз никогда не придерживается уважения к чужим тайнам и всё, всё обо всех рассказывает в художественном оформлении собственных инсинуаций.

— И мне, в конце концов, всё это надоело, и не съесть ли вам, ненавидимый мной, мало уважаемый Григорий Францевич, свой галстук. — Вот такую хрень обрушивает на всех тут скопом Никифер Петрович, и пользуясь всеобщей неразберихой, занимает самое тут мягкое и притягательное своими внешними покроями место на коленях одной статной дамы, на чьи колени одно удовольствие любоваться, а вот присесть на них, то это вообще истинное счастье. Что и получил для себя Никифер Петрович за чужой счёт, так поставив на своё никчёмное место Григория Францевича, у кого были свои виды и желания на эти колени.

И Григорий Францевич, само собой взволнован, рассержен и не желает с таким фактом распущенности нравов Никифера Петровича мириться. И, естественно, он не собирается мириться с Никифером Петровичем не цивилизационным путём, набив тому морду, а Григорий Францевич крепко так предупреждает Никифера Петровича о последствиях вот таких его амурных шагов в сторону этих коленок.

— Никифер Петрович, за приставание к чужим ногам, в области тех же коленок, — указывает на недопустимость вот такого поведения Никифера Петровича Григорий Францевич, ярый последователь цивилизационным методов разрешения конфликтов, — вас только на первых порах ожидает комфорт и удовольствие. По мере же удивления хозяйки коленок, так безвозмездно подловленной на своём добродушии, для вас, пользующегося всеми предоставленными благами и правами хозяйки коленок, растёт ответственность и к вам возникают требования объяснить, что всё это значит. И если вы будете продолжать по умолчанию себя пользоваться предоставленным в ваше пользование выгодным положением на женских коленках, то наступит тот час, когда вас оттуда сдерёт порядок в лице вызванного мною полисмена. — На этом месте Григорий Францевич, распалившийся праведным гневом и чуточку завистью при виде того благоденствия без доли сомнения, которым наполнился Никифер Петрович, обретая счастье и удовольствие на этих коленках, не хотел заканчивать эту свою отповедь, да вот только Никифер Петрович ведёт себя не так, как от него все тут ожидали. И он как будто прислушивается к советам и угрозам Григория Францевича, очень убеждающе потянувшегося за телефоном, — ясно, что звонить знакомому полисмену и жаловаться ему на Никифера Петровича, и не пойми откуда взявшегося здесь гада и ломающего тут все мои планы, — и слезает с коленок их общей знакомой, чьи коленки всегда становились центром внимания их круга общения. Где всех так сближали и одновременно друг от друга отталкивали её коленки. И о чём бы они друг с другом не разговаривали, эти коленки всегда имелись в виду.

А между тем Никифер Петрович слезает совершенно не с задними своими мыслями о мягком и тёплом прошлом, которое находилось буквально рядом с ним, а его лицо выражает присутствие там откровения, которое его сейчас посетило.

— Так вот какой алгоритм по получению для своей «мен» основы квалификационного знака. Это лучше всего выходит через действие стороннего порядка. Надо дать кому-нибудь так в рожу, чтобы он всё своё единоначалие растерял в себе. — На этой своей мысли Никифер Петрович тянется рукой в сторону бутылки с шампанским, которая и должна воплотить в жизнь его целеустремление так профессионально и как есть определиться в своей жизни.

— Извини, конечно, Григорий Францецвич, что я за твой счёт самоутверждаюсь. — Скороговоркой говорит Никифер Петрович Григорию Францевичу, преследуя сейчас одну цель — не дать успеть сообразить Григорию Францевичу насчёт заключённое в его словах посыла. — И если на то пошло, то вы за мой счёт тоже самоутвердились. И я не смог и не имею права найти самого себя… без на то ссылки на вас. — А дальше Никифер Петрович очень специфично объясняет, к чему он всё это ведёт, обрушив на голову Григорию Францевичу бутылку.

