Петербургский сыск. 1874 год, апрель

Игорь Москвин

Нет в истории времени, когда один человек не строил бы преступных планов, а второй пытался если не помешать, то хотя бы найти преступника, чтобы воздать последнему по заслугам. Так и Сыскная Полиция Российской Империи стояла на переднем крае борьбы.

Глава десятая. По горячему следу

— Вот что, Михал Силантич, — Путилин всегда в задумчивости обращался так к Жукову, — на соседней улице проживает в небольшом домике с приметной зелёной крышей Двойра Бройде, хотя она и швея, но не брезгует скупать вещи, не интересуясь каким путём, они достались новым владельцам. Бери двух наших агентов и установи за ней наблюдение, и чтоб каждую минуту была она под надзором. Думаю, Петька или его напарник явятся к ней.

— Иван Дмитрич, а что к ней? Есть же и другие скупщики.

— Чую, что к ней направит стопы Голдыш.

— Все таки он?

— Миша, — Путилин потер нос рукой, — ты бы видел, как бегали его глазки, судорожно глотал слюну, словно ждал, что я кликну полицейских и его арестую, только кроме подозрений мне нечего ему предъявить.

— Значит, Двойра?

— Она, её сразу узнаешь, дородная женщина с круглым лицом и черными цыганскими волосами.

— Понятно.

Более делать на месте преступления было нечего и, откланявшись, Путилин отправился в сыскное отделение. Дорогой перебирал слова Голдыша и вспоминал выражение, нервическое поведение. В конечном итоге склонился к мысли, что Петька не зря прятался в толпе, видимо, отводил от себя подозрение. Кто ж в здравом уме вернётся на место преступления, а ежели кто из соседей его видел, а тут же в толпе признает? Конфуз настоящий выйдет, а помощник пристава вместо того, чтобы вести расследование, имеет доверие к таких личностям, как Петька Голдыш или, как его по паспорту? Ткаченко Пётр Иванов, крестьянин, тридцати восьми лет, неженатый, осуждённый за кражу и присвоение чужой недвижимости Мировым Судом 2 участком Пирятского округа по, вроде бы, сто шестьдесят девятой и сто семьдесят седьмой статьями Уложения о наказаниях на три месяца, далее, Иван Дмитриевич на миг задумался, ах да, присуждён Санкт—Петербургским Окружным судом за кражу первого рода, на основании первой части тысяча шестьсот сорок седьмой, второго пункта сто тридцать четвертой статьи Уложения, восемьсот двадцать восьмой Устава уголовного суда и прочая, прочая на арестантское отделение на один год и три месяца. Ой, Боже, взмолился Путилин, сколько в голове сидит сведений, хоть к журналисту сыскной полиции не ходи, все помнит, а если и не помнит, так всплывает непонятно откуда.

Не успел повесить лёгкое пальто, как в дверь раздался требовательный стук.

Не иначе вышестоящее начальство прознало про происшествие на Петербургской стороне, мелькнуло в голове, и вылетела мысль прочь.

Вместо того, чтобы голосом пригласить войти стучащего, Иван Дмитриевич сам отворил дверь.

На пороге стоял, подняв руку вверх, чтобы ещё раз громоподобно постучать, адъютант помощника градоначальника генерала Козлова ротмистр Семичев.

— Позволите? — адъютант опустил руку.

— Пожалте в мои хоромы, — Иван Дмитриевич отступил в сторону, пропуская поручика.

— Иван Дмитриевич, я вот по какому делу, — ротмистр прошёл к столу и сел на стул. Закинув ногу на ногу, — вы же знаете, что доброхотов в нашем ведомстве много, особенно ваших, вот градоначальнику доложили о зверском убийстве на Петербургской стороне и с такими подробностями, словно сами это преступление и совершили, — Семичев засмеялся, — имейте в виду этих доносителей в виде подозреваемых. Так вот Александр Александрович советует не затягивать с поимкой убийцы, сами понимаете… — и рука в перчатке указала куда—то вверх.

— Я все понимаю, — Путилин шумно опустился в кресло, — и прошу три дня, чтобы в течении них, меня никто не беспокоил, — пришла очередь Ивана Дмитриевича указать пальцем вверх.

