Игра на вылет

Игорь Кохановский, 2020

Игорь Кохановский – человек в своём роде легендарный. Родившись в Магадане, где его отец «морячок, делавший революцию» работал одно время в системе «Дальстроя», он вырос в Москве. В школьные годы играл в хоккей, тренируясь у знаменитого спортсмена Анатолия Тарасова; сидел за одной партой и дружил с Владимиром Высоцким, которого научил играть на гитаре и который посвятил ему 5 своих песен (самая известная – «Мой друг уехал в Магадан»); закончил МИСИ и работал прорабом – строил московский микрорайон Химки-Ховрино; сменив профессию инженера на журналиста, четыре года работал в газете «Магаданский комсомолец»; прославился как автор множества песен, исполненных и исполняемых звёздами советской и российской эстрады… Биография его так полна событий, что о ней невозможно поведать ни в коротенькой аннотации, ни даже в объёмном очерке… Но, кажется, Кохановский – один из тех, кто «от жизни никогда не устаёт»: чувства его живы, реакции на происходящее по-юношески свежи и непринуждённы. Его лирика с семидесятых годов до нынешнего времени являет пример непосредственности, естественности, даже разговорности, но за её простой и бытовой интонацией – огромный опыт и высокая культура стиха. Кохановский – один из славной плеяды московских городских лириков-семидесятников, с годами становящийся всё откровеннее, яснее и милосерднее. Такого собеседника сегодняшнему читателю остро не хватает. Поэмы Игоря Кохановского – отличный пример сопротивления казёнщине, пошлости, зверству; в них есть благородство, открытость, прицельная точность слова. Именно об этом свидетельствуют 15 поэм, вошедших в данный сборник.

На грани фола

Иных судеб пересеченье —

слепого случая игра —

не помнится через мгновенье

как недостойная мура.

Но небанальное начало,

красивое, как пируэт,

как будто смело обещало

им долговременный сюжет.

Она — милашка и уфимка,

он — сноб, москвич и ловелас…

Их встреча стала как заминка

с намёком призрачным на связь.

Она ему, шутя, призналась

в придуманной ею любви,

в стихах представив эту шалость,

не побывав с ним визави,

а лишь его услышав песни

и прочитав его стихи,

что были чуточку известней,

чем ловеласовы грехи.

Она держала скромный бизнес,

и сам Париж бывал готов

предоставлять ей даже в кризис

модели шляп любых сортов.

Владела кое-как французским,

ну, а Париж, как Мекку мод,

любила истинно, по-русски,

как вкуса высшего оплот.

Ещё она писала песни

и исполняла их сама,

они, без всякой лишней лести,

бывали недурны весьма.

На почве песен, между прочим,

знакомство их и началось,

прельщая замыслом порочным,

где секс таит свой наглый спрос…

Она — лихая бизнесвумен,

он — рифм слуга и бонвиван…

Их вечер был слегка безумен,

суливший бешеный роман.

Он пригласил её на ужин,

ну, а потом — к себе домой…

Она была ему послушна,

хоть видела его впервой.

…Рекой лилось киндзмараули…

Симпатий вспыхнувшая власть

велела, чтоб они нырнули

в соитья пагубную страсть…

Но не случилось. Их несходство

безумья снизило поток…

…Она играла в благородство,

а он был признанный ходок.

Она хотела светской дружбы,

бесед о таинстве стихов…

Ему другое было нужно —

альков, и без обиняков…

Он видел в ней шальную самку,

и не скрывал свой интерес,

и не хотел играть в обманку

и сразу вёл упрямо в секс.

Атака поцелуев долгих

склонила к близости почти…

Но спрятанное чувство долга

её заставило уйти.

Она была замужней дамой

с набором вычурных манер,

считая, что так сразу, прямо

нельзя бросаться в адюльтер.

И убеждала бонвивана,

что секс с ней нанесёт, ей-ей,

его душе такую рану,

что проклянёт он близость с ней.

Его природное беспутство

тут возмутилось вихрем бурь…

Провинциальное занудство

его взбесило, словно дурь.