— Для полисмена у тебя голова недостаточно крепка. — Проговорил Никифер Петрович, не обращая никакого внимания на визги и крики, которые из себя источали знакомые Григория Францевича, кто тут же, после удара по своей голове бутылкой оскотинился и без всякого пояснения всех своих дальнейших действий, скатился на самое дно местных реалий, закатившись под стол, когда рухнул под этим ударом. — А ты прямо какой-то лоцмен. Выбираешь для себя странные и удивительные маршруты. А вот я, скорей всего, супермен, раз мне всё постижимо и посильно. — С этими удивительными постижениями себя и требованиями к реальности посмотрел на себя Никифер Петрович, и бл*ь, сколько можно терпеть такое надругательство над своим естеством, вырвал себя из-за контекста стола с одной интересной знакомой, в которой был лишь один, но существенный недостаток, она ни на мгновение не замолкала, и без всякого объяснения этого своего поступка, направился туда, куда надо.

И что бы там не думала его хорошая и такая говорливая знакомая, глядя ему в спину, всё не имея возможности сообразить, что это Никифера Петровича так из себя вывело, — не иначе его эгоцентризм, требующий от него демонстрации мужских поступков, — Никифер Петрович сам себе что хочет надумает, тем более сейчас, когда его озарило вдохновение. — А во мне и в самом деле есть что-то от супермена.

А кому в этом зале не приходят на ум подобные мысли, но в другом контексте подачи информации? Да всем и никому в тоже время. И это имя Алладин, ничего в себе впечатляющего не заключает. Никак гастарбайтер с ближней стройки. Кто вырвался сюда с первой получки, само собой переусердствовал в наполнении себя спиртосодержащей жидкостью, и как итог, она сыграла с ним злую шутку, подтолкнув его к вот такой публичности. И ему в общем повезло в том, что здесь люди собрались всё больше добрые и добродушные, и они, его понимая на все сто (сами что ли в своё отроческое время так не гарцевали), дают ему спокойно продолжить то, с чем он вышел на первый план собственного представления. Так что давай Абдулла и какой другой Махмуд, начинай нас тут веселить и радовать пониманием самых простых вещей в своей идейной интерпретации. Ну а если ты захочешь на наш мир посмотреть через призму философского мировоззрения, который распространён в ваших степях и там с помощью которого налаживают местную, скудную на работу и досуг жизнь, также бичуя все местные пороки, то что ж, и от этого момента самокритики никто не застрахован, и люди здесь, все подающие большие надежды и приветы, если и не много тебя разочаруют в плане не подачи милостыни и дачи в долг, то всё же выдадут авансом тебе одобрение.

И хотя кроме этих мыслей было и много других пониманий действительности со стороны этой понятливой зрительской массы, и здесь было из чего выбрать, всё же ничего из того, что было предположено насчёт Алладина, не прошло проверку настоящим.

— У меня к вам всего лишь один вопрос. — Говорит самозванец Алладин. — Что это? — Алладином задаётся этот вопрос с указанием на бутылку в его руках.

Ну а когда заданный вопрос как будто и очевидно в себе включает ответ, в общем, он сама простота, то это и начинает больше всего смущать и сбивать с правильного ответа людей, к кому обратились с этим вопросом. Им вот эта очевидность ответа на вопрос кажется какой-то ловушкой разума, под собой скрывающей более сложный ответ. Вот только как бы они не рассматривали этот вопрос со всех сторон, они ничего в нём обнаружить не могут из того, что может находится в контексте ответа на этот вопрос. И им приходится начинать искать мотивацию для вопрошающего задать этот вопрос. И в данном случае все её видят в этом, так демонстративно озвученном имени Алладина.