— Иван Дмитриевич, трёх дней будет довольно? Вы же понимаете, что помимо Александра Александровича и Фёдора Фёдоровича найдутся доброхоты, которые доложат Государю не в лестных словах о бездействии сыскной полиции.

— Достаточно.

— Тогда не смею вас отвлекать от поисков злоумышленников, — Семичев поднялся, надел фуражку, потом поправил ремень и, приложив руку к козырьку, сказал, — честь имею!

Путилин откинулся в кресле, повернув голову в сторону окна. Настроение не давало повода для веселья.

Что за служба? Чертыхнулся он, каждый раз одно и то же, словно кто—то ходит по пятам и учитывает только промахи, сделанные при расследованиях. Бог с ними, пронеслось и исчезло, а голова наполнилась мыслями о старике с Петербургской стороны.

Если за день до убийства кто—то сделал попытку ограбить Синицына, то почему сразу не прихватили вещи, шкатулку, серебро? Искали более ценное? И чтобы не привлечь внимание, взяли только незначительное? Нет, скорее всего, это были разные люди и первые не нашли ценного. Но вот почему на следующий день взяли больше? Нашли? Были более удачливые? Значит, вторые не знали, что старик навестил околоточного. Загадка.

Со счетов все—таки не стоит сбрасывать Петюню Голдыша, то есть ранее судимого крестьянина Ткаченко. То, что он замешан в настоящее дело, нет сомнений.

Миша, переодетый в рваную поддёвку и без рубахи, третий час мерз на улице возле дома Двойры Бройде. Вроде бы апрель, днём солнце пригревает так, что хочется остаться в одной рубашке, а под вечер меняется все. Рядом находился трактир, из которого доносился запах перегретого масла, лука и чеснока, покосившееся крыльцо само говорило о нерадивых хозяевах.

Сыскной агент, взятый в помощь Жуковым, находился по другую сторону от дома скупщицы, чтобы иметь возможность видеть чёрный ход.

Ближе к полуночи Мише наконец улыбнулась изменчивая судьба, вышедшие из трактира два подвыпивших, небрежно одетых, мужчины в разговоре не упомянули бы имя «Петька». Жуков напряг слух и шатающейся походкой, насколько было возможно, приблизился к беседующим.

— А я, Гришка, все ж молодец, что не пошел вчера с Петькой на работу, — пьяно проговорил вышедший и, достав из кармана красненькую бумажку, похвалился, — вот червонец мне отвалил, а мне больше не надо.

— Ты про Голдыша говоришь? — спросил тот, которого назвал собеседник Гришкой.

— Дак, про кого ещё?

— Моли Бога, что не был с Петькой.

— А что?

— Не знаешь, куда тебя он звал?

— Не—а, — икнул безымянный.

— Тебе, Васька, повезло, — и Гришка понизил голос, приблизив лицо к уху собеседника, — что вчера в участке ночевал, не то вся полиция на ногах, убийцу ищет.

— Убийцу? — Поперхнулся Васька и, хотя его не было видно в темноте, но даже Миша почувствовал, как тот побледнел.

— Вот так—то, ты глазищи свои залил, кабы самому в участок внову тебе не попасть.

— Да что я? Я ж ничего…

— Оно так, а ты потом этим расскажи, что с Голдышем не был, а он, гад, ухлопал птичника с Мытнинской.

Васька присвистнул.

— За Петькой крови никогда не было?

— Не было, а ныне вот целая река. Говорят всего чуть ли не на куски порезали.

Да ты что? Вот он мне червонец и отвалил, видно большой куш там взял. То—то я только Петьку встретил, а других нету сегодня.

— Так он не один там был?

— Не, с ним еще двое. Помнишь, утром на Сенной мы Кузьку Добрянского встретили, в пальто новом, сапогах.

— Это какой Кузька?

— Тот, что любит трубку сосать. Я ж и удивился, что всегда потёртый ходил, а тут пальто справное, сапоги кожаные, — и Васька покачал головой, то ли от зависти, то ли от досады, что на работу с Голдышем не пошёл.

— Повяжут их, вот тогда радёшинек будешь, что с ними не пошёл.

— Да кто их повяжет? Участковые, что ли? Так они дальше своего носа ничего не видят.

— Говорили, Путилин приезжал.

— Ну, от него подальше надо быть, он, как конь, землю роет.

— Ты сегодня куда? — Спросил Гришка.

