Тор

Игорь Лапшин (2025)

Основано на реальных событиях. Персонажи и их имена, за небольшим исключением — подлинные.

Глава 3

За три дня до этих казней прискакал, чуть свет, посланец

с вестью, коей нет ужасней — пал пред греками Преславец!

Да принёс о войске вести — мало кто остались живы,

человек прорвалось двести из Свенхельдовой дружины.

Отступивших в кои веки, искушённых в деле ратном —

всех при штурме смяли греки перевесом многократным.

А спустя от казни сутки люди прибыли Свенхельда.

Вид они имели жуткий — как смогли дойти досель-то!

И тогда дружина снова собралась со Святославом,

и пред нею молвил слово в размышлении он здравом,

и держал такие речи: «Не уйти нам в путь обратный, —

ныне Русь от нас далече, печенеги с нами ратны.

Мы в челнах бы отступили, только плохо дело, други!

Реку нам загородили огнедышащие струги.

Да и в городе без снеди долго нам не продержаться.

Выход есть у нас последний — выйти в поле да сражаться!

Крепко встанем же стеною, а придётся — ляжем в землю!

Встаньте ж рядом, кто со мною — сраму мёртвые не емлют!

Впрочем, робких не держу я — могут в ночь уйти лесами.

Если ж голову сложу я, о своих — заботьтесь сами!»

Тут же всё и порешили — гридь, и старшая дружина,

и дружинники меньшие — и ответили едино:

«До конца с тобою, княже! Доля князя — наша тоже!

Голова твоя где ляжет, там и мы свои все сложим!»

К ночи серыми тенями подошли полки ромеев,

бивуачными огнями горизонт в ночи усеяв.

Было их число огромно, степь светла, и вид их страшен,

и дозорные, недрёмно, до утра следили с башен,

как, в движеньях непрестанных, стены брали в окруженье,

и всю ночь в обеих станах все готовились к сраженью.

А когда взошло светило над дунайскою равниной,

но ещё не иссушило росы с пажити целинной,

рать за стены потянулась, растекаясь ручейками,

и привычно развернулась в поле стройными полками.

Самых старших, закалённых, по краям распределили,

и стеной щитов червлёных поле перегородили.

Русы, чудины, славяне, строй сомкнув, в броне доспехов,

наблюдали в ожиданье приближающихся греков,

как сползала вниз по склону византийская фаланга

и как конная колонна расходилась на два фланга;

как, готовя строй в атаку, рать замедлила движенье,

а затем войска, по знаку, разом начали сближенье.

Вот фаланга ощерилась рядом выставленных копий,

и на центр навалилась всею массою циклопьей,

и схлестнулась с русской лавой, стрел разящих роем кроя,

и за миг страдой кровавой закипело поле боя.

В упоенье злом и диком, в нарастающем накале,

разорвался воздух криком, свистом стрел и лязгом стали.

Тут бы молодцам раздолье, кабы только не угроза,

что нависла с края поля, обтекая фланги косо.

Там кометой клиновидной поднималась пыль густая,

дрожь земли и гул копытный приближались, нарастая.

Фланги сжались комом плотным, изготовившись удало

отражать в строю пехотном тяжесть конного удара.

Если лавою стальною атакуют катафракты —

тут уж строй держи стеною, если сам себе не враг ты!

Тут уж зря не лезь из кожи, а в бою, тяжёлом, долгом,

береги себя, как можешь, и расходуй силы с толком.

Не надейся лишь на удаль посреди жестокой свалки —

силы вмиг уйдут на убыль без уменья и закалки.

Если кто изнемогает, тяжелеет бой для прочих —

вновь щиты они смыкают — ряд становится короче.

Если ж строй щитов разрушен, то тогда с боков прикройся,

на рожон не лезь, а лучше отступи и снова стройся.

Так бывает — в лютой сече уцелеть боец не чает,

а ранений и увечий и совсем не замечает.

Так вести себя негоже — победит не тот, кто злее,

ну а тот, чей разум тверже, будет к вечеру целее.

Сохраняя строй сплочённый, оба фланга содрогнулись,

клин расплющивая конный, и назад слегка прогнулись.

Стойко русская пехота держит фланги, ведь недаром

здесь доверена работа самым опытным и старым!

Разогнав коней в запале, византийские герои

первый ряд щитов взломали и… завязли в пешем строе.

И угас накал атаки, и рассыпалась лавина…

и в теченье часа драки их осталась половина.

И теперь уж ясно стало — не прорваться грекам с тыла, —

в этой битве всё решала не стратегия, а сила.

Бой кипел по всей равнине беспощадный и кровавый,

теша кровь лихой дружине молодецкою забавой.

Взять бы верх ещё при этом над противной стороною,

да волна, вздымаясь, следом встречной гасится волною,

и в атаках безуспешных войско русское редеет,

и напор гоплитов пеших всё заметнее слабеет.

Со времён осады Трои, от побед, былых и славных,

в наступленье в пешем строе не бывало грекам равных,

и противников достойных скольких видели с изнанки!

Что ж зияют бреши в стройных построениях фаланги?

Хоть и скована на совесть дисциплиной и присягой, —

меркнет эллинская доблесть в споре с русскою отвагой,

и, телами кроя склоны, гибнут храбрые пеласги,

где проклятия и стоны тонут в топоте и лязге,

и мольбы их в небе тают, где, быть может, с горней шири

к ним архангелы слетают меж кружащихся валькирий.

Мышцы стонут от нагрузки — пятый час идёт сраженье,

а в попытках сдвинуть русских — никакого продвиженья!

Как бы ни был враг прославлен, всё ж признал своё бессилье —

центр так и не продавлен, и удар сдержали крылья.

Слишком явной стала тщетность и бесплодность наступленья,

боевых потерь заметность, очевидность утомленья.

Кто изведал ярость Тора и, по счастью, не в могиле —

не захочет уж повтора, вот и греки отступили.

Да и русы, силы взвесив, уж атак не повторяли —

на сегодня хватит месив, — слишком многих потеряли!

Слишком стороны устали после битвы, долгой, трудной,

и, в порядке, покидали поле славы обоюдной,

где, затерян между павших, волей неба кормом свежим

для ворон и галок ставших, и Оттор лежал, повержен.

Оттого ль в поход последний провожали, так рыдая,

сын, мальчонка малолетний, и супруга молодая?

Из-за этого ли плача, от работы ли заплечной

перестала вдруг удача быть, как прежде, бесконечной?

То ль за мучеников знатных от небес ему воздалось,

то ли звёзд благоприятных благосклонность исчерпалась.