— Как понимаю, то это твоя лампа. — С язвительным ехидством делает вот такое заявление один тип за столом, так близко к Никиферу Петровичу сидящий за всё этим же столом, что его не то что можно было с ним спутать, а его не принять за Никифера Петровича не было никакой возможности. И при этом даже в самых обычных для такого рода мест случаях, когда ты несколько переусердствовал в деле своего отдыха, приняв во внутрь много лишнего, и области твоего мировоззрения и широта восприятия реальности, как минимум, в два раз расширилась, дублируясь, чтобы ты ничего мимо себя не пропустил, тебе вдруг сдаётся, что Никифер Петрович никуда не ушёл, оставив здесь своего двойника, то это всё только отчасти так, тогда как на самом деле это был он буквально сам. Вот такой, весь из себя и всем интересующийся, кто молча не будет отсиживаться, когда кто-то тут решил так себя показать и продемонстрировать, чтобы у вас рот заткнулся от потрясения.

Ну а Алладин (а по другому его теперь и не представить, раз он сам так представился и тем самым очень ограничил мысленный манёвр у находящейся здесь публики) взял и отозвался на этот вызов ему со стороны интересующего и неравнодушного к своей судьбе человека, Никифера Петровича, ещё не потекшего по течению и готового побороться за свою судьбу, посмотрев в его сторону и утвердительно заявив. — Она самая.

Никифер Петрович, само собой, только с виду верит в это самонадеянное утверждение Алладина, у кого есть полное право на собственное самосознание и верования, а так-то он человек сам себе на уме и на те интриги и пакости, на которые он способен особенно в состоянии приподнятого духа, в котором он и его спутники за столом сейчас находятся: а это одна интересная дама с острыми коленками, на которые так и хочется присесть, споткнувшись в своих ногам при проходе мимо них, и более ближе к ней и к своим планом насчёт этих коленок сидящий Григорий Францевич, видно видный господин, с вальяжным насчёт себя мировоззрением и допуском до себя только проверенного качества вещей, таких, например, как собственница этих коленок, Эльза Брауновна.

И Никифер Петрович, дабы потрафить самоназванному, конечно, Алладину, а так-то он максимум Алексей или Лёха, поднимается из-за стола и выдвигаясь в сторону, ладно уж Алладина, по своему подходу к нему задаётся ему вопросом по существу, а не какой-нибудь насмешки. — И на что она способна?

— На всё тоже самое. — Даёт многозначительный ответ Алладин, явно подразумевающий собой знание Никифером Петровичем функционала лампы Алладина. И в этом предположении Алладин не ошибся, Никифер Петрович нимало сказок на своём веку почитал, и их услышал, кстати, больше всего со стороны так прилично и призывно выглядящих дам, с такими острыми коленками, как у Эльзы Брауновны. Дамы с виду такой всей из себя недоступной и высоконравственной, а как только поближе с ней познакомишься, то оказывается, что она большая любительница сказок и на коленке придуманных историй.

— Интересно. — Делает словесный манёвр Никифер Петрович, вслед спрашивая. — И как она работает?

— Принцип всё такой же, но с небольшим изменением. Нужно лишь открыть собственноручно бутылку и затем загадать желание. — Отвечает уже только одному Никиферу Петровичу Алладин, так как тот уже стоит буквально рядом и ушами напротив него.

Никифер Петрович с этого близкого расстояния с некоторым недоверием и интересом посмотрел на бутылку в руках Алладина, явно подозревая за Алладином некий подвох. И не найдя с виду ничего такого, за что было бы потом себе стыдно, а внутренние побуждения Алладина пока не рассматривались, обращается с вопросом к Алладину. — У меня действительно есть желание, требующее исполнения, и что от меня требуется, чтобы заполучить для себя эту лампу?

— Только упорство в достижении своей цели и вера в то, что делаешь. — Отвечает Алладин, косясь в сторону того стола, из-за которого вышел Никифер Петрович. И наглядно отсюда даже просматриваемые коленки Эльзы Брауновны дают свои предположения насчёт желания Никифера Петровича.