— К Машке поеду, раз деньги появились. Давненько у неё не был.

— Ладно, Васька, а я к себе.

И собеседники разошлись в разные стороны.

Миша подозвал агента, чтобы тот помог доставить в сыскное Ваську, который не успел сообразить, как оказался в коляске, зажатый между двумя незнакомцами.

— Э, полегче, — попытался вырваться, но вновь был усажен на скамью, а один из незнакомцев, тот что помоложе прошипел сквозь зубы:

— Ещё раз дёрнешься, по шее получишь. Понял?

— Понял я, понял, — Васька так и просидел тихонько между незнакомцев, только все гадал, куда его везут, пока не проехали по Троицкому мосту, только здесь он понял, что везут в сыскное отделение. Васька успокоился, за ним больших дел не числилось, а к Голдышеву злодеянию он отношения не имел.

Миша сошёл с коляски первым.

— Прошу, — и на губах промелькнула улыбка.

Васька засопел, оглядевшись по сторонам, видимо хотел рвануть от сыскных агентов, но посмотрев на Жукова и прохаживающегося рядом полицейского, решил не испытывать судьбу и покорился ее течению.

— Иван Дмитрич у себя, — Миша поинтересовался у дежурного чиновника.

— Да.

Миша тихонько подтолкнул в спину Ваську.

— Что стоишь? Поднимайся по лестнице.

У двери кабинета начальника сыска Жуков остановился и приказал сопровождающему агенту составить компанию Ваське, сам же постучал и сразу же вошёл.

— Вот пока все сведения, — Миша рассказал о подслушанном разговоре и немного лукавил, все—таки ожидая добрых слов от Ивана Дмитриевича.

— Молодец, — Путилин иногда скупился на похвалы сотрудникам, но сегодня не сдержался, даже поднялся с кресла и начал прохаживаться по кабинету, потирая руки, — и где сей Василий?

— В коридоре.

— Похвально, Миша, что сразу его из огня да в полымя, веди. Погоди, — Иван Дмитриевич прикусил губу, словно что—то задумал, потом произнёс, — веди, это пустое.

Через минуту в кабинет вошёл оробевший Васька, остановился в нерешительности на пороге, исподлобья осматривая сидевшего в кресле Путилина. Ноги дрожали, что подталкивающий сзади агент не мог сдвинуть с места задержанного.

— Проходи, — тихим спокойным голосом произнёс Иван Дмитриевич, и на лице появилась такая добродушная улыбка, что казалось, что он к себе в гости зазвал давнего приятеля.

Васька набрался смелости и приблизился к столу, у которого застыл подобием кобры перед заклинателем змей.

— Василий, ну что столпом соляным стал, — добродушие так и струилось из уст Ивана Дмитриевича, — присаживайся, у меня всего—то несколько вопросов.

— Я, — побледневший Васька набрался смелости и присел на краешек стула, в любую минуту готовый с него вскочить, — я, — и умолк.

— Не хочу тебя мучить вопросами, расспросами, — начал Путилин, — ты, небось, меня знаешь?

— Ещё бы, — Васька опять сглотнул скопившуюся слюну, — кто ж в столице Путилина не знает.

— Тогда ты должен быть наслышан, что мне надобно говорить исключительно правду.

Васька только кивнул головой.

— Хорошо, тогда не буду вола крутить за хвост, где Петьку Голдыша найти я знаю, за ним агенты уже поехали, а вот Кузьку Добрянского, по прозванию Добрый, не сомневайся, найду, но хотелось бы побыстрее, ты ж знаешь, что в сыскном дел невпроворот и не хочется отвлекаться на него.

Кадык Васьки дёрнулся, правой рукой почесал затылок.

— Иван Дмитрич, — зыркнул на начальника сыска, перебьёт или нет, но Путилин привык к такому обращению со стороны преступников. Наоборот, это как—то настраивало на доверительный лад, — сегодня в ночлежном доме у Лавры.

— Это в Чернореченском.

— Там.

— И в котором часу он появится в ночлежном доме?

— Кто ж его знает? — Васька осёкся, исподлобья посмотрел на Путилина. — Но обещался там быть после полуночи.

— Ладно, Василий, сегодня придётся тебе в камере посидеть.

— Эт мы понимаем, — обрадовался допрашиваемый и добавил. — у вас тепло да утром каша справная…