Восемь. Донбасских. Лет

Анна Ревякина, 2022

Анна Ревякина – автор восьми книг, ее стихи переведены на 16 языков. Лауреат множества национальных и международных поэтических премий. Прочитав поэму «Шахтёрская дочь», Евгений Евтушенко назвал Анну Ревякину великой русской поэтессой, а Станислав Куняев поставил эту поэму в русской культуре на уровень плача Ярославны из «Слова о полку Игореве». По произведениям Анны Ревякиной снимаются фильмы и ставятся спектакли, её стихи входят в школьную программу. В этот сборник вошли стихотворения и поэмы за период с 2014 по 2022 год. Публикуется в авторской редакции. В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.

Часть средств от продажи книги будет перечислена в библиотечные фонды территорий, пострадавших от военных действий.

© ООО Издательство «Питер», 2022

© Серия «ПИТЕР ПОКЕТ», 2022

© Анна Ревякина, 2022

2014

«Что ни дом, то короб пустой…»

Что ни дом, то короб пустой,

что ни слово, то сух язык, —

эта боль посильней зубной.

Бог, как опытный ростовщик,

назначает такой процент —

не расплатишься до зимы.

После смерти не будет цен,

только свечечки зажжены.

Под ногами горит асфальт,

и не слышно колоколов,

в этом городе плавят сталь,

проливают свою же кровь.

А за городом светлячки

освещают победный путь,

я гляжу сквозь твои очки,

я желаю к слепцам примкнуть.

Что ни дом, то сплошная скорбь,

что ни голос, то вой сирен.

Этот город был слишком горд,

и теперь он пошёл в размен.

Бог торгуется, как банкир,

не уступит и двух монет.

Бог смеётся, что Божий мир

утверждает, что Бога нет.

Его смех — канонада дня,

город плотно берут в кольцо.

В этот город пришла война,

я боюсь ей смотреть в лицо.

«Иногда пространство не выдерживает и рвётся…»

Иногда пространство не выдерживает

и рвётся,

обнажая слои и заброшенные колодцы

посреди дворов, где сирень и яблони,

где высокий ты остаёшься маленьким…

Навсегда. Там пахнет книгами

и прочитанным,

пахнет крепко, вышколено, мучительно.

Стой под яблоней и гляди на решётки

в окнах,

стой, покуда в горле не станет сохнуть…

Слово за слово, мы вернёмся, на кальке

детства

абрис каждого обрисован, кто по соседству

заливался смехом, судачил, бельё

вывешивал.

Твоя мама смотрела сны зачастую вещие.

Иногда в рулетке времени и пространства

вдруг случается сбой, как на той

подстанции,

по которой ты узнаешь дорогое место, —

красный дом внутри прожитого детства.

Узкий вход в подъезд, беседка

и сизый тополь.

Он всегда был здесь, и всегда галопом

вы носились по двору — оголтелые!

А теперь ты впаян в иное тело,

оно жёстче, суше, что, впрочем, кажется.

«Я читаю души…» «Прочти,

пожалуйста!» —

ты стоишь навытяжку, просишь взглядом.

И я вижу небо!.. Его громада,

если черпать, так же неисчерпаема,

как и эта горловская окраина.

«И хотя моя цель — не вырасти, но расти…»

И хотя моя цель — не вырасти, но расти,

ужасаясь дремучести воздуха над головой.

Я всегда вспоминаю, что здесь полегли

костьми,

уходя в забой. Уходя в запой,

по стеклянное горлышко узких шахт —

четверенили потихоньку, как муравьи.

Не отмыть под ногтями и в пальцах

суровый такт —

сама соль земли, сама боль земли.

Словно стон роженицы — выдох, вдох.

Нарастает рокот внутренних галерей.

Уповай на Бога, но помни, что этот Бог

не жалеет даже собственных сыновей.

Но руда-земля тебя любит — вторая мать,

подземелий пыль не похожа на стылый

прах.

Если цель твоя — выстоять, так учись

стоять,

но тебе в этом не помощник страх.

«Странная моя девочка с растрёпанной головой…»

Странная моя девочка с растрёпанной

головой,

я всегда разговариваю с тобой, как

на передовой,

я спешу к тебе так, как спешат приходить

домой

после длинного дня, чтоб обняться

с пустой софой.

Я боюсь поворачивать голову резко,

как в вещем сне,

всё мне кажется, ты растворишься

в сплошной зиме,

свет искусственный льётся по шее

и по спине,

твоя тень — Атлантида, что лежит глубоко

в воде.

Ты похожа на берег Кубы, вокруг

сиреневая вода,

я умею с тобой быть грубым, я умею играть

врага

или самого нежного друга, ты слишком мне

дорога,

это жуткое «слишком» превращает умника

в дурака.