— Я верю тебе. — Уперевшись взглядом в Алладина, сказал Никифер Петрович и тут же ему была протянута бутылка со стороны Алладина. Никифер Петрович, действуя на рефлекторных началах, перехватывает бутылку, затем только с желанием спросить Алладина о чём-то связанном с технологиями открытия бутылки фокусирует свой взгляд на нём, и как оказывается, то поздно. Алладин его уже оставил наедине с загадкой этой бутылки, выдвинувшись в глубину зала бара (так вот в чём подвох: теперь ему решать, что делать с этой бутылкой, и если ты легковерный лопух, то ты начнёшь с нею мучиться, открывая, а если всё же каким-то образом оказалось, что ты человек разумный и достойный, то ты и сам можешь для себя купить даже две такие бутылки).

Ну и пока Никифер Петрович мучается над дилеммой этой бутылки, Алладин добирается до отмеченного собой стола в одной из кабинок, где его определённо ждали, и остановившись там, задаётся естественным для вот таких может быть случаев вопросом с констатацией факта своего появления здесь. — Вот и я. Вы, как я понимаю, меня ждали.

Омега, кто и находился за этим столом, решил сначала уделить своим вниманием свои наручные часы, посмотрев на которые, он вернулся к Костяну, кем и был Алладин, и дал ответ, косвенно подтверждающий его предположения насчёт себя. — Не так рано. — Здесь возникает пауза, дающая, не то чтобы время сторонам разговора обдумать сложившуюся сейчас ситуацию, а каждая из сторон выжидает, давая своему собеседнику первому раскрыть то, что в общем, все они знают, но почему-то не хочется об этом первому говорить. А так как Костян находился в менее выигрышной позиции, стоя, да ещё и он сюда пришёл, то он первый и открывает свои фигуральные карты.

— Я всё взвесил, и мне недостаточно того, что мне отмерено. — Озвучивает вот такую истину насчёт себя Костян.

— Кто бы в этом сомневался. — Усмехается Омега. — И что ты хочешь?

— Вы знаете. — С долей укора и недовольства в лице дал ответ Костян.

— Добавки? — предположил Омега.

— Можно и так сказать.

— И ты, скорей всего, уже догадываешься, за счёт чего происходит эта добавка? — уставившись в Костяна немигающим взглядом холодной, без примесей откровенности, задался вопросом прояснения истины Омега. И хотя Костян и в самом деле знал ответ на этот вопрос, и он к нему мысленно готовился, дать на него ответ оказалось много сложнее, чем он думал. И ему потребовалась мобилизация всех душевных сил, чтобы сглотнуть всю набежавшую в рот слюну и прохрипшим голосом дать самый краткий и тихий ответ: Да.

— И ты готов, за счёт других строить своё счастье? — а вот и пошли в ход провокационные вопросы, целью которых было сыграть на человеческих чувствах нравственности Костяна, и вызвав в нём жалость к ближнему своему, таким образом переубедить в своём решении так тому и быть. Но Омега не учёл того, что Костян уже подготовил себя к этому шагу, вытравив в себе всё то, что вызывает в нём сомнения.

— Что я должен делать? — с вот такой конкретикой отвечает Костян, давая Омеге понять, что им выбор уже сделан. И этот выбор изначально заложен в человеке его природой, в частности инстинктами самосохранения.

На что Омега сразу не отвечает, он желает растянуть для себя удовольствие, которое он получает, когда получает то, что хочет и предполагает (на это указывает его сверка происходящего сейчас с часами). И Омега, только делая вид задумавшегося над этим предложением Костяна человека, а так-то он всё за себя и за Костяна давно решил, да и не человек он если что, откидывается на спинку своего стула с тем самым расслаблением, которое себе позволяет добившийся всего что хотел подрядчик собственных делопроизводств, и которое для него и не нужно по той причине, что он и не напрягался никогда, будучи уверенным в итоговом результате своего задуманного дела, с этого места из под своего прищура смотрит на Костяна, и так уж и быть, не буду тебя дальше мучать этой паузой, дам какой ожидаешь ответ. — Значит, хочешь стать весовщиком? — задаётся риторическим и ознакамливающим с предложением вопросом Омега.