Он высмеять решил зануду

солёной шуткой площадной,

представ попутно на минуту

как греховодник записной.

Черкнул прикольное условье

ей на e-mail, почти картель:

«Ты дай мне справку о здоровье

пред тем, как лечь со мной в постель,

раз ты призналась мне невольно,

что мне от близости с тобой

невыносимо будет больно,

и я замучусь, как больной…»

Он ждал ответа, как обратку:

мол, и тебе бы, дуралей,

мне предоставить надо справку,

что со здоровьем всё о’кей…

На этот пас крутого стёба

он и рассчитывал в душе,

но победила просто злоба

на столь фривольном кураже.

Подначка крепкого посола

была не понята мадам,

ибо прикол на грани фола

был явно ей не по зубам.

Сегодня модно оскорбляться,

и вот уже прикольный стёб

стать может верхом святотатства,

как будто в каждом спрятан поп.

И вспыхнул гнев провинциалки

базарной склочностью словес

в безудержности перепалки,

словно в неё вселился бес.

Он попытался было ловко

стихами женский гнев унять,

но эта милая уловка

не повернула ссору вспять.

Она на грубость нарывалась,

несла такое, ё-моё,

такую гнусь, такую гадость,

что стыдно было за неё.

Ему, конечно, было жалко

её, глупышку, но потом

он понял, что пора на свалку

отправить этот весь дурдом.

Их эсэмэсками азартно

недолгий завершился бал…

Всё начиналось так занятно,

и так уродлив был финал.

Ведь зарекался не однажды:

с провинциалками — ни-ни,

они воспитаны неважно

и дурновкусию верны.

А вкусом обладать хорошим

во взглядах, навыках, во всём —

важней, нужней и даже больше,

чем обладать большим умом.

Провинциальные же нравы —

обычно скучный моветон,

заметный, словно оттиск травмы,

возникшей века испокон.

Превратно понимая блага,

они всегда держали курс,

как на огни универмага —

отнюдь не на высокий вкус.

Конечно, стёба дерзкий выпад

обидчив, груб, лукав и зол,

рисковый, как издёвки выверт,

но обалденный, как прикол,

увы, не оценённый дамой —

а зря! — прикол предполагал

не ссору в стиле мелодрамы,

а шанс ответа наповал…

Был пошлому скандалу близок

мотив разрыва напрочь, вдрызг…

Лишь память бередил, как призрак,

как отблеск тайны одалисок,

её губ натиск и изыск…

Он не корил себя нисколько,

что вляпался, как в анекдот…

И всё ж в душе саднило горько

за столь нелепейший исход.

Его прикол был тем посылом,

что пустошь будней заполнял

и вывертом своим постылым

смирял тоски девятый вал.

Ему банально было скучно,

и, дабы скуку укротить,

он случай приспособил ушло

взбодрить самца святую прыть.

Хотя, коль уж признаться честно,

избыв корректности елей,

когда столь двое несовместны,

разрыв — чем раньше, тем верней.

Он мог свалиться в штопор секса,

их разделял один шажок

от жадной прихоти рефлекса,

но Бог, как видно, уберёг.

Да, уберёг от самоедства,

от неминуемой тоски,

когда душа взыскует средство

не распадаться на куски,

когда, как прежде, невозможно

возлюбленной в глаза смотреть,

когда двойной игры негожей

невыносима кривды клеть,

когда как будто смутно слышишь

укор единственной своей

и прочь бежишь по воле свыше

от самой гнусной из затей…

Похоже, есть промысел Божий,

он и спасает в миг, когда

в безвременье и в бездорожье

слепая близится беда;

он бережёт от искушенья,

смиряет вожделенья шквал,

готовый враз, без промедленья,

в секс броситься, как в карнавал;

он словно повернёт сознанье,

на похоти поставив крест,

как будто чувствует заране

заснувшей душеньки протест.

И вот свалившемуся в штопор

даётся выход из пике,

чтобы блудливой плоти шёпот

уж не держал на поводке

и с грешною душою чтобы,

как с незабвенною зазнобой,

не оказаться в тупике.