Ты дрожишь губой, хлюпаешь носом,

и меркнет свет,

я пытаюсь собраться с мыслями, только

мыслей нет,

я пытаюсь отчаянно вспомнить, что

слишком сед,

и твой вес вряд ли выдержит мой

шатающийся хребет.

Я твержу тебе в сотый раз: «Нам с тобою

не по пути!»

Ты глядишь на меня испуганно, я считаю

до десяти,

прижимаю тебя к себе, Господи, вразуми,

но мне кажется, разум — последнее, что

имеется у любви.

«Этот город покинули птицы. И неспроста…»

Этот город покинули птицы. И неспроста.

Я хочу о тебе молиться и ждать поста.

По весне не открылось небо для птичьих

стай,

я хочу в тебя вечно верить, мой дикий край.

Моё сложное счастье — верить в пустую

клеть,

я хочу для тебя рождаться, в тебе звенеть.

В этом слишком высоком небе из пустоты

появляются лица предков и те стихи,

что остались великими ненаписанными

о нас.

Этот город не справится с болью

от новых язв.

Этот город покинули птицы, ушли

на фронт,

я брожу вдоль больной границы, сжимаю

зонт

и невидящими глазами ищу твой след.

Этот город покинули птицы, оставив хлеб

засыхать и плесневеть на ладонях моих

весной.

И не слышно песен, и воздух пропах

войной.

«Любить тебя до неприличия…»

Любить тебя до неприличия

громко, устно, уста в уста.

Птица моя грустная,

птица моя, отведавшая креста.

Я — твоё пугало посреди полей,

полчеловека, одни глаза.

Птица моя, пожалей меня, пожалей.

Воротись назад!

Сон — та же явь, только наоборот,

мой горизонт — пятно.

Птица с чужой ладони зерно клюёт,

но небо у нас одно.

И в небе, как призраки, корабли,

железные птицы крылом к крылу.

Знай, птица моя, у моей любви

нет склонности

птиц подавать к столу.

Родная речь

Мой язык кому-то становится поперёк

горла.

Говорить на нём — всё равно что терпеть

свёрла

по металлу в кости подъязычной и рядом

с нёбом.

Мой язык поэтичный уродлив

для русофоба.

Моя личная фобия — договаривать всё

до точки,

моя личная точка там, где ушная мочка

переходит в хрящ. В нём нервическая

основа,

перевод синхронный влетевшего птицей

слова.

Отстранившись прилюдно, перебираю

смыслы,

мой язык гениален, выдыхается

углекислым.

Лишний повод расти деревьям, цветам

и травам,

лишний повод закату стать навсегда

кровавым.

Мой язык для кого-то сложен

и неприемлем,

он впитал весь пот, что отдан был русским

землям,

он звучит внутри, как то, что молчать

не может.

Мой язык — пятно несмываемое на коже.

«Брести переулочком…»

Брести переулочком,

проситься под локоток.

Купи мне булочку

или какой цветок.

Гляди, как светятся

звёздочки над Кремлём.

Сытым — краюху месяца,

голодному — в горле ком.

Будешь моим ли дитятком?

Здешние ночи лгут.

Я не люблю политику.

Не ты в ней ведёшь. Ведут.

Видишь, мои окошечки,

жёлтым горит ночник,

давай помолчим, хороший мой.

Забудь, на что дан язык.

Улица под подошвами

похрустывает, что лёд.

В ладони моей — горошина,

в ладони твоей — народ.

И где-то за краем зрения

мир вертится, как юла.

Пожалуйста, не разменивай

молчание на слова.

«Я люблю этот город…»

Я люблю этот город —

обетованную степь,

на лице его порох,

он видел воочию смерть.

Он безумен, как шляпник,

разливший нечаянно ртуть.

Этот город внезапен,

но мне не в чем его упрекнуть.

Он стоит на границе —

силы света и силы тьмы.

Он немножечко рыцарь,

его горы — всего-то холмы.

Его вены, усталые вены —

потемневший асфальт дорог.

Его все обвиняют в измене,

сочиняют ему некролог.

Я люблю его, как ребёнка,

не болеет ли, не озяб?

Как же тонко в нём всё, так тонко,

но об этом сейчас нельзя.

Впрочем, в тонкости тоже сила,

тоже правда и благодать.

Я заранье его простила,

если будет за что прощать.

«Город мой. Тот, где с детства отсутствует море…»

Город мой. Тот, где с детства отсутствует

море,

и повсюду степь — невозможно рыжая,

с янтарём,

словно вечный рассвет, как картинка

на мониторе,

словно юность отца, упакованная в альбом.

Не сдержаться, когда прикасаешься

к камню,

когда трогаешь тёмную землю, что

на крови.

Если ты здесь родился, то родился ты

неслучайно

в чёрнокаменном городе, что стоит

на краю земли.

И до взморья отсюда добраться две сотни

Конец ознакомительного фрагмента.