И судя по несколько озадаченному виду Костяна, то он не такого ответа ожидал от Омеги. Хотя может он не полностью понял, что ему сейчас предлагают. Вот он и переспрашивает Омегу. — Весовщиком? — И при этом краем глаза смотрит в ту область темноты кабинки, где в своё время им был обнаружен весовщик.

Омега, само собой заметил эту растерянность Костяна и его зрительные поиски весовщика, вызвавшие у него новый приступ насмешки, и раз Костян такой непонятливый, он ему разъяснит, что в себя включает его предложение.

— Что делают недобросовестные продавцы, по совместительству работающие весовщиками? — задаётся вопросом с дальним прицелом Омега. И не давая возможности ответить Костяну, сразу даёт всё, как он сильно надеется, проясняющий насчёт своего предложения ответ. — Они взвешивают отпускаемый ими товар по собственному усмотрению. — Здесь Омегой делается пауза, но не для того, чтобы Костян взял слово и сказал, что он всё понял, а она была дана Костяну для закрепления полученного материала. Ну и чтобы это закрепление прошло как надо, Омега ему ещё накинул несколько дополнений.

— Средне взвешенность человека измеряется и определяется через работу его чувствительного аппарата. При этом, как бы это в противоречие с первым утверждением не вступало, — когнитивный диссонанс и отрицание отрицания себя и наполняет сознанием и создаёт значение определённости реальности жизнь человека, — то именно его неуравновешенность, есть по сути определитель его жизненного потенциала и значение его живости. И для того, чтобы человека уравновесить с самим собой, его нужно привести в чувства реальности, то есть объективности, без использования чувственного субъективизма. Ну и дальше на твоё усмотрение. Чем и занимаются весовщики. — Омега вновь сделал паузу, на этот раз для того, чтобы чуть перенаправить свой взгляд в ту самую сторону, куда поглядывал Костян и где когда-то своё место занимал весовщик. После чего он берёт слово.

— Наш, сам видишь, — говорит Омега, таким образом объясняя ситуацию с отсутствием весовщика, не ведущим подсчёт сказанного Костяном, и получается тогда, что Костян сам себе предоставлен, если он такой наивный, — утратил не только чувства доверия, что есть только профессиональное упущение, а он утратил самое главное, чувство реальности, а вместе с ним уже и доверие. Что есть первейший, априори инструмент мер и весов. Где доверие является своего рода универсальным эталоном, отражающим реальность и его измеряющую детальность в виде классификационной модели шкал мер и весов, и единиц измерения.

И в каждой части предметности нашей жизни и действительности, являющимися существительными, со своими глаголами в своей динамике действий, есть определяющее его значение понятие, которое в себе содержит веру в предназначение этой сути вещей и без которой он не состоялся бы. И потеря доверия, а затем и самой веры, ставит итоговую точку в значении того или иного обстоятельства жизни.

Ну так как ты смотришь на то, чтобы занять место весовщика? — по прежнему (то есть без изменений смыслов и фактов предложения) и одновременно по новому задаётся итоговым вопросом Омега, опять придвинувшись к столу и смотря в упор на Костяна.

А вот теперь Костян не спешит давать прямой ответ. Он, понимая, что в нём заинтересованы, начинает выторговывать для себя лучшие условия, как самый настоящий весовщик. Кто мерит мир и его значения не по установленным эталонам мер и весов, а тот же поступок принимает для себя то или иное значение только после торга вокруг него. И взвешивание это прежде всего торг, где на одну чашу весов, как уже ранее оговаривалось, кладётся одно, что тянет на дно всё связываемое с оценочным материалом, а на другую чашу весов взваливается всё другое, что должно приподнять в глазах себя и всех остальных этого неуравновешенного, то есть ещё не взвешенного человека.

— Я как понимаю, — берёт-таки слово Костян, — то и вечность, как категория измерения, имеет свои пределы измерения величины и лимитировано?

— Всё верно. Никто не первый и не последний. Так бы я её охарактеризовал. И твоё понимание вечности приближает к ней. — Отвечает Омега.

— Я согласен быть одним из вечных. — Даёт ответ Костян.

— Тогда занимай свой пост. — Говорит Омега, кивая куда-то в сторону.

— После того, как закончу свои дела. — Говорит Костян, разворачивается и выдвигается в качестве Алладина к тому самому столику, где он оставил наедине с самим собой и решением насчёт лампы Алладина в виде бутылки Никифера Петровича. И как по приходу Алладина к этому столику выясняется, то время тут не стояло на месте вместе с Никифером Петровичем. И Никифер Петрович не стал откладывать до лучших дней решение этого вопроса с бутылкой, приняв её банально за всего лишь стеклянную тару, чьей задачей служит наполнение и сохранение в себе какого-нибудь напитка. А Никифер Петрович, явно не растеряв в себе жизнеспособность мыслить категориями перспектив на как минимум хорошее будущее, — а для этого нужно быть хоть немного в себе сказочником, раз выдвигаемые вами предложения кажутся такими фантастическими и не реальными, — решил не вдруг (он к этому шёл очень долго) поверить во всё сказанное Алладином (по крайне мере, у него будет повод разбить эту бутылку об голову Алладина) и открыть бутылку без использования специальных инструментов.

И бл*ь много раз, а также много и других абстрактных и обсценных слов, часто и всегда используемых при больших сложностях при достижении своей цели и поставленных собой задач, Никифер Петрович, как бы ему не было тошно и больно за себя и за свои сбитые в кровь руки, плюс эта падла, Григорий Францевич вставлял своей насмешкой над ним палки в колёса его действий с бутылкой, раз за разом неподдающейся его напору, а Эльза Брауновна, бывали и такие моменты действительности, что подпадала под влияние подлого Григория Францевича, и больше ему верила, чем ему, Никиферу Петровичу, — может быть уже хватит, Никифер Петрович, ломать тут свою голову и стол этой бутылкой, — всё же настоял на своём и вырвал крышку из лап этой бутылки. И очень своевременно притом. В этот кульминационный момент как раз к их столику подходит Алладин и хочет убедиться, как там дела с его лампой. Может стоит её и её одержимое передать в другие, более целеустремлённые и надёжные руки.

Но как выясняется, то Никифер Петрович справился прежде всего с собой, а уж затем с поставленной перед ним задачей — поверить в себя и открыть бутылку. И разве этого уже не мало для человека, всегда имеющего в себе сомнения. Но видно по Никиферу Петровичу, то этого для него будет мало, чтобы сейчас не говорил в своё оправдание Алладин. И если он убедил так и даже насмешливо Никифера Петровича в том, что это не простая бутылка, а это лампа Алладина со всеми присущими такой лампе заморочками, то он будет требовать исполнения для себя желания, как озвученного приза за эту его трудоспособность, ни смотря ни на что и главное, на здравомыслие.

Ну а Алладин, явно не ожидая и имея при себе обратную уверенность в умении достигать Никифером Петровичем поставленных целей, — слабак он прежде всего и на этом я с ним и сыграю свою злую шутку, — делая только вид, что он в Никифере Петровиче был всегда уверен и поэтому только вручил ему свою волшебную лампу, — не Григорию Францевичу же в самом деле вручать её, у него итак в жизни всё есть и в порядке, и даже Эльза Брауновна, дама скептического склада ума, ближе в его сторону смотрит, чем на Никифера Петровича, человека хоть и более симпатичного, но не может она как-то себя проявить и заявить, как это делает Григорий Францович, от одного чмокания которого при поедании им устриц ставится взволновано в душе и страшно за устриц, которые он так питательно засасывает ртом, — обращается к Никиферу Петровичу с вопросом констатации факта его сделанных успехов. — Вы её открыли?

— Как видите. — С вызовом отвечает Никифер Петрович, демонстрируя Алладину свои руки все в ссадинах и кровоподтёках, указывающих на то, что ему стоила вера в слова Алладина. И теперь ты, Алладин, от своих слов не отвертишься точно. И если попытаешься вывернуться от ответственности за свои слова, то у Никифера Петровича тут же возникнет на месте прежнего другое желание, — прибить тебя, гада, этой бутылкой, — и Алладин будь уверен, получит по голове этой бутылкой.

Ну и Алладин, верно прочитав всё это по Никиферу Петровичу, не стал сразу отнекиваться, заявляя, что его тут все неправильно поняли, я, мол, в гипотетическом плане делал это своё предположение даже, а он, что за ловкий манипулятор человеческим сознанием, поступил более дальновидно и ловко, резко так перехватив бутылку из рук раззявы Никифера Петровича и таким образом купировал для себя первую опасность, которая могла ему угрожать под накалом необузданного здравомыслием гнева Никифера Петровича, если он не сумеет верно понять то, что ему сейчас скажет Алладин.

Ну и Никифер Петрович, так не вовремя спохватившийся на том, что его в перспективе инициативы уплыли из его рук, слегка растерялся и был вынужден занять позицию ожидающего лица, отдав право на первое слово Алладину.

Алладин между тем проскользнул своим взглядом мимо Никифера Петровича и уставился в упор на его соседей по столу, Григория Францевича и Эльзу Брауновну, со своей стороны застывших в напряжённом внимании к Алладину. От кого чего угодно можно в свою сторону ожидать, а учитывая нахождения в его руках открытой бутылки, то риски его неправомерного поведения в свою сторону многократно повышаются. Он, как минимум, может без на то с их стороны приглашения присоединиться к ним за стол, — в ногах, мол, особой правды нет и вредно для организма пить стоя, — и начнёт вносить в их умеренное общение сумятицу неинтеллигентного разговора на самые скользкие для женского интеллекта темы.

Что, естественно, не приемлемо для того же Григория Францевича, вынужденного таким поведением Алладина встать на защиту женского я Эльзы Брауновны, такого беззащитного существа под напором умения Алладина подвести всякую легковерную девушку к той черте, за которой её ждёт падение. И возникшее разногласие между лицами мужского пола за этим столом насчёт места в жизни благородного и интеллигентного мужского лица вот таких интересных дам, какой всем видится Эльза Брауновна, начнёт вскоре выплёскиваться в желании друг другу морду набить. Что вскоре и произойдёт в туалетной комнате, куда они и отлучатся поговорить. А так как результат этого разговора не имеет очевидного ответа для Григория Францевича, всё-таки большого интеллектуала, а не драчуна, то все эти перспективы не могут его не напрячь.

А Алладин быстро окинул и проанализировал своим взглядом Григория Францевича, сделал насчёт него самые обескураживающие и задевающие его я выводы, — Григорий Францевич та ещё амёба, и уж точно мне не соперник, — и перевёл свой бестактный и влезающий куда его не просят взгляд туда в Эльзе Брауновне, где у неё может быть находится самое ею оберегаемое и сокровенное, девичья честь. При потере которой, Эльза Брауновна, явно большая собственница, будет себя потерянно чувствовать, никак не ожидая от себя такой глупости. А вот… Но это не тот случай, тем более о таких, крайне её интересующих вещах, ведут речь строго конфиденциально, а не в такой публичной сфере разговоров. В общем, вынудил этот Алладин сомневаться в себе Эльзу Брауновну, принявшуюся в себе тушеваться от таких прямолинейных взглядов на себя Алладина.

А Алладин посмотрел, посмотрел на всё то, как здесь дела обстоят, да и без всякого словесного предупреждения, вновь взяв Григория Францевича на понт своего взгляда в его самое не хочу, держа его таким образом в тонусе, быстро сократил расстояние между собой и им,…и вот же какая неловкость, трагическая случайность, а может и спланированная жестокость, содержимое бутылки в его руках начинает не просто выплёскиваться, а буквально выливаться на штаны и брюки одновременно Григория Францевича. А Григорий Францевич, застанный врасплох даже не самим этим действием по смешиванию себя с грязью, а таким столь дерзким и хамским поведением Алладина, для которого точно не существует этических норм и правил поведения в общественном месте, сидит не двигаясь и не сводит своего взгляда с преступления в сторону своей репутации со стороны этой падлы, Алладина.

И только тогда, когда его штаны до предела промокли и бутылка была полностью вылита и поставлена на стол перед Григорием Францевичем, он, ощущая на себе любопытные взгляды людей вокруг и главное Эльзы Брауновны, наконец-то, нашёл в себе нестерпимые слова негодования и возмущения.

— Да как вы смеете?! — переполненный негодованием за вот такое преступление против своей личности, начал повышать ставки Григорий Францевич. — Да кто вы такой, чтобы себе такое позволять?! Да куда смотрит администрация заведения, получающая прибыль из моих рук?! — И хотя много из сейчас сказанного Григорием Францевичем на нервах и на пределе умственных способностей, затуманенных его гневом, являлось эмоциональным всплеском, без присутствия в себе рассудительности и разумности, всё же последняя, выдвинутая им претензия в сторону администрации бара, не вызвала положительного отклика в лице бармена, до этого момента занимавшего почти нейтральную позицию, но после того, что он сейчас услышал от Григория Францевича, решившего всю вину переложить на администрацию бара, то есть на него, он видеть не хочет этого подлого и никчёмного человека, Григория Францевича.

И эти взгляды бармена на Григория Францевича полностью разделяет Алладин. И Алладин чуточку нагнулся к Григорию Францевичу, зафиксировал для него вот такое конфиденциальное положение, и… резко и настойчиво так указал ему на его будущее: «Брысь отсюда», что у него не было никаких шансов (да и желания) сопротивляться этому своему предначертанию. И Григория Францевича как ветром сдуло с места и дальше в двери бара. И он, падла, даже не обернулся, чтобы поинтересоваться дальнейшей судьбой Эльзы Брауновны, оставленной им на произвол и милость Алладина, победителя в этой схватке интеллектов.

А вот Никифер Петрович не собирается смирятся со всем тем, что тут себе надумал насчёт Эльзы Брауновны Алладин. И он одёргивает Алладина нервным выкриком. — Я вам не позволю!

И Алладин действительно одёргивается от своих плотоядных взглядов на Эльзу Брауновну. И он, с долей удивления посмотрев на Никифера Петровича, с любопытством его спрашивает. — Что, не позволите? — А вот здесь Никифер Петрович уже сбился. Он ведь действовал на эмоциях, и поэтому вообще не продумал, что будут значить и означать его слова-одёргивания Алладина. А тот его на этом и поймал. И Никиферу Петровичу, на кого, между прочим, с большой заинтересованностью и любопытством смотрит Эльза Брауновна, нужно срочно сообразить над ответом на этот провокационный вопрос Алладина. И у него как вроде получается. Но только на полслова.

— Нарушать… — здесь Никифер Петрович в один момент резкого к нему приближения Алладина затухает и теперь стоит, не дыша и не двигаясь, носом упираясь в щёку Алладина, так касательно близко к нему приблизившегося и принявшегося нашептывать ему слова на ухо. — Она твоя. Бери, наконец, что загадал.

А теперь уже Никифер Петрович одёргивается от этих слов Алладина и чуточку от себя прежнего. Ну а когда он приходит в себя и смотрит перед собой, то там никакого Алладина и в помине нет, а там, напротив него, находятся не сводящие с него своего взгляда глаза Эльзы Брауновны, уже заждавшиеся от него решительных действий. Никифер Петрович через призму этого взгляда смотрит на стоящую на столе пустую бутылку, усмехается себе в нос, и раз вы, Эльза Брауновна, такая нетерпеливая на сильные чувства дама, то я кто такой, чтобы идти вопреки своей и вашей природе.